Текст книги "разВЕРНИ СЕБЯ В ЖИЗНЬ"

Прошло больше недели с момента операции, а показатели по уровню кислорода в крови у нее не стабилизировались, на маленьком личике постоянно была надета кислородная маска. Надя крутила головой, и маска все время сползала, приходилось ее поправлять. Мы с мужем приезжали каждый день, но фактически находились при дочке по 2—3 часа в день. Дольше нам не разрешали. Еще, когда ей делали какие-то медицинские манипуляции (забор крови, например), то нас просили удалиться…

Шло время, договоренность о возможности удаленной работы для Миши закончилась и ему необходимо было вернуться во Вьетнам, чтобы месяц отработать там в офисе. Потом он мог вернуться в Россию и продолжать работать в удаленном режиме еще три месяца. Я осталась одна. Все так же круглосуточно сцеживалась каждые 3 часа и ездила в больницу к дочке. Сцеживаться я научилась везде: в больнице, в кафе, в гостях у родителей… Со мной всегда был арсенал приспособлений (молокоосос, пакеты, салфетки тд). Этот процесс отнимал колоссальное количество времени и сил, но я продолжала.

И вот, наконец-то, мне объявили, что дочку готовы переводить в отделение и попросили меня приехать с вещами. Я поскорее собралась и поехала! Собрала с собой детские вещички, которые покупала еще во Вьетнаме: прелестные платьица, кофточки, носочки. Все это так хотелось примерить на дочку! Лежащие в реанимации детишки одеты только в памперс и укрыты одеялом. А еще, малышей часто привязывали, чтобы они при движении не свернули аппаратуру и провода. Привязанный ребенок, из которого торчат провода, зрелище очень страшное…

Мне очень хотелось подержать Надюшу на ручках. Ей было уже 7 недель! Она немного подросла, была довольно худенькой и неухоженной. В условиях реанимации мы с медсестрами делали, что могли. И даже купали ее несколько раз. Но все-таки внешне было сильно заметно отличие домашнего и больничного ребенка. Взгляд Нади уже стал осмысленным, она интересовалась предметами вокруг. Мне не терпелось познакомиться с ней поближе! Да, именно познакомиться. Потому что те несколько часов в день, которые я проводила с дочкой, были только посещениями. И большую часть этого времени дочка спала, или же приходили врачи, с которыми мне нужно было обсудить состояние ребенка.

Но, вот, наконец-то мы с дочкой вместе, в одной палате! Я обтерла ее салфетками, одела в комбинезончик, взяла на ручки. Гладила по головке с отросшими за это время волосиками, целовала, укачивала и баюкала, сидя на кровати. Довольно быстро выяснилось, что к рукам Надя совсем не привыкла. Да и откуда?! Засыпала она только, когда я укладывала ее одну в кроватку. И еще, конечно же, она отставала в развитии. Большую часть времени она провела в ограничивающем движение одеяльце. И в основном, в спящем состоянии. Поэтому она была слабенькая и не держала головку.

Но самая большая моя боль, это то, что на не могла самостоятельно сосать. Сразу после рождения врачи начали кормить ее через зонд. Я приносила с собой пустышки, и она с удовольствием их сосала. Но прошла операция, период восстановления, и она отвыкла. Потом я снова приносила пустышку, но времени приучать ее сосать было крайне мало. У нее, похоже, так и не сформировался сосательный навык, как средство получения еды. И я все так же сцеживалась. А еще, не прекращала попыток и постоянно прикладывала ее к груди. Со временем малышка научилась захватывать сосок, и даже немного сосать. Но это не было полноценным кормлением, по-настоящему высасывать молоко ей не удавалось. Я все-таки надеялась со временем ее научить есть. Хоть из бутылочки, хоть из ложечки, хоть как-то, только бы убрать зонд.

