Текст книги "Яблоко Купидона (сборник)"

Глава 4

Шли годы. Данила души не чаял в дочери и всячески ее баловал. Когда девушке исполнилось пятнадцать лет, она стала одной из самых завидных невест на Стромынке. Молодые воздыхатели, из мещан и даже из купеческих семей, все чаще появлялись в кондитерской, но не из любви к французским булочкам и пирожным, а лишь с одной целью – увидеть Арину.

Что и говорить, Арина удалась на славу: высокая, стройная, с высокой полной грудью, про таких говорят – кровь с молоком, или – ядреная девица.

По моде последних лет она носила платья из легких полупрозрачных тканей, перехваченные лентой под грудью, отчего становилась еще соблазнительнее и желаннее. Волосы Арина заплетала в косу, обвивая ее вокруг головы. Дивный овал лица, русые волосы с золотистым оттенком, крупные серо-голубые глаза, казалось, девушка сошла с картин русских художников-реалистов, скажем, Боровиковского или Кустодиева.

При всей своей миловидной внешности, Арина была девушкой самостоятельной, и рано начала заниматься семейным делом – помогать в кондитерской. Как только она появилась за прилавком – резко увеличилось число посетителей, особенно молодых людей.

Кондитерская процветала, Данила был доволен жизнью – все у него складывалось весьма удачно. В последнее время в кондитерскую зачастили свахи, но Выжига не торопился выдавать дочь замуж, мотивируя тем, что слишком молода, «да надо б погодить годок-другой».

Арина же не проявляла к замужеству ни малейшего интереса, но до определенного момента – пока не увлеклась переводными французскими романами, продававшимися здесь же на Стромынке, в издательстве Голованова. Она зачитывалась приключениями благородных рыцарей и труверов[10]10
  Трувер – бродячий поэт в средневековой Франции.


[Закрыть], искренне сочувствуя прекрасным дамам, закованным злостными мужьями в пояса невинности. Девушка сделала для себя глубокомысленный вывод: если выходить замуж, то только по любви, иначе жизнь потеряет всякий смысл. Но как определить, что пришла настоящая любовь, а не просто увлечение? Этого Арина точно не знала и, прочитывая все новые романы, склонялась к мнению, что любовь – всепоглощающее чувство, влюбленный человек думает только о предмете своего воздыхания и не мыслит без него жизни. Именно таким определением любви Арина собиралась руководствоваться при выборе собственного мужа.

* * *

Здоровье Данилы ухудшалось – болело сердце, он постоянно принимал лекарства. Арина волновалась за отца, он же в один из зимних январских вечеров, когда ему стало совсем плохо, лежа в постели, подозвал дочь:

– Ариша… Я должен тебе кое-что сказать… – говорить ему было трудно, Данила задыхался.

Девушка присела на краешек кровати, отец взял ее за руку.

– Немного мне осталось…

Арина залилась слезами.

– Не плачь… Лучше послушай. У меня в банке Литвинова лежат двадцать тысяч рублей. Завещание я оформил, там же у нотариуса… Прошу тебя, не спеши с замужеством… поверь, как только я умру, охотники до денег налетят на тебя со всех сторон…

– Я обещаю, что не буду спешить, – поклялась заплаканная Арина.

– Ты – девушка самостоятельная, с кондитерской управишься. За прислугой следи, спуску не давай… Им только дай почувствовать слабину… Да и если, что – пистолет знаешь где, в тайнике. Всегда держи его под рукой – ворья полно…

– Я все сделаю, как вы велите, папенька…

– Главное… ты – не моя дочь… – с трудом вымолвил Данила.

Арина посмотрела на отца широко раскрытыми глазами:

– Как это? Что вы такое говорите? Как – не ваша дочь?

– Много лет назад я нашел тебя на дороге, идущей в Сухиничи. Все были убиты, лишь ты осталась жива. Ты была совсем малышка, вот и не помнишь ничего, да и знала только свое имя. Как тебя зовут: «Алиша» … Я даже поначалу и не понял, что тебя Ариной звали.

На утро Данила умер, отказавшись исповедаться, как ни настаивала дочь: слишком много было на его душе тяжких грехов, да еще один добавился бы перед смертью – ложь.

