Текст книги "В паутине преступлений"

– А как он воспримет то, что я влезаю в ваши семейные дела? – устало спросила Нина – у неё почему-то всегда мало оставалось энергии после общения с Клавой. Поневоле поверишь в бред про ауру, в которой люди, обладающие колдовской силой, пробивают брешь и подпитываются энергией собеседника.

– Перетерпит! – с безжалостно-жёсткой и даже пренебрежительной интонацией буркнула Клава. – Завтра и поговори с ним! А то я к матери собралась, а он тут ещё пуще загуляет!

– Муж и жена – одна сатана! – требовательный тон Клавы явно не понравился Нине. – Поцапавшись, ты задумала мужа проучить, а я решай ваши проблемы!

– Что, слабо ради подруги что-то сделать? – провокационно проговорила Клава, привыкшая, что Нина ни в чём не отказывает ей. – Когда кто-то ко мне обращается с просьбой о помощи, я бросаюсь на выручку, я рада, что нужна кому-то, могу чем-то пособить им.

– А я, значит, не помогаю тебе? – вытаращила Нина глаза, не ожидавшая такой неблагодарности. – Откровенно говоря, мне бы хотелось сейчас лечь, отдохнуть, а не думать над тем, какие слова подобрать, чтобы убедить в неэтичности и жестокости поведения твоего мужика. Это не так-то просто – он может и нагрубить: не твоё, мол, дело! Давление подскочит – бессонница в эту ночь мне точно будет обеспечена! У меня уже сейчас голова болит от того, что прервала сон.

– У тебя только намерения добрые!.. – бросила Клава в ответ.

Нина так и застыла от этих слов: «Ах ты, змея подколодная! – вспыхнув, подумала она. Видно, приятельница прямолинейные, нелицеприятные слова в её адрес принимает за злобность характера. Пусть спасибо скажет, что, искренне жалея и желая помочь, Нина на её ошибки указывает, а не смеётся за спиной, как это делают другие! Но та, видимо, и сама поняла, что перегнула палку, решила подмазать. Как одолжение, добавила:

– В душе ты, наверно, добрая. Только внешне колючая.

– Ты на себя посмотри! – выпалила Нина, задетая до глубины души. – Ты же ни с кем не считаешься: давишь на окружающих, настаиваешь, чтобы было так, как ты считаешь нужным! – Не находишь, что взрослого, самодостаточного человека может возмущать необходимость подстраиваться под тебя? Неужели не понимаешь, что у других могут быть свои убеждения, свои планы! Может, отсюда и все твои беды, Клава?

– Всё-всё, молчи, не хочу больше слушать, а то и у меня давление подскочит. Кстати, ты меня больше обижаешь!

– Прости, – Нина Михайловна взглянула на надувшуюся, как мышь, коллегу. Та, по сути, несчастное и забитое существо, хотя и ехидное, но достойное жалости. Она барахтается, словно лягушка, попавшая в горшок со сметаной. Пытается сбить из неё масло, чтобы, цепляясь за него, вылезти из дна, куда её столкнула жизнь. Клаве бы больше доброты – цены не было бы ей с такой энергией и целеустремлённостью! Но она, зачерствевшая душой, не умеет прощать и вряд ли переиначенную фразу: «Христос прощал и нам велел!» воспринимает всерьёз.

– Думается мне, что у Виктора не зря остыли чувства к тебе, – Нина, не пожелавшая молчать, явно снова напрашивалась на неприятности. – Ты же никогда не учитывала его желания, привычки, требования. В браке муж не почувствовал ни внимания, ни нежной заботы о себе, тобой движет лишь жажда получить от него больше материальных благ, сохранить остатки слепого его влечения и назойливое предложение своего тела.

– Ну, это уж слишком! – неприязненно оборвала её Клава.

