Текст книги "Все мои дороги ведут к тебе. Книга вторая"

Все мои дороги ведут к тебе
Книга вторая
Ольга Шипунова

© Ольга Шипунова, 2024

ISBN 978-5-0064-3122-5 (т. 2)

ISBN 978-5-0064-3123-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ВСЕ МОИ ДОРОГИ ВЕДУТ К ТЕБЕ
Книга вторая

Часть IV. ДОРОГИ, КОТОРЫЕ МЫ ВЫБИРАЕМ

Точно зная лучший путь, мы выбираем худший.

Еврипид.

И черт ли понес, не проверив колес.

Русская поговорка

4.1.

Возле здания редакции газеты «Бакинский вестник», что размещалась на Ольгинской улице, Аслан Аскерович, кутаясь в теплое пальто, руководил процессом установки новой вывески. Вывеска была добротная, яркая, сделанная на заказ. За нее пришлось выложить кругленькую сумму, но это того стоило. Газета процветала, желающих разместить в ней свою рекламу становилось все больше, ширился штат журналистов, добывающих все новые и новые вести. А значит, надо было соответствовать.

– Чуть выше, выше, чтоб трещину на здании закрыть, – командовал Аслан Аскерович рабочим, которые обвязавшись толстыми канатами, стояли на козырьке здания и колдовали с вывеской. В Баку стояла зима. Было довольно прохладно, местами лежал тонкий слой снега. Он ведь хотел закончить вопрос с вывеской до зимы, но процесс затянулся. Вот теперь, ворчал сам про себя, приходилось мучиться на холоде.

– Ну, как? – участливо спросил выскочивший из редакции Муртаза Ривазович, невысокий, довольно шустрый с бегающими глазками бухгалтер. Он поравнялся с Асланом Аскеровичем и высоко задрал свою голову. – Ох, хороша вывеска! Отовсюду будет видать.

– Думаете? – Аслан Аскерович довольно посмотрел на него.

– Ну, да, только вот, подлецы, цену заломили. Надо было торговаться, господин редактор, – проворчал бухгалтер, что ему было очень свойственно.

– Да ладно уже, вывеска-то хорошая получилась, – Аслан Аскерович махнул рукой. Он терпеть не мог, когда его действия критиковали.

– Ну, да, ну, да, – бухгалтер помялся и, виновато улыбнувшись, шмыгнул обратно в тепло редакции.

«Бакинский вестник» стремительно наращивал свой тираж. Штат сотрудников разрастался, поэтому пришлось расширить здание редакции, взяв в найм несколько дополнительных помещений. Капитал рос, а вместе с ним росли обязательства Аслана Аскеровича. Ведь если бы не помощь тестя, ничего бы этого не было.

Подумав об этом, Аслан Аскерович вздохнул и тоже вошел в редакцию, чувствуя, что ноги в высоких английских ботинках замерзли стоять на холоде.

Здесь все дышало редакционной суетой и привычной суматохой. Дружно и зычно щелкали машинки под пальцами машинисток, пахло свежеотпечатанной газетой, типографской краской, сигаретным дымом. Самая большая комната в здании на втором этаже была отдана под редакторский отдел. Здесь стояли восемь столов, за каждым трудились люди. Рядом размещался его кабинет, из которого периодически доносился звонок телефона. Молодой и шустрый секретарь Михаил Степанович ежеминутно отвечал на звонки. Секретарь понадобился недавно, когда Аслан Аскерович понял, что просто не в состоянии уследить за всеми звонками и встречами, которые посыпались на него, как на главу газеты.

Уже сидя в своем кабинете, Аслан Аскерович перебирал пачку писем, аккуратно положенных ему на стол. Вот письмо из Городского собрания. Надо будет отправить Вано Цхеидзе туда за репортажем. Вот сообщение о прибытии в город известной актрисы. Тоже, пожалуй, надо договориться о встрече. Были еще сводки от управления полиции, новости Городской Думы, пара предложений от производителей бумаги.

