Текст книги "Модница Люсьенка или У каждого своя изюминка"

Валенька и Верочка

Сколько Верочка себя помнила её всё время дома сопровождало стрекотание машинки – а это значит – мама дома, но работает. Она успокаивалась и начинала заниматься своими детскими немудрящими делами. В садик не ходила, зачем – мама работает на дому, ребенок всё время рядом – обут, одет, накормлен. Заказчицы тоже приходили в «мамину мастерскую», так называлась большая комната в доме. А мир состоял из красивых разноцветных вещиц – куколок и зверюшек, сшитых заботливыми руками из остатков материала; и собрался целый зоопарк, где люди гуляли вместе с животными – никаких клеток, никакой ограды – выдуманный мир жил по своим правилам.

Галерею разноцветных вещиц продолжали цветные мелки, карандаши, фломастеры, а потом и краски, но это были настоящие друзья, отношение к которым было очень и очень серьезное, а как иначе – нарисуешь плохо зайчика или лисичку и сразу снится сердитый лесник и грозит пальцем, – сейчас лето – зайцы серые, цвет меха поменяли, снегири улетели, прилетели скворцы и грачи; всегда думай, что делаешь и к своим рисункам подходи ответственно. Сердить дедушку не хотелось, а когда рисунок нравился, говорила, – правда ежик и медвежонок хорошо получились; и тогда виделась улыбка старца, мелькающая или в кустах, или в облаках и приходило понимание – дедушка за нее радуется.

Так жила Верочка, погруженная в свои детские дела; ровесников в округе не было, а с трехлетками-малолетками не интересно – ей‐то шесть лет исполнилось, но старшие ребята в ее сторону не смотрели, в свою компанию не приглашали и ее малолеткой считали.

Но по весне один из соседних домов обрел хозяев, и Верочка познакомилась с Валенькой. Новая подруга чуть косолапила, и первая мысль мелькнула, – не танцорка; но потом внимание привлекли глаза – синие-синие, как море, на которое так мечталось съездить. Море Верочка рисовать боялась, – вдруг Нептуну не понравится. Плачевный опыт имелся. Один раз изобразила пруд с кувшинками; ночью во сне пришел водяной и стал больно таскать за волосы, – где ты видела в пруду кувшинки, в пруду камыши растут, а кувшинки в речках обитают. (Позже она узнала, что в прудах растут и кувшинки, и прекрасные бело-розовые лилии; видно водяной был местный и ничего кроме своей речки никогда не видел).

После этого случая все‐таки решила не рисковать и моря не рисовать, – если водяной такой грозный, то, что же царь морской сделает, если рассердится, тогда от тебя и мокрого места не останется. Но находясь рядом с синеглазкой (так про себя звалась новая знакомица) страхи исчезали, быстро прячась по темным углам, а оставались радость и солнечный свет. Поэтому сразу после знакомства она повела Валечку к себе в дом: и с мамой познакомить, и со своим зоопарком, и самые красивые рисунки показать. Вдруг новая подруга тоже рисованием увлекается – тогда и водяной не страшен, как‐нибудь вдвоем одолеем дедушку.

Но оказалось, что от Валеньки рисунки далеки – всё у нее вкривь и вкось получалось – не линии, а непонятные зигзаги. Но зато синеглазка очень хорошо пела, в отличии от Верочки, у которой с пением было «увы» и «ах». И юная художница решила, что будет подругу рисованию учить и начнет с самого простого, а сама пению обучаться, как сможет и настолько, насколько терпения у новой подруги хватит.

Верочка дела в долгий ящик откладывать не любила и детские игры наполнились обучающимися моментами. И как ни странно это покажется, через год Валя могла нарисовать не только каляку-маляку, а Вера, не фальшивя, спеть простенькую песенку и под музыку, и a cappello.

Уроки были короткими, но ежедневными, и что удивительно, к ним стала присоединяться Татьяна Александровна – и попоет вместе с Верочкой под руководством Валечки, и порисует вместе с Валечкой, уже под руководством Верочки.

