Текст книги "Модница Люсьенка или У каждого своя изюминка"

Валентина же, смотря: на красавицу мать, на младших сестер, на дедушку, на балалайку – замечая их различия, просто любила их всех и никого для себя не выделяла. Она, как бабушка, была душой семьи, хранила, оберегала и окутывала всех своей любовью и заботой – это ли не истинная красота?!

Татьяна Александровна
(она же мама Таня)

Она любила шить, мастерить разных куколок и зверюшек, читать и кататься на велосипеде. Росла в семье маминого дяди, воспитывающего единственную дочь. Еще была соседка-старушка, с которой семья дяди дружила. Всех троих Таня любила, а их увлечениями восхищалась. Дедушка Егор в свободное время мастерил разные поделки, тетя Света – читала, баба Ната шила на старинной машинке «Зингер», а в коридоре стоял железный двухколесный друг семьи, почитаемый всеми.

В квартирке, где Таня провела детство и юность, были три крохотные спаленки, крохотная кухня, но большая гостиная-столовая и чулан, в котором Татьяна побывала первый раз в девятом классе, когда они со Светланой прощались с дедом Егором.

Попасть в это «темное» закрытое место – дедушкину мастерскую, они смогли, когда хозяина не стало: вошли, включили свет и удивились порядку, царящему в этом чулане, ведь они всегда считали, что там «Бермудский треугольник», который засасывает в себя всё, что только в него попадает – дед Егор имел слабость к старым сломанным вещам – сначала с работы приносил, а потом по соседям собирал. Что он делал с ними в мастерской никто не знал. Там что‐то шумело, стрекотало, жужжало и скрипело. Девочки иногда предлагали прибраться на закрытой территории, пол помыть или пыль стереть под присмотром хозяина, но в ответ получали загадочную улыбку и отрицательное покачивание головой.

Егор Павлович в глазах дочери и Танечки педантичным аккуратистом никогда не был, а был очень нетребователен и в быту, и в еде, которую частенько сам и готовил. Обязательно раз месяц ходил в парикмахерскую и баню, по утрам делал зарядку, совершал долгие пешие прогулки по парку, а в выходные, забрав своих девочек и железного друга, возглавлял отдых на природе.

На похороны собралось много народа – и с работы, и из соседних домов, и только тогда девочки узнали, что в своей мастерской Егор Павлович возвращал к жизни разбитое, пожженное, искалеченное, вышедшее из употребления – давал старому новую жизнь, а на ожившее старое – находил и владельца. Имея золотые руки и светлую душу дед Егор своим трудом предлагал миру новый подход в отношении ставших ненужными вещей.

Девочки, проживая на одной территории с Егором Павловичем, считали само собой разумеющимся, что лампочки всегда горят, электроприборы безукоризненно работают, всё, что нужно крутится, вертится и приносит пользу. Когда деда Егора не стало, оказалось, что лампочки перегорают, а иногда и «взрываются», что пылесос надо чистить, у мясорубки точить нож, чинить стиральную машинку, холодильник и телевизор. Каждый раз сталкиваясь с этим, девочки вспоминали своего домашнего мастера, незаметно и без лишних слов делающего свою часть работы. Даже баба Ната охала и сокрушалась, – как же её девочкашвеюшка (так она называла свою швейную машинку) без Палыча сможет обойтись – ведь всегда почистит, маслицем машинным смажет, строчку выверит.

На девятый день, когда «три девочки» Егора Павловича справляли по нему помин в узком семейном кругу, раздался звонок в дверь и на пороге возник Паша Кривоногов, живущий в соседнем доме. В руках Паша держал четыре желтые розы и Таня, открывшая дверь поняла, что он зашел не случайно, и пригласила к столу. Выпив рюмочку вина и помянув светлую душу Егора Павловича, Паша поведал девочкам, о многолетних увлечениях друзей-рационализаторов (деда Егора и деда Павла), воплощавших свои замыслы в гараже-мастерской, где Пашка с детства дневал и ночевал; и предложил взять над их осиротевшей семьей шефство – помогать по хозяйству: бытовую технику наладить, ножи поточить, и так далее. «Три девочки» были удивлены и обрадованы, а Танечка посчитала, что это дедушка Егор с небес прислал ангела-хранителя для своей семьи.

