Текст книги "Русь сидящая"

Пролетая над гнездом кукушки

В июне 2011 года в женскую часть тюрьмы “Печатники” в одну из камер с устоявшимся дамским коллективом заехала одна интересная особа. Довольно молодая, но очень профессиональная воровайка. Умная, уверенная в себе, речь образованного человека плюс способности легко входить в доверие. Выясняется, что она неоднократно попадалась на кражах, но всякий раз родственники вытаскивали ее еще на стадии задержания и заключения в изолятор временного содержания. То есть до ареста не доходило, и дело быстро закрывалось, не успев как следует открыться.

В общем, вы знаете. Полиция у нас с народом, а следователи вообще публика незлобивая и покладистая, ежели, конечно, и ты к ним с пониманием.

В один из таких несчастных случаев задержания оформили нашей воровайке за малую мзду психиатрический диагноз, смысл которого сводился к тому, что временами она теряет над собой контроль и в этот период ничего не помнит, что и как она делала. В общем, “тут – помню, тут – не помню”. Амнезия и дежавю.

На этом месте – небольшое лирическое отступление, необходимое для понимания устройства мира крадунов (те, кто ворует по мелочи, то есть по ст. 158 УК “Кража”, называются крадунами, потому что воры – это авторитетные криминальные граждане, а жулики и воры – это уже высшая ступень особо крупного размера, впрочем, извините за ликбез). Так вот: работа крадуна (женский род – воровайка) невозможна без красной крыши. Красная крыша – это ментовская крыша. Воровайка, занимаясь своим ремеслом, отдает часть крыше, и туда же уходят попутно украденные документы, прежде всего паспорта. Воровайке паспорта ни к чему, а менты передают паспорта следующей категории своих подшефных. Но это уже другая история – по украденным паспортам получают кредиты и оформляют компании-однодневки. А за это потом сажают того, кого закажут солидные клиенты.

Однако теперь самое время вернуться к истории нашей воровайки. Благодаря чудесной справочке с легким психиатрическим диагнозом барышня-воровайка долгое время избегала прелестей пребывания в СИЗО и ИК. Но и воровской фарт когда-нибудь кончается. Не смогли ее в этот раз вытащить до возбуждения уголовного дела. Ну да никто не сомневался в благополучном для воровайки исходе дела.

Пробыла она в камере недолго – месяца четыре. По-быстрому суд и согласно все той же справочке – принудительное лечение. О “психиатричке” в Белых Столбах (г. Чехов Московской области) в СИЗО ходят разные слухи. В основном все сводится к тому, что уйти оттуда гораздо легче, чем с зоны, – сами понимаете, за что. Размер этого “чего” назывался вполне вменяемый.

В середине октября отбыла уверенная в себе красавица в “Кошкин дом” (психиатричку) на Бутырку, а затем этапом в Белые Столбы.

Совершенно случайно узнали в женском СИЗО “Печатники” о ее дальнейшей судьбе. Врач по прибытии в сие заведение объявила ей: “Ты у меня отсидишь здесь все свои сроки”. Докторица оказалась потерпевшей от такой же воровайки и по полной программе хлебнула общения с доблестной “красной” крышей.

Красавица иногда выходит на связь, только вот былой уверенности в ее голосе уже нет. Она поняла, что окончание принудительного лечения зависит от воли врача, то есть может продолжаться бесконечно. А с ней докторица решила не торговаться. Будет лечить.

Земфира и Алеко
(по мотивам поэмы А.С.Пушкина)

Ранней весной заехала в камеру к бабам-“старосидам” (кто сидит в тюрьме больше года) яркая цыганка – явно не из простых. Было ей хорошо за полтинничек, и вся такая из себя: профиль, гордая осанка, одета хорошо, холеная. Настоящая мошенница. Явно обладая гипнотическими способностями, промышляла “наведением порчи”, а также привораживала, отвораживала, заговаривала на похудение и от бородавок. Заодно и снимала порчу, проклятия и венец безбрачия путем избавления жертв от всего ценного, что водилось в доме. Промысел процветал, благо дур у нас хватает. Жила на широкую цыганскую ногу: золото, шубы, дом с колоннами и леопардом на стене, машины, личный водитель и…. очень молодой муж. Неприлично молодой, лет эдак на двадцать пять как минимум. Ласковый такой цыганенок Юрка.

