Текст книги "Теория и методология когнитивной истории"

Разумеется, общение в социуме развивает и обогащает возможности информационного обмена, но сам интерес к вещественным предметам, окружающим другого человека, заложен очень глубоко. Это свойство информационного магнетизма можно наблюдать в любой ситуации «встречи культур». Поэтому эпоха дописьменной культуры может рассматриваться как эпоха, в течение которой информационный ресурс социума накапливался прежде всего в открытиях, изобретениях. Информационный обмен через вещественные реалии представляется наиболее полным, достоверным и, вероятно, основным для человечества. Лишь на первый взгляд письменная культура является более высокой. Неслучайно уже в новейшее время, в XX в., некоторые явления вещевого информационного обмена иногда выступают на первый план.

Видовая структура источников дает возможность получения нового знания в науках о человеке. На этом вопросе следует остановиться подробнее. Основополагающая проблема, разделившая историческое сообщество в период формирования современного информационного общества, состояла в том, чтобы определить, что представляет собой исторический процесс. Ценностно-ориентированный выбор информации по заранее намеченной теме является таким подходом, который опирается на философскую парадигму неструктурированности объекта исследования в науках о человеке. Сторонников такого подхода легко узнать по соответствующей терминологии, как, например, изучение прошлого, историческая память. В этих терминах, кроме определенного пиетета к явлениям исторического процесса, не прослеживается ничего позитивного. Нет попытки понять, как, собственно, структурировалось это прошлое, которое ведь не всегда было прошлым, но представляло собой реальную жизнь людей, активно действовавших в тех рамках, в которых они существовали. Термин «историческая память» в этом отношении никакой ясности не вносит, – о чем следует помнить? каковы критерии выбора достойных памяти событий или фактов, кроме ценностных ориентаций самого историка?

Наша концепция исходит из другого философского принципа: информационная сфера человеческой истории в любой ее конкретной точке представляет собой системную взаимосвязь, определенную целостность, в которой каждое отдельное явление может быть интерпретировано лишь как часть этой целостности. Следовательно, главная задача историка состоит в том, чтобы попытаться выявить эти системные связи. Для этого, как уже отмечалось, у нас имеются вполне реальные эмпирические данные, ориентиры в виде интеллектуальных продуктов человеческой деятельности. Обратившись к изучению некоего интеллектуального продукта можно попытаться решить задачу воссоздания системного целого. Это подход структурно– функциональный, поскольку именно функция источника формирует его структуру.

Информационная сфера имеет имманентную (а не привносимую извне) структуру. Вся совокупность произведений на любой изучаемый момент исторического процесса может быть классифицирована как некий состоящий из соответствующего данной эпохе, ограниченный определенными рамками, набор видов исторических источников. Иначе говоря, совокупность культурных объектов эпохи имеет видовую структуру. Выявить этот видовой состав можно вполне эмпирическим путем, путем изучения источников, которые в данную эпоху были созданы. Для российской истории этот видовой состав (в основном) уже установлен. Наиболее существенные виды источников достаточно хорошо изучены. Это корпус летописных источников, законодательство, литературно-публицистические источники, публицистические произведения, учетноделопроизводственные документы различных видов и подвидов, акты и др. Установление видового состава источников, характерных для того или иного периода, региона, государственного устройства, типа социума в принципе всегда возможно (хотя, разумеется, полнота видового ряда зависит от степени сохранности источников и поэтому может быть различной).

Таким образом, структура видов источников может быть установлена и этим достигается важный для исследования результат. От любой исторической эпохи остается не просто хаотическое, фрагментарное скопление неких исторических «остатков», из которых историк по своему разумению должен выстраивать какие– то произвольные схемы, но видовая структура интеллектуальных продуктов. Эта структура может быть воссоздана, даже если сохранилась не полностью, поскольку остатки структурированных продуктов всегда несут на себе следы, позволяющие эту структуру воссоздать. Так, по отдельному листу книги, манускрипта или по фрагментам здания можно в принципе представить себе то целое, частью которого они были когда– то. Поиск структур поэтому для исторического исследования есть не абстрактная мечта, но вполне реальное логическое построение. Информативен даже предметный словарь интеллектуальных продуктов, структурированных с их видовыми, устойчивыми характерными особенностями.