В больнице мы пробыли с дочкой еще дней 10. Ей исполнилось ровно 2 месяца, когда нас наконец-то выписали. Это было невероятно! Два месяца моей жизни я провела в постоянном ожидании дня, когда я смогу забрать дочку домой. Муж все еще был в отъезде. Мне на помощь пришли его родители, которые вызвались отвезти нас из больницы домой. Я постаралась подготовить дочку: нарядила ее в платьице, убрала зонд, собрала наши вещи. И вот, в палату вошла сияющая свекровь с букетом цветов. Мои родители и моя сестра уже приезжали к нам с Надей в больницу навестить и познакомиться с внучкой и племянницей. И еще родной брат мужа приезжал, привозил памперсы и некоторые продукты. Родители мужа видели внучку впервые. Уже сидя в машине, я заметила, что радость свекрови как-то померкла… Мы доехали до дома, и там я уже точно поняла, что со свекровью что-то не то… Они со свекром побыли с нами какое-то время. Сначала сказали, что могут помочь купать малышку, но вскоре как-то суетливо засобирались и уехали. Я почувствовала неладное, но у меня совершенного не было время, чтобы погрузиться в переживания. Я тут же закрутилась в делах: купала дочку, сцеживалась, обустраивала наш с дочкой быт… Мы ждали нашего мужа и папу… Миша все еще заканчивал рабочие дела на своей вьетнамской работе, и должен был прилететь окончательно через месяц.

Наутро снова приехали родители мужа, и я снова увидела, что свекровь не в настроении. Почувствовала нехорошее, но гнала свои мысли прочь. Свекр очень старался сгладить общее напряжение. И в этот день они уехали так же суетливо и вопреки запланированному совместному купанию внучки. Я все-таки позвонила свекру и спросила, что происходит. Не помню дословно его ответа, но смысл его был в том, что свекровь как-то странно отреагировала, и он сам не может понять, что с ней происходит. Он понимал, что мне нужна помощь, пока его сын не приехал, и он вызвался приезжать один, без нее. Я была ему признательна, конечно. Первую неделю он приезжал ежедневно, а потом – все реже… Да и помощь мне была уже не особо нужна. Я была сама вся в ребенке.

Я смогла обустроить свой быт: наняла помощницу для уборки квартиры, сама что-то готовила для себя. Раз в неделю приезжала моя мама, привозила мне еду, помогала с глажкой белья. Я успевала гулять с дочкой и, по-прежнему, круглосуточно сцеживаться. Кормила дочку своим молоком через зонд, но все равно периодически прикладывала к груди в надежде, что дочка начнет сосать и кормиться сама. Спала я по 4 -5 часов в сутки.

В рамках программы реабилитации, я записалась с дочкой на плавание, и мы с ней ездили на такси в малышковый бассейн. Мой день был расписан по минутам. Как же Наденьке нравилось плавать!!! Ее вообще восхищала вода даже при купании в ванне, а в бассейне (по сути, это большие ванны для грудничков), доченьку «учили плавать». Инструктор Маргарита с детскими стишками и песенками «возила» на руке Наденьку по воде, и дочкины губки растягивались в улыбке от явного удовольствия. Полноценно улыбаться она еще не умела, но в бассейне, как только ножки касались теплой воды, она уже всем своим видом показывала абсолютное удовольствие и полный восторг! Так прошел почти месяц. Муж звонил ежедневно, мы подолгу разговаривали с ним на громкой связи. Он хоть и был погружен в наши с дочкой дела только виртуально, но и это было для нас очень ценно.

Свекровь больше не появлялась. Я мужу сказала об этом. Он уговаривал меня, а возможно и сам себя, что со временем все наладится. «Ну ладно, раз так…» – думала я. Через месяц после нашей выписки из больницы, наконец-то приехал Миша! Вдали от нас он так переживал, как мы тут одни, да и я, действительно, вымоталась уже. Нам всем стало намного легче. Все-таки семья должна быть семьей! «С любимыми не расставайтесь»! К тому же, муж тоже хотел побыть полноценным отцом. А он, надо сказать, самый замечательный отец! Он и купал Надю, и возил в слинге на плавание, и кормил, и памперсы менял. Он все делал с удовольствием и любовью.

