Текст книги "Колдун"

ГЛАВА 21

Хозяин забыл о Сироме. Жрец долго носил в капище Белеса богатые жертвы и молил о прощении, а потом смирился. Жил вроде как всегда, но душа опустела и стала никчемной, как разбитая комяга. Чего бы он только ни сделал ради своего повелителя, чем ни поступился бы, но тот не желал даже видеть его!

Время текло мимо Сиромы, словно воды ленивой, поросшей тиной реки. С обиженным посвистом вьюг умчалась на полночь морозная Морена, и, преследуя ее, вынесли на своих могучих крыльях теплую весну бесшабашные Стрибожьи внуки. В травень, как принято, пошли по всей русской земле гулянья с песнями и хороводами. Отмечая светлый праздник Дажьбога – его славную свадьбу с прекрасной Живой, где сама Лада была посаженной матерью, – веселились все: от смердов до князей. Грустил только Сирома. Для него этот день был не праздником – печальным воспоминанием. Люди уже забыли, а он еще помнил, что давным-давно, в начале травеня, победил в поединке молодой Дажьбог его могущественного Хозяина – мудрого Белеса. Закрывая глаза, Сирома все еще слышал те давние раскаты грома и видел небесную корову Земун, со слезами молящую пощадить ее неразумного сына. Страдая вместе с Хозяином, каждый год в эти дни Сирома скрывался в непролазной лесной глуши и возвращался обратно в свою избу лишь к изоку. Но на этот раз он задержался. Зачем было возвращаться домой, если Хозяин отказался от него? Какая была разница, где закончить свою ставшую бессмысленной жизнь? Ведь теперь у нее не было продления…

Сирома долго жил. Много раз, отгуляв на земле положенный человеку срок, он умирал, а затем вновь возрождался, наделенный новым телом и прежним духом, вложенным в него щедрой рукой Хозяина. Но теперь бог отвернулся от него, и ему предстояло сдохнуть в лесной глуши, будто одинокому старому зверю. Он не боялся смерти – боялся лишь умереть непрощенным…

В изок он уже мало походил на прежнего Сирому – под нещадными жалами мошкары его лицо опухло, отросшая борода свалялась клочьями, а на ногах багровыми пятнами вздулись незаживающие язвы. Сирома мог бы вылечить их одним прикосновением пальцев, но не хотел. Без любви Хозяина все утратило смысл.

В Триглавов день он выбрался к берегу Роси. Веселая и беспечная река плескалась на камни шумными водами и радостно бормотала о чем-то. Сирома слышал, как, готовясь к выходу на берег, в ее глубине примеряют наряды и тихо переговариваются русалки и берегини, как большим печальным налимом ходит под толщей воды Водяной и как, резвясь и поднимая со дна мутный ил, скачут в нетерпении маленькие ичетики… Русальная неделя была уже близка, и в ожидании ее прихода все водяные нежити заставляли реку погружаться в сладостные воспоминания А у Роси их было много. Так много, что ничья память, кроме вечной памяти вод, не сумела бы удержать их. Рось помнила все. И, разбуженная шумным весельем водяных духов, пела о том, как когда-то вошел в ее чистые воды великий Перун и был рожден на свет прекрасный Дажьбог и как, блестя по ее волнам лучами, пировали за свадебным столом лучезарный Хорс с ясноглазой Девой Зарей. Смущаясь, словно девственница, Рось вещала илистым берегам и пригнувшимся к ней деревьям о том, как однажды, в червень месяц, скинув свои одежды, в чистый поток реки окунулись весенние богини и показались затаившему дыхание миру в своей блистательной наготе.

Сирома уже давно знал все рассказы Роси, поэтому присел на берегу и, не вслушиваясь в ее нежный лепет, опустил в воду натруженные дорогой ступни. Холодок пробежал по коже, давая ей блаженное отдохновение. Сирома вздохнул. Ах, если бы Хозяин простил его! Даже пусть не простил бы, но хотя бы объяснил, за что гневается. И тогда Сирома бы все исправил. Жизнь и душу бессмертную положил бы, но выполнил волю владыки!

– Меня вспоминаешь?

Сирома не поверил ушам. Застыл, боясь обернуться и никого не увидеть. Сколько раз во сне он слышал этот хрипловатый, грубый голос, сколько раз вскакивал, вглядываясь в пустую темноту леса…

– Ты что, оглох?

