Текст книги "Красное платье в горошек. Издание второе"

Концерт

– Концерт должен был начаться в двадцать ноль-ноль, – говорит мне Марк. – А у меня с утра зуб болел. Да не просто так, а… Ну что тебе рассказывать? Болел нестерпимо. Чего я ни пробовал! Удалить? К врачу в Италии, сама знаешь – за месяц записываться надо. А мой друг-дантист в отпуске был. Все бабушкины средства перепробовал – ничего не помогает. Ничего!

А тут, как всегда: трубач заболел, один из баритонов опаздывает, сопрано перессорились, у солистки, как обычно – истерика.

Как я вышел на сцену – не помню. Взял палочку в руки… И забыл обо всём. Только музыка. Сцена. Исполнители. Всё идёт нормально. А я живу только этим моментом. Всё идёт хорошо. Прозвучал последний аккорд, поворачиваюсь в зал, кланяюсь, и чувствую – зуб не болит. Я даже не поверил себе!

Но длилось это недолго. Участие в обычном после концертов артистическом ужине не принесло никакой радости – зуб разболелся по-прежнему.

Артист

– Я ещё только училась танцевать.– говорит мне Зиля, – когда это случилось… У нас был прекрасный педагог, которого мы очень любили, хотя и побаивались за его строгость. Он нас очень хорошо гонял на занятиях. Однажды мы подготовили концерт к какому-то празднику. Он был, конечно, в главной роли, как это часто бывает у танцоров, маэстро выходит на сцену, чтобы и концерт украсить, и чтобы детям показать, что и он работает.

Так вот, концерт был готов. Но в этот день умирает мама у нашего педагога. Мы, дети, не знали, как нам быть. То ли будет концерт, то ли его отменят… Но в назначенный час все, как один, были в клубе.

Наш учитель пришел. По его лицу было видно, как ему больно. Но он скомандовал переодеваться. Вышел с нами на сцену. Он протанцевал всю программу с надетой на лицо улыбкой. Так что публика и не заметила, наверное, никакой особенности.

Спокойно поблагодарил нас всех за участие и хорошую работу. Мы провожали его дружным молчанием.

Тогда я поняла, что такое артист.

Non funziona

– Мы с женой, – говорит Розарио, – усыновляли ребенка из Колумбии. Ты знаешь, там по-испански говорят. Язык схожий с итальянским, но всё-таки разница ощутимая… Дали нам месяц испытательного срока, прежде чем документы оформлять. Чтобы местные органы убедились, что мы, усыновители, и ребенок хорошо уживаемся, там введена такая практика.

Паоло оказался очень капризным. Чуть что – такие крики начинал, mamma mia! Но мы с женой терпели и говорили только, вот пройдёт месяц, тогда посмотрим. Чуть что – орёт, так еще и языки – разные. Мы ему – по-итальянски, он нам – по-испански.

Прошел месяц, подписать документы надо утром. Перед выходом в инстанции жена одевает его, а он – ни в какую. Тут же сцена: Паоло на пол падаёт и ногами в воздухе машет, сам краем глаза на нас посматривает. А я ему говорю:

– Все, Паоло, прошел месяц!

С облегчением так говорю.

Он смотрит-смотрит, улыбается и спрашивает:

– Non funziona?

Bстает спокойненько, всё делает, что ему говорим.

Короче, решили забрать его.

Сделали документы. Прилетаем в Милан, в аэропорту Паоло смотрит на окружающих людей и спрашивает:

– А по-какому это они говорият?

– По-итальянски.

Тогда он говорит:

– А!

И тут же перешёл на итальянский. Который за месяц общения с нами выучил. Как будто реле в голове переключил. Раз – и готово.

Клиника

– Чего писателю на фиг не надо, так это фантазии, – Оля мне говорит. – Жизнь такие сюжеты подбрасывает на каждом шагу: мозги надорвешь – не додумаешься. Фантазия продавцам нужна, а писателю ушей и глаз достаточно.

Италия – сердечная страна. Amore – прежде всего.