Девочка наша окрепла. Когда мы только приехали с ней из больницы домой, она в свои два месяца была такая слабенькая, что даже не держала головку. И вот, в 5 месяцев ее уже можно было брать за подмышки, и она держалась. А когда в детском магазине мы проезжали мимо стеллажей с игрушками, Надя лежала на животе и подтягивалась на локоточках, чтобы разглядеть, что это вокруг такое яркое!? Она активно проявляла интерес к жизни! Я чувствовала от дочки невероятную энергию. Вот вроде бы я устаю сильно, сплю мало, все время сцеживаюсь и себе не принадлежу, а утром просыпаюсь радостной и в предвкушении нового дня! Беру дочку на ручки, и вся свечусь от счастья! Это ЛЮБОВЬ!!! Самая настоящая материнская любовь! И я чувствовала ответную любовь дочки!

Конечно, мы посещали нашего лечащего хирурга. У него никаких особых рекомендаций для нас пока не было: состояние Наденьки после операции было ожидаемым, требовалось время, чтобы принять решение о дальнейшем лечении. Но в целом, он похвалил нас за успехи в реабилитации. Мы посещали и других специалистов: неврологов, остеопатов, массажиста. Я выискивала все новые способы научить Надю самостоятельному питанию. Мы еще и съездили на несколько консультаций к специалистам по кормлению Петербургского центра реабилитации. Там нам подсказали несколько интересных приемов. Жизнь у нас с Надей была крайне насыщенной.

В конце ноября Мише снова предстояла командировка во Вьетнам. Он принял решение об увольнении с той работы. К этому времени наши мечты о том, что мы подлечим Надю и улетим туда обратно, развеялись окончательно. Нет, уезжать из России нам было нельзя. Стало очевидно, что дочка должна быть под наблюдением наших врачей. Решение пришло, и мужу тут же поступило предложение по работе в Петербурге. Он полетел во Вьетнам увольняться и разбираться с квартирой.

За неделю до отъезда Миши к нам в гости приехали его родители, которые не были у нас и не видели внучку три месяца. Но они приехали, и мы все сделали вид, что ничего особенного до этого и не происходило. Я порадовалась, что наконец-то у нас появился шанс на нормальные отношения. Мы с мужем даже сходили в магазин вдвоем на полчаса. Просто так – вдвоем! Через несколько дней я проводила Мишу в заключительную командировку. Ему нужно было уволиться, собрать наши вещи, оставленные во Вьетнаме, и сдать квартиру. Опять мы с Надей остались одни.

Однажды вечером я заметила у дочки небольшие сопельки. Ничего хорошего, конечно, но и ничего критичного. Стала промывать морской водой. Потом на прогулке мне показалось, что она как-то не так дышит. Стала присматриваться и прислушиваться и, учитывая, что дочка после сложной операции, вызвала скорую помощь. Скорая приехала, ничего особенного не обнаружила, но тоже решила, что лучше показать Надю врачам и понаблюдать ее в условиях стационара.

Я собрала необходимые вещи, и мы поехали в ту же детскую больницу, где дочке делали операцию. И там врачи не обнаружили поводов для беспокойства, но решили нас оставить и понаблюдать. Поселили в палату, где первые две ночи мы были одни. А потом… к нам подселили восьмидневную девочку, совсем крошечку. Одну. Ее мама сказала, что у нее дома другие пятеро детей, и она не может быть вместе с дочкой. Развернулась и ушла домой. За девочкой ухаживали медсестры. Кормили из бутылочки, меняли памперсы и одежку. Ночью иногда приходилось вставать мне. У девочки выпадала пустышка, она кричала до тех пор, пока не получала ее обратно в ротик.