Назвалась цыганка Раисой Николаевной, однако впоследствии оказалось, что это не ее имя. Так уж принято у этого гордого степного народа: для своих одно имя, для чужих – другое. Да и от сглаза, говорят, хорошо помогает.

Раиса Николаевна была неграмотна, как и большинство цыганок – девочек в школу отдавать не принято. Зато народ этот очень набожен. Часто глубина веры зависит от величины и тяжести золотого креста на шее, а христианские обряды и молитвы самым органичным образом соседствуют с очень древним язычеством, но в основном – с цыганскими обрядами, заговорами и ритуалами.

Первое время к Раисе Николаевне в камере относились хорошо, с уважением к ее возрасту. Но оказалась она баба совершенно скандальная и занудная. К тому же быстро перестала за собой следить, причесываться и к аккуратности в одежде всякую склонность утратила. Постепенно от уважительного “Раиса Николаевна” старосидки перешли к “Райке”. Выводила она всех своим постоянным воем и плачем, камера зверела. Голос у Райки был аки иерихонская труба, и выла она адски – с феерическими завываниями, причитаниями и тщательным перечислением своих несчастий, о чем в тюрьме говорить не принято: тут у каждого свой букет, поди посоревнуйся.

Страдала Райка не от того, что срок ей светил достаточно большой, – огребла она в итоге и правда немало, но сопротивления не оказывала и вообще была равнодушна к развитию своего уголовного дела, игнорируя интересные ментовские предложения “договориться”. Сразило Райку под самый корень, перевернуло душу и опустошило одно известие. Дело в том, что однажды повезли ее на какое-то вполне проходное судебное заседание типа продления стражи и встретила она по дороге новеньких заехавших цыганок – своих, из табора. Которые и рассказали ей по доброте душевной, что ее молодой муж Юрка женился на молоденькой. И даже заимел уже дитё, возраст которого смело позволял предположить, что зачат он был, когда Райка еще была свободной холеной птицей с личным шофером и леопардом.

Как только Райка перестала приносить доход и загремела в тюрьму, Юрка и нашел свое истинное счастье. У криминальной ветви цыган так принято: женщины на заработках, а мужики мудро ими руководят. Вот Райку и списал со счетов молоденький ласковый цыганенок Юрка.

И Райка завыла. Пока она не выла – истово молилась, молитва переходила в концерт для иерихонской трубы с оркестром, а когда она уставала, то доставала из-под подушки свои образа. Прикладывалась к бумажным иконкам губами особым манером, со стороны казалось, что она их обнюхивает в четырех местах. И что-то постоянно при этом бубнила.

Что бубнила – никто особо не интересовался, так она всех достала. Пока однажды вся камера не услышала ночью быструю Райкину молитву-скороговорку отчетливо. Райка чмокала Николая Угодника и приговаривала: “Юркин уй к моей езде… чмок-чмок-чмок-чмок….Юркин уй к моей езде….” Прости господи.

Серия “ЖЗЛ”

Передавать в зону книжки – отдельное удовольствие. Дело это не требует спешности. В книге не должно быть автографов и дарственных надписей – запрещено. В книге не должно быть карт местности – запрещено. А сама книга должна быть сугубо гуманистического содержания: никакой эротики, карточных игр, или терроризма, или кровавых маньяков, призывов к свержению государственного строя и прочего экстремизма. А уж тем более не про тюрьмы и побег из оных. Все это написано в каких-то лохматых инструкциях, и если захотят придраться – ничего не пропустят. Не захотят – да хоть Чарльза Буковски передавай. Хотя были случаи, когда запрещали Оруэлла, например.

Однажды я передавала в зону под Тамбовом только что вышедшую тогда книгу Андрея Колесникова про 70-е годы в СССР и жизнь детей младшего партхозактива. На обложке – фото счастливого семейного отдыха где-то на морском побережье, и сверху всего этого – портрет Леонида Ильича в золоченой раме. Автор эту книгу подписал, что было важно: несколько личных теплых слов для человека в зоне, лично знакомого с Андреем, много значат, а зеку еще сидеть и сидеть.

