Текст книги "Беззаконники"

Есть на нашей планете много чудесных мест, куда стремятся туристы, чтоб насладиться красотами природы, а есть места, почему-то оказавшиеся на обочине их устремлений. То ли из-за хитросплетений исторических событий, то ли из-за равной удаленности и от западной цивилизации, и от восточной, а может быть из-за особенностей капризного климата Урал не стал Меккой туристического бизнеса. Седой величественный Урал приоткрыл пока свои тайны для немногочисленных и неприхотливых храбрецов, зачаровав их гремучей смесью своего своенравного характера и скрытым от посторонних глаз богатством древних лесов на пологих склонах. Даже местное население не перестает удивляться переменчивости его настроений: старик то уснет под снежным покрывалом на долгие месяцы, то взбодрит своих обитателей быстрым пробуждением пышных лесов, то остановит бег времени снежной бурей в начале лета. Разверзнет помрачневшее враз небо лавиной холодных белых мух, спрячет красоту расцветшего мира под снежными панамами и обрушит метельной круговертью сотни деревьев и в городах, и в лесах. А потом, спохватившись, последим решающим шквалом ветра разгонит зловещее нагромождение туч, позволив небесному куполу засиять умытой синевой, напустит жара, растопит им же содеянное и поминай всякий человечек через десяток лет вдогонку сему курьезу, что быль, а что невидаль. Любит древний лукавый старик, батюшка Урал, сюрпризы, тешит свою затянувшуюся старость загадками. А может и скрывает от нас, непомерно любопытных и никак не желающих взрослеть детишек, свои и чужие тайны диковинным образом. Видели, мол, налюбовались? Радуйтесь! Вырастите, поумнеете, я и ни такое покажу. Так-то…

Глава 1.

Закончилось календарное время весны, по тому же календарю подошла очередь и лету прийти, но Уральский Край оно не спешило посетить, видимо, по каким-то своим причинам задержалось на просторах европейской части континента. Люди терпеливо ждали его настоящего прихода, готовились встретить во всеоружии, но удивились искренно и от неожиданности растерялись, когда в одно прекрасное утро на небе не оказалось ни тучки, ни облачка легкого, а только ласковый на тепло яркий диск Солнца. Он единственным правителем царствовал в размытой его светом голубизне небосвода, щедро рассыпал блики от своих лучей по глянцевой поверхности еще не успевшей покрыться серой пылью молодой листвы деревьев, сверкал зеркальным блеском на водной глади рек и озер. Люди счастливо и глупо улыбались, радуясь красоте помолодевшего мира, и спешили быстрее выскочить из тесных коробок обшарпанных холодом домов навстречу этому чуду.

Лето вернулось в Уральский Край не в выходной день, как надо бы торжеству, а в обычный трудовой, но получилось празднично, потому, как людей успела утомить зимняя тягостная медлительность рабочих недель, хотелось чего-то необычного и нестандартного. Все, кто еще умел радоваться и удивляться, старались под любым предлогом на пару минут вырваться из-за застенков душных производственных цехов, контор, магазинов и больниц в сказочный мир первого дня настоящего лета.

Федор разучился радоваться. Теперь Федор пил, пил много и регулярно, и причина тому была весомая, основательная. Когда-то, далеко в юности, ему хорошо и сладко мечталось, будущее представлялось преображенным, светлым, а немалая заслуга в трудной борьбе со злом принадлежала Федору и его друзьям. Мечталось, но не сбылось. Подумаешь! Все мы мечтаем. Но если большинство из нас мечтает о легкой, красивой жизни без проблем, неизвестно каким образом сделавшейся таковой, и именно для нас, любимых, то Федор мечтал активно преобразовывать мир для всех. Ему надо было действовать, бороться за счастье всемирных масштабов, потому и враг рисовался не меньших размеров. Его надо было вычислить, предъявить, так сказать, на опознание, а потом сплотиться всем миром, составить программу грандиозного наступления и с позором изгнать за пределы матушки Земли.