Так прошло четыре дня, а на пятый нашему лечащему врачу показалось, что с дыханием Наденьки что-то не так. Ее забрали в реанимацию. Я до сих пор вспоминаю, как взяла ее на руки и понесла в реанимацию сама. Там у меня ее забрали. Надя развернулась и посмотрела на меня уже с рук медсестры. У меня сжалось сердце. Мне отдали ее комбинезончик и… отправили обратно в палату. Сказали: «Мамочка, давайте она у нас ночку полежит, мы понаблюдаем за ней». …Но наутро мне ее не отдали. В реанимацию к дочке пускали на несколько часов в день. Я находилась возле нее до тех пор, пока меня не выгоняли. Ситуация с дыханием становилась серьезной, оно ухудшалось. Она лежала с надетой кислородной маской. Стало понятно, что это не на сутки, и не на двое… Меня отправили домой. Я стала приезжать днем, как и тогда, в первые месяцы ее жизни.

Звонил Миша, я рассказывала ему, что у нас происходит, он уже заканчивал свои дела и скоро собирался вылетать к нам. Старался меня подбадривать и успокаивать, что все образуется и Надя поправится. А я чувствовала, что ситуация очень серьезная. Меня откровенно съедал страх и нехорошие предчувствия.

У Нади начала подниматься температура. Высокая температура, под 40 градусов. Дыхание стало совсем слабым, и врачи приняли решение ввести ее в кому и положить под ИВЛ. Я сейчас пишу это и рыдаю, как и тогда. Видеть на глазах угасающего ребенка очень страшно. Мое состояние тогда – это состояние безысходности, полного отчаяния и дикого страха за нее и нас всех. Когда звонил муж узнать, как дела, я была в истерике и просто рыдала ему в трубку. Ему там особенно было тяжело. Он чувствовал свою полную беспомощность, что для мужчины убийственно.

Врачи поначалу вроде не пугали нас и говорили, что состояние тяжелое, но стабильное. Но при этом я видела, что в назначениях появляются новые сильные препараты. Врачи-кардиологи контролировали сердечко дочки и обнаружили там тромб. Это усугубляло ситуацию. Температура у Нади держалась очень высокая. Характер течения болезни был очень похож на вирусный, и при этом усугублялись наши текущие болячки.

Я к тому времени как-то почувствовала, что не надо мне больше сцеживаться… Мне трудно сейчас в этом сознаваться, но умом я давно все поняла. Я все еще молилась и держалась в молитвах за надежду, за нашу Надежду… Но девочка моя таяла на глазах…

Пока дочка была в больнице, из армии вернулся мой сын Дима! Он приехал рано утром и сразу приехал ко мне. Зашел бритый, возмужавший и довольный сам собой. Сын отслужил, как и положено, год в ВС РФ и пришел домой! А я собрала все свои силы, чтобы встретить его и не разрыдаться при нем. Сестренку он так и не видел ни разу. Встретила сына. Постаралась приготовить что-то, чтобы накормить его с дороги. Помню, что сварила тыквенный крем-суп, он такое любит. Там, в армии, кормили однообразно и не очень вкусно. Суп зашел ему «на ура». Но сил моих на долгие разговоры совсем не было. Мне надо было собираться в больницу. Дима поехал к бабушке с дедушкой. Я проводила сына, повинившись, что не могла уделить ему больше внимания, и поехала к дочке.