В дверь постучали.

– Да, – Аслан Аскерович нервно передернул шеей, он знал этот стук: два медленных, два быстрых. Стук, от которого его теперь коробило, вызывало раздражение и неприятное свербение где-то в животе. Он недовольно поднял глаза.

Да, это была Лейла. Невысокая, с досадно округлившимся животом, который слишком явно демонстрировал ее шестимесячную беременность. Она вошла, бледнея, но улыбалась, а глаза ее быстро и с надеждой бегали по лицу Аслана. Темно-бордовое платье лишь слегка было способно скрыть ее живот. И он всеми силами избегал на него смотреть, чувствуя страшную неловкость, как и на ее круглое миловидное лицо в обрамлении темных кудряшек. А потому, едва взглянув в ее сторону, он сильнее склонился над своими бумагами, делая вид, что отчаянно занят.

– Аслан Аскерович, – заговорила она быстро, пытаясь привлечь его внимание, – как вы и просили, я откорректировала статью. Посмотрите?

Надо было бы ее перечитать, мало ли что. Все же у нее были весьма посредственные зарисовки. Но он не хотел с ней лишний раз сталкиваться, да и понимал, что слишком к ней придирался. А она к тому же оказалась очень плаксивой. Не желая снова спровоцировать ее слезы и обмороки в своем кабинете, и вообще желая поскорее отделаться от нее, Аслан сухо кивнул и жестом показал: идите.

Лейла слегка вспыхнула, невольно с досадой закусила нижнюю губу и, резко развернувшись, вышла из кабинета.

Аслан вскинул глаза на закрывшуюся за ней дверь и тут же откинулся на спинку черного глубокого кожаного кресла, бросая бумаги, и в сотый раз подумал, как он мог так подло обидеть свою единственную и любимую Машу! Этот неожиданный роман, который завязался весной того года, поначалу не сулил никаких осложнений. Он сразу дал понять Лейле, что рассчитывать ей не на что, что он никогда не уйдет из семьи. Но, как оказалось, все было намного сложнее. Один раз связавшись с женщиной на стороне, порвать эти отношения оказалось не так-то просто.

Аслан встал и нервно прошелся по кабинету. Боже мой, ведь он сам мог разрушить то единственное, что у него теперь есть! Насколько слаб человек в своих низменных порывах и желаниях! Насколько хрупко наше человеческое счастье! С другой стороны, едва не потеряв Машу, он только сейчас понял со всей очевидностью, как ему с ней повезло.

Он стоял у окна и смотрел на пробегавших по улице людей. Все куда-то спешили во вторник утром. Куда вели людей их дороги? К счастью, или к ошибкам, которых потом не исправить?

Его Маша была замечательная. Она всегда его поражала силой своего духа и широтой своей души. Страшно себе представить, что было бы с ним, если бы она все-таки не простила его и не вернулась к нему. Эта мысль постоянно вертелась в его голове. И дело было не только в деньгах Кадашева, хотя, конечно, развод с Машей привел бы Аслана к полному краху. Но дело было и в том, что только рядом с ней он обретал силу. Только жена давала ему уверенность в том, что он все делает правильно и все у него получится. Он это особенно почувствовал, когда она собрала вещи и уехала почти на месяц к сестре в Астрахань. Вот тогда-то он ощутил, как пуст и холоден без нее их дом. Как тяжело на душе и нет вокруг никого, кто также смог бы поддержать и помочь ему. Обычно выслушав его проблемы, которыми он делился, Маша всегда знала, что сказать, чтобы поддержать его. Глядя в ее красивые миндалевидные карие глаза, он удивлялся тому, сколько женской мудрости было в ней. А ведь он мог ее потерять. Бездумно, глупо, по-дурацки.

