Текст книги "Выжить и не сойти с ума. После потери ребенка"

Не принадлежащий нам смысл***

В один из дней организованной мной онлайн-конференции «Опоры и выборы» я слушала выступление Елены Веселаго.

Каждый раз на мастер-классах Елены мне приходят инсайты. Сегодня для меня выступление Елены стало продолжением темы реконструкции смыслов. Словно онлайн-модуль обучения у Роберта Неймеера плавно перетек в выступление Елены.

Мои фильтры отобрали самое актуальное здесь и сейчас. Я выхватила фразу про смыслы. Про то, что смысл есть, но он нам не принадлежит.

Смысл ЕСТЬ, но он нам НЕ ПРИНАДЛЕЖИТ.

Не мы авторы смысла, который живем. Идея о чем-то большем не нова. Смысл, видимо, принадлежит ей. А я могу только сказать, что «Бог есть, и это НЕ Я».

И вот этот не принадлежащий нам смысл происходящего зашел в самые глубины моего осознавания.

Поспорить с этой идеей я не могла. Идея начала и конца всего есть в разных философских системах. Если есть начало, то должен быть и конец. Конец как ТЕНЬ всякого начала. И смерть ребенка как ТЕНЬ всякого рождения.

Елена привела пример, что в животном мире далеко не все детеныши выживают. Из цыплят мы вообще делаем яичницу – это уже я от себя добавила. Но дитя человеческое и дитя животного для меня отличаются.

ЧЕМ? Наличием не инстинктивной, а выращенной привязанности.

Роберт Неймеер много говорит, что проживание горя сильно зависит от того, какой тип привязанности сформировался у горюющего в детстве. В идеале, если, будучи ребенком, горюющий родитель получил опыт БЕЗОПАСНОЙ ПРИВЯЗАННОСТИ.

Тогда его процесс горевания имеет больше шансов на благополучное проживание через воссоздание безопасной привязанности с терапевтом. Об этом я напишу отдельно подробнее. В любом случае котят и цыплят мне тоже жаль.

Правда природы в том, что выживают не ВСЕ.

Я подумала, что, будь у меня не пятеро детей, а один ребенок, возможно, меня бы миновало горе. Но, увы, в нашей группе «Новая жизнь после смерти любимых» много родителей, потерявших единственного ребенка. Значит, теория не работает.

Меня поразила еще одна мысль Елены во время ее выступления. Приведу мысль так, как запомнила и поняла: энергетически движению жизни противоречит желание, чтобы кто-то НЕ умер.

Эта идея близка к теме принятия. «Этот мир придуман не нами, этот мир придуман не мной…» Но можно ли отпустить это свое желание?

Даже после смерти ребенка во мне живет сопротивление произошедшему. Я осознаю, что трачу очень много сил на этот протест. Но пока я плыву против этого течения. Хотя уже начинаю уставать.

Признать, что все случилось ПРАВИЛЬНО, для меня пока невозможно.

Когда человек отпускает свой контроль над миром, энергия распределяется гораздо более удачно для него же самого, сказала Елена. Да, все так и есть. Грустно от несовпадения понимания головой и несогласия сердцем.

И последней мыслью высокой плотности для меня сегодня была идея о том, что выход из внезапной гибели близкого состоит в признании оставшегося в живых ЖИВОГО.

Признать, что многое в мире ЖИВО. И дать этому ЖИВОМУ место. Признать его. И вложить ту энергию, которая была размещена в ушедшем близком, в какое-то новое начинание. В новый проект.

Если родить физиологического ребенка с телом уже не получается, можно родить много новых проектов, идей, книг, направлений, событий и связей.

Я пока не знаю, как все это разложится по полочкам внутри меня. Для меня в этих идеях есть ПРАВДА. ПРАВДЫ для меня нет в мирах розовых единорогов, где надо просто начать высоко вибрировать, благодарить и улыбаться – и все изменится.

Рычаг для изменения ситуации горюющего родителя слабоват. Или я так раньше в эти рычаги верила, что, когда мой мир рухнул, все прежние рычаги полетели в тартарары вместе с ним. А то, что ЭНЕРГИЯ сохраняется и с ней надо как-то обходиться, я чувствую.

Я бы хотела инвестировать эту энергию во что-то НОВОЕ и ЖИВОЕ. Я, как женщина, смогла родить за свою жизнь пятерых детей. Двоих не смогла. А немного с моей помощью в этот мир пришли уже тысячи детей.

Они живы.

Значит, моя профессиональная эффективность выше эффективности моей материнской деятельности.