Медленно вытащив ноги из воды, Сирома повернулся. Хозяин сидел на поваленном дереве, не отрываясь глядел на него бездонными глазами.

– Хозяин… – прошептал Сирома. И больше ничего не посмел сказать, только беззвучно открывал и закрывал рот, будто выброшенная на берег рыба.

– Ты не рад? – От гневного голоса Белеса Рось притихла, а застигнутые за подслушиванием деревья испуганно выдернули из воды свои ветви.

Сирома не ответил. Теряясь в всклокоченной бороде, из его глаз потекли слезы. Быстро перебирая руками и ногами, он подполз к коленям Хозяина, вцепился в них дрожащими пальцами.

– Как можно?! Я звал тебя, молил… За что забыл обо мне? Что я сотворил не так, чем прогневал тебя?

Хозяин презрительно оттолкнул его, вытер о траву подошву ноги.

– Я вовсе не гневался, только как тебе верить? Ты обещал смерти Владимира, а он еще жив…

– Я убью его! – забыв обо всем на свете, выкрикнул Сирома.

Белее усмехнулся:

– Убьешь? Да ты и посланца своего болотного, который у тебя под боком жил, убить не сумел, чего уж об ушедшем в дальние края князе говорить!

Смысл его речей не сразу достиг сознания Сиромы, а когда достиг, то заполонил душу Тревогой. Хозяин что-то спутал! Сирома знал наверняка – простак-болотник уже давно сгнил в трясине. Ведь Сирома подарил его Белой Девке, а с этой коварной посланницей смерти и сам он опасался связываться.

– Он умер… Белая… – боясь возражать Хозяину, прошептал Сирома.

– Умер?! – Белес расхохотался. Небо потемнело. Видать, услышав смех старинного врага, Перун нахмурил брови и вновь, как когда-то много веков назад, принялся ковать для скотьего сына громовые стрелы.

Сирома взглянул на быстро ползущие к лесу тучи, сжался в комок у ног владыки. Хозяин оборвал смех.

– Жив он. Белую одолел, слился с ней и стал еретником. Силы в нем теперь поболее, чем в любом колдуне. Одно хорошо – не научился еще ею владеть. Все делит себя на духа и человека, не понимает, что он ни то ни другое и есть в нем, как во всяком еретнике, две стороны, одна от другой неотделимые.

Колдун? Еретник? Силясь уразуметь, Сирома растерянно заморгал:

– Нет… Он – дурак! Будь в нем хоть искра силы, я бы заметил!

– А проворонил! – Хозяин сурово смотрел на Сирому. – Он настоящий еретник и с каждым днем все больше и больше понимает свою силу.

– Почему? – все еще не веря, спросил Сирома.

– Потому что ходит со Стаей. И не чьей-нибудь, а самого Ратмира!

Это было невозможно! Сирома хорошо помнил зеленоглазого бестолкового парня, который доверял каждому его слову и выполнял любое его желание. Сироме даже не приходилось утруждать себя выдумыванием какой-нибудь хитрой лжи – болотник верил всему… А Велес говорил, что теперь он спознался со Стаей Ратмира – самого старого и хитрого из известных Сироме оборотней… Болотник – еретник?! Невозможно!

Оскальзываясь ладонями по глинистой земле, Сирома на коленях подполз к реке, окунул в прохладные струи пылающую голову. Вода отрезвила его. Мысли потекли плавно и последовательно. Хозяин не мог ошибиться… Значит, болотник и впрямь каким-то чудом остался жив. Значит, из-за этого ничтожного смертного Хозяин так долго сердился на Сирому! Конечно, как он мог доверить свое слово рабу, не совладавшему даже с каким-то маленьким и глупым человечком?!

– Прости! – Сирома повернулся к Хозяину, ткнулся лбом в землю. Водяные капли побежали по его лицу к земле, глухо постукивая при падении. – Прости меня, Хозяин. Я докажу, что достоин служить тебе! Я найду и убью этого болотника, кем бы он ныне ни стал!

Белее поднялся. Огромная тень от его могучего, закутанного в шкуры тела легла на согнутую спину Сиромы.