Жасмин – семейная девочка, дочка папы-врача и мамы-психолога в разводе и с кучей своих проблем. Мама дала ей столь необычное имя, научила её прекрасно готовить, держать в порядке дом, а владеть деньгами учить генуэзцев не надо, практичность рождается прежде их, это как бы их плацента: мыслит девочка категориями десятков тысяч евро. Но школу не закончила по причине amore и аттестат зрелости получила только что, в двадцать семь лет. В прошлом году не получилось: amore по имени Роберто в школу не пускал. Зачем?

Роберто – разновидность mammone. Это – общеизвестные особи мужского пола. Ездят в детских колясках и сосут пустышку до школьного возраста, сидят поголовно в автобусах, когда все женщины стоят. Вес не носят. Это они – на пассажирском сидении, когда жена за рулём и т. д. Живут в родительской семье до тридцати пяти лет, потом женятся, через три года разводятся и снова возвращаются в родные стены, теперь уже – навсегда.

Роберто нигде не работает. Зачем? Никто в его семье не работает. Живут на пособие, телевизор смотрят. Кушает Роберто и спит у Жасмин, на содержании мамы-психолога. Школу закончить ей наконец-то позволил. Жасмин не сосёт пустышку, а вот визжать, как трёхлетние, только громче – на все семь этажей и окрестные дома – не отвыкла. Это – её оружие.

Папа устроил Жасмин в страховую компанию, и она тут же начала зарабатывать, к тому же – прилично. Это Роберто не понравилось: он тоже нашёл работу, но с зарплатой ма-а-а-ленькой.

Жасмин за ужином вчера была с мамой. Оказывается, Роберто устроил скандал: увидел в городе, что она идёт на обед со своим отцом в компании своего начальника, дома избил её, обозвал проституткой и плюнул в лицо.

Кто бы рассказал – не поверила бы. Но своим ушам и глазам нельзя в объективности отказывать.

У мамы – спокойное лицо, хотя она мне накануне говорила, что надоело их постоянно лежащими видеть.

Мы с мамой пожелали Жасмин как можно скорее найти жениха поприличнее и родить ребенка, а не играть в сыночка с собакой.

Возвращаясь сегодня на обед и проходя мимо её комнаты, спешу утешить и поддержать её. На пороге застываю: рядом с довольной и спокойной Жасмин сидит тень какого-то молодого человека в капюшоне. Я сдаю резко назад, и Жасмин нагоняет меня в кухне.

– Кто это? – не могу удержаться от вопроса.

– Роберто! У него температура 40°!

Сердечная страна Италия, этим всё сказано. С отвисшей челюстью готовлю ужин и жду прихода мамы. Выгонит Жасмин вместе с Роберто из дома? Выгонит Роберто? Учитывая, что мама Роберто уже дала однажды пощечину Жасмин, надо принимать безотлагательные меры.

Из комнаты Жасмин доносятся периодические визги. Сначала активные, потом – по нисходящей.

Мама появляется в кухне как ни в чём не бывало. Психолог – она, а не я. Не задаю никаких вопросов.

Через некоторое время появляется счастливая Жасмин и с видом сестры милосердия спрашивает, нет ли у меня тахипирина.

Нет у меня тахипирина! Нет! И при чём тут тахипирин? Это – совсем другая клиника, по имени Италия.

Ещё через какое-то время Мы с Жасмин остаёмся вдвоём, вернее – втроём, с собакой. Как только я выхожу из комнаты, собака прыгает на мою постель, разгрызает декоративный цветок. Ну, это уж слишком! Он погрыз мою обувь, почему-то выбирая фирменную, ободрал в радостных объятиях пиджак от Армани и т. д. и т. п. Я невольно начинаю ворчать, Жасмин отвечает мне криками и визгами. Ну уж нет! Вот этого я не позволяю никому и ставлю её на место. Она кричит: «Сейчас маме позвоню, она тебя вмиг выставит!» Я тихо киплю от негодования.

Стук в дверь. С повинным лицом, ангельски чистыми глазами и проникновенным голосом: «Можно попросить у тебя прощения за моё неправильное поведение?»

Вмиг таю, обнимаю мерзавку и чувствую, как любовь разливается по всему моему телу. Я – в той же клинике. Тут же узнаю об улучшении самочувствия Роберто и о том, что Жасмин хлопочет перед своим папой, чтобы тот нашёл для её жениха хорошо оплачиваемую работу. Интересно, примет ли доктор участие в этом балагане?

