Текст книги "В паутине преступлений"

– В лесопосадке, – нервно выкрикнул он.

– Это ты изнасиловал и убил её? Говори! – Блеск глаз Дмитрия означал, что он возбуждён и разозлён, и это ещё больше напугало находящегося под прицелом орудий преступника.

– Да! Я всё расскажу, только не убивайте меня! – трясясь от страха, заскулил Козырев. Правильно говорят, что порой жестокие люди на деле оказываются самыми трусливыми.

По дороге в отделение, находясь под дулами автоматов, Козырев о факте изнасилования и убийства ученицы рассказал со всеми подробностями. Позже он повторит свой рассказ подполковнику Полякову. Георгий Михайлович, загодя позаботившийся о разрешении прокурора на обыск, находясь во время операции в доме родителей Козырева в Тоцком, потребовал от них одежду подозреваемого и нож. Мать, порывшись в грязном белье, вытащила вместе с орудием убийства окровавленные джинсы сына. А во дворе дома сестёр-двойняшек в золе от костра были найдены остатки сожженных кроссовок, в которые Козырев был обут в тот трагический день. В ходе экспертизы выяснилось, что джинсы преступника испачканы кровью убитой старшеклассницы. На ноже Козырева тоже найдены остатки крови его жертвы. Операция по задержанию опасного преступника, проведённая на четвёртые сутки после убийства старшеклассницы, закончилась вполне успешно.

– Отличный результат! – беседуя с Перчиным, удовлетворённо протянул Поляков. – Есть повод собраться и обсудить итоги раскрытия тяжкого преступления.

– Да! – подхватил начальник отделения. – Товарищ подполковник, как вы отнесётесь к тому, что после прекрасно отработанной задачи стоит не только обобщить результаты, но и пропустить по несколько стопок водочки.

– Я не пью! – улыбнулся Поляков.

Личный состав Ташлинского РОВД собрали в «ленинской» комнате. Сотрудники весело переговаривались и подшучивали друг над другом. С места поднялся капитан Перчин.

– Уважаемые коллеги! Благодаря подполковнику Полякову, высококлассному специалисту и профессионалу, который утёр нам нос, раскрыто тяжкое преступление, задержан и обезоружен убийца! – раздались дружные хлопки мужской аудитории. – Хочу не только поблагодарить его от себя и вашего имени, но и подчеркнуть, что двери нашего отдела и моего дома всегда гостеприимно открыты для него! Признаюсь, я пытался противопоставить ему свою версию и точку зрения по поводу поисковых мероприятий и методов расследования, подозревая в преступлении представителей «кавказской национальности». Но ошибся.

– Кто старое помянет, тому глаз вон! – весело и непринуждённо проговорил тактичный Поляков. Поддержав и оценив его шутку, коллеги снова дружно зааплодировали. – Давайте обойдёмся без громких речей в мой адрес! – предложил подполковник. Зал одобрительно загудел.

Георгий Михайлович, встав с места, отметил коллег, особо отличившихся в поисковых мероприятиях и в операции задержания. Затем напомнил, что сотрудники отделения смогли бы сами, без помощи сверху, успешно справиться и с расследованием, если бы внимательнее отнеслись к другим версиям, деталям и методам выяснения этого далеко не простого дела. Если пахать плугом, земля станет лугом. Рассказав со всеми подробностями о своих действиях, он предложил рядовым и офицерам поделиться своими мыслями. Активность коллег превзошла все его ожидания – своим мнением поделились многие, особенно молодые сотрудники. Поляков остался доволен этим. Приезжая на места раскрывать то или иное преступление, он перед собой ставил задачу не только успешно организовать оперативные мероприятия, но и научить этому коллег нижестоящих структурных подразделений, то есть поделиться своим богатым опытом. Эта цель в очередной раз им была достигнута.

                  ***

Прошло несколько лет, полковник Поляков в очередной раз приехал в одно из многочисленных сёл области на расследование преступления. Валерий Шеглов, щуплый, маленького роста мужичок, похожий больше на подростка, давал показания в доме покойного, тело которого отправили на экспертизу. До пенсии Шеглов работал инженером в колхозе. Худенькое тонкое лицо его было испуганным, он озирался по сторонам, избегая смотреть на старшего оперуполномоченного по особо важным делам.