Итак, проблема функционирования: что имеется в виду? Если каждый вид источника, каждое изделие может, как уже отмечалось, быть понято как продукт, созданный для решения опосредованной задачи, то, следовательно, анализ может быть проведен и в обратном направлении. Наблюдая изделие, мы можем судить о цели, для достижения которой оно было создано. И, в свою очередь, мы можем логически вывести взаимосвязь этой цели с определенным видом деятельности, а затем, развивая ту же логику, представить себе параметры и конфигурацию той эпохи, в которой такая деятельность могла совершаться и приносить конкретные результаты. Сохранившиеся судебники или другие правовые кодексы, рассматриваемые с точки зрения тех целей и задач, которые их авторы перед собой ставили, и тех функций, для реализации которых они были созданы, могут дать вполне достоверную и потому надежную информацию о времени, когда создание таких правовых кодексов стало необходимым, желательным и возможным. Правовое пространство эпохи, уровень правовой культуры, его социальный состав, основные экономические и социальные линии развития – таковы возможные перспективы, открывающиеся перед исследователем информационного ресурса законодательных памятников.

Функции изделий, отраженные в их форме и структуре, представляют собой ценный информационный ресурс, используя который вполне реально воссоздать те виды и формы человеческой деятельности, которые существовали в изучаемый период. Таким образом, структурно-функциональный подход представляет собой такую познавательную модель, которая делает реальной воссоздание информационной сферы исторического процесса в том виде, в каком она создавалась и функционировала в изучаемое время.

Традиционная исследовательская практика использовала богатые возможности информации. Было выработано интересное определение информационных возможностей источников, связанное с критерием намеренных и ненамеренных свидетельств источника. На первый взгляд, несколько наивное разделение свидетельств исторических источников на свидетельства намеренные (т. е. те, которые автор хотел обозначить) и ненамеренные (те данные, о которых автор не думал и не предлагал сообщить их специально) имеет свою ценность и несомненно заслуживает внимания. Необходимо лишь поставить его в связь со структурно– функциональным подходом, о котором здесь говорится. Что означает с данной точки зрения намеренность свидетельств? Она означает, что, создавая свой интеллектуальный продукт с определенной целью, автор намеренно включает в него тот объем информации, который этой цели соответствует или будет способствовать ее достижению. Так, например, если мемуарист имеет целью представить определенный образ описываемой ситуации, или самого себя, или кого-то другого, то для достижения этой (вполне возможно, что и самой благой) цели он введет в свой рассказ какой-то информационный ресурс или оставит без внимания нечто другое, к делу не относящееся. Еще более жесткий отбор намеренно включенной информации производится при создании официальных документов с четко структурированным назначением (например, статистические данные переписи по определенной теме). Намеренно включенная в источник информация далеко не всегда, разумеется, может расцениваться как достоверная в прямом смысле слова. Имеется в виду определение достоверности как соответствие свидетельства исторической реальности. Однако нельзя не видеть, что определенная связь с достоверностью этой исторической реальности всегда присутствует в намеренном свидетельстве. Достаточно лишь поставить вопрос адекватно ситуации: какую информацию следовало в данной исторической реальности включить в свой интеллектуальный продукт, чтобы достичь цели, ради которой этот продукт создавался? При такой постановке вопроса намеренные свидетельства станут вполне достоверным источником об обстоятельствах, в которых действует данный индивид. Таким образом, структурно-функциональный подход, рассматривающий цели и намерения индивидов через посредство созданных ими интеллектуальных продуктов, определенных видов источников, в целом позволяет представить адекватный времени срез информационной сферы изучаемой эпохи.