– Я не хочу тебя обижать и осуждать, – Нина с сожалением взглянула на приятельницу. – Но со стороны бывает виднее. Я много размышляла, анализировала твои отношения с Виктором, и многое для меня стало очевидным и понятным. Я даже свои отношения с мужем начала критически оценивать. Ты же во всём винишь мужа, но реальность – это результат не только его мыслей и действий! Ты сама вызываешь его агрессию к себе. Тебе самой надо меняться, тогда и окружающие будут теплее относиться к тебе. Человек способен подняться, выпрямиться, возвысив свои мысли, или остаться слабым, жалким и несчастным. Больно смотреть, как беспомощна ты, презираемая и унижаемая недостойными действиями некогда любимого тобой супруга! Как убога в непонимании того, что, цепляясь за него, теряешь нечто большее – честь, достоинство, гордость! Да и сын с дочерью, являясь свидетелями ваших ссор, скандалов, вызванных мелкими страстями и чёрствостью, страдают, мучаются. Вы с Виктором лишаете их высоких порывов и устремлений. Негатив никому ещё пользы не приносил. Видя одну лишь бесконечную вражду между вами, отсутствие милосердия и добра, они ожесточаются сердцем, им не до учёбы, они не способны сосредоточиться на ней, освоить даже минимум знаний, которые даёт им школа. При отсутствии примера любви и достойных семейных отношений, какими они станут родителями для своих детей? Не повторят ли они негативный опыт матери и отца на практике?

Взгляд Клавы перебегал с одного предмета на другой – из-за длинного монолога Нины интерес её к разговору угас. А может, она считает, что ей, умной и замечательной, всё этот никак не относится – она ни в чём себя не винит. Во всём виновата жизнь да муж-алкоголик.

Хозяйка, опомнившись, постелила незваной гостье чистую простыню на диване, притащила подушку, одеяло, сама ушла в спальню к мужу.

– Прости, если что не так, – уходя рано утром доить корову, пробормотала ещё сонная с всклокоченными волосами Клава.

– Спасибо, что сочла меня злой, – криво ухмыльнулась Нина в ответ. – Не плюй в колодец, пригодится воды напиться!

– Если ты обиделась, значит, эта черта на самом деле тебе присуща! – бросила Клава и быстро выпорхнула за порог, даже не позаботившись о том, чтобы расчесать растрёпанные волосы.

Нина лишь тяжко вздохнула – сердце болезненно сжалось. Неужели права пословица: не делай добра – не получишь и зла? В пылу мелкой мести и вражды Клава не замечала отсутствия в себе признательности и глубины неблагородства своего поступка. Люди, конечно, не ангелы, в том числе и она, Нина. Прямолинейна, говорит в глаза всё, что думает о назойливой приятельнице, которая считает себя чуть ли не совершенством, тем самым напрашивающаяся на резкость. Но ведь хоть и жалит пчела, да мед дает. Да и Клаве ли осуждать других! Но эта мысль не принесла самокритичной Нине спокойствия. Где-то она читала, что правду надо подносить как пальто, а не кидать в лицо, как мокрую тряпку. Видимо, над этим стоит задуматься не только Клаве, но и ей, самой. А ещё лучше – совсем порвать отношения с этой неприятной особой, влекущей других в пучину негатива и ненависти. Но от жизни не отгородишься!

                        ***

Уязвлённая Клава после разговора с Ниной уехала в Оренбург. Она ещё больше возненавидела мужа и мстила, оставляя его одного с детьми и кучей скотины в подворье – пусть управляется, а она отдохнёт! И всё же она ещё на что-то надеялась… В воскресенье, съездив с матерью в церковь, купила свечи, поставила за усопших слева, а справа – за алкогольно-зависимых к иконе «Неупиваемая чаша». В иконной лавке купила молитву о счастье в браке.

Поют в церкви хорошо. И это всё, что в ней нравится Клаве. Нетерпимость этого института ей претит. Одни запреты. В брюках нельзя, без платка – тоже. «Этак всех клиентов подрастеряете, господа хорошие! – думала она про себя. И, находясь под впечатлением книги Мегре «Анастасия», польстила себе: «Анастасия я, язычница я! Они ближе других к Богу. Правда, себя не любящая. Даже сестра заметила, что Бог её через мужа наказывает за то, что не любит себя. А это грех, она, Клава тоже Божье творение, Его частица. Значит, не любя себя, она не любит и Бога!»