Она была удивительная. Рядом с ней он ощущал себя зарвавшимся мальчишкой, который, убегая от строгой матери, упал и разорвал колено в кровь, после чего у нее же искал утешения и любви. Она была великодушная. Уже простив его и вернувшись к нему с детьми, Маша пыталась не вспоминать ту боль, которую он ей причинил. Правда, он заметил, что она перестала столь беззаботно смеяться, как это было прежде, но в целом, их семейная жизнь, подпрыгнув на огромной выбоине, покатилась дальше, поскрипывая и постепенно выравнивая свой ход. А потом он узнал, что Лейла беременна. И испугался. И совершенно не знал, что делать, желая избавиться от Лейлы, отослать ее куда подальше, чтобы Маша ни в коем случае об этом не узнала. И снова Маша поразила его. Она была проницательна. Заметив его тревожный и озадаченный вид, вынудила его все рассказать. А потом, к его полному изумлению, велела ему взять Лейлу в штат и назначить ей оклад, потребовав от него позаботиться о своем нагулянном ребенке. Откуда в ней была эта сила и уверенность? Как она могла спокойно спать, зная, что в двух шагах от ее мужа постоянно крутится бывшая любовница? Быть может, догадывался он, она больше не любила его столь же сильно, как прежде, быть может, она вернулась к нему только из-за мальчиков? Может, ей было все равно, верен он ей отныне или нет?

Мысль, что он больше не был ею любим, была тяжела и мучительна. И ведь только он был в этом виноват! Он разрушил ту любовь, которая соединила их. А может, все-таки она просто стала другой? Может, все-таки еще можно склеить их счастье?

В этот самый момент дверь его кабинета с шумом раскрылась, и с хохотом и визгом Рустам и Рома вбежали и бросились к отцу, несмотря на голос Маши, который доносился из коридора:

– Мальчики, тише, отец работает.

Аслан Аскерович склонился и, расплываясь в улыбке до ушей, подхватил обоих мальчуганов в серых пальтишках и смешных шапках с помпонами. Обнимая хохотавших и толкавших друг друга сыновей, Аслан смотрел в сторону двери. В дверном проеме, немного запыхавшись с дороги, стояла Маша. Она была красива и свежа с улицы, щеки ее разрумянились, волосы слегка выбились из-под шерстяного капора. Утепленное на вате манто, отороченное черным мехом, сильно поднималось над округлившимся животом. Маша была на пятом месяце и была невероятно красива.

Отстранив от себя сыновей, Аслан Аскерович поспешил к жене, подставляя ей удобное кресло с подушками. Маша устало села, и тут же мальчишки взобрались ей на колени.

– Мальчики, аккуратнее, – отец пытался их согнать и привлечь к себе, но Маша махнула рукой, посмеиваясь и обняв обоих. – Вы гуляли? Ходили на каток?

Мальчики наперебой принялись рассказывать, как они катались, какую красивую и наряженную лошадь им удалось погладить. Пока они спорили и пытались перекричать друг друга, Аслан украдкой поглядывал на жену. Маша полусидела в кресле, откинувшись спиной на подушки и вытянув устало ноги. При этом она улыбалась спокойной, уютной улыбкой, поглядывая на сыновей, и поглаживая большой тугой живот.

– Как у нас дела? – спросил Аслан, склонившись к ее животу и ласково проведя по нему рукой.

– Подержи руку подольше. Я сегодня впервые почувствовала, как наша дочь толкается.

Он поднял на нее глаза, удивляясь той уверенности, с какой она говорила об этом. Откуда она могла знать, что это была дочка? Но не доверять ей у него не было оснований. А потому Аслан лишь ниже склонился к ее животу, гладя его руками, и, смеясь сам над собой, проговорил:

– Кажется, мальчики, вам скоро придется стать настоящими защитниками для своей сестрички.

Рома и Рустам дружно закивали, теребя отца за колючую бороду.