– Расскажите, Валерий Николаевич, с кем выпивали в тот вечер, кроме умершего не известно от чего Ивана Терехова, – Поляков потёр друг о друга большие мосластые руки, после чего открыл свой блокнот, куда заносил показания свидетелей, – и почему после этой выпивки ваш приятель умер? Он плохо себя чувствовал?

– Нормально он чувствовал себя, вёсёлый был, подшучивал даже над квартирантом Сергеем Маркеловым.

– Давайте всё по порядку. – Поляков почесал ручкой переносицу. – Где сейчас квартирант?

– Я не знаю. Может, сбежал к матери в Оренбург? – предположил тот.

– Валерий Николаевич, поведайте, пожалуйста, всё, что знаете о нём.

– Ну, Сергей высокий, представительный даже, – видя, что полковник, мужчина крупный, внешне спокойный, уравновешенный, обвинять его в смерти Ивана не собирается, а, значит, и опасности для него не представляет, Валера вздохнул облегчённо и, осмелев, выдал соответствующую оценку квартиранту Терехова. – На лицо красивый, но дрянь-человек!

– Что вам не понравилось в Сергее Маркелове? – большие серые глаза полковника настороженно уставились на Шеглова.

– Очень уж высокомерный, – хмыкнул тот в ответ. – Умнее всех себя считает, чванливый, в общем, и задира к тому же. Чуть что не так, начинает цепляться за слова, угрожает. Мол, я сидел в местах не столь отдалённых. Знаю, как с вами разделаться…

– Шутки Ивана квартиранту явно не пришлись по сердцу, не так ли?

– Да, он не был от них в восторге!

– Что ему могло не понравиться в словах Терехова?

– Иван тоже занозистый был. Всё намекал, что на его пенсию квартирант живёт – и ест, и пьёт. А работать не хочет. Да и где у нас в селе устроишься. Это в колхозе всем находилась работа. А сейчас нет колхоза… Вы думаете, это Сергей убил Ивана? – задал Валерий вполне резонный вопрос.

– А вы как думаете?

– Я не знаю, – произнёс неуверенно тот. – У Ивана сердце было больное. А выпил он в тот вечер немало…

– Если мать Сергея живёт в городе, что же его занесло в глухую деревушку?

– Сергей раньше тоже жил с женой и с ребёнком в Оренбурге. Его семья моталась по частным квартирам. Парень запил, остался без работы. Жена его бросила. Жить стало не на что – метнулся сюда. Мать Сергея с согласия Ивана прописала сына в его избе.

– А почему мать не прописала сына у себя в городе?

– Да та сама живёт у дочери на птичьих правах.

Поляков покрутил головой, словно ему жал воротник рубашки. В самом деле, зачем сестре лишний жилец, наличие которого увеличит платы за жильё и коммунальные услуги. К тому же братец – непутёвый, житья от него не будет в квартире. Словно догадавшись о мыслях старшего оперуполномоченного, Валера добавил для ясности:

– К тому же, Сергей Маркелов угрожал сестре, мол, у тебя маленькая дочка, не пустишь жить к себе, остерегайся за её жизнь.

– Вот как? – впалые щёки на худом лице Полякова загорелись. – Это становится интересным. Значит, парень не промах! А что связывало Терехова с матерью этого типа?

– Так Тетеря… это его прозвище, – смущённо пояснил коротконогий Валерий, увидев недоумённый взгляд полковника, – одним словом, Иван сожительствовал с Клавой Маркеловой после смерти её мужа.

– Вам что-нибудь известно о совместной жизни Терехова и Маркеловой? И почему в последнее время они не были вместе?

– Он лет десять сожительствовал с Клавой, занимаясь фермерством. Затем свернул это дело.

– Почему?

