Текст книги "Любовь и жизнь как сестры"

ЦИРК ШАПИТО
Сергей Гармаш

Один из самых ярких и талантливых актеров последнего времени.

Заразительный, искренний, смешливый, он выделяется из своего поколения серьезным отношением к искусству, которому служит – без громких слов, но всей сутью своей природы.

* * *

– Я помню вас начиная с фильма «Отряд» – очень сильный дебют.

– Спасибо.

– Вы много снимаетесь, но если бы вы были американским артистом и вам присуждали «Оскара», как вы думаете, какую премию вы бы получили скорее: за роль второго или первого плана?

– Трудно сказать. Количество ролей второго и первого плана у меня, наверное, одинаковое. У меня четыре дощечки стоят – номинации на «Нику», из них две – за главную роль в «Механической сюите» Димы Месхиева и «Любовнике» Валеры Тодоровского и две – за роль второго плана в «Нежном возрасте» Сергея Соловьева и «Ворошиловском стрелке» Станислава Говорухина. Я больше скажу. Иногда роль второго плана, а то и просто эпизод приносили мне гораздо больше, чем главная роль. Недавно позвонила молодая продюсер и сказала, что они придумали проект: все главные роли играют молодые люди, а на второстепенные хотят взять звезд, и предложила эпизод метров на десять. Мне категорически не нравится слово «звезда», я никак не отношу себя к этой категории, но дело не в этом. Объясняя свой отказ, я рассказал ей такую историю. Я попал в фильм «Отряд», когда играл роль соседа в пьесе Вампилова в дипломном спектакле школы-студии МХАТ, в кино роль уместилась бы в пять метров. Не от размера зависит. Я, может быть, с удовольствием соглашусь на роль без текста, если есть что сыграть. Я играл маленькую роль в картине Цымбала «Повесть непогашенной луны», которая и опыт мне принесла, и была замечена. И так происходило не раз. Я знаю артистов, у которых это проблема – не у меня.

– А почему вы не любите, когда вас называют звездой?

– Потому что мы переживаем трудное время, я бы сказал, время мнимых величин. Куда ни ткни… Есть другие осветительные приборы, кроме звезд. Нужна градация. Мало того что мне это не нравится… Нельзя про Качалова сказать: звезда. Он артист. Великий русский артист. Это звучит. Или про Ефремова. Или про Евстигнеева: по слуху просто не монтируется. А если глубже – я себя от этого оберегаю.

– Каким образом?

– Трудно соглашаюсь на такие встречи, как вот у нас с вами. Очень избирательно. Практически не хожу на телевидение.

– Вам и не надо ходить – оно само вас тиражирует.

– Я имею в виду, когда люди готовят еду, отгадывают загадки, выигрывают деньги…

– Один французский исследователь сказал: сегодня, если вас нет в телевидении, вас вообще нет.

– Я же говорю, время мнимых величин.

– А почему вы такой? По природе или задали себе урок?

– Не то что урок… Сейчас себя легко потерять. Даже не заметишь, как это произойдет. В результате частого мелькания в прессе, на телеэкране… не мне вам объяснять. Если какой-нибудь американский актер типа Николсона, которого мы каждый раз ждем с трепетом в новой роли, начнет вести еженедельное шоу – всё. Я очень хорошо вижу, что происходит с артистами, даже хорошими и мной уважаемыми… Я этого боюсь. Может, лет пять-шесть назад я не так это понимал и шел на передачи, но тогда этого и не было так много. А пятнадцать лет назад артисты вообще появлялись только в «Кинопанораме», а остальное время занимались профессией. Кино хорошего было больше, между прочим.

– А то, что вы играете в сериалах, что-то отнимает или что-то дает? Или вы зарабатываете деньги?

– Первый мой сериал – «Досье детектива Дубровского». Его делал Саша Муратов, у которого я снимался в «Моонзунде», кстати, вместе с Евстигнеевым. Я не мог отказаться. В «Каменской», где продюсер Валера Тодоровский, к которому я отношусь с большим интересом и уважением, была прекрасная команда, приличный бюджет, мы старались работать честно и снимали абсолютно киношным способом, подробно и тщательно. Но, конечно, когда это случилось второй и третий, и уже четвертый раз, было бы глупо говорить, что я испытываю такой же интерес, как раньше. Но студия Тодоровского, которая это производит, на протяжении всех лет так относилась ко мне, что грех обижаться. Я снимался в картине «Любовник», в картине «Мой сводный брат Франкенштейн», в картине «Поклонник». Эта студия обеспечила меня не просто работой, а выбором работы. Я снимался в сериале «По ту сторону волков» у Володи Хотиненко, которого люблю, и в сериале «Линии судьбы» у Димы Месхиева, которого обожаю. У Месхиева история человека в состоянии аутизма, я молчал почти все двадцать четыре серии и заговорил только в конце. Я такого не играл, мне это было интересно. Я понимаю, что сериалы пришли, и мы никуда от них не денемся.