А еще в доме появился маленький рыжий пушистик с умными глазками. Ближе к лету – девочки уже полгода дружили, кто‐то позвонил в дверной звоночек, и все трое, не сговариваясь, поспешили на улицу открывать. Перед ними предстала пожилая женщина с крохотной корзиночкой в руке, в которой надрывно кричал маленький котенок.

Бабуля поздоровалась и говорит, – я вам нового жильца и друга-хранителя семьи принесла. Котенок орать перестал и стал посматривать своими глазками на Татьяну Александровну. Татьяна не то, чтобы животных не любила, она просто была равнодушна и к кошкам, и к собакам. Но почему‐то этого сорванца захотелось принять в свой дом, и она пригласила гостью чайку попить. Бабуля не отказалась. Тем временем, Рыжий вылез из корзиночки, подошел к ноге Татьяны, полизал, и подняв свой хвостик, отправился обходить новые владения. Верочка испугалась, – вдруг уйдет-пропадет или потеряется.

– Не пропадет и не потеряется. Я такого умного кота никогда еще не видела, а кошек знала множество. Три дня мы с ним ваш дом искали.

Он самый красивый в помете был, хотела я его своей подруге-кошатнице подарить (у нее кошка пропала), но, когда время подошло и стала я Рыжего собирать в новый дом, он закричал и вцепился мне в грудь, тут я поняла, что к моей подруге он жить идти не хочет.

– Тогда сам ищи себе хозяев, раз мое предложение тебя не устраивает. И стали мы по городу ходить. Получилась у нас с Рыжим игра «холодно-горячо». Я ему сказала, – мяукай, когда я правильное направление выбирать стану, ты видно уже знаешь, где твой новый дом. Рыжий на меня посмотрел и мяукнул. Вот так мы с ним три дня и ходим-ищем. А у вашего дома он стал истошно орать, показывать, что здесь его новое жилье. Да вот еще что, дайте копеечку, чтобы котик прижился.

Татьяна хотела за Рыжего дать серебряный старинный рубль (имелся такой в доме), но бабуля не взяла, – и обычного хватит, я эти кошачьи денежки не трачу, а в мешочек специальный складываю, храню, одним словом, чтобы кошечки хорошо и долго жили, да своих хозяев радовали.

Бабуля ушла, а вместо нее на пороге появился Рыжий и пошел себе место искать. Залез в коробку, где Верочкин цветной зоопарк хранился, и там уснул.

Прошел год, девочки только‐только первый класс закончили. И долго пустовавший дом, стоящий между домами подруг, обрел, наконец‐то, новых жильцов.

Так в жизни Валечки и Верочки появилась их третья подруга Люсенька и бабушка Тоня, которая сразу очаровала девочек игрой на пианино, рисунками и сказками на непонятных языках.

Девочки сдружились, и что удивительно – сдружились и семьи. Татьяна Александровна, став мамой Таней, обрела двух дочек, баба Тоня – двух внучек, восхищавших ее своими талантами, Глебычу же с Валентиной Петровной ничего не оставалось, как принять под свое крыло Верочку и Люсеньку.

Дружба девочек была крепкой, хотя все они были разные, каждая с характером; но они всегда уступали и помогали друг другу, сопереживая радости и неудачи подруг, как свои собственные.

Дружба их прошла проверку даже мальчиками. В девятом классе пришел к ним новый ученик – Степан Раздоров, и сразу своим внешним видом положил всех девчонок на обе лопатки. Не устояли и наши подружки. Степа же полностью оправдывал свою фамилию, если вокруг тихо – ему было плохо, если начиналась война – ему становилось вольготно и хорошо. Ещё Степа собирал «коллекцию» из девчонок, влюбленных в него по уши. У него даже целая система была разработана, правда довольно примитивная, но работающая и дающая для Степана положительный эффект. Сначала он напускал на себя неприступный вид, потом начинались редкие томные взгляды в сторону пассии и дальше по нарастающей. Пределом «ухаживаний» Степа считал факт, когда его очередная «жертва» присылала записку с предложением о встрече. Степа писал на записке красным карандашом имя девочки, клал в копилочку и переходил к следующей.