Золушка. Реальный взгляд

Жила-была девочка, была она дочерью лесника и падчерицей злой Мачехи. У Мачехи было две дочери, тоже некрасивые и злые. Мачеха и дочери стали для бедной сиротки примером, она пыталась во всём им подражать и, как и они, мечтала стать богатой и знаменитой.

Скажет Мачеха:

– Золушка, надо перебрать горох и чечевицу.

А Золушка в ответ:

– И не подумаю! Пускай твои дочери перебирают!

Стали Мачеха и её дочери на бал собираться. А Золушка им платья ножницами изрезала. Те – к отцу Золушки. Отец им:

– Посмеете обидеть ребёнка – вот из моего дома!

Быстренько дочери взяли в руки иголки и отреставрировали свои наряды.

А у Золушки Тётенька была – Фея. Она организовала девочке карету, прислугу и наряд в комплекте с хрустальными туфельками.

Прибыла Золушка на бал. С окружающими не поздоровалась, над старым Королём насмеялась, Принцу нахамила. Стали на танец приглашать. Она подбежала к Принцу, схватила его за рукав и потащила в центр зала. Тот от растерянности и по природному такту подчинился. В танце она ему ноги оттоптала.

Стали петь, Золушка всех перепугала своим фальцетом. Пела скверно, зато громко.

Во время фуршета ей захотелось чихнуть, когда во рту было шампанское. Платочка не оказалось. Ела Золушка с аппетитом, чавкая.

Под звон курантов убежала, потеряв туфельку.

Долго ломал голову Принц над этим явлением. В конце-концов он решил, что девушка эта – оригинальная. И решил её всё-таки отыскать, чтобы вернуть туфельку.

Отыскал, пришёл в квартиру, а там – пыли полно, грязи и мусора. Ничего, подумал Принц – прислуга есть.

– Ах, вот где она, моя туфелька! – закричала Золушка, увидев Принца. Подбежала, схватила туфельку. И убежала, спасибо не сказав, радуясь, что будет в чём блеснуть на следующем балу.

…Тётенька Фея таки выдала Золушку замуж. За старого и доброго Медведя. Живут они в лесу, а домике Медведя. Бывшая Золушка исполнила одну свою мечту: стала знаменитой.

Вы с ней тоже знакомы. Она поменяла имя. Её творческий псевдоним – Маша. Её изображения в Европе в виде надувных шаров и рисунков на каждом шагу встретите. По телевизору постоянно показывают.

Детей у Маши и Медведя нет: Маша и не думает и о них. Медведь, несмотря на её творческий характер, терпит её. Из-за страха одиночества и разницы в возрасте. С Машей он и сам чувствует себя моложе.

На Сириусе

– Меня потрясла одна очень пожилая синьора, – говорит мне Альфредо. – Лет ей явно за девяносто. Мы познакомились на набережной, куда она приходила каждый вечер зимой. Она садилась на лавочку и смотрела на небо.

В любвеобильной Италии, думаю, слушая Альфредо, как и во всём мире – спешка в чувствах. Вот они страстно целуются на лавочках, слившись телами в одно целое, вот – долго живут, как обрученные, вместе. Пышная свадьба, и через два-три года – развод, который в этой католической стране длится от трех до семи и более лет.

Но есть и многие пары, прожившие вместе по сорок-пятьдесят и более годков и сохранившие чувство. Когда они идут, взявшись не под ручку, как принято у нас, а именно – за руки, вызывают просто умиление.

– На набережных одинокий человек невольно привлекает внимание, – продолжает Альфредо. – Она сидела наедине с холодным морем и зимним небом. Несмотря на освещение от изящных продрогших фонарей, наиболее яркие звёзды всё же видны.

Я подсел к старушке и разговорился с ней.

– Мой муж перед смертью, – поведала она, – подозвал меня и, глядя в окно, сказал: «Видишь ту звезду? Это Сириус. Я буду там».

И она каждый вечер приходила на свидание с ним.

Поднос

– Я тогда на хлебопекарном заводе работала, – Люба мне говорит. – Мы там не только хлебушек, а и торты готовили, булочки всевозможные.

Люба и сама чем-то на сдобу похожа. Нет, не пышностью форм – телосложение вполне нормальное, пропорциональное и гармоничное. А вот розовато-белый цвет кожи со здоровым румянцем, голубые яркие глаза, прямой носик… И – волосы. Длинные, белые, роскошные. Натуральные.