– А было что-то, отчего неудобно?

– В послужном списке? Полным-полно. Да больше, чем того, за что не стыдно. До 1999 года я знал, что зарабатываю деньги, и не ждал результата. Но в это время я снялся в «Бесах» у Игоря Таланкина, картины не случилось, зато это был процесс! Для меня Достоевский – икона. Я считаю, что Достоевский – принадлежность актерской профессии. Как и Чехов. Это постоянные величины, которые нужно проходить гораздо тщательнее, чем, положим, Станиславского. У меня был педагог, который говорил: небось «Работу актера над собой» Станиславского читаете от корки до корки, дураки, а надо ткнуть пальцем куда попало, прочесть и поставить на полку…

– Почему вы пошли в актеры?

– Случайно. Ой, я не могу это рассказывать! Много раз рассказывал.

– Не все слышали, а аудитория у нас огромная.

– Я учился в восьмилетке в Херсоне – хорошо всего по четырем предметам: русскому, литературе, истории и природоведению. Но мальчик был неуравновешенный, и в восьмом дважды просили забрать меня из школы. Я мечтал о море. И сейчас мечтаю. Если б у меня вдруг оказалась яхта, я бы все в жизни оставил и всю остальную часть провел в океане, правда! Не потому, что я то не люблю, а потому что я это люблю так, что!.. Короче, мама, понимая, что надо что-то делать, купила мне справочник для поступающих в средние учебные заведения Украины. И я помню мизансцену: она гладила белье, а я листал справочник. Смотрел, где есть мореходки. Случайно открыл: Днепропетровское театральное училище. И говорю: вот сюда я бы поступил. Даже не на уровне шутки, а на уровне реплики. Я никогда не участвовал в художественной самодеятельности, я был плохой мальчик, но иногда просили на какой-нибудь линейке зачесть лозунг: у меня это получалось выразительно. Стихи запоминал с двух раз. И когда я был на соревнованиях, моя мама, диспетчер на автостанции, повезла туда мои документы. Ей сказали: тетя, мы не принимаем документы без человека. Она говорит: он у меня такого маленького росточка… В общем, сделали снисхождение и приняли заявление. Я приехал с соревнований, а мама говорит: а я сдала твои документы. Я помню, что не удивился, а подумал: о, в другой город съезжу. Папа говорит: садись за учебники. Я сел. И происходит фантастическая история. Мы приезжаем с папой в Днепропетровск, а мне пятнадцать не исполнилось, я смотрю, какая-то тусовка, я спрашиваю одну барышню: что тут такое? Отвечает: мастерство сдают. Я говорю: какое мастерство? В это время папа мой становится зеленого цвета и показывает мне программу, общую для всех вузов, но внизу, помимо общеобразовательных предметов, меленько примечание: основным экзаменом при поступлении в театральное является экзамен по мастерству. Он говорит: ты это читал? Я говорю: нет. Я приехал сдавать диктант, а никакое не мастерство. Упросил переложить мой экзаменационный лист, вышли с папой, сели на скамейку, я у этой барышни взял украинскую книгу – прозу и стихи надо было читать по-русски, а басню по-украински – быстро выучил что-то самое короткое, моментально вспомнил Исаковского, пафосное, типа «Родина прекрасная моя», а что делать с прозой? А мне папа принес с работы коробку пластинок с интермедиями Райкина, и я их слушал. И когда мне сказали: прозу, – я начал голосом Райкина исполнять его интермедию. Они ошалели. Говорят: что вы делаете, надо прозу. А я говорю: а чего, это не проза разве? Говорят: а почему вы не готовы? Я говорю: я готов. И слышу: ну мы вас пропустим, наглец, но если вы приедете к следующему туру не готовым!.. Я вернулся, выучил рассказ Чехова, стихи Есенина и поступил.