И вот передаю я эту книгу младшему инспектору, которая работает на приеме передач. Начинает она ее листать, сразу тормозит на дарственной надписи и – не читая надписи – говорит мне:

– Оль, ну ты ж опытный человек. Ну нельзя же с надписями.

Закрывает книжку. Долго смотрит на обложку, взгляд мягчает. Вздыхает.

– Ну ладно, уж про Леонида Ильича пропустим, конечно…

Авторитет

Жил-был молодой и удачливый таможенный начальник, полковник, назовем его Рустамом – тем более что примерно так оно и есть. Работал он в московской таможне при Центральном таможенном управлении и был далеко не ангелом. Однако ж и меру знал, и не по чину не брал, и по вертикали власти регулярно отправлял наверх свой социальный лифт с посылкой для руководящих товарищей. Конечно, идеалом его карьеры был грешный человек Верещагин, который “уходи с баркаса”, и мзды Рустам не брал – как он искренне считал. Просто был органично встроен в систему, все участники которой чувствуют себя винтиками, передающими куда-то наверх бандероль с кэшем, а на руках при передаче остается немного смазки – не на зарплату же жить. А также Рустам чувствовал себя настоящим защитником Родины и ее богатств, был политически грамотен и регулярно занимался спортом, дабы применить к врагу у ворот наши боевые искусства. То есть парень он был физически крепкий и звездануть мог четко – а это важная для дальнейшего рассказа деталь.

Однажды один из его подчиненных попался на взятке. Но попался тихо, без криков и штурмов, при операции типа “чистые руки”, которую проводили фейсы – так часто называют сотрудников ФСБ. То есть младший таможенный инспектор взял у того, у кого брать не надо, потому что тот платит фейсам, ну те и пресекли. Однако и фейсам нужны хорошие показатели в работе, а также нагнать страху. Фейсы младшим таможенным инспектором побрезговали и решили использовать его в качестве мормышки. Обвешали его записывающей аппаратурой, дали в лапки конверт с купюрами и отправили к начальству, то есть к Рустаму.

Рустам, конечно, не был ангелом. Поэтому когда он увидел перед собой бледного младшего инспектора, который зачем-то притащил ему в кабинет густо обсыпанный тушью конверт, заложенный в журнал “Огонек”, он сразу же все понял. Рустам вскочил и отшвырнул от себя конверт, как кобру, а младший таможенный инспектор закричал, что ему надо срочно в туалет и рывком распахнул дверь в кабинет Рустама. Ну и понеслось – маски-шоу, затаившиеся в коридоре, штурм и крики, камера НТВ в кустах и парадный отчет фейсов: взяли на мормышку хорошего леща.

Взять-то они взяли, но получилось у них это глуповато, без души. То есть Рустам, конечно, срок получит и на таможне работать больше не будет, но впаять ему взятку по полной программе уже не получится. И не только потому, что доказательств маловато – кого вообще в суде интересуют доказательства? А потому, что Рустам – полковник, ответственный работник и настоящий патриот, хорошо встроенный в систему, то есть человек небедный, разумный, много знающий. Он договорится. При полной доказательной базе сделать ему это было бы очень сложно, почти невозможно, да и принцип здесь действует четкий: спалился по полной – сядь, дурак. А коль подставили и не спалился – тут уж много найдется заинтересованных лиц, чтобы было все по-честному, по правде. И уж конечно, у Фемиды развяжутся глаза, дабы увидеть несоответствие обвинения и доказательной базы. Отпустить не отпустит – не принято так у нее, но в ее объективности при таком раскладе сомневаться не придется.

Однако поскольку у нас тут борьба с коррупцией по всем фронтам, то сидит Рустам в тюрьме, покуда неспешно идет следствие. А следствие, конечно, ведут фейсы. И сидит Рустам в специальном месте, которое называется БС. Аббревиатуру БС часто расшифровывают как “бывшие сотрудники” – они-то и сидят в такой тюрьме, но на самом деле это “безопасное содержание”. Нельзя сажать ментов вместе с блатными – разорвут же на британский флаг.