Где-то она читала, что христианство – путь самоистязания и само-уничижения. Отсюда болезни святых и мучеников. Христианство, как и любая религия, как и сама цивилизация, не одаривает человека счастьем и бес-смертием и не избавляет от болезней. Она сжимает душу вечным страхом наказания, сознанием своего несовершенства, греховности, раскаяния, не дает ей распахнуться, вздохнуть радостно и свободно. А значит, унижает человеческую природу, не способствуя ее полёту, свободе, творчеству, но связывая ее мысль, духовное и физическое тело. Хотя это попахивают ересью, антирелигиозным настроением, но Клава вполне согласна с этими мыслями. Поэтому она предпочитает обращаться к гадалкам, знахаркам и экстрасенсам. Но Нина однажды сказала ей, ссылаясь на высказывание священника, что нельзя этого делать, потому что те используют не только молитвы, но и элементы колдовства. Это до добра не доведёт!

– Священник бы спросил: зачем тебе здоровое тело, если вечная душа будет погублена, попав под влияние тёмных сил? – Нина, помнится, тогда вопросительно уставилась на Клаву.

– Церковь боится конкуренции, поэтому запрещает пользоваться услугами других, – фыркнув, произнесла Клава. – Религия, всего лишь обслуга, сервис духовный сильных мира сего, потому что цель христианства – оправдать несправедливость, покорить непокорных, ослабить сильных духом, обезвредить ропщущих. Это религия слабых. Христианство не нуждается в сильной и независимой личности, оригинальных, нестандартных съедает анафемой, как Льва Толстого. Церковь – это институт, порождение человеческого, то бишь, сатанинского общества. Церковь – это связующее, промежуточное звено между Богом и людьми. Там молятся за нас, грешных. Мне не нужно это. Я напрямую выхожу на Бога, молюсь за себя и своих близких. Надеюсь, мои молитвы доходят до Всевышнего. А то, что церковь попирает язычников – понятно. Язычество – это инакомыслие, к которому всегда она была нетерпима, слишком просто, бесплатно, дёшёво и без проблем. В церкви меня больше всего бесит вымогательство денег. Это целая система мощной перекачки денег…

В тот же день женщина съездила к гадалке, к умной и властной женщине, тоже, впрочем, берущая немалые деньги за свои услуги, – хотелось узнать, изменится ли муж. Та ответила утвердительно. Затем воткнула булавку в купленные для мужа плавки. Велела дома покропить их святой водой, остатки дать выпить супругу. Фото Виктора тоже проткнула булавкой, потом велела сжечь.

Про сына Сергея гадалка сказала, что занимается наркотиками.

– Нет! – возразила Клава, испугавшись.

– Будет! Вижу тюрьму! – категорично заявила та.

Гадалка продала Клаве книгу какого-то Рампы. Прочитав её, женщина почувствовала непреодолимое желание получить своего «эгрегора» и открыть третий глаз, чтобы исцелять людей. С этой целью она поехала в школу шаманизма, которая готовила целителей для заграницы. Собрались «ученики» – довольно солидные люди – в большом зале респектабельного здания. Техника у преподавателей к тому времени была отработана по высшему пилотажу. Достаточно было двух занятий, чтобы Клава почувствовала себя настоящим зомби да ещё и одержимой. Ей вдруг стало страшно, она поняла, что здесь творится что-то ужасное, – «ученики» веселились, получив своего «эгрегора»: кто-то выл по-волчьи, кто-то рыдал, а кто-то хохотал. Звериные дикие вопли стояли, как в первобытном лесу. В паническом страхе Маркелова с воплями обратилась к Богу, вернее, пыталась выкрикнуть только одно: «Господи, помоги!» Но выкрикнуть удавалось только первый слог: «Го! Го!» остальное не осиливала. И вдруг почувствовала, как «что-то» через рот вошло в неё и заполнило всё тело. С этого мгновения началась адская борьба, настоящее сражение между душой Клавы и этим чёрным чудовищем, которое гнало её из дома, диктовало дурные замыслы.