– Если он выживет, то станет очень опасен. И не только для тебя…

– Нет, Хозяин, нет! Он умрет! – боясь дослушать речи повелителя, перебил Сирома. Никто не смел угрожать бессмертному Велесу, никакие опасности не должны были коснуться его грозного лика! И, конечно же, богу не пристало самому разбираться с ничтожными людишками – это было его, Сиромино, дело…

– Ладно, давай, но не тяни.

Сирома почуял в груди ноющую боль. Она появлялась всегда, когда Хозяин собирался покинуть его. Жрец приподнял голову. Сквозь наползающие на глаза капли он с трудом различил вдалеке, меж деревьями, огромную фигуру, в жалобной тоске потянулся к ней руками:

– Подожди, Хозяин! Еще одно слово: где искать его? То ли свистом ветра, то ли первыми раскатами грома до него донесся далекий голос:

– На Мутной. И помни: он – колдун и он не один! Спеши!

Сироме потребовалось совсем немного времени, чтобы обрезать ножом бороду, оскоблить щеки, замазать настоем ромашкового корня раны на ногах и пуститься в путь. От Роси до Мутной предстоял долгий путь, но Сирома знал, что не почует усталости. Он спешил и не останавливался даже ночью, видя в темноте, будто дикая лесная кошка. Иногда жрец выбирался на торные пути, и тогда, удивленно косясь на странного маленького мужика, с головы до пят увешанного оберегами, встречные долго провожали взглядом покачивающийся за его спиной громоздкий меркан. Откуда им было знать, что неприметная веревка на поясе мужика – заговоренный науз, а обыкновенный топорик на его боку – настоящий «змеиный топор», убивающий любого нежитя? Только Сирома знал, для кого сделаны эти вещи…

ГЛАВА 22

Подсказанное Белой снадобье подействовало. Когда Егоша впервые положил его в рану, рука вспыхнула, будто ее опалили огнем, затем боль успокоилась, а через три дня он смог даже пошевелить пальцами. Глядя на его чудесное излечение, Нар покряхтывал:

– Вот ведь верно говорят – век живи, век учись…

Но одним кряхтением дело не кончилось, и, едва Егоша шевельнул пальцами, Нар вновь взялся его обучать. Только теперь уже речь шла не о душе и не о превращениях – о теле. Нар лепил из него неуязвимого воина –по крайней мере, он сам так говорил. Иногда болотнику казалось, будто старик просто издевается над ним: то заставляет с завязанными глазами отражать удары, то гоняет по лесу до седьмого пота, а то неожиданно исподтишка нападает и лупит до кровавых ссадин. А как оскорблял, если что-то не получалось!

– Как ты дерешься?! – по малейшему поводу охаживая его посохом, вопил старик. – Неуклюжий жук, копошащийся в куче дерьма, и то быстрее тебя!

Болотник ярился, но, сжимая зубы, молчал и лишь однажды, не выдержав, рявкнул:

– Пошел ты со своей наукой! Не буду больше драться ни с тобой, ни с кем-либо еще! Тоже мне – «учитель»!

Отбросил нож – подарок Ратмира – и пошел прочь, в злобе обрывая беззащитные головки одуванчиков. Нар не позволил ему далеко уйти – нагнал, взметнул посохом пыль с земли и сшиб строптивца наземь, лицом в траву:

– Глупец! На что обижаешься?! Что сберечь тебя хочу?

– Ага, – недоверчиво пробурчал Егоша. – Слышали… Берегла бабка кашу, да всю и съела…

Нар покачал головой:

– Ты не похож на других. Волки от Рода ловки и быстры, но ты не волк и никогда не станешь таким же стремительным, если не заставишь себя хотя бы походить на нас. Вспомни: смог ли ты хоть раз победить Ралу?

При воспоминании о Рале Егоша залился краской. Он не питал к оборотнихе нежной и трепетной любви, но страсть и желание, которые она пробуждала, зачастую оказывались сильнее его самого. Однажды он даже сказал об этом оборотнихе, но та не обиделась, только засмеялась, накручивая на тонкий палец длинную шелковистую прядь:

– Ну и что? Ты хочешь, я хочу, мы оба наслаждаемся – чем же ты недоволен?

– Я? Ничем… – запинаясь, произнес ошарашенный болотник и больше о чувствах с Ралой не заговаривал. А она о них и не думала: хотела любить – любила, хотела драться – дралась, хотела плакать – скулила, как обиженный щенок. Иногда Егоша думал, что она родилась зверем и лишь по нелепой случайности оказалась наделена человеческим обликом.

