Текст книги "Счастье возможно: роман нашего времени"

Собачья площадка

Я человек в гражданском отношении смирный, не скандалист, не завзятый пикетчик, но сегодня я не могу молчать. Если б я знал, как пишутся жалобы и в какие инстанции подаются, то, честное слово, сел бы и написал. К сожалению, из всех институтов власти я знаком лишь с конторой нашего домового управления, расположенной в соседнем подъезде, да и писать не умею ничего, кроме книжек. Единственная инстанция, куда я знаю, как обратиться, – это вечность, ведомство, увы, крайне неторопливое. До сих пор оно только регистрировало мои обращения, но ни одного не рассмотрело по существу.

И все же примите заявление. Я обличаю власти, а точнее, нашу районную управу в том, что они, она снесла в моем дворе собачью площадку. Да, я понимаю, против кого возвышаю свой голос; да, меня пугает само это слово – «управа». Но ведь я не одинок. Пострадавших, кроме нас с Филом, наберется, уверен, не одна сотня. Если даже за единицу счета брать пса вместе с хозяином (по-чиновничьи – человекособаку), то все равно получается много. Но, видимо, в этом и беда. Долгое время управа не считала нас вообще никак, а занималась более важными делами, полагая, что собачьего вопроса в нашем квартале не существует. И вдруг какой-то член ее, посмотревши утром в окно собственной кухни, обнаружил совершенно недопустимую картину. На площадке, предназначенной для дефекации собак, оказалось этих собак такое множество, что даже тому, чему предназначено, упасть было просто негде. А вовне площадки роились тоже собаки с хозяевами и вступали в конфликты с теми, которые внутри, потому что те, что внутри, позапирали от них калитки.

И впечатленный член управы созвал совещание, на котором поставил ребром вопрос о недопустимой тесноте на собачьей площадке. Разумеется, вины за создавшееся положение ни он, ни сочлены его за собой не усмотрели, потому что нынешняя управа площадку не учреждала, а учреждал предшествовавший ей орган власти, называвшийся как-то по-другому. И у членов состоялся мозговой штурм, который привел к парадоксальному, на мой взгляд, результату. В целях выравнивания социальных возможностей и недопущения в дальнейшем конфликтных ситуаций вокруг собачьей площадки управа постановила ограждение объекта ликвидировать, а гражданам с компаньонами нечеловеческого происхождения впредь отправлять естественные надобности в свободном режиме.

Источник, близкий к управе, прокомментировал это революционное решение так:

– Пусть срут где хотят, зато без обид.

Сказано – сделано. Для полной социальной справедливости, разумеется, вместе с оградой из земли выдрали и лавочки, и урны, в которые наиболее сознательные хозяева собирали экскременты своих и чужих питомцев, и бум, по которому эти питомцы, наиболее сознательные из них, ходили.

Трудно описать уныние, охватившее наше человекособачье сообщество. Утешением нам служит лишь то, что ликвидации подверглась площадка, а не мы сами – с управы бы и такое сталось. Но у меня, как писателя, здесь есть еще личная причина для огорчения. Дело в том, что я вынашивал замысел небольшого произведения, в котором наша собачья площадка стала бы основным местом действия. Увы, прежде чем замысел мой осуществился, случилось то, что случилось, и теперь я могу доложить всем, кому это интересно, что произведения не будет.

Хотя надо сказать, что после того, как собачья площадка перестала фигурировать в списке муниципальных объектов, она никуда не исчезла и худо-бедно продолжает служить в прежнем качестве. Мы не научились еще оправляться в свободном режиме, а продолжаем ходить на старое место и топчемся там, внутри несуществующей ограды. Собаки, разбежавшись, тормозят вдруг у невидимой черты и оборачивают к хозяевам непонимающие мордочки. Ах, если бы хозяева знали сами…

Печальная судьба собачьей площадки наводит на размышления. Возникает вопрос: не ждет ли подобная участь и весь наш перенаселенный город? Коли так, то авторам следует поспешить с произведениями о Москве.