На следующий день Клава полола в купальнике у матери на даче. Сущность приказала ей убежать в лес прямо в чём была. Плавала она плохо, но речку преодолела. Мать, увидев её, плывущую в реке, закричала, но это не остановило одержимую. Женщина уходила в лес, подальше от людей, туда, куда сама не знала. Кто-то, зловещий, гнал и гнал её подальше от жилья. Клава бежала полем, когда увидела, что приехала легковая машина, из него вышли «они». Их было много, и все в камуфляжной форме. Усевшись в круг, стали есть, пить, пировать. Одержимая закричала, завопила страшным голосом – и «они» исчезли. Путь был свободен. Клава побежала дальше в лес и, найдя там самое большое дерево – берёзу – влезла на него. И тут ей послышался со всех сторон лай. Она в ответ завыла, лай прекратился. Это её обрадовало. Почти всю ночь она провела на дереве. Иногда на неё накатывал страх. Тогда она срывалась и с воплями, босиком неслась по лесу. Лицо и тело в кровь исхлёстано сучьями. Ноги тоже кровоточили. В какой-то момент она с горячей мольбой обратилась к Богородице. И вдруг услышала её голос:

– Я с тобой, я рядом!

– У меня всё тело и ноги болят – пожаловалась Клава.

– И у меня тоже, – отозвалась Богородица.

– Как же так? – изумилась Клава. – Есть же самолёты, поезда, зачем же вам идти пешком?!

– Ты звала меня, ты идёшь пешком, а я – рядом. У тебя кровь на ногах и у меня – тоже.

Эти слова успокоили Клаву, прибавили ей оптимизма. Она вышла из леса на дорогу и, сориентировавшись, попросилась на попутную машину. Она была вся в кровавых подтёках и царапинах, что не помешало водителю игриво предложить спутнице прокатиться с ним. Клава вся вспыхнула, отчаянно замотала головой, но сумела убедить его остановиться там, где она попросит. Помогла, видимо, ссылка, что брат её работает в милиции.

Когда она в ужасном состоянии вернулась домой, мама лишь руками развела. Но Клава, чтобы не пугать пожилую женщину, ничего ей не рассказала, лишь затеплила, зажгла лампаду в материнской спальне, истово помолилась перед иконами.

Приехав в село, Клава через несколько дней пришла к Нине Михайловне, чтобы поделиться мыслями о пережитом – та слушала её недоверчиво.

– Тебе не приснилось всё это, Клава?

– Ты не веришь? А зря! – отрезала та.

– Зачем надо было ездить в школу шаманизма? – Нина недоумённо воззрилась на приятельницу, которая снова липла к ней. – Ты же христианка! Ищешь впечатлений на свою шею – мало их у тебя?!

– Именно это сделало меня сильной молитвенницей и пропагандисткой христианства, которое владеет миром. – Клава, облокотившись об стол, пристально и недобро посмотрела на хозяйку. – Моя молитва стала сильнее, но и бесы стали донимать больше, да так, что пришлось срочно вызывать в дом матери священника, чтобы освятить его.

Нина смотрела на Клаву, боясь упасть в обморок, но когда та попросилась ночевать у неё, сочла неудобным отказать в этом. Клава удобно расположилась на диване в зале и проболтала до утра. Она, перескакивая с одного на другое, рассказывала всякую чертовщину – Нина, устроившись тут же на раскладушке, слушала. Она верила и не верила её побасёнкам о леших, о домовом. По словам Клавы, домовые – существа добрые и выживают только тех хозяев, кто им не нравится, кого они не любят. Так домовой душил первого мужа её сестры. Тот задыхался и хрипел во сне, а когда включили свет, увидели мохнатую седую руку, которая оторвалась от шеи мужчины.

– Однажды Петя, сын сестры, прибежал с расширенными от ужаса глазами, увидев змею толщиной в бревно – таких змей якобы не бывает. – Клава на Нинину ухмылку вполне серьёзно заявила: – А ты знаешь, что в змею превращается бывшая наша директриса, Марфа Игнатьевна – в кабана, а сосед Митрофан – в лошадь.