В общем, определили Рустама на БС, к бывшим сотрудникам. И рассказывают ему про тамошние порядки, которые он должен соблюдать: уборка, дежурства, то-сё. А Рустам – в отказ. Не буду, говорит, соблюдать ваши порядки – и все тут. Вызывают Рустама к тюремному начальству, начальство строго сообщает накачанному полковнику: мол, у нас тут красная тюрьма, мы черный ход тут не поддерживаем, ты режим-то не качай, соблюдай красные порядки, ты ж сам, мил человек, краснопузый, масть тебе не поменять.

(Перевожу: “Наша тюрьма и ее контингент целиком находятся в подчинении администрации тюрьмы, и все соблюдают ее требования. Тех, кто режим не соблюдает и администрацию не признаёт (“черный ход”), у нас нет. И не будет. Ты сам полковник – не нравятся порядки, мы тебя живо на Бутырку переведем и там тебя блатные порежут – как представителя власти и силовика, ты же для них почти мент”).

Отвечает тюремному начальству бравый Рустам: “Вы мне тут бигуди-то не закручивайте. Меня вообще не волнует, красное тут место или черное. Тут у вас все в раскладе – а я в отказе. А на Бутырке черный ход с понятиями”.

(Перевожу: “Мне совершенно все равно, какие вы тут установили порядки – я здесь буду жить по своему разумению. Потому что у вас здесь 100 % контингента из бывших сотрудников признали свою вину и сотрудничают со следствием. А я вины не признал и никогда не признаю. Поэтому жить, как они, не буду. А Бутыркой меня не пугайте – там меня не тронут, там без причины не зарежут, разберутся люди”).

И начал Рустам, полковник таможенной службы, качать тюремный режим. Перевели его на спецы в наказание за неподчинение – туда поселяют тех, кого нужно изолировать от информации или кого нужно попрессовать. То есть сломать. Однако поди его, качка тренированного, отмороженного, попрессуй. К тому же и местные надзиратели быстро Рустама зауважали и отнеслись к его позиции с большим пониманием. Он там такой единственный и в большом авторитете.

Рустам строго поддерживает иерархию в тюрьме и в камере – ведь среди бывших сотрудников, как и среди обычных зеков, есть своя строгая система ценностей. Больше всего среди БС ментов. Хуже, чем к ментам, здешняя публика относится к адвокатам. Еще хуже – к следователям. Хуже всего относятся к прокурорским – ведь от них все страдают, и на службе, и в тюрьме. К тому же каждый, кто попал в тюрьму, прошел через общение с прокурорскими и услышал, как они ведут себя на суде. А ведь служивые знают: у прокурорских – наибольшая свобода действий, но они всегда выбирают худшее, действуя по самому сволочному сценарию.

Но самая жалкая и неприкасаемая каста среди БС – это фейсы. В тюрьме по их поводу полное единодушие. Фейсы с энтузиазмом драят парашу, а Рустам внимательно следит, чтобы энтузиазм не ослабевал, да и прочий контингент отрывается на них по полной.

Об одном жалеет авторитетный Рустам – нет у них среди контингента судей. Попал бы хоть один – и судьба фейса покажется ему пряником. Об этом всем известно, и поэтому если уж не смог трудовой коллектив отмазать судью-коллегу и пришлось его сдать в СИЗО, так он даже на БС не попадет. Их держат в одиночке в Лефортово.

Вован хороший, плохой, злой

Дело было в Москве в начале марта. В тот день Второй оперативный полк полиции плотно укомплектовывал автозаки гражданами и гражданками из разночинной интеллигенции устойчивых протестных убеждений. Это был уже совсем излет, все стремительно выдыхалось и сворачивалось, но понимание провала еще не овладело умами и настроениями.

Автозаки развозили публику по ОВД, в автозаках особо высокой культуры исполняли все пять куплетов Gaudeamus на латыни. Задержанных было много, развозили куда попало, рапортов не составляли, а потому дальние ОВД старались как можно быстрее и тише выпустить всех доставленных работящим Вторым оперполком граждан. Ну вот зачем, спрашивается, мирному ОВД “Коньково”, пасущегося на тучных угодьях соответствующего рынка, иметь проблемы с “политическими”? Совершенно незачем. И чувство это взаимно.