Через год девочки сделали в квартире ремонт: Светлана спальню отца превратила в рабочий кабинет, сверху донизу заставленный книжными полками, а Татьяне досталась каморка-мастерская, которая сменив владельца, предназначения своего не утратила и осталась мастерской, только швейной – на полках было удобно размещать ткани и швейные принадлежности; большой стол идеально подходил для раскроя, а маленький – приютил швейную машинку, которую принес Паша, сказав, что это подарок от дедушек – дед Егор начал, а его дед закончил это чудо швейного дела. Машинка делала четыре операции, и с легкостью управлялась, как с шелком, так и с джинсой, требовала только покрутить колесико регулировки. Баба Ната, опробовав новинку, кряхтя согласилась, что эта новенькая может её «швеюшке» фору дать, и через месяц притащила Татьяне сверток.

– Что‐то мне надоело на руках обметывать, давай включай свою «новинку», пусть поработает, я думаю не перетрудится.

После окончания школы Татьяна пошла учиться на модельера-конструктора – было желание открыть свое дело.

Таня училась и ждала Пашку, который по настоянию родителей поступил в военное училище. Всё складывалось удачно: Пашке оставалось учиться год, Света вышла замуж за давнего знакомого иностранца (свою институтскую любовь), недавно овдовевшего и бездетного, и после свадьбы укатила на его родину.

Татьяна стала обдумывать, как начать своё дело и где взять стартовый капитал. Баба Ната поддержала идею продать квартиру, оставшуюся в полное распоряжение Тани и пустить деньги в оборот, выделив «молодому коммерсанту» «угол» для проживания под своим кровом.

Воплощая заветную мечту, Татьяна работала день и ночь, только ошибку совершила, которая оказалась роковой. Сомневавшаяся в своих силах, она пригласила в партнеры малознакомую женщину, разбирающуюся в швейном деле. Да, Анна Ивановна в швейном деле разбиралась хорошо, а еще лучше разбиралась в молоденьких дурехах, которые ставят на кон бизнеса всё, что имеют. Через год, обобрав фирму до нитки, Анна Ивановна со всеми активами скрылась в неизвестном направлении, оставив многочисленные долги. Татьяне грозило следствие и даже тюремное заключение.

Хорошо Паша, получив лейтенантские погоны, вернулся домой в отпуск и, подключив все мыслимые и немыслимые связи, спас свою ненаглядную от суда, и, быстро женившись, увез в часть.

Все последние события Татьяне вспоминались, как страшный сон, радовало только, что её любимица швейная машинка находилась под неусыпным оком бабы Наты и обиталась рядом со «швеюшкой», да железный конь нашел своё пристанище в гараже деда Павла.

Через год муж привез и машинку, и велосипед – навещал и родителей, и бабу Нату – Татьяна же коротала время в больнице – беременность проходила тяжело, постоянно существовала угроза выкидыша. Но в конце концов всё благополучно разрешилось и на свет появилась девочка – зеленоглазая красавица Верочка.

С рождением дочери вернулось и желание шить красивые вещи сначала для Верочки, потом для себя, а по прошествии года и постоянные клиенты объявились – одежда, пошитая Татьяной, обращала на себя внимание и вкусом, и хорошим исполнением.

Таня жила и радовалась тихому счастью, обитавшему в её семье. Но ей видно было на роду написано терять своих самых близких и любимых людей. Верочке только‐только исполнилось три годика – не стало бабы Наты, и не успела она оформить, оставленную ей в наследство квартиру, погиб муж. Татьяне пришлось продать свою собственность и поселиться с дочкой на окраине небольшого городка, недалеко от могилы мужа.

