Текст книги "Любовь и жизнь как сестры"

ВКЛЮЧИТЬ СВЕТ
Леонид Ярмольник

Отчего суперпопулярный Ярмольник в свое время пропал с телеэкрана? Оттого, что снимался в главной роли в фильме знаменитого Алексея Германа «Трудно быть богом» по роману знаменитых братьев Стругацких.

Он опаздывал. Ждала в маленькой комнатке Киноцентра. От нечего делать слушала шаги в коридоре: быстрые женские, важные мужские. Пытаясь угадать его походку, отчего-то решила, что она будет бесшумной. Он так и пришел, бесшумно.

* * *

– Любите ли вы точность?

– Я точен, по мне сверяют время, у меня репутация человека, к которому опаздывать нежелательно. Если человек опаздывает во второй раз, я перестаю с ним общаться.

– А как мне быть, если вы вдруг второй раз опоздаете?

– Я вам сказал: мне надо помочь одному человеку подключить электричество, там чиновники, да еще пробки на дорогах… Точность – вежливость королей.

– Вы себя ощущаете королем?

– Когда прихожу вовремя. (Смеется.)

– В вас больше взрослого или детского?

– Ребенка больше. Пацана.

– Откуда такая дикая энергетика?

– Это кажется… Шутка. Энергетики много. С годами она больше загоняется внутрь. Был моложе – просилось наружу. В каждом жесте, в каждом движении, каждом начинании. Сейчас какая-то усталость существует, и выносливость уже не та. Перед тем как замахнуться, думаешь, а надо ли тратить силы на замах, если нет силы на удар? По инерции барахтаешься так же, как раньше. Потом жалеешь.

– Скажу сразу, вы для меня существуете в двух образах. Один – актер на все про все, легкий, может, легкомысленный, и даже грубо, машина для зарабатывания денег. Когда познакомилась с Леонидом Филатовым, открылась другая сторона – товарищеская, мужская, человеческая, которая всегда очень трогает. И с этим золотым слитком на ТВ, в программе «Золотая лихорадка», вы мне понравились. Никто из ведущих на ТВ не создавал такого образа дьявола-искусителя. Было артистично и жестко. Так что когда услышала, что Алексей Герман взял вас на главную роль в фильме «Трудно быть богом», все сошлось. Что вы сами об этом думаете? Почему Герман выбрал вас?

– На самом деле вы задали вопрос и сами на него ответили. Вы поэтапно меня узнавали. Сначала как артиста, потом как машину для зарабатывания денег… что для меня очень лестно…

– О деньгах поговорим отдельно.

– Я как артист не чурался никакой работы. Соглашаясь иногда на то, что вызывало большие сомнения. Когда роль нравилась не очень, я уговаривал себя, что смогу сделать так, что заиграет по-другому. Даже в посредственных фильмах удавалось иногда создать автономный кусочек существования. Кривая моей судьбы помогала.

– Вы никогда не относились к ролям как к халтуре?

– Нет. Это моя основная работа. Ничего другого я по-настоящему делать не умею. Если меня чему-то в этой жизни научили, и если предположить, что я рожден артистом, то халтурой не бывает ничего. Ею может оказаться работа, которая уже отняла много времени, и я понял, что она бессмысленна и хочу поскорее завершить. Тогда процесс окончания неверного начинания может быть халтурой, поскольку, желая поскорее от всего избавиться, я не буду вкладывать в это много сил, мозгов, нервов. А когда я понимаю, что от меня что-то зависит, я буду делать все максимально, как могу. Мне всю жизнь не хватало ролей. Я снялся в огромном количестве картин. Из ста вспомнить могу картин пятнадцать. Все остальное – тренировочное, неудачное, ошибочное, назовите как хотите. Но это творчество. Оно не может быть таким, как на токарном станке. Другие роли, в которых я мог бы раскрыться раньше, пролетели мимо. Утвердили других артистов. Напрашиваться же не будешь. Есть профессиональная гордость, такт.

– А что с ТВ?