В нашем классе Люба непревзойдённой красавицей была.

Сразу же после школы она уехала из нашего пыльного, простого, как хлеб, посёлка в один из западно-украинских городов. Потом прошли слухи, что она вышла замуж, вскоре разошлась, а ещё через пару лет возвратилась.

Мне не удалось попасть на встречу одноклассников: прошло – боже мой, тридцать пять лет от волнующего последнего звонка. И я встречалась со своими школьными друзьями поодиночке.

Едем с двумя из них по разбитым дорогам нашего райцентра. На одном из перекрёстков Анатолий говорит:

– А там вон Люба живёт.

Я поразилась:

– Так это же рядом с домом, где она выросла!

Хитросплетения судьбы. Надо же – уехать на двадцать лет бог знает куда, чтобы в конце концов возвратиться на свою же улицу!

Подъезжаем к огромным, основательным воротам. Из двери гаража, стоящего рядом с добротным украинским домом, выходит мужчина. Я смешалась: брат? Сходство с Любой – поразительное.

– Нет – муж, – шепнул мне на ухо Анатолий.

– А Любы нет дома, – сказал, представившись, её супруг. – На море отдыхает. Приедет вечером – рады гостям будем.

Собралось нас вечером семь человек, из них – четверо одноклассников.

– Так, вот, – продолжает Люба.– Поступил к нам как-то заказ: свадебный торт испечь. По такому случаю поднос специальный надо. Начальник мой поднос не разрешает давать: не возвращают их, как правило, заказчики. Но я упросила всё-таки начальника под мою ответственность выдать торт на нашем подносе.

На другой день пошла я этот поднос забирать. А по доброй украинской традиции гостей там ещё полно было. Отец невесты посмотрел на меня и одному из приглашённых говорит:

– Мишка, хочешь, я тебя женю?

– А у меня тогда двадцатилетняя любовница была, – вступает в разговор Михаил.

Не удержался, чтобы не похвастаться. Правду сказать, было чем: бабником он в посёлке слыл редким. Только законных жён две было. А уж влюблённостей, страстей, увлечений…

Многие Любу отговаривали.

– Но в этот раз, – говорит Миша, – думаю: мы до конца жизни вместе будем, лет сорок ещё. Душу её чувствую, чего раньше никогда не было.

– А как всё складывалось, развивалось? – допытываюсь у Любы.– Пошла ты поднос забирать, и..?

– И – всё, – отвечает. – А поднос до сих пор где-то валяется.

Страдание

– Это ещё до войны было, – говорит мне синьор Подеста, которому вот-вот девяносто семь лет должно исполниться. – Автомобилей тогда немного было, движение – спокойное.

Едем мы однажды с моим другом по делам по проселочной дороге. Вокруг – буйство природы, покой и тишина. Изредка окраины уютных посёлочков виднеются, освещенные спокойным, ласковым солнцем.

И вдруг – машины, стоящие неподвижно по обе стороны проезжей части. Остановились и мы.

Вышли из машины посмотреть, что случилось. Вокруг места события уже небольшая группка людей стояла.

Подходим и видим: на дороге – две утки. Одна – колёсами раздавлена. А другая – головой о землю бьётся и поднимает её к небу, о землю – и к небу, совсем как мы, люди в минуты горя делаем.

Долго ещё стояли машины…

Столько лет прошло… более семидесяти, пожалуй. А я ту картину забыть не могу.

Пойдём спать

– Дети – большие актёры, – Юля мне говорит. – Только они в отличие от взрослых, играют по-настоящему, взаправду.

Однажды (я работаю няней) группа детей, за которой я присматривала, играла в приготовление к празднику и готовила понарошку разные угощения.

Понятно, более старшие присвоили себе главенствующую роль – быть хозяевами, а маленьким – братику и сестричке – досталась роль пассивная – играть гостей.

Как это часто бывает, старшие начали слегка игнорировать младших. Вот приходят «гости»:

– Готов обед?

– Нет, не готов! Попозже приходите.

И так несколько раз. Тогда маленькая «гостья» не выдержала и спросила:

– Ну когда же наконец он будет готов?