А насчет поединков Нар подметил верно – болотнику не удавалось победить ни одного оборотня.

Поднимаясь с земли, он косо взглянул на старика:

– А чего мне становиться таким, как вы? Может, и драться-то ни с кем не придется.

– Придется. – Поняв, что Егоша уже сдался, Нар смягчился. – Вчера по лесу рыскали охотники, искали волчьи следы. Значит, в том печище, где мы взяли скот, уже готовятся к облаве. Надо или уходить, или драться.

– Вот и уйдем.

– Раз уйдем, другой, а потом все одно – нагонят. Да к тому времени, как нагонят, приноровятся валить на нас все свои беды. Люди таковы – винят всех, кроме себя.

– Еще не хватало, чтобы ты мне о людях толковал! – презрительно усмехнулся Егоша и, подняв палку, ловко подсек ею ноги старика. Тот тяжело рухнул на спину и тут же вскочил.

– Хорошо, болотник. Очень хорошо. Ты научился нападать внезапно.

А спустя несколько дней его предсказания стали сбываться. Ратмир увел Стаю от той, первой облавы, и, хотя они больше не пытались нападать на мирные печища, людская злоба шла за Стаей по пятам. Мелкие случайные стычки переросли в настоящую травлю оборотней. Егоша понял это, когда люди стали убивать. Первый оборотень умер в клепце – хитро пристроенном под еловой веткой медвежьем капкане.

– За дурость поплатился, – небрежно заметил над его скорченным, почти перерубленным пополам телом Ратмир, а Егоша не мог отвести глаз от свалявшегося комка шерсти, в который превратился оборотень. Егоша был охотником, знал: по ранней весне клепец не ставят – никто не желает в добычу медведя-шатуна. Значит, ставили на них… О своих подозрениях он рассказал Ратмиру. Вожак скривил губы:

– Это – пустяки, дальше будет хуже.

И оказался прав. Их гнали всю весну, а летом запалили лес возле их логова. Как сыскали – так и осталось тайной, но дым и огонь сожрали еще троих из Стаи. Уцелевшие озлились и той же ночью в отместку налетели на первое попавшееся печище. Еще помятуя, что сами чем-то люди, жителей не тронули, зато скот перегрызли весь. В ту ночь потеряли еще двоих. Ратмир урезонивал оставшихся – мол, это не смерть, а переход на кромку, и когда-нибудь все перейдут туда и вновь станут Стаей, но впервые его не послушали. Тем более что спустя пару дней их опять выследили.

Егоша с яростью вспоминал неожиданно вспыхнувшие со всех сторон факелы и озлобленные людские голоса. Спавшая рядом с ним Рала кувыркнулась через голову и серой четвероногой тенью метнулась на звуки. Егоша даже не успел пошевелиться. А затем по лесу разнесся дикий вопль умирающего человека и восторженный вой Ралы.

– Я убила его! Убила! – задыхаясь от безумной жажды крови, пела оборотниха. Воодушевленные ее примером, оборотни перекидывались и, мягко ступая по земле звериными лапами, ускользали прочь. Вскоре ночь наполнилась восторженными воплями побед и жуткими хрипами поражений. Факелы огненными вспышками падали на землю, подпаляли мелкий кустарник. Люди кричали, оборотни выли. Силясь избавиться от кошмара, Егоша плотно зажал уши, но откуда-то из-за кустов на него выскочили двое дюжих мужиков с рогатинами. Егоша взметнулся на ноги, попятился.

– Волчий Пастырь! Бей его! – широко распахивая рот, завопил один из нападавших. Другой ткнул рогатиной туда, где только что был Егоша. Вот тогда-то и вспомнилось все, чему учил Нар. Отпрыгнув в сторону, болотник метнулся за спину неповоротливому мужику и, недолго думая, прикрылся им как щитом от уже замахнувшегося рогатиной другого лапотника. Тот не успел остановить удар, и окованные железом зубья с хрустом вошли в грудь даже не успевшего вскрикнуть мужика. Ткань его рубахи окрасилась бурыми пятнами. Егоша отбросил в сторону его обмякшее тело и, чуя, как беснуется в его теле дух Белой, прикрыл глаза. Но не совсем, и потому видел, как в неумолимом, смертельном объятии Белой беспомощно завертелся и, выпучивая глаза, силился что-то прохрипеть уцелевший враг.