* * *

Стоило скончаться Даниле Выжиге, как Арину сразу же осадили свахи и толпа охотников за приданым. Особенно досаждала Дарья Дмитриевна, что ни есть наглая баба, и занятие-то свахи ей подходило полностью: ее гони из двери, она – в окно влезет. Дородная, красномордая, она подавляла собеседника своим напором.

Прослышав про то, что Данилу Выжигу Бог прибрал, она достала из сундука новую шаль, повесила красные стеклянные бусы на шею, накинула меховую душегрейку, поймала экипаж близ дома, и направилась прямиком в купеческий дом Мордасова Николая Порфирьевича, торговца скобяным товаром. Дом Мордасова располагался на Рубцовско-дворцовской улице, что в десяти минутах езды от Стромынки. Сын его Афанасий был парнем смышленым и хозяйственным, помогал отцу в торговле и постоянно пребывал в скобяной лавке на Стромынке, там-то он и увидел Арину, когда она с отцом зашла купить дверные ручки для дома. Ей тогда едва исполнилось пятнадцать, но девушка обрела уже привлекательные женские формы, и Афанасий был сражен юной прелестницей наповал.

Придя вечером домой, он заявил отцу, что намерен жениться, тот, в свою очередь, поинтересовался: на ком же? И узнав, что сия особа – Арина Выжига, рассусоливать не стал (про деньги Выжиги знали многие), тотчас же вызвал Дарью Дмитриевну. Та, выслушав про сердечные муки сына Афанасия, направилась к Даниле, и получила отказ, правда, в вежливой форме – молода, мол, еще.

Теперь настал ее час, главное – вовремя подсуетиться, понимала Дарья Дмитриевна, подъезжая к дому купца Мордасова. Она, пыхтя, вывалилась из экипажа, и направилась к двери с колокольчиком, выполнявшим роль звонка. Сваха подергала за веревочку – дверь приоткрылась, горничная, увидев Дарью, решила – не пускать, нечего баламутить приличных людей. Та же взяла напором и наглостью как обычно, оттеснив своими пышными форами горничную, которая и пикнуть не успела, а Дарья Дмитриевна уже поднималась по лестнице в горницу.

Купец Мордасов и его жена попивали чай, ни о чем не подозревая. Вдруг, как черт из табакерки, появилась сваха:

– Бог в помощь, хозяева! – она перекрестилась. – Доброго здоровьечка и приятного аппетита!

Мордасов чуть чаем не поперхнулся:

– Дарья, ты зачем пожаловала? Сказано тебе не являться на мой порог?

– Сказано, душа моя, да только ты не кипятись, словно вода в самоваре. Лучше послушай, чего скажу-то: Данила-то помер, преставился. Арина его схоронила три дня назад. Сейчас самое время для твоего Афанасия настало. Уж поверь мне, женщине, умудренной жизненным опытом. Девка-то растеряна, дела вести надо самой – мужская рука и ласка нужны!

– Так, так! – оживился Мордасов и переменил тон: – И чего ж ты, Дарья Дмитриевна стоишь? В ногах правды-то нет! Присаживайся за стол, чайку отведай. Фекла! – кликнул он горничную. – Подай дорогой гостье прибор!

Фекла посмотрела на хозяина с явным недоумением:

– Чудно, хозяин, то гнать велите, то тепереча прибор подать!

– Не рассуждать! – прикрикнул купец. – Делай, что велено!

Дарья Дмитриевна пила горячий чай с бубликами, утираясь платком, пот струился с ее мясистого носа.

– Так вот, душа моя! – продолжала она. – Сговорить я ее смогу. И сколь ты мне дашь тогда, почтеннейший, коли я тебе сноху добуду при деньгах, да еще и красавицу?

– Сколько хочешь? Назови цену!

– А не пожалеешь? – сваха расплылась в улыбке.

– Слово купца Мордасова! – рявкнул хозяин и ударил кулаком об стол.

– Ох, душа моя, вот это я люблю. Это по-нашему! Хочу я двести рублей ассигнациями.

Мордасов аж побагровел, но слово дано купеческое, назад его не возьмешь.

– Хорошо, сделка! Будет тебе двести рублей!