Переехав в новое жилье, Таня продолжала шить на дому – в клиентах дефицита не было; и бережно хранила вещи дорогих, но ушедших людей – парадную форму мужа, швеюшку бабы Наты, да железного коня деда Егора, которому в стойле застаиваться не давала. Еще был огромный книжный шкаф, доверху «забитый» книгами, подаренный Светой, забравшей с собой только самое ценное, уместившееся в небольшом чемодане – муж был очень состоятельным человеком, имел огромный дом и библиотеку, которая не поместилась бы и во всей квартирке Егора Павловича. Татьяна благодарила небеса, что Светлана обрела долгожданное счастье: мужа, которого ждала пятнадцать лет и сынишку, шустрого мальчугана, увидевшего свет благодаря современной медицине.

Но та заграничная жизнь с особняками, яхтами, большими деньгами, была от Татьяны очень далека, у нее были свои проблемы и заботы, с которыми она справлялась, как умела.

Подрастала дочурка, радовавшая её своими рисунками, потом принесли Рыжего – «семейного доктора» и большого умницу. Появилась певунья Валечка и Татьяна, всегда стеснявшаяся петь (хотя и очень хотелось – голос был слабенький) начала со своей дочкой выводить простенькие «руладочки».

Было одно обещание, данное дочери, которое тяготило Татьяну – она просто не знала как к нему подступиться. Верочка всегда мечтала побывать на море, а Света постоянно приглашала приехать в отпуск погостить в летней резиденции, но Татьяна отказывалась – она чувствовала за собой большую вину в том, что подаренная ей квартира семьи Егора Павловича пошла прахом, и на ежегодные приглашения придумывала благовидные отговорки. Она не виделась со Светланой со дня своей свадьбы – десять лет прошло – и случилось удивительное – раздался звонок, и отворив калитку, семья Кривоноговых очутилась нос к носу с тремя иностранцами импозантной наружности. Татьяна опешила, а Света, со словами, – что, не ждали? – бросилась обнимать и целовать мать с дочерью. Мужская половина же скромно стояла в арьергарде, и только получив сигнал, стала выражать радость встречи поклонами и рукопожатиями с почти «потерянными родственниками». И никого не слушая, Светлана схватила в охапку всё семейство и друзья покатили по стране. Рыжему было предложено на выбор: путешествовать с семьей в сумке или остаться у соседей – и Кот, в очередной раз подтвердив свой недюжинный ум, предпочел дожидаться хозяев на малой родине, хоть и под соседским кровом.

На следующий год состоялся ответный визит, от которого Рыжий отвертеться не смог. Он философски перенес и поход к ветеринару, и полет в самолете – зато потом все «трудности» с лихвой компенсировались жизнью на тропическом острове в море и плаванием на яхте в кепочке, как у капитана. Но по приезде в Россию Рыжий решил, – всё, впечатлений о заграницах набрался на всю оставшуюся жизнь и тихо-мирно стал жить в глубинке России, следуя пословице – «в гостях хорошо, а дома лучше».

У Татьяны после этих двух путешествий, мучившее её чувство вины иссякло; оно или затерялось на бескрайних просторах России, или соленая тропическая вода впитала всю эту вину без остатка и «уволокла» на дно морское, где та обрела «вечный приют».

Шли годы, и Татьяна начинала понимать, что время, действительно – целитель душ. Та мгла, сотканная из потерь, которая окружала ее и лежала тяжелым грузом на сердце начала постепенно рассеиваться: исчез постоянный комок в горле, который временами прорывался потоками слез (обычно по ночам); серые краски постепенно сменились ярким многоцветьем, сквозь которое стали просачиваться струйками и веселые мелодии, и шутки, и смех. Даже стрекот швейной машинки, который был верным помощником и всегда успокаивал, стал звучать не монотонно, а наполнился новым содержанием и силой обновления. Горе, постоянный спутник Татьяны, стало превращаться в легкую грусть, быстро уносимую ветром. Потом Татьяну начала переполнять радость и гордость – дочка делала успехи на поприще рисования, подружки дочери Валечка и Люсенька стали ее подружками-дочками. Радовал глаз и Рыжий или весело снующий по дому, или мирно посапывающий на диване – жизнь опять наполнилась теплом и уютом и обрела гармонию и потекла спокойно и размеренно, как Татьяне и хотелось.