В то время, когда его сверстники, люди обыкновенные и скромные в своих желаниях, благополучно прощались с розовым миражом детства, Федор приступил к осуществлению своей мечты. Читал и изучал труды древних и не очень мыслителей, окунулся в таинственные глубины языческих измышлений, ознакомился со всеми религиями, что человечество исповедовало на данный момент и… вычислил! Враг оказался многолик, носил сотню имен, каждое из коих соответствовало случаю и представлениям народа, узнавшего его, но, что обидно, осязаемой оболочки не имел, а потому указать на него пальцем не предоставлялось возможности, а из-за этого и программа по его уничтожению не складывалась. Воевали с сим невидимым и неуловимым созданием и до Федора, но каждый раз вырисовывалась странная ситуация: против чего боролись, на то и напоролись. Федор окончательно запутался и растерялся, поостыл, притих и задумался надолго.

Между тем на пороге нового тысячелетия, когда в душе многих людей зрела тайная надежда на чудесное преобразование старых устоев мира, события в его стране разворачивались по намеченному коварным врагом плану. Несомненно, по размышлению Федора, это тот в очередной раз посетил трещавшую по всем подлатанным швам «великую и нерушимую» империю свободных народов, коих перессорил друг с другом. По ходу им придуманной мистерии исподтишка выдал на-гора порцию неизменного пафоса лозунгов «Хлеба и свободы каждому!», кои еще никогда не удавалось распределить согласно потребностям многочисленных слоев общества, столкнул лбами как неразумных и слепых щенят бывших братьев и соратников по построению небывалого будущего и разогнал по закуткам преображать свою конуру.

Преобразование потекло по своему веками наторенному руслу. Чиновничья братия, лишившись «указующего перста» обанкротившейся партии, активно распродавала кровные богатства страны подпольным ростовщикам, не имея другого разумения, как ими распорядится для своей выгоды, а народы, оставшись наедине с единственным своим правом на труд, но без оплаты, дружно боролись за свое выживание. Федор же страдал, страдал от своего бессилия изменить ход событий, так как шла, по его разумению, очередная бескровная великая революция, а противопоставить ей можно было только контрреволюцию с обильным кровопусканием. Что-что, а кровь Федор не желал проливать ни свою, ни чужую. Наблюдал, как нищают народы, а поделать ничего не мог, пока ему не открылась простая и старая, как его мир, истина. Она пряталась в библейских заповедях и предлагала изменить, прежде всего, себя, дабы победить кабальную зависимость от материальных благ. Федору изменять себя, практически, не надо было. Бесхитростный и беззлобный, он любил всех и готов был поделиться с ближним всем, что у него было. Но, если поделиться еще и этой своей находкой с другими, убедить их в простоте и легкости исполнения заповедей, то… даже дух захватывало, что будет! Федор безотлагательно принялся за дело. Он вещал всем, встречному и поперечному, но больше всех досталось его сослуживцам по работе и соседям по жительству. Результат этих добрых начинаний получился ошеломляющий: как раз изменять самих себя никто и не собирался, а Федоровы нравоучения злили и мешали поискам хлеба насущного и ненавистных ему теперь материальных благ. Сотрудники от Федора отмахнулись многозначительным молчанием, изгнать из своего коллектива не изгнали, т.к. профессиональные качества Федора были высокие, да и работоспособность завидная, но общаться с ним перестали. Федор еще некоторое время буянил, но кричать в образовавшейся вокруг него пустоте не было смысла, и он замолчал. Сначала от обиды, затем от разочарования: оказалось, что атеистическое большинство общества над идеей Бога посмеивалось, козни Сатаны переадресовывало правящей верхушке, религиозным наследием предков не интересовалось, потому, как считало, что жить надо проще и веселее, не засорять голову философскими бреднями, а раскрепощать, уставшую от забот, затейливым детективом или любовным романом-интрижкой. Федор обратился в последней надежде к Богу, долго ждал заказанного чуда, а оно не случилось, и это обстоятельство окончательно надломило его. Несбыточная мечта распалась на десятки мелких, тоже невыполнимых, желаний. Они еще некоторое время будоражили его сознание, но на смену им непреодолимо надвигалась зияющая пропасть будущего бесцельного существования, из которого не было выхода. Желая как-то восполнить невыносимую утрату, Федор с головой окунулся в работу, не позволяя себе ни на минуту расслабиться, чтобы тяжелые мысли не преследовали его хотя бы в продолжение рабочей недели. Потому что в выходные дни нужны были силы для безуспешного преодоления медлительного потока времени, который с каждым новым месяцем увеличивался на неизвестно откуда взявшиеся невидимые дополнительные минуты. Он пытался заполнить их чтением расплодившихся под влиянием текущих событий детективов, но не мог сосредоточить свое внимание на хитроумных сплетениях преступной мысли, а кровавый беспредел нового общества повергал его в отчаяние, от которого так хотелось избавиться. Выход из временного тупика подсказал сосед по этажу, Витек, пригласивший однажды его к себе в гости, чтоб вместе скоротать субботний вечер в дружеской беседе за бутылкой спасительной сорокаградусной настойки. Федор хотел вежливо отказать ему по причине своего негативного отношения к распитию алкогольных напитков, но неожиданно для себя передумал и согласился. В голове как-то вдруг родилась мысль, что один раз можно и попробовать скрыться от самого себя за искусственно созданным хорошим настроением.