– Ну, Ивану не понравилось, что от продажи живности, за которой он ухаживал, ему ничего не доставалось. Клава продаст скотину – деньги детям раздаст. Взнос при приобретении квартиры по ипотеке дочери отдала. А Тетере обидно это. Вскоре Клава продала свой дом в селе, уехала с этими деньгами на юг отдыхать. Ивану не предложила с ним поехать. А потом и вовсе осталась жить в городе у дочери. Школу закрыли в селе, а ей надо работать, кредиты гасить, которые набрала для нужд детей, в частности, на очередную машину Сергею. Теперь изредка, когда ей приспичит решить какие-нибудь проблемы за счёт Тетери, приезжает к нему в гости.

– Что вы, Валерий Николаевич, имеете в виду, говоря о проблемах?

– Ну, Иван говорил мне, что даёт Клаве деньги с накопленной пенсии на очередное гашение кредита. Потом Сергей прописался у него.

Да, налицо упорное стремление хорошо устроиться и пожить за счёт других! – подумал Георгий Михайлович. Распрощавшись с маленьким инженером, как про себя назвал его Поляков, он разговорился с сестрой Терехова, школьным психологом Ниной Михайловной, пропорционально и красиво сложенной женщиной с ярко-изумрудными глазами, то и дело бросавшей тревожные взгляды на окна в ожидании приезда из города младшего брата-студента. Готовясь к похоронам, сестра в траурной одежде с утра крутилась в избе Ивана, перемыла груду посуды, полы, приготовила обед, накормила голодного сотрудника милиции, приехавшего из области, после чего тот заметно приободрился и повеселел. Поляков был тронут тем, что женщина настояла, чтобы он поел. В деревушках, где нет даже общепитовских столовых, в дальних командировках у него нередко сутками маковой росинки во рту не было.

– Почему не поверили, что брат сам умер? И кого вы подозреваете в убийстве? – задал он ей вопросы, усадив напротив себя. После разговора с Шегловым он готов был поверить, что Тетерев убит, но улик было недостаточно, и он надеялся, что женщина внесёт свою лепту в процесс расследования. Именно по её жалобе милиция возбудила дело об убийстве – тело отправили на экспертизу.

– Сергея, конечно! – взмахнув рукой, проговорила та. – Кто бы в этом сомневался! В селе все так считают…

– Откуда такая уверенность? – постукивая ногой об пол, Поляков впился выразительными серыми глазами в скорбное лицо собеседницы.

– Потому что Сергей Маркелов не только отсидел в тюрьме за избиение человека, но и наехал на автомобиле на сбитого кем-то отца. – И Нина Михайловна, поправив чёрный платок на голове, коротко поведала про страшную смерть Клавиного мужа под колёсами автомобиля. Поляков качал головой, внимательно слушая рассказчицу и занося пометки в свой блокнот.

– А что, у сына была причина наехать на отца?

– Скорее да, чем нет! – сделав неопределённый жест рукой, задумчиво проговорила та. – Отец зверски избивал мальчишку, что сказалось на его психике и поведении. Сергей рос неуравновешенным и хулиганистым.

– Да, детское хулиганство чаще всего вызывается необходимостью приспособиться к безобразию взрослых, к их беспределу, – согласился Поляков. Нина Михайловна грустно кивнула.

– Папе некогда было заниматься воспитанием Сергея, – презрительно усмехнувшись, добавила она. – Он гулял напропалую, вёл разнузданный образ жизни, подавая не самый лучший пример сыну. Клава тоже, уязвленная мужниными поступками, занятая своими переживаниями, не замечала детей, не учитывала, каково им в обстановке скандалов. – Женщина помолчала, поникнув головой.

– Однажды сплавила Клава Сергея в лагерь, а сама уехала отдыхать к матери в город. А в лагере затолкали в одну комнату разновозрастных мальчишек. И пятеро из них дружно налетали с кулаками на Сергея и его приятеля. Сын приехал из лагеря с заляпанными кровью рукавами на спортивной куртке, мол, троим отбили охоту драться, а двое ещё хорохорятся. Оказалось, Серёжиного друга, Петю, чуть не задушили, накинув на шею удавку. Серёжа налетел на них, тем и спас приятеля. – Нина Михайловна подняла на Полякова невесёлые яблочного цвета глаза. – Но привычка драться, решать все проблемы кулаками добром не кончилась – избив кого-то после армии, Сергей попал в тюрьму.