Тридцати пятилетие Светлана уговорила Таню отметить с размахом на французской Ривьере – там было много солнца, моря, игристого вина и представительных холостых мужчин, старающихся завоевать расположение русской зеленоглазой русалки. К концу недели Татьяна стала замечать, что ее взгляд частенько останавливается на начальнике охраны мужа Светы. Её тянуло к этому строгому, почти угрюмому человеку. Но он никогда не подходил и не заговаривал; и только один раз она поймала его взгляд, полный восхищения, когда пришла первой в велосипедном заезде.

Татьяна любила кататься на велосипеде. Ноги у нее были сильные и красивые. Муж после свадьбы смеялся, что за эти самые ноги, которые на велосипеде превращались в поршни-турбины он ее и полюбил. Татьяна же не понимала, что с ней происходило, когда она начинала крутить педали, а происходило что‐то удивительное – она сливалась с велосипедом в единое целое и становилась каким‐то чудищем с ногами-колесами, лихо отмахивающими милю за милей. В это время ее не волновала ни сумасшедшая скорость, ни препятствия на пути; она знала, что то, чем она сейчас является может преодолеть любую преграду и ничего не имеет значения, кроме сумасшедшего движения вперед. В эти моменты она вспоминала всю «эпопею» обучения велосипедной науке.

С железным чудом она познакомилась у дедушки Егора – «конь» стоял– висел на стенке в коридоре – ухоженный и блестящий, со звонком на руле, в который хотелось позвонить, рука сама тянулась. Вторым этапом знакомства – было катание на раме. Дед Егор в выходные устраивал себе нагрузку и ежедневные пешие прогулки менял на вело пробежки: на раме размещал Танечку, на багажнике дочку Светочку с небольшим рюкзачком с провизией для пикника. На привале, осматривая свой «живой груз», сокрушался, – надо начинать увеличивать нагрузки, а то через год другой Татьянка подрастет, Светланка пополнеет, а я‐то постарею, и где мне тогда силы брать, чтобы моих великолепных барышень не пикник доставлять и улыбался, а его девочки-деточки весело смеялись и за обе щеки уплетали сухой поек, заготовленный хозяином.

Света на велосипеде кататься не любила, а вот Татьяну железный конь завораживал и манил, и будучи длинноногой девчонкой, испросив разрешения у деда, стала потихоньку осваивать двухколесное чудо.

Сначала ничего не получалось – ноги деревенели и не слушались, руки дрожали и руль начинал вихляться из стороны в сторону; но дед Егор поправлял и наставлял, – ты представь, что педали и колеса продолжение твоих ног, как у самурая меч – продолжение его руки. Татьяна слушала и представляла себя кентавром, с железными ногами-колесами, сильными и быстрыми, которые могут промчать по любой дороге, с мощной грудью, без устали, качающей воздух и преодолевающей любой подъем. И через год тренировок, она поехала-полетела, полностью слившись с черным гигантом в единое целое – в ушах от быстрой езды свистел ветер и что‐то мелькало по обочинам. Вернувшись, увидела восхищенные глаза деда, и сказала, – надо заняться бегом, а то мои ноги без должной тренировки могут слабым звеном оказаться. Произнеся эту фразу, она, до конца, и сама не понимала, что это значит, но твердо была уверена – бег ей необходим. Татьяна начала бегать по утрам, а вечерами крутить педали велосипеда. Но железный конь оказался с норовом, и чтобы еще раз почувствовать единение с ним понадобилось семь лет упорного труда. Усилия были вознаграждены и в дальнейшем, по её желанию, она без труда «подчиняла» себе двухколесного друга, превращаясь с ним в единый механизморганизм, спешащий вперед и вперед пронзая пространство.