– Ну, что? Пойдем в типографию? Будем смотреть на машину? – Аслан потрепал мальчиков по головам, зная, что они просто обожали смотреть, как огромная плоскопечатная машина стремительно превращала серые бумажные листы в газеты.

Мальчишки захлопали в ладоши, наперегонки спрыгнув с материнских колен и, пытаясь обогнать друг друга, с криками и визгом бросились из кабинета. Маша с улыбкой наблюдала за ними, в то время как Аслан, выпрямляясь, нежно взял ее за руку.

– Принести тебе чаю, милая?

– Нет, не беспокойся, я здесь посижу, передохну, – она перевела на него ласковый взгляд. – Не позволяй им снимать шапки, там довольно прохладно.

Он склонился к ней и слегка коснулся губ, сильнее сжимая ее руку. От нее чудесно пахло домом и молоком. В ожидании нового ребенка груди ее невероятно набухли, и вся она округлилась и стала еще прекраснее. Есть женщины, которым удивительно идет беременность! Его Маша была из таких. Ее хотелось обнимать и целовать без конца, не выпуская из своих рук, хотелось ощущать на себе ее дыхание и взгляд. Как же он ее любил!

– Иди, они там совсем одни, – Маша мягко коснулась его спины рукой, заглянув в его глаза.

Аслан пару раз кивнул, с трудом отрываясь от нее и, глупо улыбаясь, руками привел в порядок слегка взъерошенные волосы и, поглядывая на жену, вышел.

Здесь было тихо и хорошо. Маша полулежала в кресле, устав с дороги от беспокойных шалунов. Она любила этот кабинет, с него все начиналось. Здесь зарождалась их газета, где они с мужем проводили сутки напролет, работая над новостями и версткой. Здесь, на этом самом столе, она была в этом уверена, были зачаты их мальчики. Это было особое место, оно напоминало ей о молодости и том, прежнем Аслане, которого она безумно любила.

Дверь неожиданно открылась. Маша невольно вздрогнула, слегка погрузившись в сон, и обернулась. В кабинете, прижавшись к двери, стояла Лейла. Она была бледна и с вызовом неотрывно смотрела на Машу.

– День добрый, Лейла. Как у вас дела? – спросила Маша, слегка бросив взгляд на ее выпиравший живот.

Молодая женщина не сводила с нее глаз, губы ее были сжаты. Маша интуитивно накрыла свой живот руками, словно желая защитить своего ребенка от невидимой угрозы. Лейла перевела взгляд в сторону и, пройдя в кабинет, держа руки за спиной, произнесла:

– Более или менее. Меня взяли в штат.

– Вам хватает средств? – спросила Маша, следя за ней глазами и не меня позы.

– Вполне, – Лейла сделала круг по кабинету и провела медленно рукой по столешнице письменного стола, многозначительно глядя на Машу. Маше стало не по себе от мысли, что и их роман разворачивался здесь же, но она выдержала ее взгляд, никак не выказывая своих чувств. – Скажите, – вдруг с вызовом произнесла Лейла, – как мне добиться признания? Может, стоит быть настойчивее?

Маша долгим внимательным взглядом смотрела на нее. О чем она? Глядя в ее серые глаза, Маша видела, что не было между ней и мужем больше ничего. Это был взгляд брошенной, отчаявшейся женщины: злой, несчастный, завистливый. «Быть настойчивее?» Ее было жаль.

– Думаю, все определяется тем, каким путем человек идет к цели, а не тем, достигнет ли он ее. Иногда настойчивость сродни унижению.

Их глаза встретились. Маша видела, как Лейла вспыхнула, сверля ее горьким взглядом. Губы ее дрогнули, когда она вдруг тихо, слегка осипшим голосом проронила:

– Я знаю, что это вы настояли, чтобы меня взяли в штат. Зачем?.. Добренькой хотите быть? А не боитесь?

Маша невольно нежно провела по животу, слегка похлопывая, чувствуя, как ее волнение передалось малышке, и сдержанно отозвалась:

– Настояла, потому что я сама мать. И мне нечего бояться, мои дети рождены в законном браке.