– ТВ – это аппендикс в моей жизни. Не самый злокачественный, если можно так выразиться. Оно возникло в начале 90-х годов, когда вообще не было работы в кино. Сейчас не верится, но и театра не было. Жуткое затишье.

– Вы были актером «Таганки»?

– Я ушел в 83-м и в театре не работаю много лет. Но я слежу за тем, как работают мои близкие друзья, хожу в театры. Тогда в этом болоте потонуло большое число прекрасных артистов. И многие бесследно.

– Кто?

– Мне не хочется называть имен, это всегда обидно. Целая плеяда. Скажем, прекрасная артистка Наташа Егорова, народная, работает во МХАТе, она никуда не пропала, она снималась у меня в «Бараке», а до того у Лунгина в «Луна-парке», звезда, но она сидела без работы, без денег. И до сих пор не вернулся тот уровень известности и достатка, который должен быть равен таланту, работе. Возьмите всю «Таганку», возьмите МХАТ. Я на днях видел Станислава Любшина. Фантастический артист. В хорошей форме. Почему его не снимают? Нам не нужны такие талантливые артисты? Время изменилось, вкус изменился, появились молодые режиссеры, которые боятся, наверное, серьезных актеров.

– Вернемся к ТВ.

– Мы плотно дружили с Владом Листьевым, и Влад два года уговаривал прийти на ТВ. Сначала я пришел к нему работать в телекомпанию «ВИД», мы с ним придумали «L-клуб». Не получилось. Влад меня отпустил. Я ушел на российский канал, программа стала популярной и жила шесть лет. Потом постарела, из нее многое украли – естественный процесс. Сначала я переживал, что мы ее закрываем, потом обрадовался, потому что нельзя же вечно это делать. Я люблю Лёню Якубовича, он умница, талант, но он раб своего «Поля чудес». Это ужасно, потому что Лёнька может намного больше и интереснее. Хотя он стал одним из самых популярных людей в стране.

– Вас нет больше на телеэкране – что вы чувствуете?

– Облегчение. Сегодня только облегчение. Любовь видеть себя на экране – есть такой порок. Слава богу, я им не заболел. Я люблю видеть себя, когда это интересно и не похоже ни на кого.

– С золотым слитком было интересно?

– Очень. Я считаю, это была лучшая программа на ТВ, единственная, не повторенная никем и нигде. Идея принадлежит Дмитрию Липскерову, я со своими ребятами придумал форму.

– А образ?

– Его придумала моя жена: такой странный ведущий. Все же понимали, что это не Лёня Ярмольник, что это с юмором. Я считаю, Константин Эрнст потерял «ноу-хау». Это всплывет в другом варианте у других людей. Программа осталась не раскрученной, просуществовав всего год. Руководство канала ОРТ очень много занималось политикой. Как и сегодня. И упустило программу. Мы хотели, чтобы эти слитки выигрывали люди, чтобы строились больницы по России, чтобы об этом сообщалось в программе «Время». Действительно, можно было дойти до таких правильных форм мотивированных выдач больших сумм.

– То есть направлено не на инстинкт стяжательства, а на филантропию?

– Инстинкт стяжательства – о нем заботиться не надо, он есть, но когда человек может отдать что-то на благотворительность, людям, городу… Игра «О, счастливчик!» по сути очень похожая, проверенная десятилетиями, но она беднее «Золотой лихорадки», которую можно было довести и иметь свой, российский проект, а не чужой.

– Об Алексее Германе.

– Я везунчик на самом деле. Потому что, с одной стороны, мне надоело все это: бороться за эфирное время, придумывать за других… потом ведь были «Отель» и «Гараж», на хорошем уровне, но не более того. И тут совпало… У Алексея Юрьевича это же все долго. Сначала знакомство, потом пробы. А он ужасно ревнивый и собственник. И он почти на бегу со мной договорился, что я все оставляю. Чтобы я был как теленок и зомбированный им человек. Но я по природе своей другой, мне не надо неделю сидеть в четырех каменных стенах для того, чтобы почувствовать себя частью этих стен и играть личность другого склада. Мне надо сказать: средние века, замок – я через пять минут могу играть любое состояние, мне только надо точно объяснить, какое. А он все равно считал, что я выпендриваюсь, что это медленное погружение в состояние анабиоза меня покорит. На сегодня мы уже выяснили отношения, жизнь сама все расставила по местам.