И мне немного грустно от этого осознания.

Призрачная красота**

И я сегодня не про фильм с Уиллом Смитом.

Наша группа «Новая жизнь после смерти любимых» дает много тем для размышлений. Я отследила в себе, что меня неприятно задевают слова поддержки, выраженные высоким слогом. Красивые слова о любви, вере, надежде… Я поняла, что в них не верю.

Не верю в слова о вере. Своеобразный каламбур получился.

Я уже писала о том, что для меня горе некрасиво. И для меня очень ценна правда в проживании горя.

Я задумалась: что для меня не так в том, чтобы говорить высокие фразы скорбящему? Наверное, дело в том, что я бы не хотела, чтобы мое горе возвеличили и поставили на пьедестал.

В моем горе нет ничего величественного и прекрасного. Как нет ничего прекрасного в бурлаках на Волге. С бурлаками меня и других родителей, потерявших детей, роднит то, что мы оказались в ситуации вытягивания непосильного через себя не по своей воле.

Нас туда поместила ЖИЗНЬ. Мы ЭТО не выбирали.

Говорить красивые слова – это словно намереваться оправдать то, что я проживаю. Оправдать ситуацию горя. Придать ей флер красивых завитушек. Все вышесказанное – это мое ощущение. Возможно, для кого-то чувствовать себя великой и проживающей то, что мало кому выпадает, по-настоящему помогает. Мне – нет.

И пишу я здесь с надеждой на то, что многим, таким же, как я, это откликнется и поможет. Поможет почувствовать, что с ними все в порядке. Если о порядке в нашей ситуации может идти речь.

Для меня есть один способ прожить горе – посмотреть на него через ПРАВДУ.

Для меня правда в том, что горе не про высокое, чистое и светлое. Для меня искреннее горе про вину, стыд и ярость. Красота в горе для меня – про налет неискренности.

Я осознала, что в этом «косметическом ремонте» горя лично для меня есть обесценивание произошедшего. Ребенок умер, но у тебя появился шанс просветлиться.

По моим ощущениям, у меня появился гораздо больший шанс заземлиться прямиком в землю на кладбище. Возможно, для кого-то из скорбящих родителей или их окружения настолько больно видеть правду, что надо ее немного приподнять на другой уровень, чтобы сработала своего рода анестезия.

Если это так КРАСИВО – это уже не ТАК БОЛЬНО.

После того как произошла трагедия, у меня не было возможности рассказать свою правду. Я начинаю делать это только сейчас. И мне важно донести все КАК ЕСТЬ. Я не претендую на высокий пост «прошедшей и выжившей», и уж тем более у меня нет никакого желания вписывать этот факт в мою биографию.

Тем не менее мне необходимо проговорить все это, чтобы таким же, как я, было проще меня найти. Тогда я смогу им помочь.

В проживании горя много амбивалентного. Для меня такова, например, позиция «белого пальто» в поддержке горюющего. Эту позицию я могла сформулировать так: «Я лучше знаю как».

Горе настолько индивидуально, что никто не может знать, КАК это для вас.

Но для меня такая поддержка не работает: чтобы знать КАК, надо сначала побыть на моем месте и прожить все то, что прожила я. А про других – я тоже не знаю полностью. Возможно, кому-то помогают красивые слова и фразы, но это не мой случай.

В поддержке горюющих родителей я словно хожу по минному полю. И мне важно не подорваться на предательстве себя в этой поддержке – меня и так предало большинство. Предательство себя – это быть неискренней в своей поддержке. Или промолчать, если мне пишут то, что меня ранит. Возможно, я бы сэкономила много энергии, если бы молчала.

Но я молчала слишком долго.

И сейчас, возможно, кому-то прилетает и за тех журналистов, сделавших себе имя и деньги на клевете в мою сторону, и за тех «друзей», которые пытались причинить мне дополнительный вред после трагедии, и за тех, кто призывал меня в то время молчать. Чтобы скандал закончился.

Так вот он закончился тогда за мой счет. И тогда я пообещала себе, что больше не буду молчать.

Я выполняю данное себе обещание.

Ипотека горя***

Сегодня долго беседовала с моей любимой Ташей Сулима, процессуальным терапевтом и расстановщицей.

После трагедии Таша была со мной на связи каждый день. Мы говорили на тему горя, его проживания. Об энергозатратности горя. И возникла такая метафора.

Горе похоже на ипотеку.

Затраты на горе списываются автоматически. Никто не спрашивает, хочешь ты их оплачивать или нет. Если оплата ипотеки горя не происходит – жизнь замораживается.