От этих слов Лейла передернула плечами, отводя взгляд. По лицу ее пробежала тень, а плечи вмиг осунулись. Маша догадывалась, что вся родня от нее отвернулась, узнав о беременности. Здесь, на Кавказе, внебрачная связь была хуже всего. Именно поэтому она потребовала от Аслана взять на себя заботу о ней. Но вряд ли это могло в будущем уберечь ее ребенка от пренебрежения сверстников. Людские языки злы и безжалостны.

Очевидно, Лейла думала о том же, потому что лишь сдавленно вздохнула, не найдя, что сказать в ответ, резко одернула руку от мужниного стола и, нервно проведя по волосам, быстро вышла из кабинета.

+++++++

Вечер клонился к закату. Небо за окном медленно покрывалось ярко-розовым светом, окрашивая крыши и верхушки домов в причудливые оттенки. Ольга Пурталес стояла у окна, глядя на заснеженную улицу. Внизу на углу уже горел уличный фонарь. В ее спальне было тихо, даже непривычно тихо. Она огляделась, невольно улыбнувшись. Все здесь теперь напоминало о нем. И это глубокое темно-зеленое кресло с вышитыми крупными розовыми пионами, и эта кушетка той же обивки, стоявшая у второго окна, и этот белый туалетный столик с изогнутыми ножками, словно четыре стебля диковинного растения, и, конечно, ее кровать. Ольга сглотнула, вспомнив, как вкусны были его губы.

Задернув тяжелые изумрудного оттенка с крупными цветами шторы, Ольга поправила небрежным движением прическу и быстро вышла из комнаты. Дом их с мужем был просто огромен. Три полноценных этажа, шесть спален, две гостиные – в европейском и турецком стиле, большая библиотека. Когда-то она еще надеялась, что в этом доме появится детская, но теперь уже было очевидно, что не появится. Со второго этажа вниз вела широкая парадная лестница с изящными коваными элементами в виде восточных цветов и листьев винограда.

Ольга спускалась всякий раз, когда муж приезжал с работы. По обыкновению, переодевшись к ужину, он сидел в столовой, поджидая ее. Без нее не принимался за еду.

Войдя в большую светлую столовую с высокими двойными белыми дверями, Ольга коротко поздоровалась со старым Пурталесом и позвонила в звонок, вызывая прислугу. Подойдя к мужу, она быстро чмокнула его в висок, тронула по обыкновению его старческую руку всю в мелких темных пятнах и села слева за стол.

– Как день прошел, мой друг? – спросила Ольга, расправляя салфетку на своих коленях, наблюдая, как молодая, недавно принятая на работу служанка проворно расставляла посуду с едой на столе. – Старайтесь, меньше трогать тарелки руками, – раздраженно сказала Ольга, заметив, что девушка несколько раз перехватывала то одну тарелку, то другую, видно нервничая и не имея достаточного опыта.

В это время Пурталес мягко положил ладонь на Олину ручку, явно желая, чтобы она успокоилась. Ольга отвернулась от девушки, взглянув на мужа. Как же он был стар и не красив…

– Все чудесно, птичка моя, – проговорил Пурталес, мягко глядя на нее подслеповатыми глазами. – Подвели итоги прошлого года, год оказался вполне успешным. Объемы растут, заказы тоже.

– Очень рада за вас, – отозвалась Ольга, позволяя мужу погладить себя по руке и принимаясь за еду. – Как ваше здоровье?

– Твоими молитвами, милая моя, слава богу, – Егор Денисович ласково ей улыбнулся и тоже взялся за еду. – Чем занималась весь день? Ездила в город?

Слегка вытерев губы салфеткой, Ольга кивнула.

– Да, наш водитель возил меня к модистке, – Ольга бросила взгляд на мужа, желая видеть его реакцию.