На что самая старшая из «хозяев» ответила:

– Завтра.

Я подумала «гости» обидятся, а мальчик просто взял девочку за руку и сказал:

– Пойдём спать.

Он уже знал, что так скорее наступит завтра.

Всё пропало

– Необычное предложение руки и сердца пережила я, даже не осознав, – говорит мне Галя. – Я терапевт, и здесь, в Италии работаю в доме престарелых.

Не мне тебе говорить, что к старости у итальянцев сердечно-сосудистая система работает, как у молодых, а вот мозги… Большинство из ума выживает.

Так вот, однажды утром одеваю я одного из старичков, устроенного детьми доживать свой век в нашем учреждении, как это заведено во многих семьях, в том числе и довольно состоятельных.

Одеваю, а он мне и говорит:

– Слушай, я жениться на тебе хочу. Даю тебе две недели на размышление.

В душе посочувствовала я старичку – регрессирует, бедняга. И в эти две недели старалась обходить его стороной, чтоб не травмировать его душу.

По истечении намеченного им срока захожу в его комнату, спрашиваю, как дела, а он мне и говорит:

– Всё пропало. Сдали в аренду мою квартиру. Я жениться хотел, чтобы в своём доме жить. Но теперь уже поздно: сын квартирантов нашёл, чужие люди уже в моих стенах живут.

– Так вот, – заключает Галя. – Много их таких, старичков и старушек, которых дети на попечение других устраивают. Домов престарелых полно, содержание стоит здесь большущих денег, а всё равно – очереди, чтоб устроить человека, не убывают. Свои плюсы в этом есть и свои минусы. Здесь они получают прекрасный и бытовой, и медицинский уход.

А всё равно каждый из них ни о чём другом не думает, как доживать последние дни свои в родных стенах.

Пути любви

– Рассказать о местности? – спрашивает Валентино, таксист, не отрывая взгляд от лигурийского серпантина. – Вот это – часть исторической дороги Аврелия. Названа в честь императора, правившего в те времена, когда римские воины Галлию покоряли, простирается, значит, от нашей столицы до нынешней Франции. Помнишь, все дороги ведут в Рим? Это – одна из них.

Давность эпохи, грандиозность свершений, мастерство древних строителей и длина расстояния впечатляют и ныне. Комфортность, однако, изменилась, как и сам характер и интенсивность движения. А богатство окружающей природы, запахов и красок осталось, пожалуй, прежним.

Валентино, таксист – симпатичный мужчина лет шестидесяти, красивый и избалованный. Что он подтверждает и на словах.

– Я – единственный сын известного адвоката. Ни в чём не зная ограничений, не очень-то тяготел к учёбе. Первая моя работа – спасатель на пляже. Да и все последующие были связаны с обслуживанием туристов. Там я и встретил БэТТи. Через два года мы поженились. Сын мой, понятно, унаследовал моё нежелание учиться и пошёл по моим стопам – в сфере туризма работать.

Всё было славно и плавно: сын рос, материальное состояние – тоже. Но через двадцать восемь лет супружества моя жена влюбилась и оставила меня.

– Оставила? После двадцати восьми лет? Чего же ей не хватало? – не удерживаюсь.

– Погоди, я же не закончил. Влюбилась, говорю. Да хорошо бы – в нормального, а то в какого-то отброса общества. Я ей сразу сказал, как только его увидел: «Бэтти, ты сильно ошибаешься». А она мне: «Это ты из ревности говоришь».

Так оно и вышло – через полтора года любовь её прошла.

Как мы помирились? Звонит мне подруга её:

– Слушай, Бэтти сейчас на островах отдыхает. Послезавтра прилетает. Ночью. Знаешь, ночной Милан – не самое спокойное и безопасное место. Ты не мог бы встретить её?

Соглашаюсь, я же таксист всё-таки.

Везу её домой, по дороге говорю, что хочу к сыну поехать в Калабрию. Он там работает, где и я начинал. А Бэтти говорит: «И я бы поехала».

Вот и проехали мы с ней всю Италию вдоль – а это более тысячи километров. Говорили-говорили. Больше сказали друг другу, чем за все прожитые вместе годы. Так и помирились.