– Как выясняли? Были какие-то серьезные конфликты?

– Были. Наверное, потому, что мы в чем-то с ним очень похожи…

– В чем?

– В принципиальности, упрямстве, вспыльчивости, оба ужасно самолюбивы. Он выигрывает только в том, что я моложе. Все-таки у меня есть еще пиетет перед ним. Хотя в молодости это разница, пятнадцать лет, а в нашем возрасте… Но он любит со мной говорить как с пацаном. А я ему периодически напоминаю, что я пацан, но мне уже сорок семь.

– Какой-нибудь конфликт помните, где разорались-разбежались?

– Их невозможно передать словами. Они все связаны с тем, что он хочет, чтобы получилось наилучшим образом, и я тоже. А идем к этому разными дорожками.

– Но вы могли стукнуть дверью и уйти со съемочной площадки?

– Конечно. Даже на пробах так было. Я стукнул дверью и надеялся, что уже конец и все само собой разрешилось. Я радовался за Германа, что не надо будет мучаться с Ярмольником, а за Ярмольника – что не надо мучаться с Германом. Я люблю его и уважаю как художника, как режиссера, как личность. Но когда это творчество… это все равно как… ну, мы делим одну постель, и у нас кто-то должен родиться.

– А как он вернул вас?

– Света Кармалита играет свою роль буфера и тормоза. Она разъясняет ситуацию. Она сбивает пену, и остается суть… Тот год был очень трудный, этот легче.

– Вы притерлись?

– Мы не притерлись. Алексей Юрьевич все-таки очень сложный человек. И он зависит от очень многих вещей, как он говорит. От того, как он себя чувствует. От того, как работает группа. От того, насколько он знает, как строится следующая сцена. Этих причин очень много. Но это он обманывает. Когда он знает, как снять сцену, – и группа работает хорошо, и чувствует он себя хорошо. Вообще самое страшное – это режиссер, который всегда знает, что делать. Если Германа можно назвать гением, то потому, что он отличает поделку от истинного воплощения. У него невероятный вкус. В этом он идеален. И из-за этого я с ним. Потому что от того, как он работает, как чего-то требует – от этого можно сойти с ума, это невозможно выдержать. Нельзя же объяснить, в чем состоит профессия актерская и режиссерская. Но когда снимается сцена – три дня одно и то же, а он тихонечко работает, работает, и только на пятый день будет дубль, о котором он скажет: вот сегодня, кажется, получилось… Хотя мы считали, что получалось и в предыдущие четыре дня. Но он не закончит съемку кадра, пока не увидит то, ради чего он снимает этот кусочек. С ним очень интересно. И очень трудно. Было бы глупо, если б я это скрывал. Я мог бы наговорить кучу претензий: так не работают, так не планируют, так долго не снимают. Но я уже снимался быстро. Я уже работал по-другому. А с ним я не работал. Не так много людей, до такой степени самобытных и оригинальных в творчестве, как Герман. Кто-то считает, что он шаман…

– Бродский тоже был шаман.

– Один очень умный человек сказал, что лет через пятьдесят из всего, что было, останутся фамилии Бродского и Германа.

– И Тарковского, может быть.

– Он так и сказал: может, Тарковского. Как бы ни относиться к фильмам Германа, они ведь никогда не стареют. Они не принадлежат никакому времени. Они принадлежат всем временам. Эта картина еще больше, чем остальные, принадлежит всему мирозданию. Кино невероятно сложное и невероятно простое. Вообще про цивилизацию. Вообще про то, как люди придумали жить вместе. Безусловно это про жестокость, про власть, про стремление человека господствовать над другими людьми. Про природу человека. Поэтому это кино и про Россию, и про Америку, и про Мексику, и про Египет, про что угодно.