После гонок Светлана устроила вечеринку, по случаю выигранного заезда, на которой победительницу ждал неожиданный и приятный сюрприз – был приглашен «специальный» гость (Светлана заметила предпочтение-склонность «младшей сестренки») и во время танца Татьяна вновь, как когда‐то давно, почувствовала на своей талии крепкую руку мужчины, танец с которым уводил в страну грез.

Но пора было возвращаться в Россию – дома и Рыжий, и тринадцатилетняя Верочка, оставленные по попечение соседей и Татьяна для себя решила, что это был просто восхитительный подарок на день рождения – приятный, но не памятный (но это было только ее мнение).

На новый год (прошло три месяца) пожаловал нежданный, но желанный гость. Виктор явился как дед Мороз с мешком подарков, а в нагрудном кармане хранил кольцо с бриллиантом и заверения в искренности чувств. Он поселился в городской гостинице, каждый день наносил визиты и приглашал на разные увеселительные мероприятия. Через неделю, перед отъездом пришел с огромным букетом – Рыжий посмотрел на Верочку и одобрительно кивнул, Верочка послала одобрительный взгляд матери, и Татьяне ничего не оставалось, как принять предложение, сделанное прекрасным кавалером. Виктор решил предложить семейству переселиться за границу или в другой город побольше; но познакомившись с соседями, побывав на музыкальных посиделках, послушав Глебыча, играющего на балалайке, понял, что отрывать семью от их друзей-родных ещё не время и маленький домик обрел еще одного жильца.

Татьяна волновалась, как Виктор приспособиться к новой жизни; но оказалось, что её избранник мастер на все руки, с уклоном в плотницкое дело и на участочке появилась мастерская-сарайчик с разными инструментами и Рыжий, проявив мужскую солидарность, на одной из полок устроил себе «лежбище», а заботливые руки сшили мягкую подстилочку. Кот посмотрел на хозяйку с укором, – я может быть йогом надумал сделаться и спать на голых досках – как промежуточный этап перехода на гвозди. Но Татьяна улыбнулась, потрепала за ушком, поправила подстилку, и почему‐то мысли об аскетической жизни быстро выветрились из головы Рыжего.

К Татьяне вернулись счастливые дни. Брак с Виктором дал плоды – родились двойняшки, и семья перебралась в городскую квартиру. А когда Верочка окончила школу, вышла замуж и зажила своей семьей, Татьяна с мужем и близнецами переселилась к морю, построив дом, рассчитанный на большую семью.

Проводя дни в заботах о своей семье, Татьяна благодарила небеса, за всё, что они ей послали – за мирное небо, за тихое семейное счастье, за любовь родных, за больше и малое, чем богата жизнь каждого человека.

Книга-дневник семьи Косокривовых

Началась история почти как анекдот: будущий сват стал насмехаться надо мной и моей фамилией; не понравилась ему, моту-дворянину, честная трудовая фамилия Косагривов. Правда, я и сам не знаю, почему моего предка стали так называтьвеличать, а может, наоборот, дразнить – за нечёсаную гриву волос, да и не в этом суть. Волосы в нашей семье действительно были хороши – густые, немного вьющиеся, темно-русые – загляденье, а не волосы; и сидели крепко, до глубокой старости – у мужчин ни залысин, ни плешей, а у женщин седины никогда не было; да и в голове кое-что имелось: смекалка, да хорошая память; а к голове прилагались работящие руки, сильное тело, да покладистый характер – вот чем род Косагривовых славился, а это согласитесь совсем немало. С таким багажом можно и капиталец нажить, да и жить не тужить. Думаю, что мне повезло – предки лучшее мне передали, оставалось только им соответствовать, вот я и старался: и дело справно делать, и людей, со мной работающих, не обижать. Так мало-помалу кое-что и сумел нажить.

