Текст книги "«Долой стыд!». Сексуальный Интернационал и Страна Советов"

История 9. Философия и мода как средство деградации

1. С черной дырой вместо гениталий

 
Чортов ты сын! Ну какой же ты доблестный рыцарь?
Ты среди белого дня шляешься в этаком срамном костюме:
Видно ли где, чтобы рыцарь костюм свой дворянский
Нагло сменил на гуню (и блюстителя речь справедлива).
Ты иль масон, иль бродяга, иль даже мормонский учитель…
 

Поэт «Искры» Алексей Сниткин (псевд. Амос Шишкин), «Угнетенная невинность», 1860

Всякая революция возникает на базе философии, а не потому, что, когда «верхи не могут, а низы не хотят», вдруг наступает точка кипения, за которой следует переворот как единственно возможная историческая необходимость. «Верхи не могут, а низы не хотят» – это уже философия, но только постреволюционного периода, средактированная партией и советскими историками для отечественной потребительской массы.

Среди дозволенных к прочтению философов в советских учебниках особо стоит имя Гегеля; но лишь потому, что этот претендент на «абсолютное знание» дал краткую формулу победы социализма: тезис + антитезис = синтез. Что при довольно примитивном объяснении означает: введи и распространи в благополучном обществе провокационную антитезу, и в итоге получишь искомый синтез, т. е. то, чего добиваешься, направляя провокационные силы и руководя ими.

На гегелевской научной базе Маркс создал «диалектический материализм»; на базе марксистского диалектического материализма Ленин создал учение о революционной стратегии, особо выделив беспощадный красный террор как основное средство удержания власти. Здесь слово «научный» следовало бы взять в кавычки, поскольку имеет ли философия вообще право именоваться наукой?! А, может, ее следовало бы отнести в разряд литературы особого, специфического жанра, как, скажем, проза и драматургия? Возможно, тогда человечество не становилось бы жертвой философских экспериментов, осуществляемых теми, кто вводит в заблуждение целые поколения, возжелавших то ли в силу особой одаренности бессовестного пророка, то ли в силу своей природной дегенеративности поверить в необходимость изменять общество по науке.

К тому же философия стоит в стороне от литературы лишь по одной причине: в рядах ее служителей – огромное количество претендентов на «абсолютное знание», единоличных мыслителей-мессий, не желающих попадать в разряд прочих писателей творческого бесконечного ряда. Что, в общем-то, выдает в них патологию психической неполноценности или сверхполноценности, если хотите. Еще одним критерием, объединяющим философов в единый ряд, как считают психиатры, является их сексуальное здоровье. Не стану приводить имена и диагнозы, проставленные медиками всякого рода философам, – подобную статистику найти не так уж сложно. Лишь напомню, что «процент сексуальных психопатов среди крупнейших философов мира не опускается ниже 76 %, и это не случайность». Как точно подметил публицист Иван Солоневич, «нельзя себе представить, чтобы черная дыра на том месте, где у нормального человека имеется пол, могла бы не оказать никакого влияния на весь ход мыслей человека, и на его творчество, и на его мироощущение».

И вот теперь мы подошли к тому, что и следует как один из признаков распространения влияния той или иной философии на широкие общественные массы. Что бы вы думали, это могло быть? – Внешний облик, немалую роль в котором играет повседневная одежда.

До массового распространения в русском обществе философии основоположников социализма в моду вошли образы, взятые из отечественной литературы и в первую очередь, образы нигилистов, рассеявшиеся с поистине широким русским размахом. Благополучная публика начала философствовать, рассуждая в том числе и о судьбах мира; свое собственное благополучие воспринималось как ущербность, а все русское, родное – как неподобающее, гнилостное, постыдное и требующее скорых перемен. Флегматичность и апатичность, характерная нигилистам, а также их вспыльчивость в иные моменты и безапелляционная несдержанность требовала слегка видоизмененного подхода и к внешнему облику. Вскоре детей (базаровых и нигилистов) от отцов (приверженцев классического домостроя) отличает особое небрежение к одежде и к своей внешности. Подрастающее поколение вольномыслящих постепенно тяготеет к второсортной литературе весьма посредственных пишущих людей, которые ухитряются подавать «садизм, мазохизм, эксгибиционизм, фетишизм и прочее под соусом лучших традиций русской литературы: и реалистически и философически» (по Солоневичу).