– Персонаж, которого вы играете, рыцарь без страха и упрека…

– У Германа это не так. Не то что не так, а выглядит безо всякого пафоса. Он меня уже убедил, так что я никакого героя не играю. Я играю человека, который хочет хотя бы внутри себя следовать законам человеческой правды, честности, порядочности.

– Вам как человеку это близко?

– Да, разумеется. Форма, в которой мы работаем, не самая близкая. Самое удивительное и, может быть, правильное: я не герой в картине. У Германа снимается много типажей. Он мастер выбирать лица. Начиная от пациентов психиатрических лечебниц и кончая странными лицами от природы. Эти люди не играют. И весь фильм… как бы вам объяснить? Знаете, говорят, что с кошкой играть нельзя, она всегда вас переиграет. Я – в этих условиях. Все типажи играют лучше меня. Потому что они не играют. А я как бы профессиональный артист. И если я смогу соперничать с типажами – это будет главным достижением этой картины и победой Германа и моей. Сам ход событий в картине предопределяет личность. Но при этом не надо все играть с ровным позвоночником и развернутыми плечами. Наоборот, он старается меня мало показывать: ухо, глаз, рука, детали. Это про Бога, потому что Бог в человеке. Я играю Бога, и я это понимаю. Но когда мы говорим: Бог – нас сразу коротит на том, как играть Бога…

– Первый вопрос, который я хотела задать: трудно быть Богом? Вы меня сбили, опоздав.

– Трудно играть Бога. Если ты с другой колокольни. Если с германовской – не трудно. Потому что ничего не должно быть придуманного, ничего нельзя изображать, можно только существовать очень честно. И если он за чем-то очень пристально следит, так это за правдой реакции и за тем, чтобы ничего лишнего не сыграл, чтобы не увиделся артист. Поэтому, возвращаясь к вашему первому вопросу: почему Герман взял меня? – отвечаю: не знаю. То ли он сам себе устроил экзамен по жизни…

– Возьму-ка я этого комика, и уж если с ним справлюсь…

– Вот-вот. Но он говорит, что всегда снимал комедийных артистов. Ролан Быков, Андрей Миронов, Юрий Никулин. Он прекрасно знает, что люди с такой энергетикой – настоящие трагики.

– Меняет ли что-то в человеке такое кино? Вы входите в него и выходите одним и тем же? Или происходит какая-то мутация?

– Человеческая – нет. Я живу по тем правилам и законам, которые во мне уже устоялись. И то, что мы делаем с Германом, не меняет моих установок. Все правильно. С профессиональной точки – происходит. Меня меняет это, и очень сильно. Я не то что многому научился. Мне многому нужно разучиться, для того чтобы у Германа сниматься и соответствовать его требованиям.

– Теперь про взаимоотношения с деньгами. Я понимаю, что вы заработали и зарабатываете некое количество денег – для чего? Жизнь свою устроить по-мужски? Дом построить?

– Я не смогу, наверное, ответить на этот вопрос. Мне его много раз задавали. Когда меня называют бизнесменом или человеком, умеющим зарабатывать деньги, мне это льстит как мальчишке, но ни в коей мере не отражает истинного положения вещей. Меня просто научили в свое время много работать. И я всю жизнь много работал и зарабатывал больше, чем окружающие. И в 70-е годы, будучи студентом. И работая на Таганке. Не потому, что я хитрил или делал что-то невероятное – я тратил на работу больше времени, чем другие. Я деньги обожаю. По одной простой причине. Это мой инструмент для достижения того, чего я хочу. Пока мы живем в обществе, где нужно иметь деньги, кроме имени, сил и таланта, значит надо их иметь.

– А что вы хотите делать?