Жизнь распорядилась так, что грамоту мне пришлось постигать самостоятельно: сначала счету обучился, потом осилил умножение, деление и работу с дробями, после арифметики за буквы принялся – в хозяйственных делах, когда оборот увеличивается, без ученых книг не обойтись – вот так меня жизнь и заставила книгочеем стать. Правда читал плоховато – очень медленно и с запинками, но на книги всегда заглядывался и стал у местного дьячка уроки брать и денег на это не жалел. У дьячка почерк был исключительно красивый – каллиграфический – каждая буква шедевр рукописный. И мне захотелось также научиться – завистливый я был на всё новое и мне незнакомое.

Но мои познания не мешали жизни протекать по-своему руслу размеренно и чинно. В тридцать лет женился, в пятьдесят – стал дедом, в семьдесят – передал свое дело в надежные руки внука, только с фамилией промашка вышла. Скорее и не промашка, а сиюминутная прихоть подтолкнула внуку новую фамилию обеспечить, которая невзначай вылетела из уст свата в порыве негодования. Я же этот его порыв в шутку обратил, и эта шутка-прибаутка прикрепилась в виде фамилии сначала к моему зятю, а затем и к старшему внуку перешла. Младший же внук понес по жизни двойную фамилию – мою и свата – Мишеля Вишневского.

И одолело меня несокрушимое желание, чтобы мои потомки, и не только внуки и правнуки, а пра-пра и праправнуки обо мне знали и помнили. Тогда‐то и появилась у меня идея насчет дневника, передающегося от отца к сыну. Интересно мне было, сколько поколений может моя шуткафамилия продержаться – два – пять – десять? А может родятся у внука одни дочери и развеетсярастворится она, поглощенная исконно-русскими фамилиями, и ничего, даже и анекдота от нее не останется.

К дневнику подошел обстоятельно, как и к любому другому делу: долго обдумывал, да прикидывал – нужно было сделать так, чтобы и прочно было, и красиво, и полезно, и интересно. Вот над этим голову и ломал.

Рассчитывал сколько страниц сброшюровать, чтобы поколений на десять хватило. Да работал над памяткой для потомков, чтобы формальное единообразие соблюсти и вот что у меня получилось.

Послание-наказ от пращура вашего Игната, сына отпущенного холопа Савелия Косагривова, спасшего жизнь барину на войне с французской нечестью, и за это получившему вольную и денежное вознаграждение не обзаведение семьей и хозяйством.

У родителей был я единственным ребенком, прожившим безбедно до восьми лет. Но батюшка безвременно отошел в мир иной, и мне ничего не оставалось, как забросить учебу и начать помогать матери. Мать завидным здоровьем не отличалась, и после смерти отца мы перебрались в небольшой городок, продав своё довольно зажиточное хозяйство. Барин, спасенный отцом, нашу семью в трудную годину без милости не оставил – взял мать в услужение в свой городской дом – жилье и еда бесплатные, да еще и деньги платил за работу.

Все средства, вырученные от продажи нашего семейного хозяйства, были надежно спрятаны, и в своё время стали стартовым капиталом в моем деле – приобрел я на них старую городскую баню, находившуюся в плачевном состоянии, дешево купил, прежний хозяин был рад с рук сбыть – одни убытки он от нее терпел. А почему? Баня‐то дело прибыльное. А потому, что разругался с младшим братом, сильно разругался, а тот ему в отместку выстроил новую баню, почти рядом и по современным стандартам; и у старшего дело всей его жизни начало хиреть, а потом и вовсе зачахло. Увидев такое, купил убыточное предприятие. Но мысли соревноваться с конкурентом у меня не было, просто прокручивал разные идеи в голове – если предложить посетителям больше услуг за ту же цену или по меньшей цене – куда население потянется мыться? Ещё «подсмотрел» у своего благодетеля и массаж, и контрастный душ, и бассейн с прохладной водой, особые услуги цирюльника, уход за ногами и руками, всё то, чего жители города и не видывали – благодетель был любитель ездить по разным странам и оттуда привозить не шкатулки с самоцветами, а достижения в быту, науке, культуре. Привозил, и людей до тонкостей знающих свое дело, а по приезде прививал новшества, живя в своё удовольствие, но тиражировать и предлагать другим не озадачивался; решил я этим воспользоваться и внедрить (с согласия благодетеля) привезенные им новинки среди широких масс.