В то время, когда из русской литературы исчез тип аморфного нигилиста, на страницах книг появился его духовный продолжатель – страдалец социализмом, исполненный террором; черты этих героев своего времени ярко описаны Достоевским в романе «Бесы». Революционное студенчество начала ХХ века выглядело однотипно: длинноволосые юноши, ведущие бесконечные споры на философские темы и короткостриженные курсистки. И те и те словно презирали всякую «внешность», отвергая условности. При этом оба пола, облаченные в своеобразную революционную униформу – косоворотки – выглядели бесполыми. Зато сразу узнавали своих, входящих в революционные кружки и секты со строгой дисциплиной и иерархией. Позднее психологи определят в этих характерных признаках сексуальное вырождение молодежи.

В тайных глубинах национальной биологии зрели явления, которые впоследствии привели к победе бредовых идей психопатов во главе с Троцким и Лениным.

Проповедники ереси; иудействующие искатели; бесполые юноши; темные личности, прозябающие в поисках пролетарского счастья; ушлые искательницы идейной плоти, местечковые бунтарки и унылые девственницы, – все рыскали по Европам, сзываемые тайными учителями. Чтобы, вооружившись «научным марксизмом», как вооружаются маузерами, вернуться в Россию за растлением и духовным убийством десятков, сотен, тысяч других неосведомленных душ. Русский рабочий, русский крестьянин, будучи полным антиподом российского так называемого интеллигентского нигилизма и передового социализма, должен был подлежать если не «научному просвещению», то массовому истреблению. Во имя счастья пролетариата в масштабе всей Планеты.

Захватив власть в Российской империи, обманом и террором одержав победу над Разумом, бесполотелые юноши, зачастую испробовавшие прелести партийного гомосекса и нравственно развращенные девицы от революции вводили новую поведенческую мораль. «Обобществление женщины» было в конце концов заменено ее «раскрепощением». А одним из главных аспектов «раскрепощения» было освобождение советской женщины, строительницы социализма-коммунизма от ее природной женственности. Те, кто вводил новую мораль, являлся и законодателем пролетарской моды. Фанатички в кожанках, вооруженные до зубов и сверх всего перепоясанные пулеметными лентами; суровые революционерши, размахивающие руками с партийных трибун; трупообразные комбедовки; «одетые в юбки партийные машины»; задорные комсомолки первых пятилеток; крепкие стахановки; работницы в красных платочках; школьницы с пионерскими галстуками на груди и их старшие сестры-пионервожатые… Женские образы советской эпохи, пропущенные через калейдоскоп времени, – все они кажутся асексапильными. Женщины иль девушки, обуянные идеями, при внимательном рассмотрении выглядят одинаково безлико. «Какой-то промежуточный бесполый тип, до зубов вооруженный всякими партийными добродетелями и лишенный какого бы то ни было сексопиля»; «более мелочная, придирчивая, фанатичная, чем партийные машины, одетые в штаны. И безмерно более отвратительная», – это все тот же И. Солоневич, на сей раз о советской женщине, члене партии.

За лозунгами о равноправии, распространяемыми в обществе красными феминистками, последовала практика их применения в деле. Женщина, «раскрепощенная» от быта, от семьи и даже от своей женственности, была вынуждена оказаться на самых трудоемких участках работы: на заводах, в том числе и военных предприятиях, в подземных шахтах; а в преддверии подготовки к Мировой революции даже массово освоить то, что во все времена являлось прерогативой мужчин: умение воевать. Сотни тысяч комсомолок записывали в Осоавиахимы, где они постигали парашютизм; девушки учились летать, шифровать, стрелять и убивать, быть разведчицами… Их не учили только быть красивой, быть женственной, быть Женщиной.

2. В стиле «а-ля-рюс»

 
Ах, да, с тех пор, когда в Париже,
Ma chère[1]1
  Моя милая (фр.)


[Закрыть], я с мужем побыла,
Я сердцем жизнь постигла ближе,
Умом яснее поняла…
 
 
Движенье, блеск, ma chère, и мода,
По шумным улицам развал,
Везде cafes с толпой народа,
И все одеты, как на бал…
 
 
И каждый мил, любезен, ловок,
И дамы, дамы – o quelle grace![2]2
  Какое изящество (фр.)