– «Это будет только один раз. Надо попробовать расслабиться, иначе, не ровен час, сойду с ума от этого нескончаемого кошмара». –

Этот вечер не принес ничего нового ни для пытливого ума Федора, ни для успокоения его души, но под воздействием алкогольной эйфории ход времени для него ускорился в десятки раз. За пустой болтовней о насущных проблемах незаметно пролетел вечер, одним мигом проскочила ночь, а утро и полдень следующего дня пропали в пьяном забытьи крепкого сна. Поэтому, когда подоспели следующие выходные дни после тяжелой трудовой недели, Федор, не задумываясь, согласился на очередные посиделки, потом согласился и на следующие «оживленные» беседы. Так продолжалось до тех пор, пока не закончился дачный сезон, и семья соседа не вернулась домой. Друзья еще некоторое время пытались продолжить общение друг с другом в квартире Федора, но бдительная жена быстро вычислила их и с позором водворила своего благоверного на его законное место.

Под воздействием этих неодолимых обстоятельств Федор некоторое время вел трезвый образ жизни, тщетно выискивая себе новое занятие, которое заполнило бы образовавшийся пробел в его времяпровождении, пока не смирился с настойчивыми доводами своего внутреннего голоса в пользу посиделок наедине с самим собой. Тем более что первый же опыт показал действенность такого начинания. Когда никто не загружал его сознание своими проблемами, к нему возвращалась его былая мечта во всей своей красе, легко и непринужденно складывались планы по ее воплощению в жизнь, а если что-то не получалось наяву, то пьяные слезы быстро облегчали душу.

Федор не заметил, как втянулся в такой распорядок своей жизни. В субботу пил без ограничения, в воскресенье отсыпался, опохмелялся и тщательно готовился к трудовым будням, на которые наложил табу на алкоголь. Правда, в понедельник коллеги по работе подозрительно морщились, общаясь с ним по рабочим вопросам, но он не придавал этому обстоятельству особого значения, потому что точно знал, что многие из них не без греха, поэтому и его грех переживут безболезненно. В таком новом для него ритме он беззаботно пережил слякотную серую осень, незаметно пересидел темные морозные вечера долгой зимы и уже строил планы на свой отдых на природе с приходом теплых денечков. У него даже возникло желание выбраться летом в лес с ночевкой, как во времена его беззаботной юности, и он выстраивал мысленно нужные фразы, чтобы уговорить на такой подвиг своего соседа, как вдруг в налаженном им под себя временном токе произошел непредвиденный сбой. В его душе поселился страх, непонятный, беспричинный страх неизвестной природы. Сначала он незаметно вполз в безмятежную пустоту сна, заполнив существующие пробелы надолго запоминающимися сценами возможной Федоровой гибели то от падения с головокружительной высоты, то в неотвратимо засасывающих топях болота, то от удушья в безвоздушной ватной бесконечности некой пропасти. Потом, при тщательном анализе и поиске причин непонятного явления с общечеловеческой тенденцией искать их не в себе, а извне и обязательно с мистическим приложением, страх приобрел конкретные формы. Из непроглядной темени, образовавшейся в Федоровой душе после крушения тщательно выпестованных им надежд, стал являться непобежденный враг, мерзко и ехидно кривляться и морочить ему голову своим чудовищным и многоликим разнообразием. При таком повороте событий и учитывая наглость бестелесного противника, Федор решил придавить своего врага увеличенной дозой дурманящего напитка, а тот каким-то непонятным образом переселился из убийственного для него пьяного беспамятства в реальную жизнь, превратившись в серое туманное облачко пыли в дальнем углу комнаты. Федор на некоторое время притих от ужаса, потом перенес свои посиделки в людные забегаловки, но шумные, драчливые «друзья по несчастью» быстро ему надоели, да и в душе взыграла задетая за живое гордыня.

