Текст книги "Бизнес и/или свобода. Десять тысяч заповедей лидера"

36 часов до провала

Утро же следующего дня началось с телефонного звонка:

– Вы работаете с проблемой самосаботажа?

Мужчина представился Андреем. Его голос звучал напряженно, но при этом доброжелательно. Чувствовалось, он очень спешил получить ответ.

– Я заранее прошу прощения за вторжение, но мне нужно встретиться с вами срочно. Очень срочно. Сегодня или завтра. – Андрей был решителен.

– К сожалению, ближайшее время, которое я смогу вам предложить, только в конце недели, – ответила я.

– В конце недели будет уже поздно. У меня всего 36 часов. Через 36 часов в моей жизни и в моем бизнесе может произойти полный провал. – Искренность и простота, с которой он произносил эти слова, не оставляли сомнений: Андрей не преувеличивает проблему. Он не уговаривает меня. Он посылает сигнал SOS.

Соглашаться на экстренные встречи не в моих правилах. Довольно часто за подобными просьбами стоит не крайняя необходимость, а взвинченное одномоментное состояние. Но в этот раз интуиция подсказывала: случай действительно не терпит отлагательств.

– Завтра я могу быть в кабинете на час раньше, – сказала я, и мы договорились о встрече.

На вид Андрей оказался неожиданно молод. Позже я узнала, что ему недавно исполнилось 30, но в первые секунды можно было подумать: «Студент». Он был непосредствен, искренен и сразу сердечно поблагодарил меня за то, что я согласилась на срочную встречу вопреки графику. Зеленые, опушенные длинными рыжими ресницами глаза этого парня смотрели внимательно и изучающе.

Мы оба знали, что темп встречи должен быть высок, и сразу перешли к делу. Андрей, не растрачивая ни секунды на общие фразы, сообщил, что он инженер-компьютерщик, программист и несколько лет назад основал инновационную компанию, занимающуюся разработкой новых технологий в области защиты информации и компьютерной безопасности.

Эта компания сегодня уже не стартап, в ней работают десятки человек, она имеет имя и серьезных заказчиков.

Андрей является владельцем, директором и мозговым центром компании. Через 36 часов он должен предъявить заказчику готовый заказ – невиданное доселе устройство. Но работа не сделана. Более того, оставшегося времени совершенно точно не хватит, чтобы успеть его доделать и опробовать.

Выхода нет. Все сроки упущены.

– По телефону я сказал о самосаботаже, – напомнил Андрей. – Я имел в виду то, что я практически не могу работать. Мне необходимо сидеть за компьютером, это надо делать прямо сейчас, точнее, неделю назад, месяцы! А я не могу. Заказ, о котором идет речь, был огромным шансом для моей компании и для меня. Успех дал бы нам возможность далеко оторваться от своих конкурентов, возможность выйти на совершенно другой уровень… Но увы… Я все разрушил. Вернее, вот-вот разрушу. Через 36 часов.

– А что конкретно вам грозит в случае невыполнения заказа?

– Во-первых, имиджевый провал. Мы потеряем лицо. Во-вторых, огромные штрафы. Придется сокращать штат и… Вы знаете, я думаю, что на самом деле из этих долгов мы уже никогда не выплывем. В-третьих, мне придется пережить колоссальный стыд. Представьте только, я потеряю веру в себя как в изобретателя и бизнесмена. – Андрей замолчал.

Что-то в его позе выдавало напряжение недосказанности. Какая-то важная эмоция застыла в груди, силясь прорваться. Потеря имиджа, штрафы, сокращение штата, стыд – перечисленные проблемы звучали слишком рационально и не соответствовали паническому настроению клиента. От меня определенно ускользал скрытый уровень проблемы. Я дала Андрею время. Пауза должна была стать невербальным сигналом: данных объяснений недостаточно.

– Понимаете… Это судьбоносный момент. Не только из-за денег. Я шел к этому с семи лет! – воскликнул Андрей.