* * *

В один прекрасный день явилась Дарья Дмитриевна в кондитерскую и окликнула Глафиру, которая прислуживала в зале:

– Голуба моя, и где ж барыня твоя? Поди, занемогла от работы, сколь всего одной-то делать приходится?

Глафира с подозрением посмотрела на сваху:

– И с чего бы моей барыне занемочь? – глупости говорите! Все у нее в порядке: счетами она занимается, теперь самой приходится.

– Вот и я говорю: помощник надобен, хозяйке-то. Не бабье-то дело счетоводством заниматься, бабе надобно ребятишек рожать, да мужу угождать!

Глафира не выдержала и взъярипенилась:

– Вам надо, вы и угождайте!

– Ой, душа моя, и угождала: почитай двадцать годков как! И детишек нажила! Так, где же барыня-то? Позови уж, сделай милость, покуда в зале посетителей мало.

Глафира недовольно зыркнула на сваху и поднялась по лестнице на второй этаж. Арина, теперь уже «хозяйка» или «барыня», разбирала счета в амбарной книге покойного отца.

– Барыня, там пришла сваха, кажется Дарья Дмитриевна. Прикажите гнать или примите?

Арина оторвалась от длинного столбца цифири:

– Это красномордая такая? Наглая как армейская вошь?

Глафира прыснула:

– Право, барыня, ну вы и скажите! Она самая и есть.

– Опять пришла Мордасова сватать, или еще кого-нибудь. Теперь точно не оставят в покое, прав был батюшка – всем деньги мои нужны.

– Правду говорите, барыня, да только Мордасов-то богатый купец, – возразила практичная Глафира.

– Ох, умна больно… Ладно, зови ее сюда, – согласилась Арина.

* * *

На лестнице зашуршали многочисленные юбки свахи, она, тяжело сопя, вымолвила:

– Бог в помощь, Арина Даниловна!

– И вам того же, – ответствовала юная хозяйка, указывая жестом на стул.

– Благодарствуйте, – сваха тут же плюхнулась на него.

– Чем обязана? – поинтересовалась Арина.

– Ох, душа моя, вы скорая какая – сразу к делу: ни чаю предложить гостье, ни шоколаду горячего! Чай кондитерская, смотрю, не бедствует!

– Да, с Божьей помощью, все благополучно в делах. Еще бы батюшка был жив, – Арина перекрестилась.

– Да, душа моя, земля ему пухом! Хороший был хозяин, справный, да и наследство оставил тебе не малое!

Сваха осеклась, понимая, что совершила непоправимую оплошность.

Арина напряглась.

– Я в том смысле, Арина Даниловна, что за кондитерской пригляд опытный нужен, – попыталась ретироваться сваха.

– Я прекрасно разбираюсь в делах, – отрезала юная хозяйка и встала, показывая всем своим видом, что разговор окончен.

– Право, голуба моя… – защебетала Дарья Дмитриевна. – Не суди по словам, суди по делу. Чего не взболтнешь?!

– А есть и другая поговорка: слово – не воробей, вылетит – не поймаешь! Уходите, и чтобы я вас больше не видела!

– Арина Даниловна! – сваха округлила глаза от такой дерзости юной особы. – Я к вам со всей душой, можно сказать, с благими намерениями.

– Знаю я все ваши намерения. Небось и по деньгам с Мордасовым уже сговорились, коли сосватаете меня? – Арина попала прямо в «яблочко». Сваха впервые в жизни растерялась. – Не бывать тому! Я – не вещь! Прочь отсюда! Сватай в других домах! А мой дом стороной обходи! И другим свахам передай – я их с лестницы спущу!!!

Дарья Дмитриевна подхватила юбки и бегом припустилась с лестницы.

* * *

О своем позоре она не стала распространяться товаркам по цеху сватовства – засмеют. Да и клиентов потерять можно, доверия не будет: мыслимо ли какая-то сопливая девчонка выставила ее прочь?

Как только местные свахи прознали, что Данила Выжига скончался, да и Мордасов получил отказ, обложили кондитерскую со всех сторон. Арина не знала, что и делать: сначала отсиживалась на втором этаже, затем ей надоело скрываться, и она пошла в атаку. Арина поступила просто: свах приняла всех по очереди, а затем выгнала и запретила появляться на пороге ее дома, «охотников» же за «клубничкой» оповестили – Арина Выжига обручена и уже обещана другому.