Он довольно кивнул, не глядя на нее, ковыряя вилкой в разваренной перловой крупе.

– А, Гриша? Как он? Справляется со своими обязанностями? Ты довольна?

– Да, вполне, – Ольга невольно покосилась в сторону служанки, но та была возле самой двери и вряд ли слышала их разговор. – Он отменно научился управлять нашим Паккардом.

– Вот и славно, – Пурталес с трудом пережевывал пищу, постоянно запивая водой. – Что у модистки? Какие новости?

Оля пожала плечами.

– Нет никаких новостей. Заказала пару шляпок, да кое-какие безделицы.

– Денег тебе хватает, птичка моя? – он снова ласково взглянул на жену мутными глазами. – Ты просила пятьсот рублей, хватило?

Оля улыбнулась и мягко накрыла его руку своей рукой в перчатке.

– Да, мой дорогой, ты очень щедр. Я так тебе признательна.

Пожалуй, в их семейной жизни ее основной супружеский долг сводился к таким похожим друг на друга как две капли воды ужинам. Спали они раздельно, завтракали и обедали раздельно, проводили время раздельно. Ужин был единственным временем, когда они могли еще друг другу напомнить о себе. Опаздывать на ужин Ольга себе не позволяла, как и вовсе не прийти. Эта малюсенькая обязанность не требовала от нее больших усилий. Опять же за ужином она могла кое-что узнать и попросить. Пурталес был добр и заботлив. Ей не за что было обижаться на него. Тем более теперь, когда жизнь ее так сильно преобразилась.

День ее начинался обычно около двенадцати. Она еще долго нежилась в постели, затем звонила в звонок, требуя к себе Нино. Старая грузинка Нино была невысокой, довольно подвижной, с глубоко посаженными темными глазами и крупной пышной грудью. Она была с Олей с самого начала, как только та была выдана замуж. А потому, пожалуй, роднее, чем Нино, никого у Ольги здесь не было. Грузинка жила в их доме, семьи у нее не было, так что Ольга была ей все равно, что дочь. Обычно после сна она помогала хозяйке одеться, несильно упорствуя с корсетами, потом приносила ей кофе и мягко спрашивала:

– Что еще, милая?

Ольга улыбалась ей, прибирая свои волосы, и порой говорила: ничего, ступай, а порой велела позвать к себе Гришу. В последнем случае Нино качала головой, но, ни говоря ни слова, уходила выполнять поручение.

Ольга догадывалась, что уже все в доме шушукаются. Но ее это мало волновало. Она зарывалась с головой в одеяло и счастливо улыбалась сама себе. После того случая с арестом, когда она, наплевав на свой страх и здравый смысл, внесла залог за человека, который несколько месяцев тому назад пытался ее ограбить, жизнь ее стала совсем другой. После ареста Гриша потерял работу на бондарном заводе, и Ольга уговорила мужа взять его к ним в качестве водителя. Управлять Паккардом было довольно непросто, но Гриша быстро приноровился. Ему нужны были деньги. А ей был нужен он. Скорее всего, Пурталес ни о чем не догадывался, а может, просто делал вид. Вообще-то в доме с большим штатом слуг скрыть ее тайну было непросто. Да и не очень-то хотелось. Гриша утром отвозил Егора Денисовича на работу, а днем был в полном Олином распоряжении, в прямом и переносном смысле. Она же настояла, чтобы он жил в их доме в крыле для слуг, по первому зову готовый явиться к хозяйке.

На самом же деле он сам мог прийти, когда хотел, кроме времени, когда Пурталес был дома. Его прихода она ждала нетерпеливо, пытаясь себя чем-то занять. Иногда не готова была ждать вовсе и требовала позвать его к себе. Их отношения длились уже несколько месяцев, но, кажется, что они только накалялись.