Трех подруг он решил оставить напоследок – девчонки были одна другой лучше – и красотка Верочка, и певунья Валечка, и танцорка Люсьенка.

Начал с Верочки. И Верочка, под атаками красавца-парня, не устояла и отозвалась. Но почему‐то у Степана с подругами обычная схема нарушилась. Появилось у него неодолимое желание «завоевать» трех подруг разом. И Степан сменил тактику. Решил он подруг поссорить и начал интриговать. Все остальные девчонки были у него под пятой и надумал наш «соблазнитель» пустить этот резерв в дело. Одной наговорит от имени Валечки на Люсеньку, под большим, огромным секретом, зная наверняка, что тут же будет передано адресату; другой от имени Верочки на Валеньку, а сам только и успевает подругам свои взгляды рассылать, да глазки строить. Через две недели Степан понял – Верочка в его власти; Валентина – колеблется, а вот, что делать с Люсьенкой Степан не знал. Впервые его метод дал осечку. Степан сердился и делал ошибки, а Люсьенка все его промахи «брала на карандаш» и через месяц собрала совет. Верочка и Валечка ослушаться не смогли, хотя общаться друг с другом практически перестали – кумир Степан требовал безраздельного поклонения, и детская дружба девчонок трещала по швам.

Но Люсьенка знала, что делать. Девочки на встречу пришли понурые, с красными глазами от слез и бессонных ночей. И Люсьенка начала – встала и поклялась, что будет говорить правду и только правду, как бы горька она не была. Потребовала, чтобы Верочка с Валенькой тоже дали такую же клятву – и началось почти судебное разбирательство. Люсьенка достала толстую тетрадь и начала методично шаг за шагом по ней пробираться. Там были собраны все материалы, которые она смогла добыть-раздобыть: опросы одноклассников и одноклассниц, полученные по меркам процессуального кодекса довольно спорным путем, но Люсьенке было на это начхать или наплевать (тоже нелитературное слово). Верочка с Валенькой сначала Люсьенке не верили, но она всё добавляла и добавляла фактов, а когда поняла, что лед недоверия сломлен, воззвала к их давней дружбе, твердо заявив, что она никогда ничего не говорила из нижеперечисленного и зачитала «показания» Машки, которая науськанная Степкой, распускала грязную клевету. Глаза подруг засияли – от слез и красноты не осталось и следа. Они увидели, что Степка – кумир на глиняных ногах, слепленный из кусков грязи – обнялись и дали обещание, что больше никогда и никому верить не будут в вопросах, порочащих честь подруг. И Люсьенка, развивая наступление на Степана, предложила попросту «стереть» его из их действительности – нет такого человека в классе, а есть одно темное пятно вместо него, а что с грязью нужно делать – только выбросить на помойку. И как это ни покажется странным, девчонки своего добились. Начав так действовать, вскоре к ним присоединились все мальчишки (Степка им не нравился, только никто связываться не хотел – родитель видная фигура в городе, ну и всё такое прочее…).

А потом и девчонки стали потихоньку подтягиваться. В десятый класс Степка не пришел, поехал учиться за границу – самая последняя и самая верная его фанатка принесла такую весть в класс, но никто никак не отреагировал – кто будет думать о пустом месте, а тем более обсуждать – есть дела поважнее.

Но Люсьенка себе честно признавалась – развернуть ситуацию со Степаном в свою сторону оказалось очень трудно. И вспыхнули воспоминания.

Люсьенка пошла в первый класс, дети были знакомые, да и их родители тоже – дедушку знали в городе все, но его не стало и отношение разительно изменилось (не у всех, но у многих); вместо доброжелательных улыбок, заглядываний в глаза, виделась совсем другая картина – желание выместить свою неприязнь, злобу, а иногда и ненависть; а дети, они только дети и когда маленькие – являются продолжением своих родителей, или бабушек и дедушек, как Люсьенка. Всё это очень огорчало и выводило из себя. Люсьенка часто не знала, как себя вести – вежливость куда‐то улетучивалась – хотелось огрызаться, ругаться, кричать и плакать, топать ногами и бежать подальше от всего этого.