У историка остается, кроме того, еще один, очень важный для получения более полных данных об эпохе подход: он состоит в использовании не только того информационного ресурса, который включен в источник намеренно в соответствии с его видовой структурой, но и того, который попал в источник независимо от сознания автора, т. е. ненамеренные свидетельства эпохи. Со времени формирования учения о науке истории и включения дисциплины «Методология истории» в университетское образование можно рассматривать данную проблему в ее динамике. Она имеет два аспекта: один из них связан с тем, что научное познание предполагает наличие реального, стабильного и доступного для повторных интерпретаций исследовательского объекта. Другой, не менее важный и в настоящее время в исторической науке особенно актуальный аспект – это вопрос о том, представляется ли возможным выявить в данном объекте наличие структур. Как известно, поиск структур в области гуманитарного знания, до того времени присутствовавший в методологических дискуссиях спонтанно, был наконец осознан достаточно широким кругом исследователей. Этот вопрос составляет суть известного направления – структурализма, особенно актуализировавшегося в 60-е годы XX в., а затем ушедшего на второй план, что также нашло свое обозначение в околонаучном языке, определившем ситуацию описательно как «постструктурализм». Значимость проблемы от этого не уменьшилась, поскольку лишь опора на структурные свойства исследуемых объектов дает возможность разработки научных методологий, открывающих путь для типологий и сравнительных характеристик. Эта проблема и является в настоящее время ключевой, если мы стремимся обозначить проблематику методологии исторической науки.

Наличие реального объекта, открывающего для исторической науки возможность использования эмпирических методологий, рассматривалось нами в главах, посвященных феномену человека как живой системы, обладающей особыми, невозможными для других живых систем, свойствами. Это – эксклюзивная способность человека к созданию интеллектуального продукта. Под интеллектуальным продуктом понимается при этом всякое целенаправленно созданное изделие, которое отвечает определенным потребностям и в то же время сохраняет, овеществляя, тот объем информации, ту картину мира, которую создающий индивид имеет на момент реализации данного продукта своего интеллектуального творчества.

Следующий важный момент – это интерпретация понятия деятельности. Мы различаем ситуацию «мышление-действие», характерную для всех живых сил, и понятие деятельности. Под деятельностью понимается поведение индивида, в котором характерной особенностью является дискретность, т. е. неоднократное преобразование мышления и действия в интеллектуальный продукт. Данное дискретное поведение, в котором прослеживаются и возможности человека как живой системы (мышление и действие в любой последовательности), и возможности собственно человека, фиксирующего промежуточные результаты своего целенаправленного поведения, выступает как характеристика феномена деятельности. Созданный интеллектуальный продукт, в свою очередь, выступает как способ реализации обратной связи, дает человеку возможность оценить не только собственный результат, но и изменение ситуации, возникшее при появлении продукта, в целом.

Тот факт, что деятельность выступает как особый тип человеческого поведения, в котором индивид не может не овеществлять результаты своей деятельности, является фундаментальным для того, чтобы различать историю природы и историю человека. Человек сам себя «пишет», и вещественный результат этой записи выходит за рамки живой системы. Результаты человеческой деятельности в их совокупности составляют вещественный, наблюдаемый, стабильно устойчивый макрообъект исторической науки.

Тот факт, что от исторического процесса остаются вещественные остатки, некие фрагменты, для исторического сознания вполне очевиден и эмпирически постоянно используется. Однако проблема состоит в том, в какой мере эти фрагменты, доступные историку всегда в ограниченном, неполном виде, представляют адекватную картину истории человечества. В реальности своей эпохи эти вещи, как можно догадываться, были каким-то образом взаимосвязанными, скоординированными, являясь частью какой-то системы, организованного целого. Об этом можно догадываться по аналогии, поскольку историк как человек своего времени ощущает взаимосвязанность информационного пространства собственной эпохи. Вопрос состоит в том, в какой мере эти давно утраченные связи могут быть воссозданы.