Их встречи имели особый ритуал. Он сложился практически сразу, когда Григорий пришел к ней повторно после освобождения из-под стражи благодаря ее залогу. Тогда он пришел днем с маленьким букетиком фиалок, которые неловко прятал под пиджаком, уже зная вкус ее губ и тайны ее божественного тела. Войдя в парадную, еще смущаясь убранства и роскоши ее дома, он неловко мялся внизу, прислушиваясь к ее шагам наверху. Высокий подтянутый слуга с непроницаемым лицом впустил его в дом и удалился без лишних вопросов. Его это поразило: неужели приход постороннего мужчины к хозяйке никого не волновал или хотя бы вызывал любопытство? Он был несколько смущен, считая, что ставит ее в неловкую ситуацию. Но стоило ей спуститься к нему, как все смущение куда-то прошло.

Она была старше его ненамного. А ее глаза красноречивее всего говорили, как она истосковалась и как отчаянно его ждала. Вынув свой нелепый букетик, он сделал к ней шаг, а она поймала его руку и быстро поволокла наверх, в спальню, не дав ему и слова сказать. Уже там, заперев дверь, спиной прижалась к стене и, еле переводя дыхание, тихо сказала:

– Здравствуй, Гриша.

Потом они целовались, долго, страстно, неудержимо. Его букетик упал на пол и, похоже, был ими же растоптан. Потом он отвел ее руки в стороны и, удерживая ее, глядя ей в самые глаза, прошептал:

– Что тебе будет за это?

Она пожала плечами, пытаясь снова коснуться его губ, вытягивая шею.

– Твои слуги могут догадаться. Ты не боишься?

– С тобой я ничего не боюсь, – прошептала она, сгорая от страсти.

– Правда? – глаза его вспыхнули, губы расплылись в улыбке. Он смотрел теперь на нее дерзко, с вызовом, совсем как тогда, на палубе ночью. – Ты уверена?

– Абсолютно.

– Хорошо, докажи, – прошептал он, горячо дыша ей в лицо.

– Как? – она улыбалась, чувствуя, что он что-то задумал. Страха действительно не было. Страх был, когда, держа ее к себе спиной, требуя от нее денег тогда, на пароходе, она думала, что горько ошиблась, и что все ее тайные вспыхнувшие желания – лишь плод ее болезненного, уставшего от одиночества воображения. Страх был еще неделю назад, когда она узнала, что он сидит в тюрьме, и не знала, как поступить. Страх был, когда она тайком от мужа внесла за него огромный залог в 500 руб.! Потом он пришел, серьезный, недовольный ее поступком и яростно потребовал забрать свои деньги, говоря о том, что это недопустимо, что он в жизни не зависел от женщин, что и впредь такого не будет. Страх был, когда она думала, что он уйдет, так и не поняв ее желаний. Но он остался. И больше страха не было. – Как же, любимый? – прошептала она, пытаясь коснуться его губ.

Он несколько секунд молчал, а потом заявил, в упор глядя на нее, словно проверяя, сможет или нет:

– Не смей встречать меня в этих тряпках. Ты – женщина, я – мужчина, мы свободные люди, и нечего скрываться за этой одеждой. Сними все.

Она смотрела на него пару секунд, а потом покорно начала снимать с себя всю одежду, слой за слоем: верхнее платье, нижнее, кружевной лиф, панталоны, подвязки вместе с чулками. Он стоял вплотную к ней и смотрел, как она скинула последний чулок и стала перед ним совершенно голая, во всей своей красе, выставив крупную грудь вперед, сведя руки за спиной.

– Теперь ты, – прошептала она, улыбаясь.

У него получилось быстрее: засаленный потертый местами пиджак, застиранная рубаха, штаны, кальсоны полетели в угол. И когда он стал перед ней, молодой, голый, пахнувший потом и особенной пьянящей мужской силой, ее щеки раскраснелись, а глаза стали темны.