– Все, баста! Завязываю! – Грозно заявил притихшим на миг собутыльникам. Решительно встал и под общее недоуменное молчание навсегда покинул грязное заведение.

До середины мая месяца он с большим усилием следовал своему обещанию, хотя враг коварно провоцировал его, нашептывая ему мягким внутренним голосом беспочвенность обвинений в его адрес, и уговаривал не портить себе так удачно налаженную жизнь.

– «Алкоголь здесь ни при чем. Подумай сам. Ну, сколько ты пьешь? Четыре дня в месяц, за неполный год и двух месяцев не наберется. Так откуда взяться пьяным глюкам? Нет, здесь что-то другое. Может быть, «Ему» как раз и не нравиться, что ты перестал в отчаяние впадать? Может быть, может быть…» – Постоянно обдумывал Федор свою теперешнюю позицию. – Но пьянство до добра не доведет, это факт. – Громко заявил вслух. – «Ладно, скоро отпуск, отмечу его и свой последний пьяный сбой и тогда с новыми силами в новую жизнь». И точка на этом! –

Найдя решение, удобное для обеих сторон его собственного «я», Федор с нетерпением стал ждать прихода очередного отпуска, но, увлекшись заманчивыми перспективами еще раз расслабиться под винными парами, не заметил, как желанный миг наступил, а праздник растянулся на несколько незамеченных им дней.

В радостный для многих день прихода лета Федор проснулся от доносившегося с улицы праздничного гомона людей и с удивлением уставился на противоположную стену своей комнаты, разукрашенную боязливо вздрагивающими бликами света от ярких солнечных лучей, прорвавшихся в его жилище сквозь густую крону деревьев за окном. Попытался повернуть голову в другую сторону и застонал от резкой боли в затылке. Растерянно облизал пересохшие губы и наморщил лоб, соображая, что с ним случилось. Боль распространилась по всей голове, тисками сжала виски и частыми ударами сосредоточила свое действие в центре лба. Федор механически опустил руку с дивана и нечаянно опрокинул стоявшую рядом с ним бутылку. Испугавшись за ее содержимое, резко подскочил, сел и облегченно застонал, увидев, что горлышко бутылки предусмотрительно закупорено бумажным кляпом. Одним залпом выпил кислое отстоявшееся пиво и громко отрыгнул в душный воздух комнаты вонючие пары перегара.

– Вот так! – Весело подмигнул съежившемуся под солнечным светом в плотную кучку пыли своему туманному «пришельцу» в углу комнаты. Кряхтя поднялся на ноги и заглянул сквозь мутное стекло окна на улицу. – Праздник, что ли, какой? Не помню. Фу, а голова продолжает болеть! – Он с усилием потер виски и медленно побрел на кухню за обезболивающими таблетками.

На кухне достал из настенного шкафчика аптечку, вытащил блестящую пластинку с таблетками и направился к раковине, но споткнулся обо что-то. Раздался нарастающий звон падающих бутылок. Федор растерянно уставился себе под ноги.