Таким образом, вопрос об эмпирической базе исторической науки в принципе решается положительно: история имеет эмпирическую базу для изучения целостного феномена человека, с его универсальным априори в виде интеллектуального продукта. В свою очередь этот продукт не может не создаваться и изначально целенаправленно структурируется в процессе деятельности. История, более того, имеет эмпирическую базу для изучения конкретных, уже реализовавших себя в ходе исторического процесса сообществ и способов их самоорганизации. Конфигурация видов интеллектуального продукта проливает свет на способы самоорганизации конкретных сообществ и даже дает основу для исторической компаративистики.

Однако одной эмпирической базы для науки недостаточно. Любая эмпирическая база фрагментарна, состоит из материальных «остатков», в то время как предметом современной науки являются системы и способы их функционирования как в статике, так и в динамике. Поэтому все зависит от подхода, от интерпретационных методологий исследования. В историческом профессиональном сообществе их сменилось несколько. Один – позитивистский подход, в качестве приоритета выдвигает изучение материального образа «остатков» реальности, его параметров. Другой подход выдвигает в качестве приоритета «отнесение к ценности», к иерархии ценностей историка-интерпретатора и соответственно актуализирует те аспекты («темы») прошлой реальности, которые признает основополагающими в пределах созданной схемы, собственного «способа сборки» создаваемого нарратива.

Третий подход, наиболее перспективный и даже, по существу, единственно возможный для научной методологии, – это поиск следов принадлежности фрагмента к той системе, в рамках которой он был когда-то создан. Данный путь наиболее перспективен, поскольку в этом случае открывается возможность не только для более полного раскрытия информационного ресурса продукта, но и для получения эмпирически подтвержденных данных о той системе (или системах), частью которых этот продукт в свое время являлся.

Каждый из этих подходов имеет свои познавательные возможности. Все они представлены в научной мысли новейшего времени и потому заслуживают серьезного анализа. Рассматривая современное состояние проблематики философии и методологии истории, можно констатировать парадоксальную ситуацию. Ее особенности в том, что философия исторического процесса, с одной стороны, и философия исторического знания – с другой, предстают как два самостоятельных, развивающихся в пределах своей внутренней логики, направления мысли. Трудно найти что-либо подобное в истории других областей научного знания.

Примером такого состояния может являться довольно часто встречающееся определение того, что такое история. «История – это то, что пишут историки», – полагает один из современных методологов. Иными словами, обучение профессионала обращено к проблематике создания конечного продукта. Данный подход имеет свою традицию, и действительно существуют учебные издания, созданные по принципу дополнительности, когда одно из этих изданий посвящено проблемам «историологии» как теории исторического процесса, а другое – «историке» как теории исторического знания1818
  См.: Кареев Н.И. Историка: Теория исторического знания. СПб.,1916.


[Закрыть]. Следовательно, сведение этих двух аспектов исторического метода в нечто единое остается в рамках личных возможностей каждого профессионала.

Исходной руководящей идеей является идея творчества – созидательной целенаправленной мысли, последовательно объективирующей свой замысел в реальных исторических воплощениях и формах. Эта великая идея, выраженная изначально философией Гегеля, исходит из единства исторического процесса и процесса его познания. Философия истории выступает как единство и целостность, проявляющие себя вовне в саморазвитии форм культуры в историческом процессе. Социум есть множество индивидов, чья общность характеризуется совместной деятельностью. Понятие деятельности включает, как уже отмечалось, в качестве своей определяющей характеристики создание вещей, интеллектуальных продуктов. Сообщество своей объединяющей идеей создает общий информационный ресурс, доступный для каждого члена сообщества. Это, в свою очередь, дает социуму возможности формирования общей картины мира, системы ценностей, определенного объема знаний и умений. Широко известные в истории ситуации информационной тайны, информационных запретов, распространенных ритуалов посвящения в эти тайны лишь подчеркивают центральную идею. Она состоит в «приобщении» к единому информационному ресурсу, по отношению к которому и выстраиваются иерархии, в том числе социальные, культурные, возрастные, гендерные, соответствующие ценностные ориентиры. Поскольку этот информационный ресурс представлен в виде некой совокупности интеллектуальных продуктов, то подобное воплощение информационного единства социума является предметом особой защиты со стороны членов сообщества, причем очень часто, как известно из истории, такие вещественные символы в иерархии ценностей социума выступают как значительно более высокие, нежели ценности индивидуальные. Совокупность интеллектуальных продуктов, с которыми ассоциируется особая ценность, распространяет свое воздействие не только в режиме настоящего времени, но, напротив, преодолевает пределы времени (общность традиции) и пространства (диаспоры, которые хранят некоторые объекты, интерпретируемые как часть ценностей первоначального социума).