Белая все сделала быстро и, разгулявшись на свободе, подчинилась Егоше неохотно. «Дай ей волю, так она тут всех сожрала бы», – подумал болотник, вбирая в себя груз страшного нежитя.

Пока он дрался, Стая уже закончила битву. Деловито топая, оборотни давили еще дымящиеся факелы, отряхивались и замазывали раны. Облизываясь, к Егоше подошла Рала и, покосившись на два трупа у его ног, похвалилась:

– Всего двое? А я четверых загрызла.

– Рала, они же люди, – укоризненно произнес Егоша. – Неужто совсем их не жалко?

– А чего жалеть? Они-то нас подпалили бы не жалея…

Егоша знал, что она права, и, честно говоря, сам не очень-то переживал из-за смерти тех двоих, что на него напали. Враг есть враг…

Оборотни не надолго задержались в том лесу – сгребли трупы в яму, закидали ветками и сразу ушли.

Им был нужен отдых… Опасаясь, что кровавые следы насторожат людей, по дороге Ратмир не позволял поживиться даже мелкой дичью. Так, впроголодь, Стая миновала Дубовники, затем спустилась по Мутной к Мойскому озеру и там натолкнулась на небольшое печище. Ратмир велел не нападать, но несколько особенно отчаянных и оголодавших оборотней втайне от вожака налетели на людей. Когда они вернулись, Ратмир, отобрав добычу, свернул шеи троим зачинщикам, но худшее уже случилось. Охота на Стаю разгорелась с новой силой.

В веренице схваток Егоша не считал, скольких врагов он убил, сколько шрамов рассекли его кожу и сколько его лесных побратимов, навсегда покинув этот мир, ушли на кромку. Бесконечные стычки, ловушки и засады выматывали и дух, и тело. Слабые и раненые оборотни умирали сами, сильных убивали люди. Егоша забыл о жалости и в борьбе с людским родом стал использовать все свое умение. Волхв научил его многому. Притворство, ложь, изворотливость – нынче все это пригодилось болотнику. Доверчивые сельчане впускали в полдень усталого и голодного путника, а в полночь с ужасом обнаруживали, что он-то и есть страшный Волчий Пастырь. Только было поздно – ворота уже отмыкались под его сильными руками, и лавина волков затопляла двор. Оставалось лишь, сидя за крепкими дверьми, глядеть, как безжалостные волчьи зубы рвут с таким трудом вскормленный скот.

К концу лета уже наученные горьким опытом оборотни нападали на людей, только будучи уверены в успехе.

В изок Ратмир приглядел на берегу Мутной небольшое, стоящее на отшибе селение. Оно обещало быть легкой добычей. И хоть скота там было немного, но на пару дней пищи хватило бы всей Стае.

С утра Егоша скинул с плеч волчью безрукавку, натянул рубаху, подвязал на ноги поршни и, вскинув на плечо тощую суму, отправился в село. Он уже наизусть знал, когда и как соврать, чтобы остаться до ночи, а там оставалось лишь впустить Стаю.

Как он и ожидал, ворота оказались закрыты. Перемахнуть через городьбу для него не составляло труда, но попробуй тогда объясни перепуганным лапотникам, как очутился внутри.

Посасывая травинку Егоша постучал. В створах приоткрылось маленькое окошечко, и испуганный молодой голос спросил:

– Чего надобно?

Прекрасно зная, что пытливые глаза стража не упустят ни одного его движения, Егоша склонился и скорчил жалобную гримасу:

– Крова и пищи прошу…

– А кто ты таков? – продолжал расспрашивать страж.

Егоше захотелось сунуть руку в окошечко и, ухватив дотошного воя за горло, навсегда заставить его замолчать, но он сдержался.

– Меня Онохом звать… Из словен.

Ворота заскрипели. Не глядя на открывшего их парня, Егоша вошел, быстрыми глазами обежал двор. Две бабы в измазанных серниках копошились возле, кур. Худая девка в берестяном кокошнике, поставив ведро с пойлом, удивленно воззрилась на Егошу, а два хлипких мужичка, скорее всего холопы, равнодушно продолжали чинить старую борону. Егоша хмыкнул. Ратмир не ошибся – эти и драться-то не полезут, отдадут скотину без боя.