– Ни фига себе… – Он машинально налил в стакан воды, машинально проглотил лекарство и медленно опустился на табурет возле обеденного стола, не отводя глаз от большой кучи беспорядочно упавших на пол бутылок. – Неужели это все я один употребил? Сколько ж дней прошло? Не помню, ничего не помню. Ну и дела! – Машинально вернулся в комнату, ступил пару шагов за ее порог и испуганно замер, усиленно вглядываясь в скрытый теперь тенью шторы дальний угол. – Нет, это невыносимо! Как же ты меня достал! Все, это был последний раз! Сейчас, – пошел на кухню, – убираю все это с глаз долой и…, все! Выхожу в люди. Там праздник какой-то, порадуюсь вместе с ними. – Наспех смахнул сухой тряпкой с липкой поверхности стола засохшие остатки еды, поставил грязную посуду в раковину, шумно побросал бутылки в два больших полиэтиленовых пакета и облегченно вздохнул. – Все, свобода, и чтоб мои глаза тебя не видели, когда вернусь. Это был последний раз. Напоминаю, чтоб ты не забыл. –

Вприпрыжку сбежал вниз по лестнице под веселый перезвон пустых бутылок, не дожидаясь постоянно занятого лифта, вывалил в мусорный бак во дворе дома содержимое пакетов и, широко размахивая руками, пошел разгонять свой мрак на многолюдном просторе родного города, мысленно уговаривая себя, что теперь пить не будет никогда, ни при каких обстоятельствах.

– Пусть празднуют – их дело, а я ни-ни. – Бормотал тихо сам для себя, широко шагая по центральной улице в поисках праздничной демонстрации, но нигде не находил и намека на яркие транспаранты или неправдоподобно большие шляпки искусственных цветов, которые до сих пор являлись неотъемлемым атрибутом любого праздника.

– А что, собственно, происходит? Людей на улице тьма, будто демонстрация вот-вот как закончилась, а атрибутика отсутствует. Или я ошибаюсь? – Удивился Федор простоте праздника, но продолжал искать на улицах вещественные доказательства, а у себя в памяти праздничную дату соответственную. Ничего не получалось: календарный ход событий ускользнул от него, а восстановить его по памяти никак не удавалось.

Вскоре боевой дух испарился из глубин его души, выступив мелкими капельками слабости на лбу, а ноги налились свинцовой тяжестью. Федор обессиленно прислонился к дереву у металлической резной ограды техникума и, шумно отдуваясь после продолжительной пешей прогулки, обвел затуманившимся взглядом центральную площадь города. Прохожие, не скрывая друг от друга радостных улыбок, частым потоком мелькали перед ним, спеша куда-то по своим делам. Со стороны городского пруда, откуда-то с невидимой ему части лестницы крутого спуска, доносился веселый громкий смех детворы, на немногочисленных лавках вокруг памятника отдыхала молодежь. Федор собрал последние силы и направился к ближайшей шумной компании подростков. Облизал пересохшие губы и подмигнул юнцам, стараясь улыбаться как можно естественнее:

– Что празднуем? –

Подростки со знанием дела прихлебывали пиво из темных бутылок с яркими этикетками, вид которых вызвал у Федора судорожный спазм в горле. Он закашлялся. На глазах выступили слезы, в ушах раздался неясный шум, заглушивший все звуки вокруг, а сквозь него, как громкие оплеухи, отчетливо донеслись небрежно брошенные кем-то обидные слова:

– Иди, дя-дя, погуляй еще. Оставим мы тебе бу-тыл-ки, не боись. -

Федор оторопел. Протестующе взмахнул рукой и увидел зажатые в ней скомканные небрежно полиэтиленовые пакеты.