– Ты, подруга, говоришь неправдоподобные вещи, – засмеялась Нина. – Давай лучше спать, а то скоро светать станет, коров надо гнать на пастбище!

– Зря смеёшься! – зловеще проговорила Клава. Нина поёжилась от её недоброго тона – ей вдруг стало неуютно в собственном доме и даже страшно от присутствия Маркеловой. – После школы шаманизма я стала видеть то, что другие не замечают! Кстати, лошадь, косматую, светлую, вчера сама наяву лицезрела, когда допоздна задержалась в огороде во время прополки. Надвигалась ночь с полной серебристой луной. Подняв голову от земли, я вдруг заметила её, огромную скачущую, со стелющейся по земле богатой гривой. Она пролетела, как ветер, и ушла по дороге. Таких сытых, откормленных и гривастых животных в колхозе нет. Я была в недоумении, потом мне стало интересно, куда она делась. Быстро вышла на дорогу, но нигде не увидела удалявшуюся лошадь. Мне показалось странным, что та так быстро ускакала, и звуков копыт не было слышно.

– Клава, а ты не считаешь нужным обратиться к врачу-психиатру? – осторожно, чтобы не обидеть её, проговорила Нина. – Да и в церковь не помешало бы сходить, исповедаться…

– Нет, не считаю! – сердито отрезала та. – Я молюсь, а значит, сама справлюсь со своими тараканами.

– Ты только что говорила, что бесы от молитв начинают сильнее донимать тебя, – Нина снова непроизвольно поёжилась в темноте комнаты.

– А у меня против них есть книга о белой магии, хотя священники выступают против всякой магии, не только чёрной.

– Я согласна с их мнением, магия до добра не доведёт!

– Белая магия – это лучший друг и советчик от всех напастей и бед, да и от людей злых, нечестивых и корыстных тоже, – убеждённо проговорила Клава, не соглашаясь с Ниной и священниками. – Если её не использовать во зло, она тебе друг. В ней много полезных советов. Например, чтобы деньги в доме водились, предлагается одну купюру держать всё время под постельным бельём, под матрасом. Это, может быть, и чепуха, а вот к совету о том, что нельзя из дома давать иголок и булавок, чтобы их не использовали во зло тебе же, видимо, стоит прислушаться. Всё зависит от тебя, что будешь испытывать внутри себя, то и будет к тебе прилипать по жизни, к добру – добро, к злу – зло. – С последним Нина согласилась, и Клава, наконец, провалилась в сон. Хозяйка же так и не уснула в эту ночь, а когда начало светать, поднялась с постели и с больной головой начала готовить завтрак.

                  ***

Наконец-то Виктор вспомнил о супружеских обязанностях. Подошёл к койке на веранде и лёг рядом с Клавой – всё вышло быстро, как у пионеров. Муж сразу же уснул сном праведника, а жена долго ворочалась, потом ей приснилось, что они с Виктором продолжают любить друг друга, и на этот раз она получила удовлетворение. Но тут появляется дочь, поднимает одеяло и что-то говорит недовольно. По соннику позор означает, что вы попадёте в неприятную ситуацию, которая круто изменит жизнь. Сон о том, что унижают ваше человеческое достоинство – очень неблагоприятный знак, он предупреждает о неотвратимости деловых, творческих неудач, плохих отношениях с окружающими.

Сон оказался в руку. Беда происходит опять с мужем и она всё та же, прежняя. У итальянцев национальное блюдо – пицца, а у русских – напиться. После короткого светлого периода протрезвления у Виктора снова запой. Оказалось, трёх месяцев лечения елейной солью ему мало. Естественно, все время орёт, матерится, места себе не находит. В минуту затишья, правда, отдал ей зарплату. Клава тут же уплатила за газ и свет. Остальные держит для сына – он поступил в училище. Как трудно без денег и трезвого мужика в доме! А тут ещё Маркелов заявил, что он, дурак, – своей рукой сплавил зарплату грымзе. Теперь ему нечем заправить машину, и сено лежит не убранным. Недовольный накинулся на сына, ударил в лицо за то, что тот рассказал матери, что машина отца два часа стояла возле дома любовницы. Клава подлетела, крикнула, что вызовет участкового. Пусть определяется, какая семья ему нужна. Он схватил полено, супруга ушла. Боже, дай терпения! Дала до этого себе слово, молчать, когда он бурлит. Но как молчать, когда он пьяными кулачищами начинает воспитывать Серёжу? Надо же его как-нибудь остановить! Дочь тоже на него обижается, грубит ей.