И сигналы уже поступают. Столичные медиа, например, обсуждают какие-то планы ликвидации административной границы Москвы и объединения ее с областью. Что ж, если такое произойдет, тогда ждите – тогда-то оно и начнется, выравнивание. Кое-кто видит в мечтах, что столица сбросит оковы МКАД и, расправив плечи, шагнет в окрестности, попирая многоэтажной стройной ножкой убогие лачуги земледельцев… Как бы не так! Это, наоборот, область вторгнется в московские пределы и раздавит своей заскорузлой крестьянской пятой все, что нам, горожанам, дорого. Прощай, цивилизация, прощайте, Армани и Гуччи, бульвары и скверы. Чистота и культура быта останутся в прошлом, из дворов исчезнут собачьи площадки, а на их месте будут расти морковь и картофель.

Крестьянский ген агрессивен, и велика его ползучая сила. Вы посмотрите, что делается даже сейчас, до всякого объединения. В моем микрорайоне еще ничего, но дальше, на окраинах, там, где нет ни бомжей, ни яппи и где люди ходят в магазин в шлепанцах, – там, на мой взгляд, творится уже форменная деревня. Бабки сажают в палисадниках петрушку, на лоджиях у граждан живут куры, а в гаражах порой можно встретить лошадь.

Силен растительный ген! Даже сейчас в моем дворе неутомимые таджики-дворники не успевают сбривать траву – это ее-то, битую тысячью подошв, травленную смогом. Что же будет, когда интервенты из области принесут на своих сапогах свежие, дикие семена и споры? Мы просто потеряемся в бурьяне, вьюн оплетет наши ноги, и легкие наши захлебнутся кислородом.

Мы, бледные жители этажей, взращенные гидропоническим способом, проиграем в борьбе за выживание существам, черпающим силу в земле. Мы уйдем, и с нами вместе уйдут в небытие искусство и фундаментальная наука.

Такая вот наша перспектива. Но интересный вопрос: что же будет после нас – как поведут себя в Москве ее новые хозяева? Из истории прошлых веков мы знаем, что варвары, взявшие какой-либо город, всегда оказывались перед дилеммой: либо сжечь его и уйти с добычей, либо остаться в нем жить. Поступали и так, и этак. Но фокус в том, что из современного города, каковым является Москва, унести ничего нельзя – просто не имеет смысла. Все, что в нем есть ценного, все эти цивилизационные штучки имеют цену и силу только в его пределах, в его, так сказать, энергетическом поле. А в области, там, где находятся варварские стойбища, даже FM не ловится. Вот и получается, что выбора у захватчиков не будет – придется им обживаться на асфальте. Конечно, асфальт московский они загадят, заплюют семечками, но перекопать его под грядки – это им шиш; не удастся. Кроме того, им надо будет привыкать к существованию в больших скоплениях, а это ох как непросто для уездных дикарей. Ведь у них, несмотря на всю их генную мощь, нет того, что имеется у нас, – внешнего скелета, панциря, защищающего от соударений с себе подобными. В Москве им придется научиться многому – например, делать равнодушное лицо при виде случайного трупа в метро, не ахать при виде целующихся взасос мужчин и, наоборот, вскрикивать, когда положено, «вау!».

И еще. Я должен предупредить особо всех нынешних и будущих покорительниц столицы. Если вы надеетесь стать сперва полноправной москвичкой, а уже после обрести семейное счастье, выбросьте эту идею из головы. Москвичи друг на друге не женятся. Ловить в Москве жениха полагается сразу по приезде, пока вы еще не что иное, как племенной материал из провинции. Либо надо поставить на мечтах о браке, да и просто о хорошем мужчине, жирный крест. Карьерные дамы, сделавшие, как они любят выражаться, себя сами, сами себя, извините за грубость, и удовлетворяют. Я не знаю, почему так получается, но это закономерность, о которой вам следует помнить.

Чтобы не показаться голословным, приведу в пример свою племянницу Лариску.

Вот типичнейший образец селф-мейд-вумен с незадавшейся личной жизнью. Лет десять назад она объявилась у нас в Москве – молодая, спелая, щечки-яблочки. Тамара как увидела ее, так прямо и сказала:

– Тебе, девушка, замуж в самый раз.

Но Лариска только фыркнула:

– Глупости; замуж бы я и у себя в Васькове вышла. Я в Москву не за тем приехала.

– А зачем же ты, милая, приехала? – поинтересовался я.

– А бизнес делать, – ответила Лариска невозмутимо. – Вот заработаю денег, куплю здесь квартиру, тогда и мужа себе подберу.