Так прошло две недели. Прилетел муж. Мы стали ездить к Наде в больницу вместе. Это, пожалуй, было самое трудное для нас время. Мы старались не рыдать и вслух обсуждали благоприятный исход дела, но на душе у каждого из нас было очень тяжело. Наперебой звонили родственники, им мы старались выдавать какую-то информацию без лишних эмоций. Миша – своим родителям, а я – своим. Общение с родственниками, скажу я вам, отнимало у нас много душевных сил и энергии. Мы оба тщательно подбирали слова, чтобы эмоционально поддержать собеседника. А это нагрузка! Очень большая нагрузка и без того в тяжелый для нас период. И делали мы с ним это в первую очередь – для себя, чтобы не услышать истерику на другом конце провода и вместе с собеседником не «поплыть эмоциями». Как мы жили это время? Не могу точно сказать… «На автопилоте» утром вставали, что-то ели, а муж еще, кажется, и работал… Собирались и ехали к дочке в больницу.

У Нади нормализовалась температура, но нас всех очень беспокоил тромб в сердце. Она все так же лежала под ИВЛ, но периодически приходила в сознание. В сознании она начинала махать ручками, крутить головкой и дергаться тельцем, а с трубкой в дыхательных путях это было опасно, поэтому ее опять вводили в состояние комы. Потом она как-то стала совсем тихая. Просто лежала… И только аппарат ИВЛ шумел, и другие приборы пикали.

Это был тот день, когда мы приехали в больницу и я увидела дочку, но не почувствовала ее саму. Вот так и было: я вижу дочку, ее тельце, трогаю ее за маленькую ножку и чувствую, что девочки моей уже нет… Как же это было больно!!! Мне сердце вырывали по частям! Мы приехали с мужем домой. Я помню, что пошла в душ, и уже одевалась, когда услышала зов мужа. Он рыдал!!! Я никогда раньше, да и потом, не слышала такого его голоса. Я сразу все поняла. У меня отнялись ноги, и я еле дошла из ванной до него. Ему только что позвонил врач и сообщил, что Надя – умерла. Весь наш мир перевернулся с ног на голову. Я помню только, что мы обнялись с ним и рыдали друг у друга на плечах. И сквозь эту боль у меня в голове крутился один и тот же вопрос: «Как??? Как это возможно??? У нас! Опять! Умер ребенок!»

Ночь была бессонная. Наутро мы поехали в больницу. Уже не помню, зачем мы попали в реанимацию, в ту самую палату, где лежала Наденька. Я увидела кровать… Там было пусто… Кажется, нас попросили забрать дочкины вещи. Почему-то мне не передали их, и пришлось зайти за ними в палату самим. Никто не подумал о том, что это может быть особенно тяжело – зайти и увидеть палату уже пустой. В реанимации вообще все без лишних сантиментов. Там в коридоре мы встретили нашего реанимационного лечащего врача. Он просто прошел мимо… Да, нам нечего было ему сказать. И ему нечего было сказать нам тоже. Мы с мужем видели, что врачи делали все, что могли. Болезнь развивалась стремительно и непредсказуемо. Все события последних недель произошли вопреки всем ожиданиям и прогнозам. У дочки начали отказывать поочередно все жизненно важные органы…

Надя умерла 27 декабря. Под новый год. Мне показалось важным похоронить ее 30-го. Я чувствовала, что так будет правильнее. Мы договорились в морге, чтобы нам отдали ее 29-го. К этому времени уже провели вскрытие. Я просила этого не делать. Пусть хоть после смерти ее тельце не трогают. Но такие правила больницы. Предстояло везти Наденьку в Псковскую область, чтобы похоронить рядом с братиком Гришей. Я собрала вещи для захоронения. Белый пушистый комбинезончик из искусственного меха, ее первая и последняя шубка, беленькую шапочку, белый детский пледик. Опять мы с Мишей поехали покупать детский гробик. Как же это невыносимо было проходить еще раз! Купили такой же маленький белый гробик, только уже с розовыми ленточками. Взяли напрокат машину. Погрузили гробик и поехали за нашей девочкой.