– Когда же вы так вымахали?

– На втором курсе, сразу. Мама рассказывает, что когда мне было лет пять, я говорил, что буду киноартистом. Не помню начисто. Но кино очень любил. В пятом классе я посмотрел «Без вины виноватые» с Аллой Тарасовой и Борисом Ливановым и рыдал полночи. Я обожал цирк. Рядом парк, там всегда шапито, а у нас свой дом, и бабушка пускала к нам жить артистов цирка. Я пропадал у них. В шестом классе неделю ходил не в школу, а в шапито. То есть я пытаюсь выстроить что-то, чтобы увидеть судьбу.

– Как вы играете: слушаете режиссера, действуете по наитию, вынимаете из копилки?

– Копилка, наверное, существует. Артист Весник рассказывает, как берет человека целиком и играет. Это здорово. Я так не пытался. Мне не хотелось. Хотя какие-то ситуации с людьми я подмечаю. Но срисовать конкретно характер – нет. Я безусловно слушаю режиссера. Мне нравится постулат Волчек: умейте быть первоклассником. Не притвориться, а быть. Наитие – наверное. Знаете, я у Вайды на первой читке «Бесов» начал читать так, как будто я уже на сцене. Я иногда чувствую, что надо вскакивать в роль сразу, врываться в нее, чтобы поломать в себе какие-то стереотипы.

– Вы играете всегда другого или всегда себя?

– Я играю из себя. Я в этих обстоятельствах. Я вытаскиваю этого Лебядкина из себя. Мне интересно, как бы я вел себя, будь я Лебядкин. А если бы я стал показывать, что вот Лебядкин, а вот Гармаш, – было бы хуже.

– Какой режиссер – для вас счастье?

– Абдрашитов. Тодоровский. Месхиев. У Вадима съемки – некое таинство. Он может заставить всю группу жить целиком в этой истории. В «Армавире» я не просто жил в Сочи, Феодосии, Одессе – я жил в этой истории. Он своей фантастической энергетикой втягивает тебя в это пространство. Мы сидим разговариваем, а герой между нами – третьим. Вадим не говорит: вот тут ты то-то и то-то. Он говорит: он. И так его видит, что и я начинаю видеть. Процесс, подготовка, эта стойка Вадима, когда он начинает работу, – это что-то! Неспроста все люди, которые с ним работали, становятся его людьми. Он с невероятной серьезностью учит нас, что такое кино. Я обожаю все его шифры в кино. С Тодоровским мы были знакомы, а с Месхиевым нет. И вдруг произошла такая штука. Островский пишет на «Кинотавре» сценарий «Своих» и все время мне рассказывет, что дальше, а мы вместе в жюри, и потом говорит: мне кажется, что Макиянц – это ты. Месхиев, с которым я незнаком, звонит мне и спрашивает: вы будете сниматься? Я говорю: да. Он говорит: хорошо, я вас утверждаю. Без проб, без ничего. Мы встретились, и через пять минут у меня было ощущение, что мы знали друг друга всю жизнь. А уж когда я попал к нему на съемочную площадку… Прежде всего, это семья. Картин восемь они делали вместе. Я не знаю больше такой группы в России, которая бы, по всеми забытой традиции, отмечала 100-й, 200-й и т. д. кадр. Вы знаете, что это? 100-й кадр – режиссерский, 200-й – операторский, 300-й – художники выставляются, 400-й – артисты, 500-й – администрация. Я всю жизнь капустниками в театре занимаюсь и никогда не делал ничего подобного в кино, а на картине «Механическая сюита» я, Пореченков, Зибарев, Хабенский делали капустник, писали песни, на «Своих» покупали подарки, сочиняли, придумывали что-то – опять же я, Михалкова, Хабенский, Ступка. Никто не соблюдает – Месхиев соблюдает, как соблюдали отцы и деды. А что перед съемкой? Мы собираемся, Костя Хабенский, Миша Пореченков, что-то придумываем – я люблю на съемках придумывать, – приходит Месхиев с горящим глазом, выслушивает и говорит: дураки, ни фига, совсем не так. И сколько я с ним работаю – это его «совсем не так» всегда меня удовлетворяет. Он ко мне и к Косте относится замечательно, но если есть режиссеры, которые видят, что я в третьем дубле сыграл и недо-играл чуть-чуть, и говорят: ничего, нормально, – то Месхиев подойдет и скажет: нет, Серёнечка, давай еще раз. Я его обожаю за это. Я снялся у него в двух картинах, когда начался «Любовник». О Тодоровском еще больше могу говорить. Мы садились в ресторане часов в десять после съемки и сидели до двенадцати ужинали, и это перетекало в репетицию, и в разные размышления, и забирались каждый в свою судьбу, что-то рассказывали. А в девять утра Тодоровский приходил на площадку, и я реально видел, сколько он еще потом не спал. Я этим восхищен. Он работает, с головой погрузившись только в это, а при этом легок, азартен…