«И всё же Бог меня любит, – думала Клава, когда всё улеглось. – Когда я уже готова роптать, он даёт мне послабление – после пятидневного запоя наступили трезвые дни». Она задумалась о пристройке, размечталась о ванне под мрамор, о спальне без телевизора, о высоких пластиковых окнах с большими подоконниками. На будущий год можно сдать лишнюю скотину, пристройку, окна и крышу повыше сделать. Но на третий день снова супруг приехал домой изрядно пьяный, сказал, что едет с Парфёном переворачивать эспарцет. Она сунулась было с ним в машину – не разрешил. Мол, он помогал Парфёну, теперь он – ему, и упылил.

      Душа Клавы, измученная, опять стала ныть, набежали слёзы. Поведение мужа непонятно, спать с ней избегает, даже трезвый. Обидно. Решила посмотреть, с каким Парфёном он сено переворачивает. Встретила со стада корову за бригадой – не терпелось засветло слетать на поле. Шла по горе, когда заметила, что машина Маркелова стоит под бугром, где начинаются валки эспарцетов. Закатное багровое солнце садилось за горизонт, когда она открыла салон машины и увидела на заднем сиденье верх женского джинсового костюма. Клава пошла по полю. Наконец увидела, Виктор вместе с Людой сгребал эспарцет в небольшие кучки. Жена была в шоке. Когда любовники заметили её, работы не бросили, даже головы не повернули. Уязвлённая, она подошла к мужу, стараясь не смотреть в сторону его крали. Как во сне, что-то сказала ему, тот что-то ответил. Предложил Клаве вилы, та отказалась, ноги не держали, села на стожок. Люда работала ударно, обогнала его. Муж в пример ей поставил возлюбленную, мол, тебе до неё далеко. Где уж Клаве до неё! Так, как та работает на сене, она не умеет. И действительно, идёт та после любовных утех, как под допингом в танковую атаку. Остатки оптимизма оставили женщину, – как деревянная, встала, машинально пошла на конец поля. Когда шла обратно, молча, обогнула сладкую парочку, не оглядываясь, с прямой спиной дошла до автомобиля, села в салон. Немного погодя взяла куртку разлучницы, отнесла и кинула в лесу, чтоб досадить ей, распутной! Вернулась, но в машине не сиделось. Снова пошла к ним.

– Здравствуйте! – поздоровалась с ней Людмила, это было так нелепо, что Клаве было бы смешно, если бы не было так больно. По всему видать, та тоже чувствовала себя словно ошпаренной.

– В гробу я тебя видела в белых тапочках, – пробурчала Клава.

– В книге, которую дала ты мне, не учат так отвечать на приветствие, – придя в себя, заметила полюбовница. Клава вспыхнула, наговорила всего.

– Ты добьёшься своего, мы с тобой разведёмся! – повернувшись к мужу, добавила она назидательно. – Это будет её рук дело!

– У меня есть муж, а дядя Виктор мне в отцы годится, – наивно стала убеждать её Люда, после чего Маркелов занервничал, начал гнать жену с поля.

Когда втроём вернулись к машине, Клава села рядом с мужем, он хлопнул дверцей.

– А она как? – вырвалось у супруги.

– Пешком дойдёт! – зло проговорил тот.

      По дороге домой Виктор ругал Клаву, что та слушает сплетни. Она, жалкая, униженная, оскорблённая, готова была снова поверить ему.

– Мне передали, якобы я гоню тебя в Оренбург, – его взгляд был обиженным и даже каким-то пристыженным. – Меня задевает, что дражайшая половина делится с посторонними о супружеских взаимоотношениях.

Клава попросила прощения. Значит, Нина всё же поговорила с ним – но изменений в его поведении почти никаких. Правда, слава богу, перестал руки распускать.