Он приветливо поклонился на все стороны:

– Доброй вам доли, хозяева.

– А я тебе того же не пожелаю, – раздался за его спиной смутно знакомый голос. Уже чуя опасность, Егоша неспешно обернулся. Сузив скорбные, глубоко запавшие глаза на него глядел Потам. Могучие плечи бывшего Ярополкова воина обтягивала простая рубаха, с потемневшего от солнца лица свисала всклокоченная борода. Постарел, поблек старый вояка…

Егоша перевел дыхание. Потам был не так уж опасен. Он ничего не мог заподозрить. Насчет имени болотник не соврал – в Киеве назывался так же, – а что его кличут еще и Волчьим Пастырем, Потаму своим умом не допереть.

– Здорово, старый знакомец, – небрежно уронил он. – Выходит, с моей легкой руки из дружинника стал лапотником…

– А тебя каким ветром сюда занесло? – С трудом сдерживая бушующую внутри ярость, Потам сжал кулаки. Он не ожидал так скоро свидеться со своим обидчиком, и, хоть Улита твердила, будто именно Онох вытянул ее из поруба, Потам не верил. Зачем бы ему спасать, коли сам посадил?

– Разгневал я князя, вот он меня и прогнал с глаз долой. Брожу теперь бездомный да безродный. – Егоша присел, принялся растирать якобы уставшие от долгого пути ноги. – Небось и ты старое помянешь, не приютишь до вечера.

Вздохнув, он поднялся, вскинул на плечо потертую суму.

– Ладно, пойду дальше…

– Погоди! – Могучая пятерня легла ему на плечо. Не разворачиваясь, Егоша поморщился. Он мог уничтожить назойливого Потама с его мелкими обидами не сходя с места, но за воротами ждала Стая. Пойдет что не так – простятся с жизнью многие из оставшихся оборотней. Он неохотно повернулся.

– Что-то ты, Выродок, больно сговорчив стал, – задумчиво протянул Потам и велел двум стоящим поодаль мужикам: – Пусть он пока посидит на дворе, коли так утомился, но вы глаз с него не спускайте, у меня с ним еще разговор будет!

Те послушно уставились на Егошу.

Идя к избе, Потам чуял на себе злой взгляд болотника и улыбался. Не из жалости он оставил Выродка на дворе – приятно было, поглядывая в окно и наслаждаясь его жалким видом, знать, что вот он, старинный враг. Сидит здесь, ободранный, как побирушка, и гонимый всеми, как когда-то сам Потам. Но Улита почему-то не желала разделять его торжества.

– Зря радуешься, – выглянув в окно, заявила она мужу. – Выродок неспроста так тихо сидит – замыслил что-то. Вон как у него глаза по нашим клетям шарят да засовы на воротах ощупывают…

– Сбежать хочет, трусит, только и всего! – отмахнулся от ее беспокойства Потам.

– Не-е-ет… – Улита обиженно пожевала губами и повторила уже уверенней: – Нет.

А к ночи Потам понял, что жена была права. Только поздно. Едва стемнело – раздался на дворе знакомый скрип ворот. Соскочив с лавки, Потам пихнул в бок разомлевшую Улиту:

– Вставай!

И выбежал на двор. То, что там увидел, – никогда уже не мог забыть. В зияющей меж створками щели, гордо выпрямившись, стоял Выродок, а мимо него, оскалив страшные, покрытые пеной пасти, текли на Потамов двор волки. Да какие! Огромные, дикие, матерые… Потаму не доводилось даже слышать о таких. В поисках оружия он прыгнул назад, в избу. Подскочившая Улита поймала его за руки, повисла всем телом:

– Не ходи туда! Не ходи!

Пытаясь выдраться из цепких женских рук, Потам видел сквозь махонькую щель в двери, как, мягко скользя по двору, Выродок распахивает перед волками двери хлева и небрежно, не торопясь выводит оттуда крепкого бычка-годинка.

Улита все-таки удержала мужа. Он не смог вырваться, даже когда ускользающий в темноту ночи Выродок обернулся и насмешливо крикнул:

– Прощай, Потам! Я тебе по старой памяти кой-какую скотинку на разживу оставил, так что обиды на меня не держи!