Иметь или не иметь

– Возможно, советские были нищими, – говорит мне Ульяна.– Но не все. Я в тридцать лет имела всё, что можно было пожелать в то время: кандидатская, не без помощи киевских влиятельных родственников в министерстве, была защищена, деньги, социальное положение, авторитет…

Муж – начальник геологоразведочной партии – стоял в очереди на квартиру в столице, я – тоже в очереди в своём областном центре. К тому же, имелся почти достроенный особняк за городом. Дети росли без проблем. Муж приезжал часто. После разлук чувства казались более свежими.

Всё катилось как по маслу, если не считать мелких задоринок. По советским законам одна семья не имела права иметь более одного жилья. Поэтому над получением трёхкомнатной квартиры нависла угроза. Потерять такую возможность не хотелось. Позвонила мужу. Он сказал:

– Хорошо, поговорю с адвокатом.

К концу недели приехал и сказал, что адвокат посоветовал сделать фиктивный развод. То есть, как бы за ним числится недостроенный особняк и машина, а я якобы остаюсь без жилья с детьми.

Развестись по тем временам было непросто, да ещё и без ущерба для карьеры. Но связи в любом обществе решали всё, в том числе и в советском. Влиятельный знакомые помогли сделать дело тихо и, главное, быстро – за неделю, рекордный по тем временам срок.

Квартира была получена. Шёл ноябрь тысяча девятьсот семьдесят шестого. А в апреле следующего года отмечали мой юбилей.

Заказали самый дорогой в городе ресторан. Я уж к тому времени капитаном спецслужбы была. Чувствовала себя неотразимой. Смотрела в зеркало с удовольствием: голубые глаза сверкали, стройная фигурка в облегающем бархатном платье со смелым разрезом радовала безупречностью форм. Обнаженная спина, прикрытая роскошными волосами, туфельки на шпильке – подчёркивали торжество момента.

Стол изобиловал роскошью. Произносились хвалебные, и надо сказать, заслуженные речи. Дарили золото и хрусталь.

В тридцать лет иметь всё, к чему большинство людей мечтает приблизиться к старости. Это был полный триумф. А ведь жизнь только начиналась, и впереди сверкало ещё более успешное будущее.

Гремела музыка, гости гуляли. Я гордилась собой. Было приятно признание коллег, сослуживцев, родственников. Осознавала себя красивой дамой, и тоже не без основания.

Когда пир разгорелся, и уже не требовал контроля, вышла в туалет. Не было салфетки, чтобы вытереть руки. Рыться в сумочке мокрыми руками неприятно. Подошла к мужу, который в это время с гостями разговаривал. Попросила носовой платок.

– Возьми в кармане моего пиджака, – сказал он.

Непонятно, как и почему, мои руки потянулись не к боковому наружному, а ко внутреннему карману.

Там лежало два паспорта. Почему – два? Профессиональное чутье подсказало, что что-то не так. Открыла первый. Фу-ух! Вздохнула облегчённо. Его обычный паспорт со штампом фиктивного развода.

Раскрыла второй. Это тоже был его паспорт, без штампа о разводе, но со штампом о заключении нового брака в другом городе через месяц после нашего развода!

Вмиг протрезвела. Абсолютно четко оценила обстановку. Тридцать лет. Мужа нет. Нет особняка. Нет машины.

Есть трёхкомнатная новая квартира и двое детей.

Перевернуть столы! Разогнать музыкантов! Перебить всю посуду! И, главное – влепить мерзавцу при всём честном народе пощечину! Нет – расцарапать лицо, выдрать волосы, порвать рубашку, удушить галстуком! Кровь кипела в жилах.

Подошла подруга. Показала ей паспорта. Подруга поняла моё состояние и сказала повелительно:

– Не смей! Сидеть! Ты людей пригласила? Поздравления слушала? Подарки получила?

Налила полный стакан:

– Пей!

Как, кто и когда доставил домой, не помню. Дома было не легче. Первой набросилась мама:

– Как ты посмела опозорить семью? Напилась и уснула, уткнувшись головой в тарелку!

В доме были иногородние гости, и пришлось ждать их отъезда.

Когда за последней парой закрылась дверь, ни слова не говоря, взяла из шкафа простынь, расстелила на полу и стала выбрасывать все его вещи. Завязала за концы двумя узлами и сказала абсолютно спокойно:

– Вот Бог, а вот порог. Особняк мы продаём, деньги делим пополам. Алименты сам присылать мне будешь. Детей можешь навещать.