– С семи лет? К этому заказу?

– Не к конкретному заказу, конечно. А к этому моменту в жизни. Наконец-то я получил заказ, выполнение которого сделало бы мою компанию абсолютно неуязвимой. Если хотите, я ощущал это как свою миссию. Я стремился сделать нас самыми сильными, недосягаемыми и стопроцентно неуязвимыми. А теперь могу потерять все… – Андрей замолчал.

– От кого вам так необходимо защищаться?

– Как от кого? – Андрей не скрывал своего недоумения. Без всякого смущения он пояснил: – От людей. От заказчиков, от конкурентов, от нечестных партнеров.

– Стремление защищаться говорит о том, что вы не ждете от людей ничего хорошего. Это так?

– Конечно.

В одну секунду я осознала: передо мной сидит герой моих вчерашних размышлений. Не далее как два дня назад вечером я обдумывала природу деструктивного лидерства, в моем сознании всплывали образы моих прежних клиентов, которые не имели права на слабость, которым жизненно необходимо было стать самыми крутыми в их бизнесе.

Потому что бизнес для них – это схватка не на жизнь, а на смерть. Потому что через деньги, через власть, через первенство им удавалось на какое-то время поддержать внутри постоянно ускользающее ощущение благополучия и безопасности.

И вот уже на следующий день такой человек сидит передо мной.

Я вновь получила подтверждение: пространство отвечает на наши запросы. К нам в руки идет именно то, что мы ищем в данный момент. Такого рода встречные предложения нередко случаются и в моей жизни. Но удивляться этому, кажется, я никогда не перестану.

Андрей переживал целую гамму острейших чувств: страх, отчаяние и в то же время надежду, стремление к переменам. Я еще почти ничего не знала о нем. Но чувствовала симпатию и желание помочь. Разумеется, мне необходимо было много узнать о нем самом и его жизни, но времени на подробные биографические справки не было. Подойдет медицинская аналогия: когда к врачу попадает пациент в экстренном состоянии, то сначала необходимо купировать острую боль, затем предотвратить опасные осложнения. И только потом заниматься диагностикой и лечением основного заболевания.

Сейчас мне необходимо было каким-то образом вывести Андрея из состояния оцепенения – того оцепенения, которое сковывает его за рабочим столом и подвигает к катастрофе.

– У нас критически мало времени. В этот срок рассчитывать на результат терапии слишком самонадеянно. Но поскольку ситуация действительно на грани, давайте рискнем, попробуем хоть чего-то добиться за этот час, – сказала я.

– По рукам. – Андрей отвечал с готовностью. Он был полностью сконцентрирован на предстоящей работе.

– Пожалуйста, опишите ваше нынешнее состояние в виде метафоры.

Андрей лишь на секунду посмотрел куда-то вдаль, прищурился и почти сразу выдал ответ:

– Я четко знаю, что там, впереди, – пропасть. Я стою на сыпучем склоне. Слой почвы спускается к пропасти и тянет меня за собой. Мне надо немедленно, срочно спасаться, мне надо изо всех сил карабкаться вверх. Но я ничего не делаю. Тело и голова не слушаются меня…

Метафора была не просто говорящей – она была кричащей. Я на мгновение даже почувствовала холод в спине и ощутила его ужас.

Похоже, что этот сильный и незаурядный человек сейчас не владел своими чувствами, он не мог подчинить себя своему разуму; его яркий интеллект становился бесполезным. Само по себе ощущение приближения к смерти вызывает ужас, но ужас в квадрате, когда ты не понимаешь, почему это происходит. Именно непонимание делает тебя безоружным.

Если мы что-то делаем, «не понимая почему», и вдруг осознаем, что наше тело, наши чувства не подчиняются разуму, то это вовсе не означает, что у таких действий нет цели.