«Казановы» негодовали: как так?! Кто же их опередил? Вся Стромынка терялась в догадках, отчего поток посетителей в кондитерскую не иссяк, а лишь увеличился. Все претенденты, с аппетитом поедающие круассаны в кондитерской, смотрели друг на друга с подозрением и вопросом: а вдруг перед ним и есть тот самый счастливчик, так ловко обойдя всех, получивший благословение самого покойного Выжиги?

Время шло, но Арина замуж не выходила, и счастливчик оставался до сих пор неизвестным. Постепенно страсти, охватившие Стромынку, поутихли.

Глава 5

Иннокентий Еленский тяжело переживал потерю жены и дочери. Почти пять лет он жил один, полностью отдаваясь службе в пансионе. Единственным развлечением, которое он позволял себе были прогулки в ближайшем парке, где он все чаще стал встречать женщину, по виду вдову, с мальчиком лет семи. Еленский подолгу просиживал на скамейке, с удовольствием и печалью наблюдая, как мальчуган кормил голубей, а затем неожиданно спугивал их, и они, пролетев немного, вновь усаживались на землю – летать птицам было тяжело, слишком уж раскормили их сердобольные отдыхающие.

Однажды Еленский направился в парк, прихватив собой специально нарезанный маленькими кусочками хлеб, завернутый в платок. Дойдя до парка, и повернув по дорожке на свое излюбленное место, Иннокентий Петрович увидел вдову и ее сорванца, в груди екнуло – он понял, что ждал встречи и скучал по незнакомке. Женщина была немолода, немногим больше тридцати, высокая, черноволосая, смуглая – все выдавало в ней южанку. Она улыбнулась, завидев Еленского, также привыкнув к его присутствию во время своих прогулок с сыном.

Еленский поклонился и приподнял шляпу, женщина ответила, приветствуя его кивком головы. Затем Иннокентий Петрович достал из кармана узелок с хлебом и начал кормить голубей. Мальчуган, видя такое дело, тотчас же подошел к незнакомцу и попросил несколько кусочков. Еленский с удовольствием отдал сорванцу все хлебные запасы, и узнав от общительного отпрыска его имя, Василий, подсел на скамейку к вдове.

* * *

Василий Еленский, штатный рисовальщик «Судебных ведомостей» работал по обыкновению в Сокольническом суде, он ловко зарисовывал сцены, происходящее в зале заседаний. Разбиралось дело некой Елизаветы Раковой, убившей мужа из ревности. Василий рисовал черной пастелью, он предпочитал ее любым другим цветам, и сделал, без малого, уже пятнадцать набросков. Наконец заседание закончилось. Василий собрал листы в папку, убрал пастель в специальный кожаный пенал, и направился к выходу.

Дело было достаточно громким, поэтому собралось множество журналистов из «Московского листка», «Полицейских хроник» и даже еженедельника «Тайны Москвы». Василий почти три года занимался своим ремеслом и журналисты, посещавшие судебные заседания давно ему примелькались. Знакомый Василия, Петр Пахомов из «Московского листка» предложил пройтись по Стромынке и заглянуть в местную кондитерскую Арины Выжиги. Василий был голоден и охотно согласился. Всю дорогу они обсуждали профессиональные дела и девиц, так как Пахомов был любителем прекрасного пола и часто менял своих возлюбленных.

Они приблизились к кондитерской, в витрине которой красовались аппетитные эклеры, «корзиночки» и булочки из папье-маше. Проголодавшиеся друзья вошли в заведение и разместились за столиком. К ним подошла миловидная девушка в белом накрахмаленном переднике:

– Что желаете, господа?

– Барышня-я-я… – нарочито протянул Пахомов, с удовольствием разглядывая румяную официантку, – нам два английских чая и две порции круассанов с бурбонской ванилью.

– Сию минуту, господа, – девушка записала заказ в блокнот и направилась к стойке со сладостями.

– Хороша! Она давно здесь работает… Смотрите: идет прямо, как плывет, и бедрами покачивает… – любовался Пахомов официанткой.