Бабушка заметила, что с внучкой происходит что‐то неладное и откровенно с ней поговорила. Люсьенка, чувствуя бесконечную бабушкину любовь, рассказала всё (как ей виделось и понималось), что происходит в школе.

Антонина Ивановна отношения ни с кем выяснять не стала, знала, что это ни к чему хорошему не приведет, а решила научить внучку проживать такие ситуации и достойно из них выходить.

– Ты живешь в мире, который может и улыбнуться тебе, и дать пинка. Ты должна быть готова встречать разные стороны и мира, и людей в нем живущих. Все люди разные, и в каждом многое понамешано. И не важно, как к тебе кто‐то относится, важно, как ты сама идешь по этому миру. Не опускайся на уровень ругани, скандала, крика – никогда ничего конструктивного из этого не выходит. Кричать можно в особых случаях, и ты должна точно знать в каких: криком можно «спустить избыток пара», позвать на помощь, кого‐то остановить. Вопросы же решаются только в спокойном состоянии – давай, деточка, тренируйся. Тренировка нужна во всем. Я не люблю шумных многолюдных мест, но, когда ты тренируешься – свои предпочтения оставь для отдыха и расслабления, а для работы выбирай самое трудное. И стали бабушка с внучкой посещать разные мероприятия – шумные и многолюдные, и обязательно дома с разбором своего поведения – что удалось, а что не получилось. В выходные практиковали поездки на природу (дачи не стало – у деда была государственная, свою построить не успел), так как после такой работы обе были, как выжитые лимоны. Но Люсьенка начала замечать, что ей становится гораздо легче учиться в школе: уже не колют и не обижают намеки одноклассников и разные придирки некоторых учителей. Бабушка за год сделала из Люсьенки настоящего бойца – тренированного на выносливость и упорного в достижении своих целей.

Люсенька знала и бабушкино сокровенное.

Антонина Ивановна, мысленно подводя итог году, удивлялась – как она смогла это сделать, ведь такой никогда не была, и только один раз в жизни проявила характер (да и свой ли Тонечка до сих пор понять не могла), тогда десять лет назад, когда ещё не родившаяся внучка, тоже очень нуждалась в её помощи. И Антонина Ивановна, как и тогда, подняла глаза к небу и всей душой поблагодарила Высшие Силы и своих родных и близких (и мертвых и живых), кто в очень трудные, поворотные моменты жизни вставал с ней плечом к плечу и стойко держал оборону.

Потом была продажа квартиры, переезд в маленький домик и двухнедельные каникулы на море в тихой деревушке, забытой курортникамиотдыхающими.

Вспомнив детские уроки, Люсьенка стала разрабатывать тактику поведения, зная, что втягивать взрослых в эти «разборки» – только усугублять ситуацию; но совет был нужен, и она решила посовещаться с Рыжим, третью часть жизни проводящим в их доме. Пригласив его на прогулку и коротко обрисовав ситуацию, попросила совета, надеясь, что Вождь обязательно поможет и как совет озвучить придумает. В своих ожиданиях не ошиблась и ночью увидела во сне говорящего кота, и вечерняя прогулка продолжилась.

– Первое, сказал Рыжий, – он попытался разбить вашу дружбу, и она пошатнулась. Верочка, натура очень восприимчивая, поэтому потянулась к новому и незнакомому – но это новое только снаружи блестит, а внутри чернота и гниль. Поверни глаза художницы-Верочки от привлекательного внешнего к отталкивающему внутреннему и пусть это безобразное она нарисует и всегда представляет, если её дух слабеть под взглядом Степки начнет. Валентине же будет достаточно и одного взгляда на рисунок чтобы окончательно от Степановой зависимости избавиться.

Только в этой ситуации тебе придется до конца идти и не только дружбу восстановить и двух подруг в чувства привести, а весь класс спасти.

– Но я не представляю, как с этим справиться, и как к этому подступиться?