– Вы так вкусно рассказываете, что у меня вопрос: вам больше нравится жить в искусстве или просто жить?

– Что значит просто жить? Ну я водку начал бы, наверно, пить сильно. Если бы, конечно, не смог приобрести яхту. Вот если яхта… то честное слово!.. Мы не знаем, что в нас хранится. Может, я закончу не артистом «Современника», а воспитателем в колонии или вахтером…

– Вы чего-нибудь боитесь?

– Да. Боюсь подумать, что я чему-то научился и что-то значу. Искренне боюсь. Боюсь, что чем старше становлюсь, тем больше начинаю не то что брюзжать… но мне досадно, что молодые ни фига не читают, ни фига не видят. А с другой стороны, понимаю, что ничего с этим не поделать.

– У вас дочь?

– Дочь Даша, шестнадцати лет.

– И какие у вас взаимоотношения?

– Сейчас тяжелые. Мы, конечно, любим друг друга, но последний год деремся, потому что жестокий, строгий и плохой папа – все время занят – с упорством кретина приучает ее читать и отучает, чтоб не стала артисткой.

– Скажет ли она вам спасибо за это?

– Думаю, да. Потому что если она – артистка, то никакой папа не поможет, ничего ее не удержит. Папин характер – живая, общительная, болтливая, пытается шутить…

– А как артиста она вас любит?

– Спокойно относится. Мне, кстати, это нравится.

– А как вы женились?

– Мы учились на первом курсе, я влюбился, ухаживал-ухаживал до третьего курса, на четвертом уже стали жить вместе, а закончили школу-студию – женились. 21 августа было двадцать лет.

– Жизнь кругом взбаламученная, много жестокости и отчаяния, вы это в себя впускаете?

– Знаете, раньше в ответ на вопрос, как дела, я отвечал: ничего, да так. А теперь – если у тебя есть крыша над головой и хлеб, ты уже не имеешь право говорить: да так. Я отвечаю: хорошо. Хо-ро-шо. Есть мои родители, живущие в Херсоне, которым я могу помогать и испытывать от этого счастье. Хо-ро-шо. Именно оттого, что ощущаю и обездоленность людей, и несправедливость невероятную. Иногда становится страшно от того, что видишь и слышишь.

ЛИЧНОЕ ДЕЛО

ГАРМАШ Сергей, актер.

Родился в 1958 году в Харькове.

В 1984 году окончил школу-студию МХАТ. Был сразу принят в труппу театра «Современник». Из значительных театральных ролей – Лебядкин в «Бесах» по Достоевскому, Фамусов в «Горе от ума» Грибоедова.

Снимался в фильмах «Отряд», «Армавир», «Дети чугунных богов», «Плащ Казановы», «Летние люди», «Время танцора», «Ворошиловский стрелок», «Нежный возраст», «Любовник», «Мой сводный брат Франкенштейн», «12», а также в сериалах «Каменская», «Досье детектива Дубровского», «Линии судьбы».

Лауреат премий «Ника» и «Золотой овен».

МЕШОК МОНЕТ
Наталья Белохвостикова

Мы встретились накануне ее дня рождения в маленьком кафе неподалеку от дома, где она живет. Она не скрывает своих лет, потому что ей нельзя их дать: та же фигура, то же обаяние. А между тем в раннем возрасте ее называли «запасной Черчилль». Щеки лежали на плечах, по ее собственному выражению.

Я думаю, она могла бы стать великолепным послом: умная, красивая, сильная. Родилась в дипломатической семье, детство провела в Лондоне, повзрослев, собиралась поступать в МГИМО (институт международных отношений). Но в Стокгольм приехал и пришел к послу Марк Донской. Он снимал фильм о матери Ленина, нужны натурные съемки, а артистов вывезти за границу не получалось, бюджет маленький, он привез только их костюмы, чтобы подснять дублеров – из посольских. Посольские все заняты, свободна дочь посла. Так тринадцатилетняя Наташа сыграла в эпизоде семидесятипятилетнюю Марию Ульянову.