[Закрыть]
Таких лесбийских вы головок
Нигде не встретите у нас…
 
 
С тех пор одна мне дама близка,
Один мужчина мил с тех пор:
Madam Louise – моя модистка,
Monsieur Louis – мой coifeur![3]3
  Парикмахер (фр.)


[Закрыть]
 

Поэт «Искры» Николай Кроль, «Эпистола светской дамы к степной подруге», 1867

История советской моды свидетельствует о том, как с помощью одежды можно принудить женщину деградировать.

Как только с появлением электрической швейной машинки оказалось возможным шить одежду массово, сразу же были придуманы усредненные модели. Впервые женские фигуры разделили на размеры; крой и детали платья были упрощены и минимизированы.

В 20-е годы ХХ века, когда за границей, особенно в Европе, быстро распространялась мода на русский стиль, в советской России прививалась чудовищная безвкусица в одежде, максимально отличная от «буржуазной». Еще недавно Европа вдохновлялась красочными костюмами и декорациями для «Русских сезонов» Н. Гончаровой и М. Ларионова, но после революции 1917 года и массовой эмиграции из большевистской России представительниц аристократического общества, – не белоручек, как их высмеивали большевики, а умелых искусниц, европейские модницы оказались активными заказчиками их услуг. Впрочем, интерес к русской традиционной одежде возник еще до революции и до «Русских сезонов», – после того как коллекция старинного русского костюма из собрания М. Л. Шабельской была с успехом показана в Париже, Брюсселе и Чикаго.

Октябрьская революция, объявившая классовый геноцид, выкинула за пределы России наиболее цивилизованную часть общества; основу эмиграции первой волны составляли люди с образованием, прекрасно владеющие иностранными языками. Все они в той или иной мере были приобщены к европейской культуре. Оттого русская эмиграция, несмотря на чудовищные трудности морального и материального плана, оказалась весьма жизнестойкой. Вынужденные эмигранты (а правильнее – беженцы) сожалели не о потере богатств и поместий, но скорбели о потере Родины. В отличие от советских бездельников из простого народа, которые заполонили комбеды (комитеты бедноты) и избы-читальни, русские дворяне на Западе были готовы взяться за любую работу, не считая, что это ущемляет их достоинство. Аристократы – князья и графы – пахали землю, доили коров, становились таксистами; никто не гнушался даже самой черной работы. Этот народ был приучен работать, приучен созидать.

В самом крупном центре русской эмиграции – столице Франции Париже – появлялась мода на русское; рестораны с русской кухней и цыганской музыкой, русские народные оркестры и хоры были популярны более чем американские ревю и джаз-клубы. Тогда с успехом выходили в Париже две большие ежедневные газеты на русском языке «Последние новости» и «Возрождение» (печатались с 20-х до начала Второй мировой). Те же из русских, кто смог вывезти капиталы, открывали банки, оптовые фирмы; привыкшие заниматься благотворительностью, как могли, поддерживали своих соотечественников. Князь Юсупов, обосновавшись в Париже и призвав на помощь все свои европейские связи, помогал неимущим соотечественникам заработать на жизнь. Организованная им контора по трудоустройству в первые годы эмиграции помогала спасти многих. По инициативе князя был открыт Салон красоты, где русские дамы осваивали азы массажа и макияжа, чтобы открыть собственное дело. На деньги Юсупова стала действовать Школа прикладных искусств имени Строганова, готовившая учеников для работы на эмигрантских художественных предприятиях, а также в Доме моды Феликса Юсупова «Ирфе» (название по сочетанию первых слогов имен его супругов-основателей: Ирина – Феликс; просуществовал с 1924 по 1931 гг.). Дом моды на улице Дюто стал самым крупным творческим проектом князя.

Особенно трудно в эмиграции приходилось женщинам, зачастую оставшимся не только без средств, но и без мужской поддержки. Но они смогли преодолеть массу трудностей и выжить. В это время эмигранты, представительницы всех сословий делали бижутерию и сумки, расписывали шелковые шарфы и шали. Искусство рукоделия, обучение которому составляло обязательную часть воспитания русских девушек, в том числе и из аристократических семей, пригодилось в столь печальных условиях. Эмигрантки занимались модным производством на дому или в гостиницах, где жили в первое время. Кроме прочего, вручную изготавливались детали убранства интерьеров: абажуры, подушки, салфетки, драпировки. Княгини и графини становились портнихами-надомницами и модистками, делали зонты, бижутерию, шили и вышивали платья, белье, расписывали шали, шарфы, расшивали бисером сумочки и кошельки. Известно, что в 1926 году в производстве готового платья во Франции официально было занято 3115 русских, в абсолютном большинстве – женщин. Но в кустарном промысле участвовали не только женщины. Офицеры-галлиполийцы открыли в Париже мастерскую по производству дамской «художественной» обуви.