Мы с Тамарой, улыбнувшись, переглянулись и пригласили гостью к чаю. Чай Лариска пила, немилосердно хлюпая. Тамара смотрела на нее, смотрела, а потом, не выдержав, спросила:

– И каким же ты, Ларочка, собралась заниматься бизнесом?

Хлюпанье прервалось:

– А все равно каким. Знающие люди говорят что в Москве деньги прямо на асфальте валяются, а вам, москвичам, просто лень их поднять.

Сразу после чая, не дожевав еще последнюю конфету, Лариска встала из-за стола.

– Ну, я побежала, – сказала она, – а то, говорят, время – деньги.

– Ну беги, – кивнул я, – подбирай с асфальта.

Этот визит племянницы был всего лишь данью родственной вежливости. Мы с Тамарой, очевидно, не показались Лариске знающими, а стало быть, полезными людьми, поэтому в течение следующих нескольких лет она у нас не показывалась. Однако разными окольными путями до меня доходили удивительные сведения, что Лариска будто бы и вправду сделалась бизнесменшей. Как ей это удалось и что у нее за бизнес – это мои источники (в основном васьковские) пояснить затруднялись. «Черт ее разберет, – пожимали плечами источники. – То ли сотовые телефоны из Китая возит, то ли янтарь из Прибалтики. Купи-продай, в общем».

С годами Ларискин бизнес многократно расширился и окреп. У Лариски появились своя зарегистрированная фирма, офис, арендованный в каком-то деловом центре, и несколько штатных сотрудников – все как один благодарные земляки-васьковцы. До сих пор, правда, осталось загадкой, чем фирма занималась; ну да это не нашего ума дело. Мало ли в Москве таких фирм, и сказ мой не о том. Предположим, что подбирала с асфальта деньги. Разумеется, обзавелась Лариска и московской квартирой – хоть я и не был приглашен на новоселье, но слышал об этом от источников.

Но вот в том, что она ездила на шикарной машине, я уже мог убедиться лично. Я увидел эту машину собственными глазами, когда Лариска приехала на ней ко мне в гости. Я тогда очень удивился – не машине, конечно, а самому факту Ларискиного визита, второго за несколько лет. Впрочем, возможно, визит этот был неожиданностью и для самой Лариски. Дело в том, что она в тот момент находилась в состоянии стресса, а женщины в таком состоянии, даже деловые и московские, склонны действовать импульсивно. Именно когда с ними случается стресс, тогда они и вспоминают, что у них есть дядя.

Скрывать не стану – годы и город потрудились над Ларискиной внешностью. В прошлом остались щечки-яблочки; теперь это была решительная, напомаженная стопроцентная бизнесвумен, женщина, которая не упадет ни с каких каблуков. От меня, однако, не укрылось, что пребывает она в растрепанных чувствах.

– Я к тебе просто так, – объявила она. – Ты у меня единственный близкий человек в Москве.

Вот тебе раз! Близкими людьми мы с Лариской отродясь не бывали, но от этих ее слов я не мог не растаять.

– Конечно, конечно… – засуетился я. – Проходи, посидим. Тамары вот только нет… к сожалению.

– Где же она? – усмехнулась Лариска.

– Ушла. Мы с ней, понимаешь ли, развелись.

При этом известии гостья неожиданно повеселела.

– Надо же! – воскликнула она. – Вот приехала к тебе, и сразу на душе полегчало. Значит, и у вас все как у людей.

Из деликатности я не стал с ходу выспрашивать, что тяготит ее душу; к тому же я догадывался, что скоро она сама мне все выболтает. Так оно и вышло. С собой у Лариски оказалась бутылка «Хеннесси» и два больших помело. Не успели мы с ней выпить полбутылки и растерзать один фрукт, а я уже был в курсе Ларискиных печальных обстоятельств, и в частности того, которое привело ее ко мне.

Выяснилось, что все беды моей племянницы лежали в сердечной плоскости. Меня, как потенциального советчика, это вполне устраивало, потому что в вопросах бизнеса от меня было бы мало толку. Сводились же Ларискины проблемы к тому, что, несмотря на ее успешность, ей никак не везло по мужской части. Лариске не везло с мужчинами, которые назывались у нее почему-то «бойфрендами», но которые вели себя как сущие мужики. Всякий, кого она пригревала в своей новокупленной и очень недешевой квартире, вскоре начинал расхаживать по дому в трусах, мусорить и чуть ли не испускать без стеснения газы. А поставить этих бойфрендов на место было невозможно, потому что при первом же проявлении неудовольствия с Ларискиной стороны они собирали манатки и бывали таковы. Последний же из них, которому я обязан был «Хеннесси», тот напоследок и вовсе обозвал Лариску дурой, что нельзя было расценить иначе как оскорбление.