– Ясненько! – задумчиво произнёс Поляков, а про себя подумал: «Удавка ему знакома плюс успел в тюрьме побывать… Посмотрим, что покажет экспертиза трупа. Лицо у Ивана было тёмно-синим – подтвердят ли у него асфиксию?». – Однако для убийства, нужна веская причина. Она у него была? Если да, то какая? Зачем убивать, живя на пенсию вашего брата?

– Из-за неприязни к Ивану и чтобы стать хозяином его дома, – вспыхнув, обронила Нина Михайловна. – Попробуй, сковырни отсюда его, прописанного!

– Хотите сказать, что мать прописала Сергея у Ивана с далеко идущими планами и намерениями? – недоверчиво произнёс Поляков.

– Конечно! – Нина Михайловна коротко кивнула.

– И чем вы можете обосновать это? – дотошно допытывался тот.

– У меня вызвало подозрение однажды оброненная Клавой фраза, почему, мол, Нина, не продашь свой дом и не обуешь тем самым выпивоху-мужа. Можно будет купить квартиру в городе рядом с детьми и жить припеваючи, а твой алкоголик пусть бомжует. Он другого и не достоин! Я тогда сказала, что дом без согласия мужа я не смогу продать. Позже Клава начала упорно добиваться того, чтобы я отдала ей документы на дом брата. Иван хранил их у меня, чтобы они не пропали. Сам долгое время жил у Клавы, а его изба пустовала. У меня тогда уже мелькнуло: «А не хочет ли хитроумная и пробивная сожительница облапошить моего брата? Имея на руках свидетельство на дом Ивана, под пьяную руку уговорит того написать согласие на его продажу, оставит с носом». Я поделилась этими мыслями с братом.

– Спрячь документы подальше от Клавы, – насторожился он.

– Однажды приехала Клава из города и остановилась не у брата, а у меня. Тут и Иван прибежал. Я собрала стол, накормила их. Когда ушли, наконец-то свободно вздохнула, но тут заполошная сожительница вернулась и потребовала документы на дом брата.

– С какой стати? – возмутилась я. – Зачем? Брат не говорил, чтобы я их отдала тебе!

– Давай, давай, они нужны будут! – потребовала женщина – ей не терпелось быстрее прописать у сожителя своего сына. Вспыхнув, я решила проявить характер.

– Нет, не отдам! – я была категорична. – Почему ты постоянно решаешь свои проблемы за счёт Ивана? И почему он сам не взял документы?

– Иван сказал, чтобы я их взяла сама, якобы он не нашёл, куда ты спрятала их. – Клава смотрела на меня с нескрываемым неудовольствием. Я ещё удивилась лёгкости, с которой та говорила неправду.

– Брат и не искал их, – ухмыльнулась я и добавила: – Я их не прятала, но не отдам – иначе потом он съест меня с потрохами. Зачем мне такая головная боль?

Задрав подбородок, та ушла с каменным лицом. «Вот так-то, не выходит по-твоему!» – с долей злого сарказма подумала тогда Нина Михайловна, вспомнив Клавино заявление о том, что она всё равно сделает по-своему, когда сестра пыталась убедить, что брату невыгодно прописывать кого-то у себя. Это увеличит плату за коммуналку. Да и возврат, то бишь выплаты за коммунальные услуги брату, как инвалиду, уменьшатся после прописки у него Сергея – у Ивана и без того минимальная пенсия. Но зря, вернее, рано радовалась Нина. Клава через некоторое время вернулась и начала демонстративно собирать манатки.

– Уезжаю! – буркнула она. – Я столько много сделала для твоего брата, а он не захотел сделать малого. Не пожелал прописать мальчишку в своём доме, хотя до этого давал согласие на это.

«Этому мальчишке уже больше 30 лет, – с иронией подумала сестра, – и он успел уже побывать в тюрьме. Почему бы не прописать его в городе, у дочери Маши. Не хочет, чтобы у той увеличились расходы на коммуналку? Не удивительно, что и сама Маша встала на дыбы – не пропишу! Сергей уже напрашивался жить у неё – та ответила отказом. Тогда он пригрозил:

– А ты не боишься за свою дочку?!