В центральных ОВД все было не так благостно. Там полицейские забивали народ в обезьянники, оставляли на ночь и требовали оформления административок, хотя были согласны и на уголовку. В Пресненском ОВД оставили на ночь странную и колоритную компанию: двух докторов востоковедения, одного академика математических наук и журналиста Левковича. Он-то мне и рассказал эту историю, а один из профессоров семиотики добавил деталей, когда его судили в Пресненском суде по административке – как раз наутро после обезьянника.

А было там так. Математический академик Васильев в длинной седой бороде – человек замечательный и неленивый в смысле народного просвещения. Два востоковеда с конкурирующих кафедр изучения восточных культур тоже не лыком шиты поговорить за умное и полезное. Ну и журналист, само собой, работа такая. А попала эта компания не в отдельный обезьянник, а в самую что ни на есть народную едкую среду, которая в эту ночь оказалась представленной в основном блатным миром. Убежденные завсегдатаи застенков оказались не простого свойства – не то чтобы элита преступного мира, но парни в основном лихие, никаких тихих зачумленных крадунов, а разбойники и грабители с рецидивами в анамнезе.

В этом благородном собрании выделялся человек, к которому все обращались уважительно – Вован Хороший. Быстро выяснилось, что Вован – бродяга, то есть особо уважаемый в воровской среде человек, стремящийся поддерживать “воровской ход” и для которого в блатной карьере пройдены уже все ступеньки, кроме высшей – вора в законе. А Хороший – это не удачное погонялово, а реальная фамилия.

Как и большинство блатных, Вован не понимал ни смысла протеста, ни претензий образованной публики к Путину. Вовану Путин скорее нравился: во-первых, тезка, а во-вторых, он был понятен и похож: и жестами, и жаргоном, и способами демонстрации силы – словом, Путин Вовану казался социально близким. Таковое заблуждение, кстати, довольно сильно распространено в воровской среде. А потому – из-за ложной квалификации Путина – блатные к социальным протестам и любой гражданской активности относятся прохладно, хотя самые сообразительные понимают дуализм ситуации: нельзя же быть и с блатными, и с операми одновременно.

В общем, Вова Хороший со всем уважением потребовал, чтобы ему в изоляторе временного содержания профессура простым человеческим языком разъяснила смысл и цели протеста. Абстрактными понятиями типа Liberté, Égalité, Fraternité Вован владел не очень, а потому ситуацию ему разъясняли на примере осужденного по делу 6 мая Сергея Кривова, который получил четыре года общего режима.

– Видите ли, любезный Владимир, – вот возьмем, к примеру, коллегу Кривова, 52 лет от роду, кандидата физико-математических наук. Он получил четыре года реального срока за то, что рукой удерживал дубинку полицейского, когда тот пытался пустить ее в ход на мирном разрешенном властями митинге, – начал свой рассказ о социальном протесте по случаю ночующий в обезьяннике академик.

Вован был потрясен.

– Как четыре года? Реальных четыре года за митинг? Общий режим? Да вы и правда все идиоты. На четыре года восемь магазинов можно взять! Фигней вы занимаетесь, вот что.

Конечно, Вован сказал не “фигней”, а другое слово. А потом долго ворочался ночью, все повторяя:

– Восемь магазинов! Восемь магазинов взять!

Про любовь

Марина – редкая красавица. высокая, худощавая – но фигуристая, с явной примесью азиатской крови где-то в третьем колене; скулы высокие, острые и шея – знаете, такая вот с ямочками у ключиц, какая бывает только у очень породистых женщин. Длинные прямые волосы такие тяжелые, что, когда она завязывает их в хвост, голова откидывается назад. А Марина и без того гордая и неприступная. В общем, Шамаханская царица, и норов под стать.

Марина в Москве, сидит в тюрьме в Печатниках уже седьмой год, и конца этому не видно. А всему виной красота. В Марину серьезно, маниакально влюбился следователь. Знаете, такой вполне молодой мужичонка, у которого в детстве не было рогатки. И не потому, что за книжками сидел, – есть такой довольно распространенный типаж мальчиков, которых никто никогда не замечает, с которыми смертельно скучно, и чем они занимаются в отсутствие интереса и к чтению, и к рогатке, никто не знает, потому что никому неохота знать. Потом они подрастают, оканчивают лет за восемь какой-нибудь заушный вуз, сами по утрам гладят себе вельветовые брюки, наводя на них стрелки, и идут себе на работу. В прокуратуру или в следственный отдел. И вот там они с оттяжечкой мстят всему человечеству, попадающемуся в их уголовное производство. Особенно успешным, красивым и умным, а уж с особым наслаждением – талантливым.