Можно проследить также, как единство социума поддерживается передачей информации новым поколениям. При различии вариантов информационное единство всегда выступает как характерное структурообразующее качество социума. Конфликты внутри социума происходят по принципу различения интерпретационных схем, но единый корпус информации всегда остается в центре внимания (борьба за чистоту учений, против лжетолкований и ересей и т. п.). Это прослеживается и в идеологических дискуссиях, которые, с одной стороны, противопоставляют друг другу изнутри новые толкования исходных принципов, но по отношению к окружающей среде выступают сообща.

Информация, если воспользоваться естественнонаучной метафорой, всегда стремится занять как можно больший объем. Поэтому наряду с внутрисоциумным притяжением существует и внесоциумное информационное отталкивание. Информационное пространство различных социумов не является непроницаемым. Тем не менее для нового и новейшего времени информационное пространство формирует некое подвижное единство, которое ощущается как глубинная целостность при внешнем разнообразии проявлений.

Это подвижное единство, которое очевидно для погруженного в данную информационную среду современника, оказывается неуловимым для историка. Тем более что традиционный исторический метод в принципе ориентирован на работу с разрозненными «остатками», «фрагментами» былой информационной целостности. Однако само ощущение этой целостности всегда присутствует в обращении к прошлым эпохам. В обыденном языке оно передается, казалось бы, наивным, но не лишенным в то же время познавательной точности термином – атмосфера эпохи, аромат эпохи. При том что это не определение, а метафора (уподобление неизвестного слушателю явления известному), этот термин представляется удачным. В нем схвачено определенное общее свойство среды, в которую погружены все современники эпохи (при том что они воспринимают, осмысливают и используют это общее свойство среды с разной степенью интенсивности). Важно, что общее информационное состояние реально существует, хотя и связано уже с индивидуальными возможностями восприятия.

Исследователи гуманитарного познания новейшего времени сделали несколько попыток обозначить атмосферу эпохи как более определенный феномен, сделать изучение этого трудноуловимого явления более направленным. В частности проблема коммуникации внутри сообщества конкретной эпохи была обозначена еще в середине XIX в. Разные исследователи пытались определить художественный «код», который доминирует в данную эпоху или в данном социуме. В центре внимания при этом оказывались те совокупности культурных объектов, общение с которыми поддерживает и укрепляет единство социума. Данный подход прослеживается при изучении основ средневековой религиозности. Поиск объединяющих понятий актуален в изучении понятия культуры или даже понятия диалога культур. Понятие информационной картины мира, если использовать его в качестве познавательной модели, позволяет перейти от метафорического определения единства культуры как атмосферы к его научному определению. Если попытаться выявить ту совокупность интеллектуальных продуктов, которые, по мнению современников, выступают в качестве общезначимых ориентиров и критериев, то картина предстает вполне реальной, а сама ситуация доступной конкретному историческому исследованию. Обозначим ее единство как информационное пространство данного социума, имеющего свой набор видов культурных объектов.