В принципе Ларискина ситуация показалась мне заурядной и довольно типичной, но, как близкий человек, пьющий притом ее «Хеннесси», я счел своим долгом выразить ей сочувствие.

– Такая интересная женщина, – заметил я, – и так тебя обозвать… Кстати, он кто – этот твой бойфренд?

– По работе? – она махнула рукой. – Поставщик, кто же еще.

– Нет, я спрашиваю: он москвич?

Лариска кивнула:

– Москвич, конечно. У меня все поставщики московские.

– Вот, Ларочка! – я поднял палец. – Теперь ты меня послушай, я в этих вещах разбираюсь. С москвичом ты никогда не сойдешься.

Она вскинула брови:

– Это еще почему?

– Потому… потому, что между москвичами существует взаимное отталкивание. В общем, это сложно объяснить, но ты мне поверь.

Лариска задумчиво хлебнула коньяку.

– И что же мне делать? У меня все поставщики местные…

Мне стало ее жалко.

– Даже не знаю, что тебе посоветовать… – сокрушенно покачал я головой. – Например, ты можешь поплакать.

Но плакать Лариска из гордости отказалась.

– Москва слезам не верит! – заявила она. – Я лучше… я лучше напьюсь!

И племянница моя показала себя человеком слова. Она напилась, не сходя с места, прямо у меня на кухне. Когда Лариску затошнило, я отвел ее в ванную, а потом уложил спать. А наутро она накрасилась, села в свою шикарную машину и уехала делать бизнес.

С тех пор ее визиты сделались регулярными. Надо полагать, задушевных подруг у Лариски не было. Да и не с каждой подругой можно запросто раздавить бутылку. А со мной ей было хорошо. Мы пили коньяк, словно два мужика, и, словно две бабы, трактовали о личном по десятому кругу.

И все было славно, несмотря на то что Фил, постоянный участник всех моих кухонных посиделок, считал, что коньяк с разговорами не может заменить личной жизни как таковой. Сам он не пил коньяка и помалкивал, но лишь до тех пор, пока его потребности в личном не заявляли о себе слишком сильно. А когда это случалось, мы оставляли Лариску думать над очередным тезисом, а сами отправлялись во двор, на собачью площадку. Дело в том, что собачья личная жизнь происходит, как правило, на форуме.

Милая наша площадка – она была еще цела. Как много смысла и пользы было в ее ограде! Сколько раз она защищала Фила от больших травильных псов, а маленьких декоративных – от самого Фила. Суки, понятно, были не в счет – их от зубов кобелей защищала сама природа. Правда, только от зубов. Сукам, переживающим трудные дни, вход на площадку был заказан.

И так продолжалось год или чуть более. Коньячные посиделки вошли у нас с Лариской в привычку. С одной стороны, это было неплохо; людям надо иметь привычки – они создают иллюзию устойчивости бытия. Но не все привычки доводят до добра, то есть мы знаем, что некоторые из наших привычек, наоборот, это самое бытие осложняют и даже укорачивают. Полагаю, привычка к коньяку могла довести мою Лариску до алкоголизма; тогда бизнес бы ее захирел, и ее бросили бы последние поставщики. Такая карьера типична – на нервной асфальтовой московской почве спиваются многие, очень многие из тех, кто думал завоевать столицу в частном порядке.

Но внезапно посиделки наши прекратились, и в свете сказанного я даже не знаю, жалеть мне об этом или нет. Как бы то ни было, Лариска вдруг опять исчезла. Она не являлась ко мне неделю, и две, и три, а потом я и думать о ней забыл, потому что на меня навалились собственные проблемы.

Началось все с того, что власти снесли нашу собачью площадку. Не стало спасительной ограды, и в результате, шляясь по двору в свободном режиме, Филипп нашел себе подругу, и подругу, как выяснилось, не для игр. Только выяснилось это, к сожалению, слишком поздно. Пока мы с хозяином подруги сообразили, что отношения между нашими питомцами завязываются всерьез, пока бежали через весь двор с глупыми криками «Фу!», между Филом и его пассией уже совершался тот самый акт, который уравнивает все сословия и состояния. А уравнивать, между прочим, было что, ибо сочетался мой друг с весьма породистой далматинкой.