– Что?! Вы чего это подумали? Да я, я только что два этих пакета на помойку выбросил. Я не для этого спросил… –

– Это ты не понял. – Угрожающе приподнялся с лавки коренастый мальчишка. – Тебе сказали, вали отседова. –

– Да я… -

– Вот привязался! – Поддержал друга второй юнец. – Не отвяжешься. Пошли лучше на берег. -

– Нет-нет! Подождите, у меня деньги есть, вы не думайте. Я сейчас достану. – Федор быстро засунул пакеты в боковой карман пиджака и полез в его внутренний карман. – Сейчас, сейчас, достану… -

– На. – К ногам подкатилась пустая бутылка. – Еще одну сдашь. Привязался, блин! – Подростки поднялись и, небрежно сплевывая себе под ноги, побрели к пруду.

Федор, не мигая, уставился на застывшую у его ног бутылку. Щеки жаром зажглись от незаслуженной обиды. Он нервно сжал найденные бумажные купюры в кулак.

– Ах вы, сопляки. – Зло буркнул себе под нос. – Выцыганили у мамок мелочь на кислую водичку в разрисованных бутылках и…, – машинально разгладил деньги и сложил аккуратно в стопку, – и сразу кру-ты-е такие стали! А вот столько не хотели?! – Грозно помахал стопкой в сторону удалившихся обидчиков. – Эх, – безнадежно махнул рукой, – что с ними разговаривать? – Развернулся и устало побрел по дороге домой.

– Сопляки, – вспомнил обиду через несколько минут, – бутылки мне бросают! Вы сначала попробуйте заработать вот столько! Да здесь на несколько сотен бутылок вашего кислого компотика хватит!– При воспоминании о пиве у него опять по телу прокатилась волна слабости. Он остановился, смахнул устало капельки холодной испарины со лба и с удивлением обнаружил, что стоит перед продуктовым магазином. – Ага, это то, что нам надо, а то… Да что там говорить, – со злостью сплюнул себе под ноги, – тьфу и тьфу на вас! Нашли от чего выпендриваться! Сейчас посмотрим, – решительно вошел вовнутрь, – кто из нас крутой. Я покажу вам, как на меня напраслину возводить. – Купил две бутылки коньяка и победителем направился домой.

Входную дверь в свою квартиру Федор открывал долго: ключ в трясущихся руках никак не хотел попадать в узкую прорезь замка. А когда наконец-то открыл, тут же вспомнил о сером сгустке своего кошмарного видения, поэтому к комнате подошел на цыпочках и осторожно заглянул вовнутрь из-за дверного косяка. После залитой ярким солнечным светом улицы жилище его выглядело убого, на что ему было наплевать, и мрачно, что испугало. Он скорыми шашками проскочил пустое пространство до балконной двери, уверенным жестом раздвинул грязноватые, а потому на цвет серые, шторы, громко звякнул металлическим шпингалетом и радостно зажмурился от яркого света с улицы.

Не спеша вытащил из топорщащихся карманов брюк бутылки с дорогим зельем и поставил в центре стола. Через открытый проем в квартирку ворвался теплый летний ветерок, за ним пробрались озорные блики небесного светила и янтарным светом отразились в содержимом бутылок. Федор оживился.

– Так-то, – потер весело руки, – праздновать – так праздновать! А не то повадились все, кому не лень. – Мстительно оглядел все освещенные углы комнаты, где имел обыкновение прятаться его непримиримый враг, принимавший в последнее время вид серого многорукого существа с широко расставленными сферами красных глаз. Видение отсутствовало, а потому настроение Федора перестроилось на иронический лад.

– Понавыдумывали себе гоблинов, – вспомнил Федор прочитанные книги, – орков-урков разных и еще черт знает что. А у нас все классически, к нам многорукая Кали в гости хаживает, сама индийская богиня нашим приютом не брезгует. Ее-то и помянем, грешную, в первую очередь. -

Он откупорил одну бутылку, наполнил замусоленный стакан наполовину, деловито крякнул и перевернул его содержимое в свою глотку. Дорогое зелье не оправдало его ожиданий, вкусовые его качества оказались близки настоянному на травах самогону, чем и расстроило Федора.