Он начал оправдываться:

– Она на практике была, студентка. Пригласил на ужин, выпили шампанского, переспали. Она забеременела. Родственники узнали, что я разведён – заставили, чтоб шума не было, жениться.

Не слушала. Кровь била в виски. Мгновения, пока он не ушёл, казались вечностью.

Началась рвота. Организм не принимал ничего, даже воды. Лежала в больнице и таяла. Жизнь поддерживали капельницей. Анализы не обнаруживали никаких патологий. Не разговаривала, не хотела никого видеть.

Приехал фронтовой друг отца, старый, опытный доктор. Попросил коллег-врачей поговорить со мной с глазу на глаз в ординаторской. Те разрешили.

Он усадил меня напротив, зажал мои коленки между своих ног, запястья соединил вместе и придавил своей левой лапищей. А правой, свободной начал изо всей силы хлестать меня по лицу.

Закричала, когда уже не чувствовала лица от боли. В ординаторскую ворвались испуганные медики. Великан успокоил их и отправил за дверь. Сказал:

– А теперь говори.

Я рассказала ему. Он был вторым человеком, после моей подруги, кто знал всю правду. В течение двух лет никто из родных и близких о втором браке моего мужа и о том, как и почему мы расстались – не знал.

Человек я практичный. Кандидатская давала почёт, но с точки зрения материальной… Через десяток лет можно было защитить докторскую с повышением оклада… на двадцать рублей. Мой дядя, работавший в КГБ, оценив ситуацию, предложил:

– Переходи к нам на полный оклад.

Пошла из-за денег. Курировала финансовую деятельность предприятий. Когда вскрывала махинации, а я была хорошим аналитиком, не стремилась немедленно усадить виновника за решётку. Вызывала к себе и говорила:

– К шести утра чтобы всё исправлено было.

Больше времени дать не могла. Опасалась, что в любой момент нагрянет другая комиссия, которая мою работу проконтролирует.

Обращались за помощью родители пацанов, которые по глупости или неумной браваде совершили какое-то безобразие: шапку норковую украли или что-то в этом роде. Жалко было: отсидит парнишка год-другой, а биография на всю жизнь испорчена.

Дослужилась до звания полковника. И с деньгами проблем не было.

А женское счастье? Мужчины, конечно, были: ПОСТОЯННО на виду ведь. Всегда вникала в их проблемы и проблемы их родственников. Могла вытащить из беды, если надо было, и всегда делала это. Но вскоре заметила: как только уголовное дело закрывалось, бывший любовник испарялся.

Казалось, встретила и настоящую любовь. Он тоже наш, спецслужб работник. В Киеве жил, ехал ко мне во Львов на выходные и разбился.

Я в Италию уехала, чтобы ничего не напоминало о прошлом. Устроилась сиделкой к престарелой, разнузданной и необразованной богатой бабульке. Нетяжело на руки, да на мозги давит. Платят хорошо, вот и работаю без выходных.

Есть воздыхатель, местный доктор. Но предупредил сразу, что не разведётся с женой. Видимся по полчаса в неделю. Красивый город Санта-Маргарита. По утрам пахнет так свежо и чисто, надышаться невозможно.

Иди, покажу тебе свои обновки. Красивые, дорогущие вещи. Почти все с этикетками. Куда я их одену – двадцать два часа в сутки с бабкой сижу?

От автора. Написала я этот рассказ ровно пять лет тому назад. Долго думала об Ульяне и о её нарядах. И при первом удобном случае выдала её замуж за богатенького вдовца-фабриканта.

Всё у них было: два дома на побережье, квартира в престижнейшем районе Генуи. Муж работал, а Ульяна за ним присматривала. На работу он её ни под каким предлогом не пускал.

Жадный был по-лигурийски, то есть до предела. Ругались за каждую копейку. Всё остальное вроде нормально складывалось.

Я изредка позванивала, расспрашивала. Она всё говорила: нелегко. И за два года – три инфаркта.

Её муж – вернее, вдовец во второй раз – позвонил мне на девятый день после её похорон с просьбой найти новую жену, такую же, как Ульяна. Что можно было ему ответить?