Что в этой метафоре представляется оплатой? Энергозатраты на проживание горя, боль, отчаяние, тоска, депрессия и другие чувства, которые, возникая, могут человека очень сильно утомлять.

Если человек не пропускает через себя эти чувства, то он не пропускает через себя и жизнь.

Вместе с болью человек не может почувствовать и радость. Отказ происходит от всей палитры чувств. К сожалению, нельзя выбрать: тут чувствую, а вот тут не надо. Отключается эмоциональная сфера полностью. Если оплата болью, отчаянием, злостью не происходит, можно так и не добраться до радости, вдохновения, принятия.

Ипотека обычно очень дорога. Часто люди, которые ее выплачивают, оставляют себе на жизнь только самое необходимое. Так и горе оставляет минимум энергии для выживания в процессе проживания утраты. Об этом я уже писала в главе «Энергозатраты горя».

Возникает вопрос: что за недвижимость мы оплачиваем такой ипотекой? Дом, квартиру или что-то еще? Кого мы хотим поселить там? Сколько лет еще надо производить выплаты? И если в ипотечном контракте все это прописано, то в контракте горя я лично ничего не могу прочитать.

Я не знаю, сколько еще это продлится. Будет ли изменяться процентная ставка. И что будет, когда моя ипотека горя будет выплачена. Смогу ли я въехать в дом моей новой жизни? Или скорее прямиком окажусь на встрече в тонком мире с моими детьми?

Возможно, моими силами и энергией я строю будущий дом для нас ТАМ.

Проценты ипотеки горя могут немного уменьшаться с течением времени. Все как в ипотеке банковской. Может возникать радость от того, что выплаты вот-вот закончатся и я смогу стать собственником нового жилья. Я только не знаю, ГДЕ он будет, этот дом.

Но я вижу, что по моему ипотечному договору, который я никогда не видела, возможны БОНУСЫ. И когда я искренне кому-то помогаю, мне словно списывают часть суммы. Мне становится немного легче.

В этом и состоит идея движения взаимопомощи родителей, потерявших детей «Renacer» («Перерождение»): помогая другим, мы получаем шанс обрести достоинство в проживании горя. Помогая другим, мы помогаем и себе тоже.

И я пока не знаю, что мы таким образом оплачиваем. Возможно, своей энергией мы прокладываем путь нашим детям в новом мире.

Если это так, я готова платить эту ипотеку столько, сколько будет необходимо.

Часть 4. Ресурсы

Что помогает восстановиться после смерти ребенка?**

Сегодня в испанской группе у нас была встреча с мамами-ветеранами. Так называют мам, у которых после смерти ребенка прошло уже много лет. У кого-то десять, у кого-то пятнадцать.

И они уже прожили бо́льшую часть своего горя. Они снова живы. Они здесь и сейчас. Они вернулись в мир живых. А я пока нет.

Ведущая группы предложила задавать вопросы. И я, конечно, задала. Я спросила: «Что помогло вам вернуться к жизни? Что стало поворотным моментом в проживании горя? Что развернуло вас к жизни?»

Мам-ветеранов было пятеро. И одна за одной упомянули один важный фактор – ВРЕМЯ.

Проходит ВРЕМЯ – и ты возвращаешься к жизни. Но на этом пути есть точка измождения.

Второй год горя нередко проходит тяжелее, чем первый. Потому что запас ресурсов заканчивается. Потому что сил больше нет. Потому что надежда на улучшение тает с каждым днем. А мне и вовсе становилось все хуже и хуже физически. Оказывается, надо просто продержаться. И потом станет легче. Надо постараться не умереть сейчас, чтобы в будущем, когда-нибудь, снова почувствовать вкус жизни и начать улыбаться.

Когда аналогичный опрос мы проводили в группе, то много мам ответили, что начать возвращение к жизни им помогло рождение ребенка.

Да, на весах жизни и смерти рождение новой жизни привносит ресурс. Ресурс в пользу жизни. Ребенок приходит в мир со своим ресурсом. И щедро делится им с родителями. Но рождение ребенка может стать и ретравматизацией. Потому что это ДРУГОЙ ребенок. А часто рождение нового ребенка является попыткой вернуть того, ушедшего.

И возникает тема так называемого «замещающего» ребенка.

Замещающими называют детей, рожденных в течение двух лет после смерти предыдущего ребенка. Такие дети часто словно живут за двоих, не своей жизнью. Ко мне на расстановки приходят такие выросшие дети, пытающиеся найти свой путь и разделиться не со своим. На эту тему есть целая книга, которая так и называется – «Замещающий ребенок».