Василий усмехнулся:

– Петр, вы – прямо ценитель женской красоты, – заметил он.

– О, да. Люблю я баб-с. Грешен, сознаюсь. Согласитесь, любезный друг, без них жизнь была бы скучной и пресной. Вот скажем, сегодняшняя Екатерина Ракова – красотка, да и только! А как она уделала своего сожителя топором – живого места не осталось. А все из-за чего – из-за нее, любви-с. Так-то, дорогой мой! Уж лучше без нее, в смысле без любви…

Василий перестал слушать болтовню коллеги и надкусил круассан: он был наисвежайшим, начинка же прямо таяла во рту.

Василий и Петр наслаждались свежевыпеченными круассанами и английским чаем. Зашли посетители, молодая мать и девочка лет пяти, официантка направилась к ним. Петр снова не удержался:

– Так и задрал бы ей юбки…

Василий осуждающе посмотрел на приятеля, тот же ничуть не смутился, набивая рот круассанами. Неожиданно за прилавком, уставленным вазами с выпечкой и пирожными, появилась Арина.

Петр подтолкнул Василия, дабы тот обратил внимание на девушку:

– Обрати внимание… – зашипел он театральным шепотом.

– На кого?

– Да вот, за прилавком появилась сама хозяйка. Местная знаменитость, между прочим.

Василий увидел хозяйку, его поразила внешность молодой особы – она заслуживала кисти лучшего портретиста.

Девушка скользнула взглядом по залу, казалось, она равнодушно посмотрела на присутствующих, но это была лишь видимость, на самом деле она обратила внимание на двух молодых людей, сидевших за центральным столиком: один из них покраснел. Арина отметила про себя, что он, пожалуй, хорош собой – благородные утонченные черты лица, смуглая кожа и черные, как смоль, волосы, непослушные кудряшки ниспадали на лоб, отчего молодой человек казался еще более привлекательным.

«Интересно кто он? Такой симпатичный, и приятельствует с эдаким болтуном, который вечно цепляется к моей официантке…» – подумала Арина и занялась привычным делом.

– Почему знаменитость? – допытывался Василий.

– Так за ней тут все мужское население Стромынки волочится, – пояснил Петр.

– А она?

– А что она? Дает всем от ворот поворот, так-то вот. У нее, между прочим, говорят, приличное приданое, ходят слухи – тысяч десять, а может и больше. Да, жениться б на такой. Днем она – в кондитерской, я – в редакции, а вечером – жаркие объятия в постели. – Размечтался Петр, и непроизвольно потянулся к круассанам Василия. Тот же заметив это, не придал сему обстоятельству ни малейшего значения, а достал бумагу, пастель и попытался зарисовать Арину. Она обслуживала покупателей, ловко укладывая сладости в специальные коробочки и, перевязывая их лентой.

Фантазия Петра распалялась все более и, решив покрасоваться перед товарищем, он отправился к прилавку, дабы завязать разговор с очаровательной хозяйкой. Вернувшись, он принес еще порцию круассанов и похвастался:

– Назначил ей свидание на сегодняшний вечер.

Василий не слушал своего приятеля – пустобрех, чего с него взять! Наконец, насытившись, Петр заторопился:

– Извини, Василий, побегу. У меня еще встреча назначена с очаровательной красоткой.

– До скорого, увидимся в суде, – попрощался Василий и остался, продолжая рисовать Арину. Получился небольшой набросок.

* * *

С того самого дня, Василий, если предоставлялась такая возможность, постоянно заходил в кондитерскую и неизменно рисовал хозяйку. Арина заметила молодого человека, и прониклась к нему симпатией – ведь он рисовал ее и только, ничего не требуя взамен. Она мысленно окрестила его «цыганом». Что и говорить, было в его внешности что-то цыганское, а в характере, на первый взгляд – нет. Василий был спокойным и уравновешенным.

Арина, спускаясь в кондитерскую из своих скромных покоев, находящихся на втором этаже, всегда искала глазами «цыгана», и если он сидел за столиком, ее охватывало некоторое легкое возбуждение и радость, о происхождении которых она не догадывалась.

Однажды, сидя в кондитерской, Василий так увлекся, рисуя ее портрет, что не заметил вошедшего Петра. Тот же развязано плюхнулся за столик, не дожидаясь приглашения.