Это означает, что цель находится за пределами рациональной области мышления и мы подчиняемся в этот момент принятым много лет назад бессознательным решениям. Они находятся глубоко в нас, и они толкают нас к неизбежной развязке. Эта развязка бывает, как правило, несчастливой, но иногда и трагической.

До тех пор, пока мы не осознаем этих решений, их смысла и причин, мы похожи на кролика, который завороженно ждет, когда его проглотит удав. Такова суть бессознательного жизненного сценария.

Самосаботаж

Итак, я продолжила:

– Давайте поговорим о ваших ощущениях за рабочим столом. Сядьте поудобнее, сосредоточьтесь и попробуйте максимально подробно описать, что мешает вам начать работать.

Мгновение Андрей прислушивался к себе.

– Я прихожу в офис. Передо мной мой стол, компьютер, схемы. Я сам выбрал этот проект. Я хотел работать над этим проектом. Мне это интересно. Я сажусь за стол и начинаю что-то делать, но… все, что я делаю, кажется неточным, некрасивым, несовершенным. Иногда сомнения и тревога охватывают меня с первой секунды!

Я еще карандаш не успеваю взять, как вдруг понимаю, что все бесполезно – ничего не получится! Мне начинает казаться, что я замахнулся на слишком сложную работу. Что я в принципе – замахнулся! – Андрей поставил ударение на последнем слове. – Понимаете? Возомнил себя Биллом Гейтсом! Я задаюсь вопросом: а на каком основании, собственно? С этого момента мои мысли расплываются, начинается настоящий кошмар.

Вдруг я вспоминаю, что, например, еще надо посмотреть почту, пойти набрать воды, пойти поискать некий вдруг понадобившийся инструмент, довести до полного совершенства (почему-то именно сейчас) какой-то второстепенный блок нового устройства, напомнить о чем-либо менеджерам, кому-то позвонить, сбегать в цех и лично проконтролировать, как чинят проводку, и… Так без конца. В какой-то момент я понимаю, что день прошел. Пора ехать домой. – На секунду Андрей сник.

– Что вы обычно чувствуете в эти моменты?

– Понимаете, я чувствую внутри себя какую-то силу, которая не подчиняется мне. Более того, эта сила подчиняет себе мое сознание, не дает мне двигаться к цели.

Андрей сильно удивил меня: это было очень глубокое осознание, более того, он говорил об этом почти теми же словами, что промелькнули у меня в голове пару минут назад! Я продолжила:

– А как эта проблема раньше давала о себе знать?

– Вы знаете, честно говоря, мне всегда было тяжело работать. Я всегда был склонен тянуть до последнего, а потом «выкручивать себе руки» и сдавать работу ценой нескольких бессонных ночей и немыслимой концентрации усилий. Даже успевая к сроку, я редко чувствовал стопроцентное удовлетворение. Я понимал: будь я организованнее, задача была бы выполнена в разы качественнее. После таких проектов всегда оставался осадок… Причем я заметил закономерность: если я делаю, изобретаю что-то интересное «для себя», дело идет удивительно легко, но чем ответственнее поставленная задача, чем интереснее заказ, чем больше денег и успеха сулит его выполнение, тем жестче проявляет себя сила, которая сопротивляется моему успеху.

– Это похоже на внутренний диалог? На борьбу двух частей?

– Да.

– И что же тогда происходит со второй частью?

– Она в смятении. Ей очень страшно. И плохо.

Я как-то ярко представила Андрея ребенком – маленького мальчика, которого кто-то обвиняет. Обвиняет жестоко, разрушая веру в себя и в свой талант. Но напуганный мальчик знает о том, что у него есть талант, и не может отказаться от него, несмотря ни на что.

Я почти физически ощутила драматическое противоречие, которое нес в себе мой клиент: грубая, немилосердная сила внутри него подавляет другую – хрупкую, эмоциональную, творческую – часть его личности. Передо мной раскрывался глубокий детско-родительский конфликт.