– Я хочу их тратить так, как хочу. Допустим, я вкладываю их в свое кино. В «Бараке» были и мои личные деньги. Если кончались личные, я брал взаймы. Но я все окупил. Я не заработал – в России трудно заработать на кино, но я вернул деньги. Так же было в «Московских каникулах» и в «Перекрестке», где я был одним из продюсеров. Но это умение не делать деньги, а распорядиться ими, чтобы не потерять. Есть масса людей, которые делают что-то много лучше меня, но это никак не соединяется с деньгами. Картины продаются за миллионы, а их авторы умерли в нищете – мы знаем множество таких историй. Я от денег никогда не сходил с ума. Не превращал это в спорт. Молодая поросль, банкиры занимаются деньгами, потому что это интересно: делать из денег деньги, вкладывать их в экономику, политику, куда угодно, это инструмент в любом деле. Мне в таком объеме деньги не нужны. Я ими не смогу распорядиться. При этом я никакой не бессребреник. Мне много всего надо. Мне нужен «мерседес», нужен дом загородный. И даже не потому, что я не могу без них обойтись. А потому что я столько отдал сил своей работе и столько сделал всего, что дало работу другим людям и удовольствие третьим, что это как бы само собой разумеется. У нас противное отношение к этому. Меня любят зрители, я не могу пожаловаться, но они больше любят меня в троллейбусе, в метро и пешком. Видя меня на «мерседесе», они говорят: хороший парень, но… Почему американцы гордятся, когда видят Тома Круза, Роберта де Ниро на замечательных машинах – а какой у премьера должен быть автомобиль, самокат, что ли? Мне нужны деньги для того, чтобы у моих девчонок все было. Если Ксюше, жене моей, или Саше, моей дочери, что-то хочется, у них это должно быть.

– Какую часть жизни занимает жена Ксюша?

– Большую. За годы жизни во мне процентов шестьдесят-семьдесят – это Ксюха. Она у меня умница невероятная. Родной человек. Не потому, что у нас дочь двадцати лет и она нас объединяет. Ксюха тоньше меня, точнее, талантливее, у нее лучше со вкусом, потому что она художник и потому что она женщина. Мы говорим про женщин, что они легкомысленны, вздорны, капризны. Это все не про нее. Это есть в ней ровно настолько, насколько требует ситуация. А в жизни она абсолютно умный человек. Она мой стопор и мой двигатель.

– А друзья какую роль играют?

– Никакой. Никакой роли они не играют. Просто мы из них состоим, вот и все. Если я на шестьдесят процентов состою из своей жены, то, может быть, остальные тридцать семь – их. Мои – три процента. Я обожаю Андрея Макаревича, Лёню Филатова, Сашу Адабашьяна, Сашу Иншакова… Они все разные. Но они все такие, что я хочу быть таким, как они. И с годами, так или иначе, у меня это получается.

– Когда вы кому-то помогаете, в том числе деньгами, скажем, Лёне Филатову, – это простые отношения?

– Не так много я ему помогал. Я, скорее, организовал что-то. Я бы вообще про это не хотел говорить. Дело не в деньгах. А в том, что в тот момент, когда я понял, что это такое… Лёня же болел-болел, а я ничего толком не знал. Давление. Нина говорила, что уже лучше, что были у таких-то врачей, что идет на поправку. Слава богу, что в ту секунду, когда мне показалось странным, что так долго идет на поправку, я вмешался в это… как метеорит упал с неба. Мы дружили, как дружат все. Работали в одном театре, он снимал кино, я у него не снимался никогда. Сплошные приколы. А потом я понял, что человек, который всегда шутил и прикалывал, уже не шутит и не прикалывает. Я упал, как с неба, и в течение нескольких дней поменял всю историю. Счастье в том, что вовремя. Еще несколько месяцев – и Лёньки бы не было. Все боялись кардинальных мер, что понятно. Лёнька не боялся. Я брал на себя ответственность, потому что был двигателем. Врачи мне все объяснили: надо удалить обе почки, один шанс из тысячи, что все кончится хорошо. Донорскую почку взять негде. Вот когда пригодилась популярность и любовь народная. Может, это и было самое большое мое счастье в жизни. Самая большая моя награда. Люди за границей даже за очень большие деньги ждут эту почку годами. А мне ребята достали ее за пять дней. Ради этого стоит быть популярным артистом. Не по мелочам… Хотя мелочи тоже доставляют удовольствие. Сегодня вот свет включил…

– Кому?