– Война открытая и ярая здесь не поможет, такие люди этим питаются и только сил от войны набираются, а вот безразличие для них губительно. Любое внимание их бодрит, а безразличие – убивает. Представь, что и нет этого человека вовсе и действуй соответственно – ум и смекалку применяй, обопрись в классе на парней, они Степана не любят, а за ребятами и девочки начнут подтягиваться. И когда он останется в полной изоляции, тут ему и конец придет. И жалеть его нечего – он чернота, которую ты должна пустым местом сделать.

И Люсьенка начала осуществлять план, предложенный Рыжим.

Портрет получился удачным: было воскресенье и в работе участвовала вся компания – Рыжий надзирал. Антонина Ивановна только и успевала морса в графин подливать, да печенья в вазочку подкладывать. Кот держал голодовку, – некогда на еду отвлекаться, когда такие важные дела решаются.

Когда портрет, ценою огромных усилий со стороны Верочки, был закончен и ничего кроме брезгливости и гадливости у подруг не вызывал, решили проверить себя старшим поколением. Были приглашены сразу все. Рыжий дернул за веревочку и занавесочка с холста упала. Глазам зрителей предстала внутренняя сущность Степана, проявленная талантливой рукой художницы. В глазах девочек и кота был вопрос, – ну как, удалось показать неприглядность человеческой натуры? И вот что услышала наша честная компания.

Мама Таня: – Вам что задали демона нарисовать? Конечно неплох, но у Врубеля гораздо мощнее и масштабнее получалось, а у вас он какой‐то мелкий вышел, ещё недоразвившийся.

Глебыч – Верочка, ты с натуры рисовала или по памяти; или ваш творческий квартет явил миру продукт коллективного ума? Но скажу прямо – таким уродцам не место в нашем мире, гнать их надо взашей туда, откуда пришли.

Антонина Ивановна сначала тихо ахнула – узнала она Степана, но решила из общего строя не выделяться и порядок не нарушать. Улыбнулась и изрекла, – если мальчиков такими представлять, можно надолго в девках засидеться.

Баба Валя подошла к вопросу практически. – если вы живого человека нарисовали (почему‐то ни у кого не было сомнений, что творили коллективом), то надо этот портрет в храм отнести, а лучше в монастырь, чтобы этот человек молитвами (пусть и чужими) очистил от смрада душу свою; если же это вымышленный персонаж, то тогда вам троим надо в церковь сходить исповедаться, да причаститься, а потом смыть с холста растворителем это уродство.

Люсьенка была довольна, увидела, что у подруги блеск кумира поблек, и идея насчет растворителя тоже понравилась. Только стирать надо последовательно – сначала внешнее блестящее, потом внутреннее убогое. Она знала, что портрет Степки писался не один раз; и об этом с Верочкой откровенно поговорила. Вера опустила голову и кивнула.

И как только растворитель начал стирать краски с холстов – начали происходить и перемены в классе.

Наши девочки всегда находились вместе, так было легче держать оборону, но Степан стал организовывать на пути подруг «препятствия» – приходилось эти препятствия обходить – и с «пустым местом» получалось худо. И тут Рыжий опять пришел на выручку – достал где‐то маленькую тряпочку и стал по ней пузырек катать, потом тряпку нюхать и быстро убегать в угол. У Люсьенки в голове пронеслось, – мазь Вишневского – конечно лекарственный запах, но жутко неприятный, не тухлое же яйцо в школу нести. Степан был разбит и посрамлен Рыжим безоговорочно. Группа поддержки развеялась как дым, когда на них двинулось Люсьенка с обмотанной бинтом и жутко пахнущей рукой. После этого случая к троице начали присоединяться новые побратимы и коалиция Степана через полгода увяла на корню. Больше ничего ни подругам, ни классу в лице Степки Раздорова не угрожало; ему стало скучно и неинтересно в классе, и он выпросил у родителей поездку на учебу в дальние края за рубежи Родины.

Дружба же девчонок год от года ширилась и крепла. И было не важно, что Люсьенка уехала учиться в Москву, а Верочка с Валечкой после школы выскочили замуж и обзавелись детьми. У каждой в сердце был уголок, где хранилось то заветное-детское, которое светит человеку всю его жизнь, где бы он не был.