– Похоже, что в вашей жизни реализуется некая конфликтная ситуация, имевшая место в далеком детстве, – там и тогда. Скажите, ваши родители были суровы по отношению к вам?

– Да… Мой отец был не просто суров, часто он был жестоким. Он порол меня ремнем, ставил коленями на горох…

– А мать?

– Она никогда не вступалась.

– Ваш отец тоже был одарен в изобретательстве?

– Да. Но он не реализовал свой талант. – Андрей взглянул на меня проникновенно. Блеск его глаз подчеркивал испытываемое им напряжение и отчаяние. – Скажите, мне можно помочь? – спросил он.

– Да, такая возможность есть. И для начала нам предстоит заступиться за вашего внутреннего ребенка.

– Что вы имеете в виду?

– Андрей, те чувства, которые мы пережили в детстве, и те решения, которые мы тогда приняли, пытаясь защитить себя, не исчезают, когда мы взрослеем. Они продолжают жить в нас. Более того, они во многом управляют нами, подталкивая к воспроизведению той страшной и неприятной реальности, которую нам хотелось бы забыть. Это и есть ваш внутренний ребенок, на которого внутри до сих пор нападают.

Оставшееся время мы работали над чувствами Андрея к отцу. Мы обнаружили не только страх, но и гнев – скопление невыраженного гнева. Маленький Андрей не мог возразить отцу. Любые попытки отстоять себя перед отцом приводили к усилению агрессии с его стороны, вследствие чего Андрей сделал вывод: противоречить отцу не надо, потому что опасно.

До ожидаемой развязки и предполагаемого скандала с заказчиками оставалось чуть более суток. Мы договорились встретиться завтра.

А сейчас я решила отступить от своей обычной стратегии работы. Опыт и интуиция подсказывали мне, что мы сразу можем пойти в глубину его переживаний и что Андрей справится.

Я предложила Андрею выполнить в предстоящие сутки определенное задание. По выходе из кабинета он должен был купить блокнот и ручку. И не откладывая написать все, что когда-то в детстве не сказал отцу. Он наконец-то выразит ту обиду, возмущение несправедливостью, которые маленькому мальчику приходилось годами накапливать и прятать внутри себя, а затем нести этот тяжелейший, отравляющий груз через всю жизнь.

Кроме того, Андрей должен был создать мысленный образ Доброго и Сильного Родителя – намного более сильного, уверенного и справедливого, чем образ отца, тот, запечатленный в детстве. Вместе с новым Родителем Андрею предстояло спуститься в потаенные детские чувства, представить образ отца и, встретившись с ним лицом к лицу, находясь под защитой Доброго Родителя, выразить протест, негодование и гнев прямо, откровенно, не сдерживая себя никакими рамками. Гнев необходимо было перевести из формы накопленных чувств в форму высказанных слов.

Если потребуется, то и в форму крика и слез.

«Это работает!»

Я открыла дверь кабинета. Лицо Андрея сияло. Едва переступив порог, он воскликнул:

– Это работает! – Снимая куртку, Андрей продолжил восторженно делиться впечатлениями: – Вы знаете, на что это похоже?! Как будто я примчался к вам с непереносимой зубной болью и вы удалили мне этот зуб! Я так и знал!

– Знали что? – спросила я, улыбаясь.

Воодушевление, настрой и целенаправленность Андрея необыкновенно радовали меня. Оказалось, что он давно интересовался психологией и прочел немало литературы; Андрей основательно изучил Фрейда, Юнга, Фромма, Хорни, классиков транзактного анализа и гештальт-терапии. Мой новый клиент давно думал о необходимости обратиться к специалисту, но никак не мог собраться. У него не было времени, и он никому не мог довериться. И теперь, когда, наконец, он пришел, ожидания стали «фантастическим образом» оправдываться.