– Добрый день, Василий! – он протянул руку приятелю, которую тот не преминул пожать. – Как успехи? О, что это вы рисуете? – к своему удивлению Петр увидел изображенную на бумаге Арину. – Поразительное сходство, друг мой! Но вы, пожалуй, слишком сентиментальны. Если вы так собираетесь завоевать сердце столь непреступной особы, как Арина, то потратите на это весь остаток своей жизни.

Подошла официантка.

– Барышня, как всегда: английский чай и порцию круассанов с бурбонской ванилью.

Девушка приняла заказ.

Пахомов посмеялся над Василием:

– Все рисуете, друг мой, – смотрите как надо!

Он решительно направился к хозяйке, как и в прошлый раз, и ловко перехватив ее руку, когда та накладывала эклеры в коробочку, запечатлел на ней страстный поцелуй. Василий смутился, ему стало не по себе, он тут же собрал свои рисунки и ушел.

Арина же восприняла эту вольность спокойно, ведь поцелуй руки – еще не является посягательством на честь. Но почему так поспешно удалился Василий, предмет ее тайных мыслей?

* * *

Дома Василию надо было привести в порядок судебные наброски, но рука непроизвольно потянулась к портрету девушки: в душе зародилась буря чувств. Он смотрел на ее милое лицо и непроизвольно водил пастелью по пухлым, чувственным губам, вспоминая свои былые увлечения, но то было совсем другое. В эту ночь Василий почти не спал, стоило ему лишь закрыть глаза, как перед ним представал образ Арины: ее взгляд выражал призыв, а губы манили, страстно желая поцелуя.

* * *

Арина вела замкнутый образ жизни. Оставшись сиротой два года назад, когда ей исполнилось всего шестнадцать, ей пришлось самой вести дела, что удавалось весьма успешно. Все свое время она проводила в кондитерской, работая до позднего вечера, затем поднималась на второй этаж, где располагались ее апартаменты: гостиная, две спальни и комната для прислуги.

Горничная Дуня благополучно понесла ребенка, и перед Ариной встала новая забота – подыскать ей достойную замену. Дуня была тремя годами старше своей хозяйки и служила в доме уже почти пять лет, Арина привыкла к горничной и не хотела расставаться с ней. Живот Дуни округлялся и, наконец, достиг таких размеров, что горничной стало трудно выполнять надлежащие обязанности, и она осмелилась поторопить хозяйку:

– Арина Даниловна, тяжело уж мне приходить к вам в дом, да на второй этаж еле взбираюсь. Рассчитайте меня, да ищите замену.

– Хорошо, Дуняша, поищу. Только привыкла я к тебе за столько лет, жаль расставаться…

– Ничего, барыня, я с дитем навещать вас стану, увидимся еще.

Арина накинула теплую шаль и собралась на улицу:

– Дойду до издательства Голованова, может, чего интересного подберу почитать.

– Ох, барыня, забиваете вы себе голову ученостью… – проворчала Дуня.

– Напрасно ты, Дуня, говоришь так. Вот покойный батюшка, мне учителя нанимал, чтобы тот обучал меня и грамоте, и счету. Как бы я справлялась теперь со всеми делами? Да опять же и с поставщиками товара рассчитываться надобно. Тоже скажешь: замуж выходить?

– Ох, Арина Даниловна, ничего не скажу. Вы сами знаете чего вам делать.

– То-то, – согласилась хозяйка.

– Но к Голованову я вас одну не пущу. Вроде и недалеко, да только я знаю: вы пойдете пешком, экипаж не велите закладывать. Негоже вам, незамужней девушке, ходить по улицам одной. Ничего, уж как-нибудь дотащусь с вами.

Арина в сопровождении горничной вышла из дома и направилась к Голованову. Стоял погожий апрельский день, приближалась Пасха, а затем Красная горка. Солнце светило ярко, отражаясь от стекол мещанских домов.

Мимо Арины проходили молодые люди, почти все они, раскланивались с ней, что и говорить, слухи о ее таинственном женихе будоражили интерес стромынских обитателей. Однако время шло, а он все не появлялся.