Старшая дочь Валентина
(или яблочко от яблоньки далеко ли падает?)

Валя не помнила, чтобы ее называли Валенькой или Валечкой. Мама вечно куда‐то спешащая, но всюду опаздывающая, всегда звала Валентиной, папа – Вальком (но это случалось нечасто – моряк редкий гость в доме), один дедушка величал внученькой, душенькой или Валей. Подруги и знакомые звали Валькой, в школе – Валькой-сорви головой.

Валентина заводилой в компании не была, но ее всегда влекло к бесшабашным ребятам и девчонкам – это придавало дополнительный импульс, и тогда она действительно становилась сорвиголовой, особенно на море – ныряла больше и глубже всех, заплывала дальше всех. У нее даже был друг дельфин, который однажды спас ее от неминуемой гибели в морской пучине (свело ногу).

Валентина понимала, чем может закончиться одиночное плавание в дали от берега со сведенной судорогой ногой. Но паники не было. Наоборот, её охватило спокойствие и легкость, хотя нога тянула на дно. В эти мгновения захотелось попросить у всех прощение за прегрешения вольные и невольные; почему – непонятно, ведь в церковь не ходила и никаких молитв не знала. И ещё попросила о помощи морского владыку, вспомнив один случай: маленькая была, лет семи, после сильного шторма гуляла по берегу и нашла кольцо с большим красным камнем, полностью заросшее малюсенькими ракушками, только один камень и сверкал. Не было никаких сомнений, что его нужно вернуть назад на дно морское, но вот как это сделать? С берега бросить, волны могут опять назад вынести. И вспомнила – завтра они под парусом в море выходят – у нее же день рождения и дедушка обещал внучку порадовать морской прогулкой. Вот тогда и можно выбросить, только где? И тихо спросила у моря, – может ты тоже мне завтра подарок сделаешь, и я увижу плывущего на хвосте дельфина, тогда точно буду знать, где кольцо в море бросить.

На следующий день состоялась морская прогулка, так манившая Валентину. Утро было погожее с легким ветерком, который надувал парус и тихонько подгонял лодочку. Так плыли они около часа, и дед решил поворачивать к дому, но Валя попросила, – дедушка, давай ещё пять минут вперед поплывем – навстречу солнцу.

– Но только пять минут, заулыбался дед. Не прошло и трех, как с боку от лодки вынырнул дельфин, встал на хвост и начал свои показательные выступления. В это мгновение ветер совсем стих, парус обвис, и лодка остановилась, мерно покачиваясь на волнах, а дельфин, все кувыркался и кувыркался вокруг. Валя поняла – здесь то место, где надо колечко в море бросить: вытащила из кармашка, опустила руку за борт, разжала пальцы и почудилось ей, что кто‐то тихо прошептал, – спасибо, девочка, и засмеялся. Дельфин уплыл. Дед сидел и пристально смотрел на внучку, но ни о чем не спрашивал. Только сказал, – если сейчас подует попутный ветер, я подумаю, что моя внучка колдовать умеет. Через пять минут подул попутный ветерок, и они благополучно вернулись домой к праздничному столу. Но ни дед, ни Валя, о том, что случилось в море, никому рассказывать не стали.

Про кольцо Валя поведала деду только через пять лет, когда погиб в море отец. Дед покрутил воображаемый ус, – к морю всегда нужно относиться с почтением и уважением, насмешек и брани оно может не простить.

Валентина всегда это чувствовало и относилась и к морю, и к водной стихии почтительно, и ни один фантик из её рук не упал в воду; цветы, по обычаю предков, бросала, да и то только раз в году.

И в этот раз, когда боль в ноге разливалась всё сильнее и сильнее просто попросила, – я – человек, не рыба, под водой дышать не умею, живу на суше, но глупость толкнула меня плыть дальше и дальше от берега – помоги, не забирай на дно морское, там для меня жизни нет. И море отозвалось, – расслабься и ложись на воду, помощь близка.