У «старой бани» был один большой плюс – она располагалась в тенистом парке, и большой земельный участок перешел в мою собственность. Новая же была втиснута в городскую постройку.

Первым делом решил я обустроить парк и привлечь горожан: летом – прохладительными напитками – холодным квасом, морсом; зимой – горячим сбитнем. Рюмочную со спиртным открывать не хотел. Сам я равнодушен к вину, и пьянства у других не поощряю. Правда стал подумывать о легком пиве, до которого одна моя родственница была большая охотница и варить его умела так, что гости к ней в праздники и будни стекались-слетались, как пчелы на мед. Закрыл глаза и предстала передо мной Анна за стойкой буфета, в белом фартуке, лихо разливающая пенный напиток, и усмехнулся в усы, – согласиться ли родственница на такое коммерческое предложение? Но знал, что одному с такими объемами, как задумывал, не управиться – надо команду «единомышленников» собирать и с ними разворачиваться, и подумал, – Анна свой человек, проверенный, жульничать и хитрить не станет, с нее и начну и надеюсь, что первый блин будет не комом.

Стал «запускать» свое предприятие – начал с парка и летних развлечений-увеселений. С баней решил немного притормозить. Не хотел наживать себе врага в лице «банного» конкурента, надумал с ним деловую «дружбу» свести, а дальше видно будет.

Договорившись с Анной, чтобы начала пиво варить, расчистил площадку у пруда, сделал деревянный настил, летний павильон, столы со стульчиками под тканными навесиками разместил, невдалеке еще одну площадку приготовил для танцев и увеселений под музыку. Нанял ребятню, чтобы приглашения-рекламки распространяли. И быстроногие вестники разбежались-разлетелись по городу зазывая жителей, отведать чудо-пива, кваса и морса под тенью вековых деревьев или потанцевать под оркестр для моциона или увеселения – кто как захочет. И потекли в парк первые посетители: отведав морса – улыбнулись;

отведав кваса – облегченно вздохнули, а когда до пива добрались – забалагурили-зашумели – уж очень оно было хорошо, а после такого удовольствия милое дело ноги размять. Правда были приверженцы и иного подхода – сначала прогулка и танцы, а потом светлое и темное блаженство. Качество продукта было отменное, а цена низкая – быстрый оборот давал больше прибыли – делал я так потому, что был из породы людей, любивших, чтобы вокруг всё бурлило, кипело и пенилось, а ещё кружилось и вертелось – парк место общественное – значит для каждого посетителя должно найтись местечко, где ему будет удобно и комфортно. Стал обихаживать территорию. Анне платил щедро, да своих подручных не обижал, себе же оставлял столько, чтобы только на самое необходимое хватало – остальной доход в дело пускал. К концу лета появились: лодочная станция; площадка для игр; прогулочные дорожки; фаэтончики, запряженные пони; и старый парк наполнился новыми звуками – разговорами и смехом, музыкой и пением, и топотом ног, как человеческих, так и лошадиных – многолюдно стало в пустовавшем ранее месте.

Подсчитав барыши, решил, что пора и за «банные дела» браться. Подновил помещения – внутри здания оказалось много подсобок – старый хозяин был любителем всё заготавливать впрок – шайкам, веникам, ушатам, простыням, мочалкам, кускам мыла – не было числа; и мысль пришла – хозяин явно продешевил с продажей – весь имеющийся расходный материал с лихвой покрывал мои затраты и решил из прибыли вернуть деньги бывшему владельцу за всё оставленное им богатство, но чуть попозже, когда всё это добро в дело пойдет. Начиналась осень и перво-наперво нужно было Анну перебазировать под зимнюю крышу – устроить чайную на холодное время года. За чайной потянулись и хлеб, и булки, и пироги; а для «изысканной» публики – кофе и пирожные. Анну с помощницей специально отправлял на недельную стажировку к повару-французу, и попробовав новые изделия, уточнил, – а учитель твои творения пробовал? (уж очень они были хороши).