– Ну-у, как всегда! Как же, коньяк! Пойло замаркированное! – Он разочаровано опустился на деревянный стул. – Живем в дерьме, жрем дерьмо, пьем дерьмо, платим честно заработанные копейки за дерьмо, и никому дела нет! – Зло стукнул ладонью по пыльной поверхности столешницы. Бутылки подпрыгнули и обиженно звякнули друг об дружку. Федор испуганно придержал их, но наливать новую порцию пока не стал. Праздничное настроение улетучилось, в голову полезли мрачные мысли, перед глазами неясным контуром вновь замаячил многорукий уродец.

– Прочь, паскуда! Привязалась как банный лист! – Рявкнул Федор на навязчивый мираж. Тот лопнул, рассыпавшись искрами бенгальского огня. Федора обдало жаром, на лбу выступила испарина. Он рывком дернул пуговицу на вороте рубахи, решительно наполнил стакан очередной порцией «марочного пойла», залпом выпил, возбужденно подскочил на ноги и аршинными шагами стал сосредоточенно расхаживать в пустоте своего жилища, настойчиво заставляя себя думать о положительных моментах своей жизни.

– А как хорошо все начиналось! Была мечта, были друзья, была Сашенька. Сашенька, Сашенька, н-да… – Вспоминал Федор вслух, чтобы отвлечься и не дать противному многорукому видению завладеть его вниманием. – В детстве была пацанка пацанкой. Мелкая, но юркая, от нас, дылд длинноногих, ни на шаг не отставала. А потом вдруг превратилась в эдакую маленькую фею. Мы и глазом моргнуть не успели, как перед нами явилась такая необъяснимая краса! Я тогда дар речи потерял. А как иначе? Волосы-то у нее густые, темные, а глаза синие-синие, как небо осенним солнечным днем, когда в воздухе парят белые паутинки. И в ее глазах такая белая дымка, загадка. Гляди – не наглядишься и тайну ее не разгадаешь. Чувствуешь только, что наш мир для нее – тьфу! Серость, бессмысленное существование. Ее мир – это мир грез и сновидений. И рыцарь… Эх! С ее-то интеллектом! Так нет, и она туда же, куда все бабы! Рыцарь! Еще и смеялась. -

В памяти Федора всплыл образ любимой женщины. Она лукаво улыбнулась, приподнялась на цыпочки и постучала тонким пальцем по его лбу.

– Пойми, Федор, я не грежу о нем как о реальном мужчине. Просто он приходит ко мне во снах. Бежит через все измерения сюда, к нам. Я мучительно, понимаешь, мучительно пытаюсь разобраться, почему, зачем показывают мне эти сны? Они ведь не повторяются, Федор. Это рассказ, подробное повествование о жизни, о приключениях неведомого мне белого рыцаря. Я как бы читаю книгу, а книга – это мой сон. Тороплю день и с замиранием сердца готовлюсь к ночной встрече. Я сама знаю, Федор, что это ненормально, но кому какое дело до того, как я живу? Пусть их, а я должна разгадать его тайну. Он должен пробиться к нам, я молю бога об этом. Понимаешь, Федор? -