Ногу немного отпустило, это позволило лечь на спину с расставленными в стороны руками и одной ногой (вторая не слушалась), расслабиться и глубоко задышать. Вдруг что‐то толкнуло в спину, тихо и очень осторожно, а потом у лица появилась голова дельфина. Валя растерялась, – позволит ли он взять себя за плавник или ей стать всадницей и ехать на нем верхом, как на лошади. В дельфинарии дельфины с людьми чего только не вытворяли, но здесь не дельфинарий. Но морской друг оказался либо умнее, либо расторопнее – сам подставил под руку спинной плавник и вопрос был решен. Доплыли с ветерком. Нога о себе напомнила только на берегу, да и то остатками боли. Валя погладила на прощание бок дельфина (по голове гладить не решилась) и дельфин, встав на хвост и сделав несколько «па» уплыл в море. Вечером, как обычно, протирая пыль на балалайке (деда уже несколько лет не было), рассказала «своей подружке» о происшествии. И, как всегда, балалайка выслушала молча. Это происходило довольно часто, о многом, что случалось, Валя делиться ни с кем не хотела, делилась только с балалайкой, которая умела хранить секреты.

Кроме квартиры в городе, был еще домик дяди, очень близко от моря и Валя, как только появлялась возможность, наведывалась туда – утром солнце поднималось из воды, а опускалось за гору, и иногда звучал вопрос, – что же ей больше нравится? – восходы и закаты очаровывали и манили одинаково сильно.

И ещё были песни без слов: море тихо шептало что‐то своё, мало понятное человеку, но это что‐то касалось Валентины и начинало жить в ее голосе – мелодии выходили или тягуче-протяжные с низкими вибрациями, или быстрые, уносящиеся вдаль к горам и теряющиеся между их вершин, тогда голос становился выше сочнее. И когда она пела на зов-призыв песни приплывал дельфин – он тоже чувствовал эту музыку и начинал выписывать разные дельфиньи коленца. Когда же песня подходила к концу, они вдвоем с дельфином уплывали далеко в море, и она почти растворялась в водной стихии и превращалась в русалку, а от земной женщины почти ничего не оставалось, но она также знала, что друг-дельфин будет стоять на страже и не даст ей безвозвратно уйти в русалочье небытие, а бережно доставив к берегу, подтолкнет на сушу, а сам уплывет в море, оставив только очень смутные воспоминания о таком вечере.

Случалось такое раз в год – в канун дня рождения, и Валентина была благодарна морю за такие подарки.

Подарки и отдохновение Валя получала только от моря. В двенадцать лет беззаботная жизнь в одночасье закончилась. Не стало ни отца, ни бабушек, которые обеспечивали всю материальную часть семьи (отец – деньгами, бабушки – трудом). Мать Валентины, хоть и была из семьи рыбака, выбирала по жизни путь наименьшего сопротивления. Окончив десять классов – поспешила замуж, вскружив голову 25‐летнему морскому офицеру, долго выбиравшему себе вторую половину, стараясь в этом вопросе угодить матери и бабушке. Но Катерина, имея отличные внешние данные и практический ум, быстренько «затащила» Петеньку в постель, да и с беременностью медлить не стала. Не успел у Петеньки кончиться двухмесячный отпуск, проходя мимо ЗАГСа объявила, что ждет ребенка и направила стопы суженного к заветным дверям для подачи заявления. Петюне деваться было некуда: семнадцатилетняя беременная девственница – тут уж не до советов с маменькой и бабушкой. Вмиг у Петюни появилась другая женская половина в виде молодой красавицы-невесты, временами действующий на него как удав на кролика – какой властью над ним обладала Катерина Петр так до конца жизни разобраться не смог. Но как ни странно, эту молодую женщину его мать и бабушка приняли безоговорочно. Катерина вела себя всегда скромно, советов не давала, на своем не настаивала, да и вообще желаний своих не объявляла, только Петр иногда замечал (были у него такие минуты «просветления»), что его жена – как омут – не говоря ни слова, кружит и утаскивает к себе на дно всё, что её окружает, за счет этого и живет. Родив пятерых дочерей, десять лет не работала; в их доме всегда мамки-няньки, а Катерина слаба, плохо себя чувствует, болеет. Но мать и бабушка Петра стойко обеспечивали тыл своему мальчику и, ловко маневрируя, вели корабль семьи сына верным курсом. Когда же их не стало (Петр погиб, не дожив до сорока, и потянул за собой шестидесятилетнюю мать и восьмидесятилетнюю бабушку) Катерина переключилась на брата и старших дочерей: Валентине – двенадцать; Татьяне – одиннадцать; Елене – девять. Брат стал помогать деньгами, старшие девочки – обеспечивать быт, а Катерина опять вошла в амплуа постоянно больной женщины. Что же делала Катерина целыми днями, да ничего: лежала и смотрела телевизор; или месяцами пропадала в санаториях, где лечила многочисленные недуги. Любила ли она своих детей? Да, наверное, только эта любовь ни в какое практическое русло не направлялась и внешне не проявлялась. Ей было безразлично: убрано ли в доме, накормлены ли дети; ее не интересовали ни их успехи в школе, ни их проблемы, их горести и радости. Она жила полностью погруженная в себя и в свои «болезни». Редко могла что‐то приготовить – обычно на праздники, еще реже убраться. Но при этом – выглядела всегда «на отлично» и девочек заставляла за своим внешним видом следить.