Вот к такому парню в вельветовых брюках с наглаженными стрелками и попала красавица Марина. Однако красавица Марина на воле была далеко не ангелом – это если мягко сказать. Отличница, школа с золотой медалью, приехала покорять Москву в лихие 90-е из далекой республики в Средней Азии. Получила прекрасное юридическое образование, но работу найти не могла. Было все: и полы мыла, и посуду в забегаловках. Но поднялась. На очень сомнительных сделках, которые проворачивали настоящие бандиты под крышей одного из замминистров МВД – он и сейчас, кстати, на службе, все там же.

В один прекрасный момент, когда у замминистра начались неприятности по службе в связи с первым эпизодом рокировки в высших эшелонах – то есть в 2008 году, – братва Марину сдала. И не одну сдала, а вместе с нотариусом, он как-то несколько месяцев сидел в одной камере с моим мужем – мир тесен, здрассьте.

Красавицу Марину и ментовского нотариуса обвинили в организации преступного сообщества, а это от 15 до 20 лет или пожизненное, между прочим. Для такой статьи потребен суд присяжных, и таковой суд и Марину, и нотариуса оправдал. И полетел нотариус белым лебедем обратно в нотариат.

Но Марина – красавица, а у следователя намертво стрелочки к вельветовым штанам пришпарены. И началась у них странная “любовь”. И много-много уголовных дел, ее сопровождающих.

В рамках первого уголовного дела Марине предъявлялось мошенничество в особо крупных размерах – и это обвинение Марина заслужила и признала, – ну и та самая организация банды, чего Марина признать никак не могла. Присяжные, стало быть, организацию банды отмели, а по мошенничеству Марина и не сопротивлялась. Получила заслуженные 9 лет и отбыла, как положено, по этапу на зону.

Не успела там толком обжиться, характеристику для условно-досрочного освобождения заработать, как вновь затребовал ее строгий следователь в вельветовых стрелках – для проведения следственных действий. Соскучился.

Вернули Марину на централ в Печатники, и следователь тут же вменил ей еще 16 эпизодов по резиновой статье “Мошенничество” – туда вообще все что угодно можно впихнуть. И нате, пожалуйте – второе уголовное дело! Опять следствие, опять обвинение, опять суд – и опять суд присяжных, потому как не забыл вельветовый следователь вновь вменить и организацию преступного сообщества. И опять суд присяжных оправдывает Марину по сообществу, но путем частичного сложения срок уже – “десяточка”.

Идут годы, следователь расследует, Марина сидит. Пока апелляция, кассация, туда-сюда, новый приговор вступает в силу и Марина вновь собирается на этап. Но не тут-то было: вельветовые штаны отложили новый эпизодик, для третьего дела…..

Он не может без нее. Вся тюрьма знает, весь следственный отдел, да и привыкли уже. Окликают, когда идет он по тюремным коридорам в следственный кабинет: “К зазнобе?” – “Угу”. Многие посетители централа в Печатниках видели большой портрет красавицы Марины на заставке компьютера следователя, когда приходится брать у него разрешение на свидание с заключенными и подследственными. Сидит, медитирует, смотрит, шепчет что-то портрету.

Давно бы уже красавица Марина отсидела свой срок или вышла условно-досрочно с зоны, да штаны вельветовые не пускают, приберегая маленькие кусочки-эпизодики десятилетней уж давности для нового дела – чтобы расследовать, расследовать и расследовать.

И сделать с этой любовью ничего нельзя. Никогда не смогут они соединиться – хотя бы для утоления страсти. И дело не в том, что он следователь, а она аферистка, счастливых случаев таких мезальянсов – пруд пруди, и ничего, утоляют люди пыл, иные даже семьи создают. Но это не наш случай. Марина лесбиянка. Он знает.