Егоша крикнул это просто, чтоб позабавиться над ошалевшим воем. Он не таил злости на Потама. Тот был всего лишь человеком, не больше и не меньше… Болотник не знал, что именно его насмешливый выкрик заставит бывшего воя бросить свое потрепанное хозяйство и двинуться по следам Стаи с одним лишь желанием – расквитаться за обиды. Не ведал и того, что, однажды обогнав Стаю, Потам угадает избранное ими печище и устроит там ловушку. Потому и угодил в нее, как несмышленый мальчишка.

Поначалу все, казалось, шло хорошо. Явившись к людям как простой путник, он смиренно попросил крова. Его приняли, накормили. Подмечая, где и что лежит, он обошел двор, сосчитал всех жителей и с радостным удивлением отметил малое число оружия. К ночи, никем не замеченный, прокрался к воротам. Отсутствие стража не удивило – многие любят поспать на посту. Засов пошел легко, даже слишком легко, и только тогда Егоша почуял неладное. Створки ворот поползли в стороны.

Принюхиваясь, во двор проскользнул Ратмир, за ним Нар, Рала, Саркел… Егоша не пошел за ними – остался возле ворот. В ночном воздухе металось что-то зловещее, упреждающее. Только – что?

Болотник освободился от тела, невесомым духом скользнул по двору, обогнул поленницу и внезапно натолкнулся на блеск холодного железа. Их ждали! Уже понимая, что попался, он кинулся к воротам. Там, за створами, стараясь не греметь оружием, к стенам печища подбирались вооруженные люди. Много людей, очень много…

– Ловушка! – заорал Егоша.

Бросив свое кровавое пиршество, оборотни ринулись к воротам. Поздно. Придавливаемые снаружи переставшими таиться людьми, тяжелые створы двинулись навстречу друг другу. Сквозь оставшуюся узкую щель можно было проскочить лишь поодиночке. А там поджидали острые копья и ножи.

Отчаянно завывая, оборотни заметались по двору. Из-за поленницы в них полетели стрелы. Один, с визгом свалившись в пыль, отчаянно завертелся, силясь дотянуться зубами до застрявшей в мохнатом боку стрелы. За ним, загребая лапами, рухнул другой.

Ратмир покатился по земле и поднялся уже человеком. Выломав из ограды толстый кол, он перемахнул через поленницу. Следом, уже в воздухе обретая человеческий вид, прыгнула Рала. Прятавшиеся за поленьями лучники испуганно завопили, но стрелять не перестали. Теперь их ничто уже не могло остановить.

Егоша налег плечом на ворота, зажмурился. Крепленные железом балки затрещали. Подбадривая друг друга, на него набросились защитники печища. Егоша стряхнул их, заворчал. Дураки! Они пытались осилить нежитя! Древесина хрустнула под его напором, подалась. В Образовавшийся широкий пролом на двор полезли ошалевшие от крови и воплей люди.

– Уходим! – выкрикнул Егоша. Рыча и сминая растерявшихся врагов, оборотни ринулись в пролом. Силясь не отвлекаться на раздающиеся за воротами громкие вопли и стоны, Егоша ногой переломил шею пытающемуся встать лапотнику и кровавым сгустком сплюнул на его дергающееся тело.

Присвистнув рядом с его щекой, пролетела стрела и, впившись острым носом в древесину ворот, обиженно загудела. Оборотни ушли почти все. Егоша бегло оглядел двор, хмыкнул, ныряя в пролом.

– Погоди, Выродок! – прорвался сквозь стоны и вопли чей-то знакомый голос.

Егоша замер. Кто звал его?

– Твоя девка у меня! – приподнимаясь из-за поленницы, злорадно завопил Потам. Его измазанное кровью лицо искажала дикая радость.

– Я ее убью! – восторженно орал он. – И ты увидишь это, проклятый Волчий Пастырь! Увидишь и узнаешь боль! А потом я найду и убью тебя!

Он опустил руку вниз и резким движением выволок из-за груды поленьев рычащую Ралу. Зажатый в его руке нож взмыл вверх, завис над ее горлом:

– Гляди!