Продолжая рассказывать, Андрей достал из портфеля и положил на стол исписанные листки. Я бросила беглый взгляд на верхнюю страницу. «Я ненавижу тебя! Сдохни! Умри!» Эти слова были написаны наиболее разборчиво, прямо по центру.

Выяснилось, что минувшие сутки прошли в баталиях. Андрей рассказал, как с удовольствием и обстоятельно создал образ Доброго и Сильного Родителя – техногенного, огромного, оснащенного гаджетами робота из будущего. Робота-героя. Вместе им удалось вступить в диалог с угрожающим образом отца, каким он его запомнил из детства, высказать ему протест. По мере этой визуализации, по мере выражения чувств менялись ощущения Андрея: образ отца мерк, переставал быть всемогущим и постепенно свелся к фигуре обыкновенного, заурядного человека, завидующего своему сыну.

Тиски, сжимавшие в груди затаенные с детства чувства, разжались. Андрей почувствовал облегчение с некоторым оттенком жалости к отцу. Мой пациент проспал лишь четыре часа, был в офисе с раннего утра и уже успел плодотворно поработать. Многие годы отец внушал Андрею разрушительную мысль: «У тебя ничего не получится». Но больше Андрей этому не верил.

Такой прогресс за одни сутки! Скорость восприятия и освоения информации этого молодого человека составляла десять баллов по десятибалльной шкале. Сочетание четкого логического и образного мышления, быстрота его реакции шокировали. Похоже, мозг этого человека действительно необычен…

Но 36 часов истекали. Необходимо было удержать состояние Андрея и работать дальше.

– А я – дурак! Опоздал. Пришел к вам в предсмертной агонии. А мог бы раньше. Наверняка этого чудовищного, отвратительного финала можно было бы избежать. Теперь, увы, никаких шансов.

«Отвратительный финал». Это звучало как приговор.

Я ощущала чувства Андрея – и его отчаяние, и его возбуждение… Похоже, он даже не подозревает, что у него есть право на защиту. И что вообще он не на судилище.

Мир Андрея распадался на две крайности: либо ты успел точно к сроку, либо тебя казнят. Поставленную планку надо брать. У человека нет права на слабость и на ошибку. Мой клиент не допускал мысли, что палитра жизни гораздо богаче.

Мне были нужны детали.

– Я правильно понимаю, что переговоры по этому важному контракту вели вы как директор компании?

– Да.

– Кто именно предложил эту конкретную дату сдачи заказа?

– Ну… В общем… Они-то, конечно, хотели побыстрее. Как и любые заказчики. Это по-человечески понятно… Короче говоря, в итоге я сказал «да».

– В итоге? Значит, все-таки эти сроки могли быть чуть больше?

– Ну да.

– Андрей, наши прогнозы могут отличаться от реальности. В конце концов, вы же не на конвейере работаете, вы создаете то, что еще никто до вас не делал. У вас нет ощущения, что дата сдачи проекта была слишком оптимистична?

Андрей посмотрел горестно. И с усмешкой ответил:

– Да, вы правы. Я всегда делаю так. Не знаю почему…

Картина была печальной. Выстраивая график работ, мой пациент загонял себя в заведомо проигрышные условия. Он строил нереалистичные планы, обеспечивая тем самым гарантированное разочарование в себе. Я озвучила свои мысли. Андрей активно поддержал мои идеи:

– Да-да. Разочарование в себе и сомнения в себе – это мое. Это сто процентов моя тема.

Мои предположения получали подтверждение. Андрей сам создал для себя тяжелую критическую ситуацию, в которой мог потерять очень многое. Деспотизм отца воспроизводился Андреем теперь в отношении к самому себе: строя планы, он был безжалостен и чрезмерно требователен именно к себе.

– Вы понимаете, откуда идет привычка сначала брать на себя завышенные обязательства, а потом разочаровываться в себе?