– Рыцарь, Бог… Кому они нужны? Никому, только ей, а мне уже ничего не надо. Все – бред сивой кобылы. С ними неудобно никому, нам бы с бытовухой управиться. А заповеди, – вернулся Федор к больной теме, – это не делай, туда не смотри, чужого не возжелай. Ага, сейчас! Для чего тогда жить? Под второй удар подставляться? Нашли дурака – Федора Ивановича. – Федор крепко сжал пальцы в кулаки. – Да я бы все это делал, но какой толк от меня одного? Только курам на смех! Правда? – Машинально спросил у струящегося серыми туманными спиралями вновь появившегося чужака. Незнакомец удивленно замигал красными сферами в центре бесформенной, но стремительно уплотняющейся воздушной массы. – Сгинь, сказал, нечисть! – Федор метнулся к выключателю. На смену яркому дню ползли серые сумерки, а единственным спасением от пришельца, Федор успел вычислить его слабину, был яркий свет. «Нечисть» сгинула в дальний темный угол комнаты и застыла пауком-охотником. – То-то же! Думаешь, я один? Дудки! У меня Валерка есть, Серега…, были. – Федор вздохнул, вернулся к столу. – Был Валерка, смелый, сильный, надежный. Уехал. Удачу ловить подался в чужие края. Был Серега, скромный, интеллигентный, задачки в голове как семечки щелкал. Дощелкался! Сменил научную карьеру на рясу поповскую. Не понимаю, но, что поделаешь? Его воля, уважаю, а принять никак не могу. Да и ни то, чтобы принять, подойти не могу. Ходил к нему в церковь, а он – в этом облачении, молитвы шепчет, поклоны бьет. Смотрю на него, вроде бы – тот же Серега наш, а все ему – «отец Сергий» и кланяются! Ну не кланяться же мне со всеми? Смешно, неловко. Не смог. Саша и та от меня отвернулась после сплетен институтских. Тогда больше всех этот прихвостень начальства, Аркашка, постарался. Вот же гад – гладкий и скользкий, ухватить не за что! О! Шел бы ты, паучок-трудовичок, к Аркашке. С ним тебе в самый раз управиться. Подленький и наглый он, тебе под стать. Вместе бы и куковали. – Уговаривал Федор затаившееся видение и подливал себе в стакан уже из второй бутылки, пока одурманенный окончательно не заснул на стареньком диванчике у окна.

Глава 2.

Близилась ночь и под своим покровом тайно впускала в город нового гостя. Деревья уже гулко раскачивались под порывами сильного ветра, возмущенно шелестя молодой порослью листвы. Город как будто вымер, спрятал своих обитателей за надежными каменными стенами, оставив для бушующего невидимого разбойника узкие улицы, вдоль которых тот носился, весело шурша кучками бумажного мусора, и угрожающе завывал в верхушках деревьев и на крышах домов. Но город крепко спал, погруженный в вынужденную темноту экономического беспредела новой эпохи. Только на пятом этаже девятиэтажной свечки малосемейного общежития, стоящего на берегу грязной речушки с промышленными отходами, горел в окне одинокий огонек тусклой лампочки, а из-за открытой балконной двери хлопками вырывалась наружу серая ткань шторы, как будто подавая кому-то тайный знак, что его там ждут.

Федор спал и сквозь глубокое хмельное забытье до него доносился глухой отдаленный звук разорвавшейся праздничной хлопушки и не одной, а нескончаемого их числа. Звуки ритмично следовали друг за другом, раздражали своим бесконечным однообразием и наглым треском вклинивались в сонную муть Федорова сознания. Ногам становилось жарко и неприятно мокро в неснятых ботинках, голова и плечи зябли на студеном сквозняке открытого балкона, ребра гудели от напора не сдавшихся пружин его лежбища. Он заворочался, старый продавленный диван возмущенно скрипнул ржавыми пружинами, неохотно пригибая их кочки под его тело.

– Вот напасть! – Скрипучим сонным голосом оповестил Федор всех о своем возмущении. Вытащил подушку из-под головы и отгородился ею же от навязчивого треска. Ему стало теплее, спокойнее, пружины, правда, продолжали молчаливую борьбу с ним за свое законное место на диване, но сон туманной поволокой гасил раздражение и затягивал Федора в мистическую неразбериху своего очередного представления, предлагая посмотреть на диковинные храмы древней Индии.

… Он стоит перед огромной стеклянной дверью, а за ней радужным цветом переливаются резные стены невиданного им храма, который сказочным замком затерялся среди пышной зелени джунглей. За дверью царят свет и покой, а здесь, перед нею, клубится холодный мокрый туман, неприятными грязными хлопьями прилипает к одежде, норовит плотной серой завесой скрыть от Федора путь, который он так долго и тщетно искал. Федор никак не решается сделать последний шаг. Боится, что это очередной мираж его воспаленного сознания, а на самом деле там пустота, от которой нет никакой возможности убежать, скрыться, потому что она повсюду, а та реальность, что манит из-за двери, и не реальность вовсе, а еще одна иллюзия, и стоит открыть дверь, как все погибнет, рассыплется серым мертвым пеплом.