– Художнику Давиду Боровскому. У него в мастерской свет отключили. Он пришел, да не один, а с дочкой Твардовского. А никто этих лиц не знает…

– Вы – лицо своих друзей.

– Ну да. А я сказал, что вот при вас позвоню Чубайсу, он удивится моему звонку, но, уверяю вас, предпримет что-то, и полетят головы, так что давайте быстренько такого в грязных перчатках монтера, чтоб он включил свет, а потом будем разбираться. Так и сделали.

– Много на это уходит жизненного времени?

– А я его не жалею никогда. Для меня это в кайф. Ни с того ни с сего, отодвигая дела, поехать и включить свет – я думаю, это самое радостное.

– В вас больше человека частного или общественного?

– Частного. Я такой однополюсный магнит. Все, что меня волнует в жизни, это мое частное. Даже если касается каких-то общественных дел. Я никогда не буду делать это по убеждению другого человека. Это должно стать моим.

– Политикой интересуетесь?

– Политикой не интересуюсь по определению.

– А в какой стране вы живете?

– В стране, которая себя делает. Я устал от политики. Мы самая заполитизированная страна в мире, самая бездарная и самая безграмотная. При том количестве политической информации, которая обрушивается на наши головы, мы все равно самые необразованные. Американцы вообще знают только, кто их президент, и все.

– Они интересные люди?

– Мы интересны не из-за того, что политикой интересуемся.

– А из-за чего?

– Так земля устроена. Это талантливая земля и талантливые люди. Почему? Потому. Я не делаю из России исключение. Но если удельный вес талантливых людей сравнить, я думаю, мы будем на первом месте.

– В стране, которая себя делает, какое преобладает ощущение: тревожное, радостное, возбуждающее?

– Прошел все стадии. И прохожу, получая ту или иную информацию, как любой. Но мне это совсем неинтересно, потому что, как ни странно, это неважно. Самое страшное, когда вся страна начинает сопереживать какому-то событию, бросая все дела и участвуя в этом. Я делаю то, что я умею. И может, прозвучит совсем аморфно и аполитично, но мне, по большому счету, по фигу, коммунисты ли у власти, демократы или либералы. Я при всех буду делать то, что я считаю нужным. В этом есть и моя жизненная позиция, и моя жизненная правда, и моя жизненная польза. Не моя для меня, а моя для общества. Я считаю, что если люди науки, культуры, искусства уходят в политику, это от творческого бессилия. Когда здесь уже как бы потеряли стимул и не знают, что делать дальше, а там имеют вес, потому что их помнят по сделанному. Всякий раз уход нормальных людей, профессионалов в политику я считаю потерей государства и общества. Мне симпатичен наш президент. Я за него голосовал.

– А гимн нравится?

– А мне все равно, какой гимн. Мне нравится гимн, который ассоциируется у меня только с одним – с победой в Отечественной войне. И другую музыку в мою голову уже не вставишь. А слова – слов же никто не знает. И когда наши спортсмены выигрывают и играют та-ра-та-ра-ра-ра… – мы победили.

* * *

Актер Леонид Филатов и художник Давид Боровский тогда были еще живы…

ЛИЧНОЕ ДЕЛО

ЯРМОЛЬНИК Леонид, артист.

Родился в 1954 году в Приморском крае.

Окончил театральное училище имени Щукина. Играл в театре на Таганке.

Снимался в фильмах «Без права на ошибку», «Тот самый Мюнхгаузен», «Сыщик», «Пеппи Длинныйчулок», «Человек с бульвара капуцинов», «Московские каникулы», «Операция “С новым годом”», «Барак», «Мой сводный брат Франкенштейн», «Трудно быть богом» и др.