– Нет, ответила Анна, – он сидит на диете, и хитро улыбнулась.

Опять разлетелись приглашения-рекламки, но уже по завсегдатаям и гостям парка о новинке, и к чайной срочно пришлось мастерить пристройку, а Анне набирать штат скорых на ноги помощниц, потому как угощения пришлись по душе не только маменькам и чадам, а и папенькам. Под такой контингент открыли и буфет с холодными закусками, которые потянули за собой и горячие.

Но я всё думал о бане, а случая пообщаться с конкурентом не представлялось. Через свой парк свел дружбу с половиной города, но это были в основном простые люди; до высших сфер я еще не дотягивал, а может просто не стремился. Но в это самое время из-за очередного заграничного турне вернулся мой благодетель, и как обычно пригласил в гости – поделиться впечатлениями от поездки. Обед был в домашнем кругу, но кроме меня был еще один гость – немереных объемов человек, проходивший в обычную дверь разве что боком. Благодетель познакомил меня с Сил Силычем и сразу перешел к делу, – прошу тебя Игнат, сведи Сил Силыча с твоей знакомой травницей (помню, как ты Манечку, мою младшенькую ее травами на ноги поставил), вот и пусть она моего друга попользует – аппетит его звериный поубавит, вес в норму приведет, да болезни подлечит.

Как благодетелю откажешь – повез Сил Силыча к бабуле в глухую деревню – много верст нам отмахать пришлось. Я с Силычем измучился – он всю дорогу есть клянчил, хотя перед поездкой сам же предупредил, – буду есть просить – не давай.

Подъехали, а бабуля нас у калитки встречает, улыбается, – давненько ты, Игнат, свою крестную не навещал; вспоминала тебя, мой соколик, а ты на помин легок оказался – это примета счастливая. А что дружок твой хмурый такой? Может есть хочет? Но еда и питье после баньки. Устали поди с дороги, идите, у меня всё готово, а я вашей лошадкой займусь – животное тоже умаялось и ей милой, внимание оказать требуется. Ну идите, идите, да водички на камушки плесните, чтобы парком всё нечистое из тела прогнать; веники запаренные вас в ведерке дожидаются, а банщиками друг для друга сами поработайте – после долгой дороги полезно руками помахать, да мышцы размять. Попаритесь, я вам чайку липового заварю, с медком попьете – силы и восстановятся. Силыч при упоминании чая встрепенулся и я, воспользовавшись ситуацией, потащил его в баню.

У Сылича в бане хандры поубавилось, и он начал охаживать меня веником так, что я только ойкай, да с боку на бок поворачивался – банил меня Силыч с душой, а потом и я не оплошал и, подбавив парку, проработал новоиспеченного друга по полной программе – Силычу вертеться было гораздо труднее – он только сопел и отдувался. Потом мы омылись холодной водицей и ублаженные завернулись в простыни.

Силыч удивился, – и откуда бабка узнала, что мне простыня двойная нужна, а я про себя усмехнулся, – знал бы получше бабулю, не спрашивал.

Через день я уехал, Силыч же остался на неделю бабкино лечение принимать. Я обещал за ним вернуться, только крестная меня предупредила, – хочешь приезжай через неделю, поведать тебя всегда рада, но, если есть дела, можешь смело свой визит на три недели отложить, раньше с твоим другом и его проблемой нам не управиться. Хорошо бы он подольше задержался, но это уж как сам захочет, но три недели минимум, а то и начинать не следует. Я возразил, – может у человека дела неотложные в городе, а ты его на месяц в заточение упечь собираешься.