Накануне обзвонили родителей и сказали, что похороны состоятся 30 декабря. Мои не задавали никаких вопросов, кроме главного: чем помочь? А вот родители мужа очень удивлялись, почему в этот день, а не на следующий, почему мы не хотим никого больше звать на похороны, еще что-то…. Муж разговаривал с ним сам. Я недоумевала, какие в такой ситуации вообще могут быть вопросы?! Но мне было опять некогда. И так было тяжело, а тут еще вникать в очередные странности их поведения…

29 декабря мы с гробиком в машине поехали за дочкой и по дороге заехали к родителям мужа взять ключи от дачи. Нам предстояло привезти гробик с дочкой и переночевать там, чтобы похоронить ее наутро…

В прошлые похороны родители мужа помогли, встретили нас там на даче сами. Но не в этот раз. Мы зашли к ним в квартиру, чтобы взять ключи от дома. Нас встретила свекровь. Мне сейчас сложно описывать то, что тогда произошло: мы с мужем услышали самые настоящие упреки! В том, что мы не в тот день хороним (им – видите ли – неудобна дата), в том, что мы не хотим звать других родственников (почему так, ведь они тоже хотят помочь) … В ответ на наши слова о том, что лучшей помощью родственников сейчас было бы то, чтобы они не приезжали и поняли, что нам сейчас не до них, свекровь отреагировала как-то совсем странно. Пока Миша отлучился, и я осталась с ней наедине, она набросилась на меня с обвинениями: почему я родила такого ребенка, надо было делать аборт, как я могла «испытывать мужа „на прочность“ аж два раза подряд»… и все такое в том же духе.. Я стояла в прихожей, слушала это и не верила своим ушам. Подошел муж и свекровь замолчала. Ситуация «повисла в воздухе». Я лихорадочно соображала: «ЧТО ЭТО?! ЧТО ЭТО БЫЛО?!» Муж взял у своей матери ключи от дачи и только и сказал: «Приезжайте завтра, если сможете».

Мы сели в машину и… повисло молчание. Кажется, муж впервые понял, что на самом деле произошло. И это невозможно уже было «развидеть». Помню, он тогда сказал: «Надо же… какие люди могут быть жестокие…». Больше ничего тогда мы не могли с ним обсуждать. Мы ехали в морг. Девочку нашу там уже одели и уложили в гробик. Она лежала, как куколка, такая вся успокоенная и с улыбкой на губах. Каким-то таким получилось последнее выражение ее маленького личика. А еще… от нее исходил свет. Мы ехали с мужем в машине, на заднем сидении – маленький белый гробик в розовых ленточках. А мы с мужем разговаривали. Вспоминали нашу Наденьку живой: как она любила купаться, как она улыбалась, сколько любви мы от нее получили за эти чуть больше, чем полгода ее жизни. Да, у нас все было не просто. И тревоги в беременность, и операция почти сразу после рождения, и первые два месяца ее жизни в ожидании выписки… Непростой восстановительный период, снова больница и самый сложный наш родительский период, когда дочка угасала. Но мы ехали и вспоминали ее улыбку и успехи в восстановлении после операции, поднятые кверху ножки, когда она просыпалась, смешные звуки в периоды бодрствования. Она как будто все время что-то напевала. Мы, как родители, чувствовали, что сделали все, что могли для нее… для наших детей.

И я, и Миша, пожалуй, сделали самое важное: мы приняли наших детей, такими какие они к нам пришли. И до последнего жили надеждой, что все будет хорошо, что мы сможем справиться со всеми трудностями и помочь нашим детям излечиться. Мы искали и находили врачей, реабилитологов, массажистов и других специалистов. Изучали способы самостоятельного освоения методов реабилитации. Мы делали все, что могли, и даже больше… Мужа я увидела таким трепетным и чутким отцом. Он с упоением занимался нашими детками: и кормил, и купал, и ухаживал со всей своей нежностью и любовью. От Наденьки мы особенно много получили энергии. Я помню, как брала ее на ручки и обнимала, а она обвивала своими ручками меня за шею. И это было волшебно. Я чувствовала, как ей хорошо со мной. Хорошо с нами. От нее исходила любовь. В ней было столько жизни! Как получилось так, что она ушла?! Ушла!.. Мы первые два года вообще не могли называть вещи своими именами. Дети у нас не умерли, а ушли. Это была наша иллюзия. Слово «смерть» было таким страшным и противоестественным, что мы его не произносили.