– Уходи! – перебил его пронзительный вой Ратмира и осекся под чьим-то ударом. Егоша шагнул назад. Значит, они поймали и вожака… Как же Стая проживет без него? Старый Нар не справится в одиночку, а остальные оборотни слишком молоды и глупы…

Отказываясь от спасительной свободы, Егоша протянул вперед пустые руки:

– Ты ведь хочешь меня, Потам? Так бери меня! Рала взвизгнула, пытаясь укусить воя за руку. Тот швырнул ее вниз, к своим напарникам.

– Стерва!

И тогда Егоша освободил Белую. Повинуясь Егошиному приказу, невидимая, она протекла через двор и впилась ледяными пальцами в незащищенное горло Потама. Вой захрипел. Сдавливая хватку, Егоша прошипел:

– Отпусти их, иначе умрешь!

Безумно вращая выпученными глазами, Потам махнул рукой скорчившимся за поленницей приятелям, захрипел:

– Пустите… Эту… Девку…

Освобожденная Рала выпрыгнула из-за поленницы, метнулась к воротам.

– Я сказал – их! – равнодушно велел Егоша.

Теплая шея Потама дрожала под его пальцами, хотелось сдавить их, но было еще рано. Сперва следовало освободить Ратмира.

Отпущенный оборотень встряхнулся, выскользнул следом за Ралой. Егоша чуть не засмеялся. Глупые, ничего не понимающие лапотники с озадаченными лицами послушно выполняли нелепые приказания Потама. Они не могли уразуметь – почему вдруг он потребовал отпустить с таким трудом пойманных пленников и почему хрипит, цепляясь за горло. Ведь никто не трогал его, а Волчий Пастырь стоял посреди двора с оглушенным и потерянным видом. Но командиру виднее, и, если он так велит, значит, у него есть какой-то хитрый, недоступный им план. Бестолково помаргивая, они проводили грустными взорами ускользающих во тьму оборотней. Потам забился в агонии.

Острый пряный запах неожиданно ударил Егоше в ноздри. Захлебнувшись, он ослабил хватку. Рассекая воздух, позади него тонко пропел топор. Болотник не успел уклониться – лезвие зацепило его бок. Боль рванула, вытягивая силы Белой. «Змеиный топор», – понял Егоша. Это было верное, известное лишь немногим знахарям средство ослабить нежитя – топор, которым недавно убили змею. Значит, Потаму помогал знахарь?

Падая, Егоша обернулся. Пронзительно черные глаза вонзились в его сердце.

– Волхв, – шепнул он.

– Я, – довольно хрюкнул маленький прислужник Белеса и кивнул потирающему горло Потаму: – Вяжите его, пока в нем колдовской силы нет! А то уйдет. Вот этим вяжите. Этот науз любого нежитя удержит. И еще возьми тех, кого он хотел освободить, смелый вой!

Перед Егошиными глазами пролетело что-то бледное, косматое, упало к Потамовым ногам. Длинные темные волосы рассыпались по земле. Егоша отвернулся. Рала… Не будет больше полных страсти ночей, не будет ее глуховатого голоса и крепких объятий. Рядом с ним тяжело рухнуло еще чье-то плотно скрученное тело. Он скосил глаза. Ратмир…

– Чуть не утек, – послышался торжествующий голос Волхва, но растерянный хрип Потама перебил его:

– Ты – кто?!

– Я? Посланник богов. – Не повернув головы, Егоша почти увидел его хитрую улыбку. – Надо же землю от таких, как этот гаденыш, освобождать. Я искренне порадуюсь, когда его сожгут иль вздернут!

– Нет, я его убивать не стану! – Потам решительно пнул сапогом ослабшего и связанного болотника. – Пусть сперва Ярополк сам поглядит, чьим словам верил!

– Убить его надо, – настаивал Волхв, – иначе сбежит. Потам самоуверенно хмыкнул:

– Из поруба, что я для него заготовил, вовек не сбежит. Мы его всем миром для Волчьего Пастыря делали. Каждое бревнышко там заговоренное.

Ратмир шевельнулся. «Хоть он жив», – с облегчением подумал Егоша и, преодолевая силу науза, дотянулся до сознания Волхва. Колдун знал толк в ворожбе, но даже сквозь сотворенную им завесу Егоша почуял его разочарование. Блазень верно упреждал – Волхв желал его смерти и нынче не убил лишь потому, что чародейное оружие пролетело мимо, а простым Егошу было не осилить.