– Да. Понимаю. Когда-то это было моей жизнью. Отец всегда ставил передо мной невыполнимые задачи. Я часто не справлялся. И отец с нескрываемым удовольствием доказывал мне, что я ни на что не способен. Но… Вы знаете, я научился с этим жить. И даже научился получать от этого свои выгоды. – Андрей оживился.

У него мгновенно родилась речь в защиту своей привычной жизненной стратегии.

– Понимаете, иногда мне все-таки удавалось успеть! И в фантастически короткие сроки мне удавалось сделать то, что требовалось.

– И что?

– Тогда я получал подтверждение своей уникальности. Я мог сказать себе: «Вот это да, ну ты даешь! Ты все-таки сделал это. Ты сработал со сверхчеловеческой скоростью. Ты крутой. Это дорогого стоит!» – На секунду Андрей замер. Он заглянул мне в глаза. – Стоп, – сказал он, – вы хотите сказать, что у других людей не так?

– Да, Андрей, это бывает и по-другому, – ответила я как можно спокойнее.

– Я догадывался. Подозревал, что люди могут чувствовать себя как-то по-другому. Но как? Вот до чего я не могу додуматься.

Андрей произнес последние слова абсолютно серьезно. Без какой-либо насмешки или иронии в интонации. Впрочем, говорил, как и всегда, искренне. На самом деле он не мог представить какое-то иное отношение к самому себе.

– Андрей, представьте ребенка, которому не нужно бороться за право на свою жизнь. Не нужно вымаливать и завоевывать любовь, тепло, понимание взрослых. – Я взяла небольшую паузу, давая пациенту время освоиться с этой мыслью. – Ребенок чувствует себя любимым и ценным. Это дано ему просто так. Как право дышать. – Андрей слушал меня с жадностью, впитывая слова каждой клеткой. Он даже приоткрыл рот. У меня было ощущение того, что он очень давно хотел услышать такие слова. Он шел к ним, искал их. Сейчас происходил этот сокровенный момент.

– Такому ребенку хочется достигать результатов, – продолжила я. – Ему интересен сам процесс творчества и познания. И добившись успехов, он испытывает радость победы. Но это не имеет ничего общего с тем, чтобы доказывать через свои достижения право на чувство собственного достоинства, даже право на жизнь.

– Я бы хотел узнать об этом больше, – тихо отозвался Андрей.

Мы договорились, что обязательно вернемся к этой теме и у него будет возможность исправить свои детские решения, которые он сделал в крайне неблагополучных условиях. Мы сможем исправить ошибки. Это важнейшая часть терапевтического процесса. Но сейчас, сегодня, Андрею было крайне важно стабилизировать острую ситуацию с заказчиками: вечером необходимо предъявить им собранное и отлаженное устройство, которое пока не работало.

– Мне надо доработать еще два момента. Без этого устройство просто нельзя будет использовать. Я много об этом думал, и у меня есть идеи. Но время упущено!

– Расскажите мне о своих фантазиях по поводу намечающейся развязки. Как вы видите ближайшее будущее?

– Ну… Я позвоню им. Скажу, что… – Андрей поморщился. И приложил руку к лицу, как при приступе зубной боли. – Мне ужасно не хочется. Вы не представляете, как же мне не хочется им звонить, говорить, что я не справился, и переживать это все…

– Что переживать?

Андрей замотал головой, как ребенок, уворачивающийся от ложки невкусной манной каши. Я в который раз поймала себя на мысли о том, что несмотря ни на что этот человек сумел сохранить в себе непосредственность и искренность реакций.

– Что это значит? – спросила я с улыбкой.

– О!.. Меня ждет взрыв эмоций: негодование, обвинения, ругань. Нам выставят ужасные штрафы! Скорее всего, разорвут всякие отношения. Скажут, что наобещал, строил из себя изобретателя, а на деле шарлатан. Короче говоря, выльют на голову ушат… – Андрей покачал головой. – И будут правы! – воскликнул он.