Об этой угрозе и вспомнила Нина, когда узнала, что сожительница собирается прописать сына у Ивана. А вдруг Сергей потеряет работу, жена выгонит его? Куда ему деваться? Он приедет туда, где прописан, к Ивану, жить на его пенсию. Потом его не выкинешь, как ненужную ветошь. Он молод, силён, нахрапист. Не будет хозяин отдавать пенсию – отнимет! Или, чего доброго, лишит жизни.

– Так и знала, что этим закончится! – всхлипнула Нина Михайловна. Из зелёных и глубоких, как море, глаз, по лицу покатились крупные оловянные слезинки. И вдруг она застыла от своих слов. Что это – дар предвидения или подтверждение фразы: чего боишься, то и случается?

Успокаивая собеседницу, полковник накрыл мосластой, широченной ладонью тонкие аккуратные руки женщины, лежащие на столе. Бледные щёки той слегка порозовели, уголки припухлых губ дрогнули в стеснительно– конфузливой улыбке. Она осторожно вытянула руки из-под горячей его ладони, потупилась в замешательстве, прикрыв длинными ресницами зелёный омут глаз. «Вот это женщина! – восхитился про себя Поляков. – Стройный стан, изумрудно-яблочные добрые глаза, как зеркало души! Плюс далеко не глупа, гостеприимна и хлебосольна. Одним словом – золотое сердце! На таких ездят все, кому не лень, хотя с виду женщина строга и даже прямолинейна в какой-то степени. Но чувствуется, что она человек не односторонний, не лишена гибкости. Скорее всего, она прямодушна, откровенна и искренна в своих высказываниях. Поляков, кстати, считал это свидетельством честности и порядочности натуры, уважал в людях эти черты характера.

– Ясно! Но, насколько я знаю, вы документы на дом не отдали Маркеловой, – с утвердительной интонацией произнёс мужчина, испытывая глубокую симпатию к собеседнице. Заглянув Нине Михайловне в глаза, мужчина снова потянулся рукой к её ладони, сжал слегка. – Как же она сумела без них прописать сына у Ивана?

– Так Клава знала, где они лежат, я не успела убрать папку с бумагами брата со шкафа подальше, – боясь поднять на полковника глаза, промолвила смущённая женщина. – Она и стянула свидетельство на дом и его паспорт. А уговорить Ивана ей, видимо, не составило большого труда.

– Тоже мне умники! – хмыкнув, Поляков заверил: – Вы же всё равно наследницей дома останетесь. С Маркеловой Иван, как мне известно, официально брак не зарегистрировал.

– Теперь уж и не знаю, – произнесла собеседница, взглянув на Полякова печальными глазами. – Мне они не докладывают, знаю лишь, документы на дом теперь у Клавы. Возможно, избу брат ей завещал или согласие на продажу она у него выклянчила, напоив водкой. Могла просто подсунуть ему, пьяному, нужные бумаги на подпись. Она бабёнка настырная – вцепится, как клещ, не отвяжешься от неё!

Нина, откровенно говоря, боялась, что, оставшись без жилья, Иван, пьющий, да ещё со сварливым характером повиснет у неё на шее. Ей с двумя алкоголиками, мужем и братом, к тому же не ладящими между собой, житья не будет в собственном доме. Нет, лучше пусть живёт у себя в избе – не малый ребёнок! Так думала она. А теперь брата нет на свете, и накатывающая волнами острая боль и чувство вины крепкими кулачками сжимали сердце.

– Да всякое бывает, – посочувствовал Поляков, убирая руку. – Подобный случай произошёл с моим приятелем Борисом: сожительница-мачеха жила не зарегистрированная с его отцом. Каково же было удивление Бориса, когда мачеха после смерти родителя показала тому на дверь собственного дома. Она подкупила свидетелей, чтобы те доказали, что сожители вели совместное хозяйство. В результате судебного решения наследницей осталась сожительница.

Нина нахмурилась, но промолчала. Разве сейчас это самое главное – брата надо хоронить.