До издательства Голованова оставалось сосем немного, как вдруг из проезжающей мимо пролетки выглянула мордастая женщина, сиречь Дарья Дмитриевна. Она молча взглянула на Арину, затем на Дуняшу, особенно на ее живот и укатила дальше.

Арина заметила ее появление, но не предала сему обстоятельству должного значения. И как выяснится в дальнейшем – напрасно!

Девушки вошли в торговый дом издательства, продавец сразу же узнал Арину:

– Здравствуйте, барышня! Давненько вы у нас не были!

– Да, все вот не досуг! Дел много по хозяйству.

– Увы, но вынужден вас огорчить: из французских романов – новинок никаких. Однако, могу предложить вашему вниманию интереснейший фолиант Антуана де Бенье «Волшебные животные»: прекрасные иллюстрации, множество средневековых легенд и главное – чудесный шрифт. Читать одно удовольствие!

Арина взяла предложенную книгу, действительно с ее страниц смотрели замысловатые животные: драконы, единороги, змеи и полульвы-полулюди.

– Сколько я вам должна? – поинтересовалась она.

– О, сущий пустяк. Книга стоит рубль пятьдесят копеек, но так как вы – наш постоянный покупатель, то с вас – ровно рубль.

Арина извлекла из сумочки рубль и расплатилась с продавцом.

– Вам упаковать? – поинтересовался тот.

– Благодарю…

Арина взяла покупку и удалилась вместе с терпеливой Дуняшей.

* * *

В тот же пролетка Дарьи Дмитриевны остановилась напротив лавки скобяных изделий купца третьей гильдии Мордасова. Она чинно подошла к двери, расправила свои многочисленные юбки и вошла внутрь.

За прилавком, как обычно стоял приказчик, рядом с ним – Афанасий, заполнявший приходную книгу.

– Удачной торговли хозяин! – пожелала гостья.

Афанасий встрепенулся: у него руки чесались надавать тумаков наглой свахе, да приличие не позволяло.

– Что изволите-с? – подсуетился приказчик.

Сваха, проигнорировав его подобострастие, обратилась сразу к хозяину:

– Афанасий Николаевич, я к вам, да с хорошими вестями, – она с заговорческим видом посмотрела на молодого купца.

Тот проигнорировал ее многозначительные взгляды и продолжал что-то писать пером в амбарной книге.

– Так-с… Скобы дверные, петли, ручки… – бормотал он себе под нос.

– Ну что ж, Афанасий Николаевич! Коли не хотите вы подниматься выше третьей купеческой гильдии – Бог вам судья! – выпалили хитрая баба.

Афанасий застыл и из-под лобья посмотрел на сваху.

– Идемте, Дарья Дмитриевна, – он указал жестом в сторону склада.

Войдя в небольшое помещение, сваха тут же заполнила его своими пышными юбками и такими же формами.

– Присаживайтесь.

Сваха опустилась на деревянный табурет и осмотрелась: да дела-то видать не шибко идут!

– Так вот, любезный мой Афанасий Николаевич… – начала она с предисловия, как обычно, свахам коротко говорить не полагалось. – Пришла я поговорить об интересующей вас особе. Да и есть у меня кое-какие соображения на этот счет.

– Говори, не тяни кота за хвост, – Афанасий сгорал от нетерпения, понимая о ком пойдет речь.

– Воля ваша, господин хороший… – протянула сваха, наслаждаясь волнением купца.

– Говори, змея, не то выгоню!

– Так уж и выгоните! – огрызнулась наглая баба. – Кабы вы мне денег не дали после моих-то слов… Да ну ладно, слушайте: горничная Арины Даниловны брюхата, и стало быть, не сможет прислуживать своей хозяйке.

– Ну и что с того? – не понял купец.

– Да то, душа моя, новую горничную Арина станет нанимать. И надо нам сделать так, что наймет она… – сваха с удовольствием, смакуя каждое слово, смотрела на Афанасия, – ту девушку, которую мы ей пришлем.

– Так, коли она узнает, что девку прислал я или вы, то прогонит ее прочь!

Сваха рассмеялась.

– Конечно, так она и сделает непременно. Только мы девку-то подошлем, а она скажет, мол, слышала от людей, что горничная вам нужна… и все такое. Только надо бумаги справить, что работала она в приличном доме. Говорят, Данила покойный только с рекомендательным письмом брал, не иначе, ибо подозрительный был, осторожный. Арина вся в него.