На втором месте по откликам были домашние животные. Многим завести кошку или собаку очень помогло. Я тоже пошла этим путем.

Моя дочь мечтала о маленьком йоркширском терьере в последние годы своей жизни. Именно о йорке-девочке. Чтобы завязывать бантики. После ее смерти я решила, что нам нужен йорк-девочка в память о дочери.

Больше года я пыталась найти щенка в Барселоне. Срывалась одна договоренность за другой. Собака словно не шла ко мне. На Новый год мы поехали к моему брату в Крым. Я рассказала, что Каролина мечтала о йорке-девочке. И я бы хотела исполнить ее мечту.

Через месяц у меня был день рождения. И мне привезли маленького йорка. Это был подарок моего брата. И это был комочек чистой радости.

С тех пор я работаю мамой маленькой йорко-девочки. Я понимаю, что у меня есть на нее проекция моей дочери. Что именно ЕЕ место маленькая Ава Тара – так зовут собаку – заняла в нашей семье.

Помогло ли мне появление собаки развернуться к жизни? Очевидно, нет. Стало немного легче – да. Не заменило дочь – конечно, нет. Но радости немного прибавило.

Я пришла к выводу, что все же время помогает. Надо ждать. Ждать, пока станет легче. Немного фаталистичная картина получается. Но мамы-ветераны сказали мне еще одну важную мысль.

Помогает помогать другим.

Что я и делаю. И мне становится легче, когда легче хоть кому-то из участников группы «Новая жизнь после смерти любимых», практических конференций «Перерождение», помогающих при проживании горя, или движения взаимопомощи родителей, потерявших детей, «Renacer».

Так что я пишу это для того, чтобы стало легче кому-то из горюющих родителей. И как ни странно, тогда станет легче и мне.

Мы все связаны.

Пусть наша связанность поможет всем нам вернуться к жизни.

И всем станет ЛЕГЧЕ.

Ресурсный разрыв после смерти ребенка**

Когда ресурса нет, мне хочется умереть.

Ресурса нет часто. Какая-то часть хочет остаться. У нее много аргументов: дети, родители, незавершенные дела. Но у другой части тоже много аргументов: дети в тонком мире, родители там же, желание всех их обнять.

Какая чаша перевесит?

У родителей, потерявших детей, может возникнуть ресурсный разрыв. Разрыв между возможностью найти ресурс, чтобы жить дальше с болью на грани выживания, и невозможностью выдержать боль от любой интервенции.

Даже если это интервенция с желанием помочь. Просто нет сил на изменения. Точка апатии. Жить хочется, но нечем. Тут я вспоминаю такое понятие из системной психологии, как «цена жизни».

Цена жизни – это цена всех издержек (моральных, психологических, физических, материальных), которые заплатили близкие или сам человек за возможность получить жизнь (родиться) или продолжать жить дальше после больших потерь.

Вернуться к жизни после большой потери часто очень сложно. Разрешить себе жить дальше – это квест. И дать себе такое разрешение не всегда получается.

Потому что ЦЕНА невообразимо ВЕЛИКА. Заплатив такую цену, можно почувствовать себя полным банкротом. Так я себя и ощущаю.

Согласиться с этой ЦЕНОЙ означает принять все произошедшее. Но оно пока не принимается. Не проходит по диаметру в канал моего принятия.

Какая-то часть меня ищет помощи у психологов, психотерапевтов, расстановщиков, шаманов. А какая-то другая часть говорит: «Оставь все это, у тебя нет сил».

Я уже заплатила, но что-то внутри меня не соглашается с непомерностью цены. И ресурса на изменение нет. Точка нуля по Фаренгейту. Все замерло, и сил нет. Так замерзают люди на морозе. Говорят, что перед смертью им становится хорошо. Мне хорошо не стало.

С ребенком умирает часть родителя. Словно умирают те молекулы ДНК ребенка, которые до сих пор находятся в крови матери.

Когда я увидела спустя месяц тело моей дочери в Институте криминальной медицины Каталонии, я увидела мертвую себя.

Мы спустились в подвал на лифте вместе с моим психологом из сервиса по работе с жертвами и полицейской из охраны института. У меня забрали все вещи: телефон, сумку, все. И завели в маленькую комнату метр на два.

Передо мной было стекло. Психолог стояла рядом. Стекло было закрыто шторой. Потом штору отодвинули.

За стеклом на каталке лежала я. С ввалившимися внутрь глазницами. С грибком на коже – прошел месяц на летней испанской жаре. Но это была абсолютно Я. И эта Я была мертва.