А в голове Полякова вертелось: «Если предварительный диагноз – «асфиксия» подтвердится в ходе экспертизы, это о многом скажет, подтвердит догадки Нины Михайловны и его собственные. Пока спал Иван, злоупотребляющий спиртным, Сергей мог задушить его подушкой, чтобы не было следов насилия, а потом сказать, мол, сам умер, перебрав лишнего перед сном. Человека не будет на белом свете, а убийца будет жить припеваючи в чужом доме. На что только не идут некоторые ради корысти!»

– Клава, такая продвинутая и практичная, разве не воспользуется ситуацией, чтобы помочь своим детям? – в унисон его мыслям обречённо проговорила Нина Михайловна, поникнув русой головой в траурном платке. – Так ли ей, учительнице, нужен был пьющий и сварливый Иван? Она буквально затерроризировала, утомила меня жалобами на него. Какой гадкий он, агрессивный и в то же время беспомощный – без неё, Клавы, ничего не в состоянии сделать. Если это так, закономерен вопрос: «Зачем она живёт с ним?» Мне давно уже надо было понять, что Клава лишь создавала видимость заботы о брате, на деле её привлекали лишь его трудолюбивые руки, деньги да дом. Она, хитрая, изощрённая умом, давно искала способы «обуть» его, прибрать всё к своим рукам. Заметила я, когда сразу не удался её замысел прописать Сергея у брата, она взбрыкнула, мол, обиделась, брошу его. Правда, прежде чем уехать в город, заявила лицемерно, мол, проследи за Иваном, держи на контроле, чтобы ничего плохого не сделал с собой из-за разлуки с ней. Она, мол, не хочет нести ответственность за его жизнь. Опять все проблемы скинула на меня, сестру. Не удержалась я, ответила:

– Да ты, Клава, никогда и не несла за него никакой ответственности, а лишь использовала! Вели фермерское хозяйство, скот продавали, деньги перепадали твоим детям, ни копейки не сбросила на книжку брату, который ухаживал за живностью. Сейчас на всю катушку используешь его пенсию на погашение своих кредитов! Одним словом, предпосылки для недоверия и недовольства ты, Клава, практически создала сама – нельзя же быть такой скупой и эгоистичной! И почему она, прощая дочери, что та не прописывает Сергея, на Ивана, чужого, по сути, для её сына человека, обиделась?

Нина Михайловна припомнила, хорошо понимающая психологию человека, Клава умело натравливала брата и сестру друг на друга. Однажды раздражённая Нина призналась Клаве, что ей стыдно за брата-алкоголика. Та немедленно, с готовностью передала сожителю её слова, кое-что ещё прибавив от себя, чем и углубила неприязнь к сестре. А Нине, якобы сочувствуя, нашептывала:

– Иван такой гавнистый, никого не любит, а тебя и вовсе ненавидит, у него аж пена и брызги изо рта летят, когда с раздражением обвиняет во всех грехах! – Стара, как мир, фраза: «Разделяй и властвуй!», а всё не теряет своей актуальности. И всё-таки в глубине души Нина Михайловна в тот момент переживала, что стала невольной разлучницей сожителей. А когда Маркелова разрыдалась оттого, что ей якобы придётся расстаться с Иваном, она, профессиональный психолог, подумала: «Так плачут, когда очень любят человека! А может, та плакала с досады, что не удались её планы? Легче гадать на кофейной гуще, чем ответить, что, на самом деле, соответствует реальности».

– Оказалось, та усыпила моё внимание, чтобы я не заметила исчезновение документов, – продолжала рассказывать Нина Михайловна. – Уехала в город она лишь тогда, когда Иван прописал Сергея у себя. Дети у неё всегда были на первом плане. Было бы глупо предполагать обратное. Отсюда вывод: Иван ей не был нужен – пусть пьёт сколько влезет! Чем быстрее при этом отдаст концы от своих многочисленных болезней – тем раньше можно будет воспользоваться его имуществом. Она и родного мужа-то не сберегла – прибегала к магии, бегала к знахаркам, экстрасенсам, гадалкам. Одна из них и проколола мужнино фото булавкой. А что это, если не колдовство и пожелание смерти человеку? – женщина зябко повела плечами, а Поляков хмыкнул иронически – он не верил ни белой, ни чёрной магии. Да уж, ситуация, что называется, мама не горюй!