В апреле 1921 года кузина последнего русского Государя Великая княгиня Мария Павловна Романова устроила в Париже благотворительную распродажу предметов русского кустарного производства. До этого Великая княгиня Мария Павловна, живя короткое время в Лондоне, руководила швейным ателье по изготовлению обмундирования для Добровольческой армии на Дону. Затем она переехала в Париж, где и началась ее карьера в мире моды. В то время в Париже стали популярны выставки русских изделий; наиболее известен выставочный салон «Китеж», который располагался в строении на улице Жан-Гужон. Особое место в нем занимали тряпичные куклы из мастерской «Заведение госпожи Лазаревой».

Утверждают, что на 1921 год пришелся пик популярности «русских» вышивок. Русский стиль угадывался в платьях-рубашках с вышивкой, напоминающей узоры аутентичных крестьянских полотенец, вывешиваемых под божницы; в тончайшей вышивке, напоминающей драгоценные украшения византийских одежд; в мастерски сделанных работах представительниц выдающейся русской школы золотошвеек. Модное пальто с меховой отделкой и головной убор в стиле кокошника безоговорочно признавались исполненными в русском стиле.

До 1922 года наши соотечественники в Европе не имели определенного статуса, что ограничивало их экономическую деятельность и лишь после введения нансеновского паспорта (признанного в 38 государствах документа политического беженца) русские эмигранты получили возможность открывать собственные предприятия. Стали возникать многочисленные ателье и швейные мастерские, которые быстро превращались в Дома моды. В Берлине, Париже, Лондоне и других центрах эмиграции были открыты русские Дома моды. В 1925 году на Всемирной выставке декоративного искусства в Гран-Пале (Париж) экспонировались шали, гобелены, сумки, пояса, отделки к платьям и пальто художницы-эмигрантки Маревны (М. Б. Воробьевой-Стебельской), эксклюзивная обувь, созданная талантом галлиполийских офицеров, и многое другое, сделанное руками русских беженцев. Тогда же Золотой медалью был награжден основанный Великой княгиней Марией Павловной Дом русских вышивок «Китмир» (названный так в честь любимого пекинеса бывшего посла России в США Бахметьева). Вечерними платьями от «Китмир», расшитыми бисером, обзаводились самые утонченные дамы высшего света. «Китмир» просуществовал с 1921-го по 1928 год, имел эксклюзивный контракт с Домом «Шанель», где работала манекенщицей Анна Ильинична Воронцова-Дашкова из знаменитого княжеского рода. Воронцова-Дашкова, урожденная княжна Чавчавадзе, сама стала основательницей Дома моды «Имеди», где одевались дамы из высшего света Франции, Великобритании, Голландии, а также новые американские миллионерши.

По воле странных обстоятельств большинство модных предприятий Европы первой половины ХХ века было основано русскими аристократками! Свекровь Великой княгини Марии Павловны Мария Ивановна Путятина завела шляпное дело под названием «Шапка». Предприятие оказалось настолько успешным, что через некоторое время был открыт филиал в Лондоне. Успеху предприятия способствовало то, что манекенщицей № 1 здесь выступала княгиня Трубецкая, чей титул привлекал клиентов. Графиня Орлова-Давыдова открыла на бульваре Мальзерб русский «Дом Мод», специализировавшийся на ручной вязке и набойке шерстяных и шелковых тканей. Продукция этого Дома пользовалась огромным спросом.