Вещественным выражением самоидентификации социума является тот совокупный ресурс, который социум создал, сохраняет на протяжении длительного времени и интерпретирует как свое ценностное наследие. Наряду с центростремительными коммуникационными процессами, которые прослеживаются в культуре и используются при самоидентификации (семьи, рода, общественного слоя, региона, общества и государства в целом при наличии консенсуса), большой интерес представляют также центробежные коммуникативные процессы. Эти процессы обращены к новым, ранее не освоенным информационным ресурсам, обладают особой привлекательностью, информационным магнетизмом нового. В традиционной исторической повседневности прослеживается устойчивая тенденция к выходу в иное пространство, к добыванию и присвоению информационных «диковинок» (специальный термин исследователей-филологов). Индивид выступает как искатель чудес в виде изобретений, фантастических средств, механизмов, облегчающих и ускоряющих повседневные процессы деятельности. Особый интерес представляет исследование подобных ситуаций в качестве индикаторов состояния социумов. Способность социума (общества, государства) наладить свободный информационный обмен, направленно пополнять свой основной культурный ресурс выступает как индикатор того, в какой мере этот совокупный ресурс адекватен окружающей реальности, инициирует импульсы творческого освоения информационных новаций, меняющих картину мира для его членов. Индикатором выступает при этом, в частности, открытость властной элиты общества к проникновению в него (общество) новых информационных ресурсов. В историческом опыте прослеживаются и ситуации активного освоения новых информационных ресурсов, и способствующих этому конктерно-исторических технологий, и, напротив, ситуации активного противодействия проникновению новой информации. Закрытые общества в истории характеризуются своим непримиримым отношением к новациям не только фундаментального характера (научным, политическим), но и к новациям, казалось бы, повседневным, бытовым. Данное отношение к новым «вещам» косвенным образом выражает состояние неполноты основного ресурса, неспособность перестраивать информационную картину мира, и, следовательно, имплицитное осознание ее шаткости и непрочности. Ярким примером того, как изменяют картину мира традиционного общества новые культурные объекты, является эпоха географических открытий с освоением экзотических растений и других предметов. Состояние культурного шока далеко не всегда связано с появлением нового информационного ресурса, по своему технологическому уровню превосходящего имеющийся. В новейшее время прослеживается и обратный процесс, когда приток историко– антропологических интеллектуальных продуктов первобытных культур, в свою очередь, меняет линейную европоцентристскую картину истории человечества, осваивается массовым сознанием.

Данная ситуация культурного шока связывается в массовом сознании с наплывом новых интеллектуальных продуктов, с повседневным образом жизни. Отнюдь не отдельные научные открытия, чье значение для изменения картины мира оценивается относительно узким кругом интеллектуального сообщества, меняет картину мира в целом. Для массового сознания значительно более важным оказывается тот информационный ресурс, который несут в себе вещи – интеллектуальные продукты повседневного и даже массового спроса. Данный подход ставит перед нами определенную проблему – каково значение информационного ресурса вещи (даже повседневной, бытовой вещи) в изменении картины мира в массовом сознании.

Отметим, что теория опосредованного информационного обмена и понятие вида интеллектуального продукта как индикатора функционирования сообществ открывают новое пространство для интеграции исторических и социологических исследований, имеющих при данном подходе общий эмпирический объект при наличии предмета наук. В частности в области философско-социологических проблем теории социальных систем и их способов коммуникации: самонаблюдение замкнутых на себе систем, их отношение с окружающим миром, выбор действий, совместимых с самоидентификацией находят свое выражение в статике видовой конфигурации продукта изучаемой системы и ее динамике. Иногда такое соответствие очевидно, как например, наблюдение замкнутой системы извне в таком сложившемся и актуальном виде источников, как записки иноземцев о стране пребывания. Здесь представляется информативным и взгляд на систему со стороны, и формирование самих ценностных критериев такого наблюдателя1919
  См.: Ключевский В.О. Сказания иностранцев о Московском государстве. M., 1991.


[Закрыть].