– Документы Ивана я заставлю вернуть вам и брату-студенту, как законным наследникам, – проговорил Георгий Михайлович, чьи большие серые глаза подернулись льдом, и он, постукивая ногой, с холодной угрозой в голосе продолжил: – Я не позволю Маркеловой проворачивать афёры! Для пущего эффекта оформлю ей путешествие в места не столь отдалённые! Жаль только Ивана вам уже не вернуть…

– Спасибо за сочувствие, – женщина подняла изумрудные глаза с накипевшими на них слезами, смахнула их платочком. Она хотела было подняться, но Поляков остановил её очередными вопросами:

– Нина Михайловна, а при каких обстоятельствах погиб муж Маркеловой? И как сын оказался причастен к этому? – Чтобы не ошибиться, требовалось крупицами собирать данные о парне, как о личности, способной пойти на крайние меры. – Как, кстати, Клавдия жила с мужем?

– Зачем вам это, Георгий Михайлович? – психолог вопросительно уставилась на полковника. – Не кажется ли вам, что вы только время зря теряете, вороша старое. Я думала, вы будете заниматься убийством брата, – разочарованно добавила она.

– Одно другому не мешает, – настроившись на долгий рассказ женщины, Поляков откинулся на стуле и добавил, глядя выразительными серыми глазами на неё: – Я должен ясно представлять себе, с какими людьми имею дело, вернее, кто окружал вашего брата. – И та, согласившись с его доводом, начала рассказывать всё, что знала про эту недружную семейку.

                  ***

Клавдия Романовна приехала в село работать учительницей по направлению ещё в незабвенные советские времена. Здесь же и выскочила замуж за инженера Виктора Маркелова. Но в школу молодую женщину не тянуло, не было желания работать здесь. Сельчане сеяли помногу лука, сдавали до 10 тонн этой продукции заготовителям, получая выручку до 5000 рублей. Астрономическая цифра для тех времён – на них можно было машину купить. Ну и зачем работать в школе, зарабатывая такие деньжищи за сезон? Клава до того раззавидовалась, что решила протухнуть на огороде, а эти деньги взять. Деньги женщина любила до самозабвения – как без них претворить свои, сродни наполеоновским, планы? Она хотела от любимого мужа много детей, двухэтажный дом, ветвистый сад, много земляники, помидоры зимой, свинку с поросятами! Правда, со временем разочаровалась в супруге, но быть преуспевающей и богатой мечтала всегда.

Ежегодно она засевала с Виктором по 40 соток огорода, больше половины занимая её луком, который требовал адского терпения. Это каторжная работа, особенно, если нет помощников ни дома, ни на огороде. И всё же она любила возиться с землёй: так приятно полоть босиком! Огород большой, скотины много. Да ещё дети маленькие, дочку за сыном родила, чтобы дольше с ними сидеть в декретном отпуске. Тяжко невыносимо. Горожанка же бывшая, непривычна к сельскому труду.

За десять лет супружеской жизни у неё появились навыки ведения хозяйства. Особенности жизни в деревне в том, что здесь имеешь дело с огородом, живностью, сеном и дровами, что требует много усилий и времени и что нельзя отложить на потом. Просыпать нельзя: останешься без кормов скоту и дров или не доберёшь урожай лука и картофеля, будешь иметь некачественное, сырое, заплесневелое сено или пересушенное, что тоже плохо. Приходится бороться всё время с дождями, с сорняками. Выпадают годы: полешь под дождём, а сено то скопнишь, то снова раскидаешь, чтобы высушить. И так до бесконечности! Природа не прощает неповоротливости. Нельзя ни на минуту откладывать и прополку. Сорняков ещё нет, но, если стоит сушь, мотыжишь землю. Ты её передвигаешь, и подсыхают корни травы, которая только лезет. Если запустишь прополку, сорная трава мигом высасывает влагу и питательные вещества в земле, делая ей скудной и обезвоженной – культурные посевы заглушаются, желтеют, хиреют. Сорняк делает землю скудной и обезвоженной. Чтобы вывести лебеду, осот, вьюнок, пырей надо дёргать их с корнем и выносить с поля. Руки после них становятся шершавыми, грубыми, сухими.