Знаете вы или нет, но упомянутый акт в собачьем его исполнении совершается довольно долго, и прервать его в зрелой фазе нет никакой возможности. Поэтому нам с хозяином далматинки ничего не оставалось, кроме как в ожидании финала выяснять отношения между собой. В сущности, с собачьей точки зрения (к которой склонялся и я) в происходившем соитии не было ничего противоестественного, но не так думал мой оппонент. Вот примерно как выглядел наш диалог.

Хозяин суки:

– Вы понимаете, что вы натворили?! У меня выставочный экземпляр!

Я: Я ничего не творил. Пасли бы свой экземпляр внимательнее.

Х. с.: Развели дворняг, понимаешь.

Я: Вам бы больше понравилось, если бы ее покрыл ризеншнауцер?

Х. с.: Сам ты ризеншнауцер!

Я: От такого слышу!

К счастью, до рукоприкладства мы дойти не успели, потому что под шумок собаки завершили свое дело. Они расставались с самыми добрыми взаимными чувствами, чего не скажешь о нас, их хозяевах.

Описанное происшествие имело для меня и для Фила диаметрально противоположные следствия. «Развязавшись», Филипп, как и положено, чрезвычайно вырос в собственных глазах, а вот со мной получилось наоборот. Слова: «Сам ты ризеншнауцер» – оставили в моей душе неприятный осадок. Порой у меня возникало ощущение недосказанности, и я, выходя во двор, ловил себя на том, что ищу глазами хозяина далматинки. Не знаю, что мне было от него нужно; я даже не уверен, что действительно хотел с ним встретиться.

Тем не менее встреча произошла, и произошла, конечно, именно тогда, когда я к ней был совсем не готов. Я столкнулся с хозяином далматинки не во дворе и не где-нибудь, а в переполненном вагоне метро. Разумеется, метро не место для выяснения собачьих родословных, и я сделал вид, что его не замечаю, но этот господин, тоже меня заметив, сам ко мне притиснулся.

– Здравствуйте! – прокричал он, почему-то улыбаясь.

Я в ответ поднял бровь.

– Вот где мы встретились! – продолжил он жизнерадостно.

– Мир отвратительно тесен, – пробурчал я, но, к счастью, он не расслышал.

– Что?… А вы знаете, что Веста родила шестерых?

Секунду я соображал, кто такая Веста, а затем проорал в ответ:

– Поздравляю! Будете подавать на алименты?

И тут поезд остановился; это была наша с хозяином далматинки общая станция.

– Ну что вы, какие алименты, – сказал он, беря меня под руку, – они такие милые. Вы знаете что… приходите к нам на крестины. С этим вашим… простите, не знаю, как вас обоих зовут.

Таким образом, глупая история с самовольной «развязкой» Филиппа получила неожиданно благополучную развязку без кавычек.

А пока у нас происходили все эти волнующие события, в жизни моей племянницы Лариски совершился, как оказалось, поворот сюжета – тоже по-своему удивительный и тоже со счастливым финалом. Я прочел об этом в ее письме, полученном по электронной почте тем же вечером, когда узнал, что Филипп стал отцом. Письмо было из Швеции, и сообщалось в нем, что Лариска вышла замуж и скоро станет матерью. Если выпустить из послания романтические подробности, до которых я не охотник, то суть его сводилась к следующему: в один прекрасный день Лариска догадалась сменить поставщика. В отличие от московских шведский поставщик подошел ей по всем статьям: он не расхаживает по дому в трусах, пукает только в отведенных местах и не находит Лариску дурой. Так что теперь у партнеров медовый месяц, который они проводят, собирая грибы под соснами на берегу Ботнического залива.

Письмо племянницы меня, понятно, обрадовало, но и навело на размышления. Отчего бы, скажем, некоторым московским бизнес-леди не взять на заметку Ларискин опыт? Хотя, конечно, Швеция – страна маленькая, и поставщиков оттуда на всех не напасешься.

Что касается меня, то я в тот вечер впервые за долгое время отходил ко сну в оптимистическом состоянии духа. Ведь что ни говори, а это неплохо, когда в мире становится шестью полудалматинцами и одним полушведом больше.