* * *

– В Москве мы шли с мамой после просмотра на студии Горького, а навстречу – Сергей Аполлинариевич Герасимов. Донской представил ему маму, потом меня: будет, мол, актрисой. Герасимов сказал: ну пусть поступает, но курс я уже набрал. А вскоре дома звонок: Герасимов ищет ту большелобую девочку, пусть придет.

Большелобой девочке идти первого сентября в десятый класс – она отправилась во ВГИК (институт кинематографии). Герасимов задерживался. Зато не задержались с косыми взглядами будущие коллеги: толстая коса до попы, юбочка в складочку, краснея и бледнея, она все замечала, тихо вышла и поехала домой. Дома сказала, что ей не понравилось, и стала собираться в школу. Папа сказал: подожди, давай поговорим, ты же хотела стать актрисой, тебе шестнадцать лет, ты взрослая? Взрослая, отвечала Наташа. А если взрослая – бери такси и поезжай, пока не опоздала.

– Отец у меня был уникальный. Ну какой еще посол после приема, встреч на любом уровне возвращается домой и часами играет с дочкой и сыном на ковре, до полуночи читает вместе книжки… Всякий на его месте обрадовался бы: не в актрисы, а пусть кончает школу!..

– Ваш замечательный лоб…

– …отцовский. Поехала – и опять навстречу Герасимов. И вдохнув, словно перед тем, как прыгнуть в ледяную воду, я все-таки вошла в его мастерскую… Говорили, что Сергей Аполлинарьевич писал роль специально для меня – ничего подобного, он полгода со мной репетировал, чтобы я освоила характер. Фильм черно-белый, а я даже на черно-белой пленке вижу, где у меня пылает лицо. Полгода не получалось, я все фазы прошла, от решения уйти до надежды, что получится. Он хотел, чтобы у меня была вертикальная складка над переносицей, и я часами морщила лоб, так она навсегда и осталась.

– Государственная премия, поездки по миру, всенародная популярность – и не изменившаяся природа? У вас так и остался застенчивый характер?

– Достаточно замкнутый. Самостоятельный. Все-таки детство было странное, я рано стала взрослой, а в то же время была незащищенной. Папа говорил: что бы с тобой в жизни ни происходило, улыбайся и держи спину. И я это знала. Мне это нравится. Я вообще мало верю в какое-то там сострадание со стороны окружающих. И очень благодарна папе-маме за то, что напиталась этой правильной позицией жизненной. Я хохотушка. И не революционерка, дверь ногой открывать, требовать: возьмите меня, я такая-разэдакая… С ранних лет никогда ничего не просила.

– Сами придут и все дадут?

– Да! Хотя тогда я еще «Мастера и Маргариту» не прочла.

В самолете, которым группа кинематографистов летит в Югославию, актриса Наташа Белохвостикова знакомится с режиссером Владимиром Наумовым. Он шесть лет как разведен, живет один в четырехкомнатной квартире, разводя одного бурундука, и жениться больше не собирается. С ним происходит что-то вроде солнечного удара. Позднее, в Пицунде, работая над сценарием с постоянным соавтором Александром Аловым, он купит у пожарного брезентовый мешок, набьет «пятнашками» для автомата и часами будет разговаривать с Наташей по телефону.

– Володя – первая любовь?

– Первая и единственная. Я вспоминаю ВГИК: успела поучиться, посдавать экзамены, поработать и даже ни на одном вечере вгиковском не была! Мне было двадцать лет!

– Первая и единственная, да еще художественная близость… Вы уникально счастливы по случаю, или секрет заключается в вашем отношении к жизни?

– Сказать, что я уникально счастливая – безумие. С нами происходит разное – и самое яркое, что может перевернуть жизнь, и боль, и тяжелые ситуации.

– Ну что тяжелого было у вас?