Что касается мужа, Виктора Маркелова, как и всем начинающим, ему в первое время не хватало опыта и практики. Но со временем мастерство его выросло, и это по достоинству оценило колхозное руководство. Квалифицированному инженеру доверили возглавить бригаду. Круг обязанностей расширился – в руках бригадира трактора, машины, скот, корма, связи. Сельчане со всеми вопросами бежали к нему: кому-то огород вспахать, кому-то фураж нужен, а то теленка с фермы попросить. Рассчитывались люди с ним, кто водкой, кто самогонкой. Тяжела для Виктора оказалась шапка Мономаха. Жаль, не выдержал он испытание браздами правления и алкоголем тоже! Власть давала доступ к любой понравившейся ему женщине. А жена тем временем страдала.

Для супругов наступил тяжелый период. У него в бригаде неурядицы – на работу приходит навеселе, гуляет напропалую с бабами. А тут, как на грех, пропала лошадь. Маркелов заподозрил в этом скотника, схватил его за грудки. Через три дня лошадь объявилась на ферме. Скотник, подстрекаемый недругами Виктора, написал заявление в милицию, что бригадир избил его на рабочем месте. При этом притворился потерпевшим и лёг в больницу, где регулярно хватался за голову. Ему определили сотрясение мозгов, которых, по мнению Клавы, он, отродясь, от рождения не имел. Вид, конечно, имел бледный, синюшный, но, отнюдь, не от сотрясения, а от того, что с младых ногтей сидел на алкогольной диете и давно заработал язву желудка. Маркелова арестовали на трое суток.

У Клавы в школе, куда всё же пришлось выйти, когда закончился декретный период, тоже конфликт за конфликтом. Какой уж год ей невыносимо там дышать. Наглый, ограниченный бабский коллектив – осиное гнездо! Оценки ученикам ставят по блату, чем губят детей. Стоило Клавдии Романовне усомниться в знаниях слабой ученицы, которой покровители ставят одни четвёрки и пятерки, так директриса подняла крик в учительской! Как же она устала от монотонного, безрадостного, без отдачи труда, от этих блатников, заполонивших село. Кто им не родня? Все кругом братья да сватья, и житья от них нет. Четвёрки вместо двоек из родственных чувств и побуждений шлёпают, штампуют, хотя самая хорошая оценка для тех, которые существительные от глаголов не отличают, – это «два». Учителя, как гладиаторы или боксёры, борются, грызутся, чтобы часов дали больше и классы были «сильными». Ездят к районному начальству жаловаться и добиваются своего. Надоело! Обрыдло зрить их тупые спящие физиономии, кумовство, блат. Надо уходить из школы. Этих оболтусов пусть учит жизнь. Обучать без желания и стремления обучающегося – что может быть ужаснее? Несмотря на решительность своих намерений, из школы Маркелова не ушла, пока её впоследствии не закрыли, иначе говоря, не «оптимизировали». Как и все, Клавдия Романовна требовала добавить ей количество часов. Но ей в этом отказывали.

– Для своих-то вы расстарались! – бросила однажды распалённая Маркелова директрисе и добавила, прервав разглагольствования той, что она слишком часто сидит с детьми на бюллетени: – Придёт время, вам тоже придётся обратиться за помощью моего мужа!

После этого Клавдия Романовна долго ходила с мрачными и мстительными мыслями, и до того ими себя измучила, что поднялось и долго не опускалось давление. И тут она опомнилась. В голову пришла простая до гениальности мысль: Мария Ивановна потому с таким давлением ходит, что тоже злопамятная, мстительная, недоброжелательная, и это является прекрасной почвой для болезни. Впрочем, эта особа симпатична Клаве, хотя простовата, трусовата, и даже откровенно подловата, отличается тем, что подпевает часто меняющимся руководителям школ, во всём соглашаясь с ними. Маркелова призадумалась, не энергетические ли они с ней родственники? И связывает обеих высокомерие, злоба, снобизм, нетерпимость к чужим недостаткам. Обе презирают и осуждают людей, которых считают ниже и глупее себя. Везде видят сначала плохое. Да ещё прямолинейны до грубости и принципиальны. Всё это и даёт бешенное артериальное давление.