Я рассматривала тело дочери, и меня почему-то волновало только, а что у нее с глазами? И почему одна щека более синяя, чем другая?

Психолог рядом заплакала. Я плакать не могла. Я уже была мертвой на каталке за стеклом.

Мертвые не плачут.

Когда мы вышли, я позвонила своей троюродной сестре, патологоанатому, и спросила: «Почему так вваливаются глазницы?» Сестра сказала, что это нормально для тела, если смерть произошла месяц назад. Я успокоилась.

Я уже умерла.

Возвращение из мира мертвых затянулось. Мать всегда на связи wi-fi со своим ребенком, даже если ребенок в другом мире. Так мать становится Бабой-ягой: одной ногой в этом мире, второй – в мире мертвых. Чтобы быть рядом со своим ребенком и заботиться о нем.

И в этом месте важно разделить «Я» матери (или отца) с «Я» покойного ребенка. Точнее вытащить «Я» умершего ребенка из родителей.

Потому что я до сих пор ДЫШУ. Мое тело живо, даже если часть души решила, что она умерла вместе с дочерью. И когда происходит разделение «Я» родителя и «Я» ребенка, то рождается шанс увидеть разницу.

Разницу в том, что даже если мой ребенок мертв, то я жива. В том, что со смертью ребенка моя жизнь не заканчивается. Что, несмотря на всю драму произошедшего, я каким-то чудом справляюсь.

Справляюсь с тем, что живу и дышу. С тем, что строю планы и ищу новые смыслы. Что даже могу помогать другим и писать эти тексты.

Бо́льшая часть меня стремится к умершей дочери, но я каким-то чудом остаюсь здесь. У меня пока это получается. Пусть получится и у вас.

Мы все уже заплатили непомерную цену.

Платить дважды глупо.

Стиль горюющей черепашки**

Черепашки все делают меееееедленно. Они не умеют торопиться.

Я осознала в какой-то момент, что возможность НЕ торопиться является огромным ресурсом при проживании горя. Любая спешка выбивала меня из колеи.

Проживая горе, человек живет, прислушиваясь к себе. Чтобы не пропустить никакой инвазии внешнего мира. Чтобы быть с собой максимально бережным. Чтобы просто выжить.

Чтобы прислушаться к себе, необходимо замедлиться.

Когда у меня есть возможность спокойно позавтракать, мне хорошо. Я поняла, что это очень большой ресурс для меня. Просто иметь возможность спокойно выпить кофе. Такая скорость требует оставлять время на переключение.

Я же всегда жила по принципу: закончил дело, тут же начинай следующее. И давно понятно, что такой подход к жизни идет из программы «Любовь надо заслужить» и «Меня любят только за то, что я делаю».

Горе не оставило мне вариантов. Горе сделало меня медленной.

И когда я забываюсь и пробую войти в прежний ритм, горе мгновенно тормозит меня, шарахая по голове недопрожитым. Пока же я медленно ползу по жизни, горе одобрительно наблюдает.

Почему при проживании горя так замедляется темп жизни? Потому что горе потребляет огромное количество энергии. Часть энергии уходит автоматом на его проживание, оставляя только на самое необходимое. На выживание.

Похожий процесс происходит при беременности. Ребенок забирает энергию матери безакцептно. Не спрашивая разрешения.

Похоже, мы беременны горем. И горе не спрашивает, хотим мы его подпитывать или нет. Оно просто забирает наши силы.

Когда же я замедляюсь, я начинаю, не часто, но иногда, получать удовольствие от тишины, от одиночества, от паузы.

Я уже знаю свои лимиты. Что я могу спокойно пережить не более одной очной встречи в неделю. Остальное время мне даже не хочется выходить из дома.

Потому что любое столкновение с миром болезненно.

А когда мне не надо торопиться, я могу даже мило поболтать с продавцом в магазине, прикоснувшись на минутку к миру «нормальных» людей. Которые не знают, как это, когда каждое движение причиняет боль. Которых волнует курс доллара или невозможность свободно путешествовать. Которые пока не прожили ничего с названием «НАВСЕГДА» и «НЕПЕРЕНОСИМО».

Чтобы жить медленно, надо позволить себе эту роскошь.

Для этого надо проработать свои страхи, что я могу отстать в профессии, что денег не будет, что не будет больше ничего. Когда «не будет больше ничего» накладывается на абсолютное нежелание жить, это большой риск.

Я выбираю быть горюющей черепашкой. И медленно идти в будущее.

Если есть будущее, значит, будем жить.