Афанасий, округлив глаза, смотрел на сваху, все еще не понимая хода ее мыслей.

– И чего проку-то?

– Ой, Афанасий Николаевич, ну что вы право! – удивилась она непонятливости своего собеседника. – Следить девка будет за Ариной, и всю правду мы о ней узнаем. Вот!

Купец хмыкнул.

– Ну, хитра ты, сваха! Что ж подумаем о девке-то…

– Только думай быстрей, душа моя, а то, как бы тебя не обскакали – охотников-то до денег Выжиги много. А я хочу свои двести рублей ассигнациями получить!

– Получишь, не сомневайся!

* * *

Как обычно, вечером, сидя перед зеркалом, Арина расплетала косу и расчесывала волосы, настолько длинные, что они ниспадали на плечи и грудь, словно водопад золотых нитей. Девушка смотрела на свое отражение и неизменно думала о молодом рисовальщике: кто он? почему рисует ее? и отчего так робок? Неужели она выглядит такой непреступной?

И тут же сама находила ответ: «Да, пожалуй, ведь я выгнала всех свах и дала отставку всем молодым людям, претендующим на мою руку, а точнее сказать, на деньги. Представляю, что ему могли наговорить обо мне «добрые люди».

Арина подошла к кровати, держа подсвечник в руке, но не спешила ложиться, она достала любимый томик Антуана де Бенье «Волшебные животные», недавно приобретённую, все у того же издателя Головина, и начала читать:

«Древние мастера по изготовлению гобеленов провели немало часов, пытаясь воссоздать образ единорога на ткани. Вначале они рисовали зверя на огромных прямоугольных полотнищах, стремясь передать сияющую белизну животного и его единственного спиралевидного рога. Они помещали его на цветущие луга, по которым бегут серебряные ручьи, затем лучшие мастера Лиля и Брюсселя копировали рисунок нитками из тончайшей шерсти и шелка. Иногда к ним добавляли серебряные или золотые нити. В конце, когда ткачи останавливали щелкающие бобины станков и завязывали последние узелки, получалось настоящее сокровище: прекрасные гобелены, достойные самых изящных дворцов и самой изысканной публики.

Между тем гобелены были всего-навсего делом рук простых смертных и давали лишь приблизительное представление о благородстве и волшебной силе единорога. В конце концов, и художники, и мотальщики шерсти были горожанами, никто из них не решался покинуть город. Никто из них никогда не видел живого единорога, обитателя труднодоступных гор или отдаленных лесов.

Лишь искатели приключений могли увидеть единорога, а они редко становились ремесленниками. Они, прежде всего, были охотниками, и старались поймать диковинного зверя, дабы он служил их целям…»[11]11
  «Волшебные животные. Зачарованный мир», ТЕРРА, 1996 год. Перевод М. Гутова.


[Закрыть]

Арина засыпала, она так уставала за день, что сил уже не хватало на долгое ночное чтение. Девушку поглотил волшебный сон: ей снилось, как она, облаченная в средневековый наряд, сидит у огромного станка и из-под ее рук появляется полотно дивной красоты, на нем изображен белоснежный единорог. Неожиданно он оживает, Арина садится на него верхом, и он уносит ее прочь из мастерской. Они парят над лесами, лугами и полями. Арина чувствует себя невесомой, отрывается от единорога и летит рядом с ним.

* * *

Ровно в полдень следующего дня в кондитерскую вошла молодая женщина, видная, темноволосая, уверенная в себе. Она подошла к Глафире, хлопотавшей около семейной парочки:

– Позвольте, голубушка, могу ли я видеть хозяйку? Говорят, ей горничная нужна…

Глафира удивилась: однако, на ловца и зверь бежит!

– Присядь, я закончу с посетителями и доложу барыне.

Гостья села, держа в руках небольшой узелок и начала рассматривать: зал, прилавок, столы, портьеры и, наконец, Глафиру.

Официантка почувствовала на себе взгляд гостьи: «Странная особа… Настораживает…» Но тут же отвлеклась: в кондитерскую вошли новые посетители.