Приехали мы на дачу родителей мужа уже к вечеру. Опять нам с похоронами помогала Татьяна Николаевна, местная староста и друг семьи. Она настояла на том, что надо Надю положить на ночь в церковь. Мы так и сделали. Уложили нашу девочку в цветах, всю такую безмятежную, в гробике посередине Храма. Сами поехали протапливать дом. Утром похороны. Ночь прошла опять бессонная. Мне все лезли всякие мысли в голову. А еще, в деревянном доме слышно было, как шуршат мыши. Наутро мы пошли в церковь на отпевание. Приехали мои родители, и, все-таки, приехали родители мужа. Батюшка немного растерялся, он никогда раньше не хоронил детей… Немного путал слова, собирался духом, и продолжал отпевание… А после службы, сказал, что девочка наша лежала такая светлая. Свет от нее исходил. Он тоже это заметил…

На кладбище было очень холодно. Но я почти не чувствовала этого. Я смотрела в последний раз на мою девочку, и мне так хотелось взять ее на ручки. И еще было такое чувство, что она – рядом. Вот чувствую я это, и все. Не могу это объяснить. Поставили деревянный крест на ее могилке. Памятник с ангелочком – у Гришеньки, и холмик с деревянным крестом – у Наденьки…

И я не знаю, как мне дальше со всем этим жить. Я стою с мужем на кладбище, вижу могилки наших детей. И понимаю, что это со мной навсегда.

После кладбища пошли в дом. Родители привезли с собой еды… Помянуть наших девочку и мальчика. За столом я не удержалась, начала рассказывать о Наденьке. Какая она была, как улыбалась, что любила. Меня поддержал муж, стал дополнять меня своими рассказами о дочке. Мои родители тоже стали рассказывать, как они приезжали и нянчились с ней, как она с игрушками играла и какие из них особенно любила. Даже фотографии стали все вместе смотреть. Такое чувство любви у меня было, что захотелось поделиться этим. И опять это осознание: мы все сделали правильно. Как родители сделали все, что могли, и даже больше…

А еще я немного удивлялась, и сначала, и после. Я мало плакала по Наде. Начинаю плакать, потом вспоминаю что-то о ней, и мысли мои уходят на другие темы. Это было так отчетливо. Всплакну чуть, раз, и уже о чем-то другом думаю. Мне пришло в голову, что дочка так поддерживает меня и не дает убиваться от горя потери. Были и другие свидетельства того, что она рядом. Наденька снилась. Снилась и мне и мужу. Смеялась во сне. Да так смеялась, что после этих снов мы с мужем чувствовали, как будто и вправду наяву ее видели. Она рядом, она поддерживает нас! Кто бы что бы ни говорил, а есть в нашем мире что-то из области неосознаваемого, ощутимого только на уровне энергетики. И вот ее-то я и чувствовала. Это давало силы пережить тяжесть потери ребенка. Очередного ребенка…

Когда Надя лежала в реанимации, я заметила в коридоре больницы большой аквариум. Очень большой и не очень ухоженный. Пока Надя была жива, я много раз пробегала мимо него, торопилась к дочке, но успевала разглядеть там больших рыб и то, что аквариум нуждается в уходе. Потом я нашла телефон человека, который ухаживал за ним. Это был энтузиаст-биолог, не работник больницы. Я напросилась ему помогать. И потом, уже после смерти Наденьки, мы с мужем несколько раз приезжали чистить этот аквариум. Нам это было очень нужно… Хоть что-то полезное сделать для этой больницы.