– Потеря отца. В одночасье. Болезнь мамы. Болезнь брата, сначала два инфаркта, потом инсульт. Когда я приходила к маме в реанимацию, а она говорила, что не понимает, зачем она тут, и хочет уйти, а я знаю, что ей час назад сердце завели и вернули с того света, и слушаю ее совсем без кожи… Когда с братом случилось, и мне говорят, что его не спасут… а я говорю, что не хочу, чтобы он погиб, и мы с Наташей, дочкой, вызываем реанимобиль и везем его из этой больницы в другое место… Я точно знаю, что пока я этого не хочу, пока говорю: я этого не дам, – я буду держать человека. Может быть, это иллюзия, наверное, решается не тут… Но если впал в отчаяние – теряешь. А если любишь и хочешь – то в этот миг просыпается какая-то сила…

– Люди слишком часто говорят себе, что ничего не могут сделать…

– И теряют. А если ты делаешь, то это не то что украшает жизнь, а заводит ее. У меня всегда было желание беречь все, что вокруг. Я очень берегла маму. Если у меня были проблемы, мама никогда не знала о них. Я понимала, что ей будет тяжело, она была болезненна. Я всегда знала, что те, кто рядом, я должна их сохранять.

– Откуда это?

– Не знаю. Но это качество, оно… звенящее.

– А постоянное существование в вашей жизни соавтора мужа, Алова, не вызывало у вас досаду, что вот он проводит время с ним, а не со мной?

– О, это была такая замечательная дружба! Мне нравилось невероятно! Утро начиналось со звонка. Вечер кончался тем же. И так до его смерти, в последний съемочный день на «Тегеране». Володя создал для меня удивительный круг общения. Вот я сижу в городке Сан-Арканджело, в Италии, где Володя собирается снимать фильм с Мастроянни, Тонино Гуэрра писал сценарий, и они все вместе сочиняли кино. Это было потрясающе!.. А потом мы приезжали в Пиннеабили, к Тонино, и опять они сочиняли, хохотали, а я сидела в уголке – такое удовольствие! Проходит время, и понимаешь, какие мощные люди, как они творят, и так жалко, что этого никто не видит.

– Вы не знаете скуки?

– Нет. Не получается просто. Только соберусь переждать и поскучать…

– Слишком энергична…

– Володя – фонтанирующий человек, круглосуточно, круглогодично, а мне нужны отливы. Я люблю, чтобы тишина, я где-то в уголке, с книжкой. И если это происходит, мне с собой нескучно. А Володя приходит со съемок и садится рисовать. Сегодня всю ночь рисовал. Ему это нужно для переключения, или, быть может, он сочиняет тогда.

– Что вы сейчас делаете?

– Заканчиваю озвучание картины «Джоконда на асфальте», Володя снимал по своему сценарию. Играют Валерий Сторожик, Армен Джигарханян, наша Наташа…

– Как вам с дочерью игралось?

– Когда мы с ней в первый раз встретились в кадре, мы хохотали час на площадке. Я там играю женщину экстравагантную, экзальтированную, странную, она все время хочет замуж выйти… Отсмеялись и начали играть.

– Наташа, а вы живете мимо того, что происходит на улице, в телевизоре?

– Ну как же можно мимо!… Вот вчера Наташа меня подвезла, я рядом живу, проехали мимо гаражей и поднялись наверх. Через сорок минут приезжает Володя, какой-то не такой. Я говорю, что случилось. Он говорит: кошмар, мимо тех же гаражей ехал, там милиция, две машины, все перекрыли, лужа крови, не знаю, убит кто-то или ранен… Под нашими окнами, в центре Москвы. Хочешь не хочешь, это входит в твою жизнь… Я узнала, что в Москве каждый год сдают в дома престарелых три тысячи человек. И только троих-четверых забирают обратно в семьи. Мне нехорошо неделю. Я вообще не понимаю, как это может быть.

– Помните библейское: спасешься сам, спасутся вокруг тебя…

– Как эта девочка Вика, стюардесса, спаслась и спасла из самолета двадцать человек, прямое воплощение библейского.

* * *

Наташа и Володя взяли в свою семью мальчика из детдома.

ЛИЧНОЕ ДЕЛО

БЕЛОХВОСТИКОВА Наталья, актриса.

Родилась в 1957 году в семье дипломата.

Окончила ВГИК. Снялась в 30 фильмах, включая «У озера», «Легенда о Тиле», «Бег», «Тегеран-43», «Берег», «Джоконда на асфальте».

Муж – Владимир Наумов, кинорежиссер.

Дочь – Наташа, киноактриса.