Супруги приехали домой, но он всеми способами пытался обмануть жену и снова уехать куда-то на машине, наверно, к Люде. И раньше так было, пока Клава чем-то занята, он шмыг и Митькой звали.

– Зайди же, наконец, домой, чтобы я могла спокойно подоить корову! – разозлилась вдруг Клава.

– Не пойду с тобой в избу, вот дострою сруб и буду там жить! – рявкнул в ответ уязвлённый мужчина. Женщине стало плохо от этих обидных слов. Но усталость взяла своё, и он ушёл в сад, там же, возле ульев, уснул.

Забегая вперёд, отметим, что сруб муж так и не сумел довести до ума. Под крышу его возведут уже при сожителе Иване Терехове. С пристройкой в доме станет три комнаты. Через некоторое время Клава успешно продаст дом и съездит на полученные деньги отдохнуть с дочерью в Турцию. А жить перейдёт в дом сожителя. А когда в селе закрыли школу, устроится работать в городе. Но Ивана не забывала. Когда возникала необходимость в деньгах для оплаты многочисленных кредитов, приезжала за ними к Терехову, заодно загружала в машину сестры картошку, лук, чеснок и прочие овощи для себя и родственников. Но это будет позже.

Утром Клава встала рано, чуть свет, ещё и пяти часов не было. Подоила корову и велела мужу выгнать её в стадо. Тот заартачился, было, потом встал. На работу уехал рано, а в половине восьмого приехал обратно. Его интересовало, где Людина куртка. Объяснив, где её искать, жена вышла на огород. Плача дополола лук. Пришёл Виктор, чувствуя свою вину, помог прополоть чеснок. Клава воспользовалась моментом, решила поговорить с супругом и заявила, что ещё одна ночь без него и пусть остаётся там, где ночевал. Он заюлил. А её как прорвало. Припомнила всё, что он вытворял, сказала, что этого больше не допустит. Кончилось всё тем, что он, совершенно трезвый, пригрозил выколоть ей глаза или плеснуть в лицо кипятком. Клава оторопела. Он во всём виноват и так ещё себя ведёт! Может, права была Нина, ссылаясь на слова французского писателя Монтеня, что человек страдает не столько от того, что происходит, а сколько от того, как он оценивает то, что произошло. Нина предлагала Клаве надеть на себя маску счастливого человека, двигаться, улыбаться, петь, танцевать под музыку, чтобы воспрянуть духом. Счастье на стороне того, кто доволен. Ещё Аристотель в своё время об этом говорил. А Клава, мол, всё время мстит, упрекает, ворчит, плачет, забывая о том, что только лаской и любовью можно добиться ответного тёплого чувства. Кому это понравится? Неужели она считает, что месть сильнее добра?

Вечерело, когда Маркеловы втроём поехали за сеном. Было душно, небо, подстать Клавиному настроению, обкладывало тучами. Супруги кидали сено в кузов машины; Сергей, счастливый и гордый тем, что сумел поступить в училище, принимал его наверху. Приближалась гроза. Молнии сверкали беспрестанно. Казалось, они били прямо в глаза. Клаве вспомнились слова Лермонтова про Мцыри: «Рукою молнии ловил». Но страха почему-то не было. Рядом был человек-молния, и он, как будто, не допускал эти разряды до них. Странное ощущение. Почему-то верилось, что пока этот комок нервов рядом, ничего плохого не случится. Тут над головой сына-студента полоснула ещё одна молния – трезубец. Хотя не всегда молния ударяет там, где она сверкает, но хозяин с супругой инда пригнулись от страха. Последовал приказ, немедленно спускаться, что сын и исполнил с радостью и облегчением. Домой доехали благополучно. Без всякой передышки принялись укладывать сено. Клава кидала с машины, муж закидывал наверх, под крышу в сенник. Только успели управиться с сеном, как хлынул ливень.