Катя с детства любила вертеться перед зеркалом, примерять наряды, рассматривать свою фигуру и лицо. В тринадцать поняла, что очень хороша собой, и в душе радовалась, что пошла в отцову родню (мать была некрасива) и каждый раз, смотря на мать, удивлялась, как отец-красавец мог выбрать такую невзрачную жену. К сожалению, Катерина так никогда и не поняла, что любят не только за красивую внешность. Для нее же внешность была всё. И замечая взгляд отца, обращенный к жене, полный нежности и любви в глубине дыши завидовала матери – отец на нее так никогда не смотрел. Но Катерина надеялась, что когда‐нибудь он станет смотреть так и на нее. Но когда матери не стало вся нежность и любовь были отданы старшей внучке, некрасивой Валентине, точной копии бабушки. Это очень злило и раздражало Катерину, она любила чтобы все в доме «хороводились» вокруг нее – ей очень нравилось ощущать себя в центре внимания. Всё так и было – хороводы вокруг нее водили и муж, и дочери, и свекровь, и даже бабушка мужа, но ни отец, ни старшая дочь в этом никогда не участвовали, также как и брат. Катерина сердилась, но ничего поделать не могла; еще у нее вызывала неприязнь отцова балалайка, которой (как она считала) он уделял гораздо больше внимания, чем собственной дочери.

Катя с детства ощущала себя лицом семьи и настойчиво укрепляла свою внешность всеми силами. С возрастом внешность стала требовать всё больше и больше внимания. И Катерина, всецело поклоняясь своему «божеству», на остальное внимание обращала мало, да и зачем, ведь есть свекровь, бабушка, муж, одинокий брат, отец, да и старшая дочь Валентина – ответственная девочка, всегда доглядывающая за младшими сестренками.

Но потом вдруг всё стало сыпаться-рушиться: на лице появились морщинки, на теле целлюлит, а семья понесла очень ощутимые потери. Но Катерина решила, что в первую очередь надо заниматься собственным здоровьем и поддержкой своего «фасада» – посему: врачи, косметический салон и санатории стали неотъемлемой частью жизни. И всё опять стало входить в размеренную колею. Но она стала замечать, что в семье появилась чуждая коалиция в лице отца, старшей дочери и балалайки – эта троица, кто бы не пришел в дом, всегда обращала на себя внимание и к ним люди тянулись больше и сильнее, чем к ней, которая и в тридцать пять была по меркам многих очень хороша и на лицо, и на фигуру. И впервые за много лет стала закрадываться мысль – может внешность не так важна, как ей всегда думалось, ведь есть что‐то и в некрасивой дочери, и даже в балалайке, что предпочтительнее ее лица и фигуры, вот только что? Этого Катерина понять не могла.