Русские женщины не по своей воле ставшие законодательницами мод в 20—30-е годы ХХ века в Европе, выступали не только как модельеры; зачастую на показах мод они присутствовали в качестве моделей. Во многих домах моды работали русские манекенщицы: Тея Бобрикова – в Доме «Ланвэн», Соня Кольмер – в «Вионне», Мэри Эристова, Гали Баженова, леди Абди (И. Н. Ге) и та же А. И. Воронцова-Дашкова – в «Шанель». Знаменитой моделью была праправнучка поэта Жуковского графиня Мария Белевская, олицетворявшая в глазах французов классический тип русской дворянки. В облике манекенщицы предстала и представительница столбового русского дворянства княгиня Ирина Юсупова. Ведущей манекенщицей известного русского Дома моды «Миеб», основанного бывшей фрейлиной императрицы Александры Федоровны Бети Буззард (урожденной баронессой Гойнинген-Гюне), была Софья Носович, прославившаяся тем, что с оружием в руках сражалась с большевиками в рядах Белой армии, была приговорена к расстрелу, но чудом спаслась и попала в Париж. В период гитлеровской оккупации она участвовала в Сопротивлении. Каждая из этих великих Женщин достойна отдельной книги.

Спрос на российскую «экзотику» вынудила в начале 20-х годов ведущие парижские дома «Шанель», «Люсиль», «Агнес» и «Поль Пуаре» создавать целые коллекции «а-ля рюс». Дома моды «Мартиаль и Арманд» и «Алис Бернард» тоже спешили показать отдельные модели с трудно произносимыми для европейцев русскими названиями. В 1922 году лондонский Дом моды «Владимир» представил блузку «казак». А казацкую бурку одно время носили завзятые модники из среды джентльменов Европы. Кокошник и всевозможные его модификации стали непременными атрибутами дамских парадных платьев и вечерних туалетов. Даже английская королева Мария, бабушка Елизаветы II, пошла под венец в стилизованном кокошнике.

Известными русскими предприятиями за границей в 1920-е гг. ХХ века были не только Дом моды «Шапка», Дом вышивок «Китмир», Дом моды «Ирфе», или, к примеру, «Адлерберг» и «Хитрово», специализировавшиеся на женском белье из шелка, отделанном изысканными кружевами и вышивками. Среди успешных русских домов моды, которые работали только в Париже: «Анели», «Имеди», «Пьер Питоев», «Эли», «Анна Сергеева», «Мария Новицкая» (специализировался на женских пижамах). Русскими аристократами были открыты также: «Поль Каре» (1919–1929 гг., руководила леди О. Н. Эджертон в Лондоне, в 1921 г. – филиал в Париже и Канне); «Итеб» (1922–1932 гг., создан Бети Буззард), «Бери» (1924–1936 гг., основан княгиней А. Р. Романовской-Стрельнинской); «Арданс» (1925–1946 гг., руководила баронесса К. Н. Аккурти).

Кроме эксклюзивной одежды русские дома моды выпускали и свои духи: в 1926 году появились духи «Ирфе», в 1929 году – духи «Итеб № 14».

Но век русской моды оказался коротким; он растворился в чуждом ему заграничном пространстве и агрессивной антирусской среде.

Примечательной является судьба предприятия моды «Китмир». Имея контракт с Коко Шанель, Великая княгиня Мария Павловна Романова могла тиражировать лишь заграничные заказы. Чем воспользовались американцы; скорый американский живчик еврей Курзман купил несколько блузок от «Китмир», переправил их в США, а себя (без согласования условий и предупреждения изготовителей) объявил импортером изделий этого предприятия в Соединенных Штатах. Вскоре Курзман прислал вырезку рекламы из газеты с изображением… императорской короны, инициалами Великой княгини и ее полными титулами. Мария Павловна была шокирована подобной наглостью и неучтивостью; ее оскорбил американский «стиль продвижения продукта». Ведь она тщательно скрывала свой титул, ибо считала, что торгует вышивками, а не царским происхождением! Но, как известно, для тех, кто живет в мире денег, банкноты не пахнут, а честь Человека – ничто… После этих событий последовали другие неприятности; Шанель была раздражена успехом русских модельеров и их изделий, и сделала все, чтобы затмить и разорить конкурентов.

Как бы ни сложилось в дальнейшем, нельзя не учитывать, что – модельеры, портнихи, закройщицы, вышивальщицы, кружевницы, белошвейки, золотошвейки, шляпницы, манекенщицы, художницы по тканям, мастерицы по изготовлению бижутерии, сумочек и аксессуаров – по большей части оставшиеся безвестными, два десятилетия (с 1919 по 1939 год) определяли моду от Константинополя и Харбина до Парижа и Лондона. И сегодня имена и деяния этих изгнанниц, оставшихся в неисчислимых и горьких бедствиях воплощением нравственной силы Русской Женщины, вызывают гордость и благоговение.