                  ***

Клава снова, в очередной раз, уехала в город к матери, где она отдыхала душой и телом. Правда, на этот раз не только, чтобы досадить, отомстить мужу, но и привезти продукты и деньги сыну-студенту. Когда Клава пришла в гости к старшей сестре Любе, та стала возмущаться поведением Сергея. Оказалось, из училища его попросили – недолго же он был студентом! Сам Сергей об этом не признался матери. Он встречается с Катей, которой 15 лет. Та с 12 лет мотается по подъездам. Пропадает неделями. У них есть блатхата, где покуривают слабый наркотик. Бабушка тоже гневается, что он приводит в свою комнату ночевать Катю и друзей. Это папаша развратил, растлил сына!

      Но деваться некуда. Вечером Клава долго общалась с сыном. Попеняла ему, что он бросил учёбу. Тот рассказал, что работал грузчиком, кондуктором на автобусе, несколько дней был учеником одного торгаша косметической туфтой. Эту низкокачественную косметику конфискуют на таможне у тех, кто мало заплатил или ещё чем не потрафил пограничникам. От этой косметики и губы отваливаются и глаза воспаляются. Но бывают клиентки без аллергии. Так те звонят, ещё заказывают эту чудо-косметику. Однажды Сергей со своим приятелем попал под милицейскую облаву. С проклятиями и угрозами надели им наручники. С тех пор младший Маркелов охладел к этому бизнесу.

Потом они с приятелем хотели втиснуться в маршрут, чтобы возить пассажиров. Но конкуренты постучали монтировкой об новую газель, приобретённую в кредит, и предупредили, что убьют, если они не «свалят» с маршрута. В данный момент Сергей работает экспедитором в оптовой базе. Мать с сыном проговорили до двух часов ночи.

На следующий день женщина уехала домой. Сын периодически названивает и просит 600 рублей на уплату ссуды. Их работодатель задерживает зарплату. Отец в последний раз как-то слишком мягко поговорил с ним, это рассердило Клаву. Зачем ему такая работа нужна, если даже на ссуду негде денег брать? И почему у него Катя нигде не учится и не работает? Как насекомое сосёт его. Не успела мать приехать домой, оставить их одних, они уже без денег. Продукты Клава им навезла – и мёд, и мясо, и масло. Бабушка готовит для них. Что ещё надо? А где родителям брать деньги для них? Они ведь не мокрицы, из всех щелей не лезут! Бросать надо ему свою оптовую базу, домой дуть: косить, полоть, картошку рыть. Родители тут задыхаются от работы! И Катю пусть везёт, приучат её трудиться! Когда сын снова позвонил, всё Клава ему выпалила, правда, мягче, чем того хотела. Стимул у Сергея один – колбаса, любит покушать. А работать, чтобы богатым быть, не хочет. Хочет лишь в каждую минуту ловить кайф!

Супруги Маркеловы красили полы, когда Сергей принялся названивать из Оренбурга. Деньги, видно, кончились! Работу он бросил, а может, выгнали? Он начал шантажировать родителей тем, что вместо армии поедет в Москву на заработки, словно там золотые прииски. Кого не разочаруют такие выкрутасы? Пришлось отцу срочно собираться за сыном, чтобы он не дернул в Москву. Вместе с ними приехала и Катя.

Клава взяла кредит, купила Сергею «пятёрку», но скоро поняла, что мужики занимаются лишь видимостью деятельности. Старший Маркелов молча продал бычка за 3 тысячи рублей, которых жена не увидела, а тёлку – за 6. Последние, правда, Клава прибрала к рукам, отдала ростовщику (за месяц набегали хорошие проценты). Сын постоянно сливал бензин у папы, а тот носился по селу с канистрой для бензина, выпрашивая его в долг. Вечно где-то застревал, не доезжая с работы до дома, кончался бензин. А сын тем временем занимался коммерцией. Машина Сергея начала сыпаться после седьмой ходки с картошкой (он её втайне от Клавы увозил продавать куда-то). Когда та спохватилась, увидела, что остались без картошки и без денег, естественно. А картофеля в погребе было более тысячи вёдер. Вот так! Сынуля не сеял, не полол, не копал её, а плодами попользовался, не делясь ни с кем. Разве что с дружками из блатхаты, где собирались алкоголики со всего села! Вот наглость!