Он шагнул к ней вплотную, коснувшись своей грудью ее заострившихся сосков, взял медленно ладонями ее руки и поднял их вверх. Ее крупные груди взметнулись выше. Он, закрыв глаза, уткнулся в ложбинку меж ними, вдыхая вкус ее тела, сплетя пальцы с ее пальцами. Затем поднял лицо и, с трудом справляясь со своим желанием, произнес:

– Так-то лучше. Теперь между нами нет никакой разницы, никакой пропасти. Ты – просто женщина, я – просто мужчина.

Это и был их ритуал. Отныне ожидая его к себе, она скидывала с себя все. Он приходил, закрывал дверь ее спальни на ключ и быстро раздевался. Их встречи были пылкими, страстными, яркими, неутомимыми. Каждый предмет мебели в ее комнате был опробован в качестве опоры. Утомившись, насытившись друг другом, они много говорили. Он говорил жарко, рассуждая о беззакониях, несправедливости, о грядущей революции. Она сидела голая за туалетным столиком и писала под его диктовку какие-то тексты. Он сидел у ее ног, молодой, красивый, и, активно жестикулируя, диктовал ей свои мысли. Стоило ей провести пальцами по его плечу или волосам, как буря желания снова поднималась в нем. Он раздвигал ее ноги, притягивал ее к себе, опускал на ковер, не обращая внимания на то, как листы бумаги разлетались по комнате. Ольга хохотала, счастливо, радостно, упиваясь его молодостью и неутомимостью, тем, чего она была лишена столько лет!

Пока еще было тепло, на безумно дорогом, блестящем с черными боками Паккарде они выезжали за город. Она сидела сзади, чтобы не вызывать кривотолков, но то и дело улыбалась ему в зеркало или стремительно обнимала за плечи. За городом, вдали от всех их утехи становились еще безудержнее и слаще. Паккард покачивался, стоя где-нибудь в пустынном месте на берегу реки, под сладкие стоны и смех. Когда стало холодно, они изобретали другие места и способы: в гараже, на сеновале конюшни, в кабинете Пурталеса, в столовой, в гостиной, прямо под портретом мужа. Было в этом что-то ужасное и опьяняющее. Ее глаза блестели счастливым огнем, под ними появились круги от безумных утех и удовольствия. Беседуя о свободе, они клялись друг другу всегда честно говорить о своих желаниях. Он внушал ей, что даже будучи вместе, они полностью свободны. И что если кто-то из них захочет уйти, то они не должны друг друга держать.

Она кивала, соглашаясь со всем, не задумываясь над тем, что это, и правда, может произойти. Она и не заметила, как стала зависеть от него, и минуты не могла не думать о нем. Он чувствовал эту власть. Он никогда ни над кем не имел власти, а потому она пьянила его. Безудержная страсть, которая свела их, была как нельзя полезна для дела. От Ольги он узнавал о богатейших людях города: кто, чем занимался, кто, на чем разбогател, кто, чем был грешен. Написанные ею листовки множились в подпольной типографии и распространялись по городу, прибавляя забот полицейским. Пару раз он попросил ее помочь деньгами. И она без лишних вопросов помогла. Правда, она требовала взамен еще больше любви, еще больше ласк, но ему это было только в радость. Она не задумывалась над тем, чем он занимается. Он не рассказывал ничего, кроме своих идей о том, как будет устроен новый мир. Порой она чувствовала, как его пальцы, ласкающие ее грудь, резко пахли порохом или керосином. Но это ее не волновало. Вникая в текст его листовок, она восхищалась тем, что он готов был бороться за благополучие других людей. Что это против закона, ее не волновало. Его горячее тело, вспотевшие волосы, сильные руки, которыми он подчас очень грубо держал ее, владея ею снова и снова – все, что по-настоящему заботило ее…

После ужина Ольга ласково поцеловала мужа в лоб. Это не требовало от нее усилий, мало ли мужчин она перецеловала за свою жизнь? Дождавшись, пока он уйдет к себе, не в силах терпеть до утра, она прошла в крыло для слуг. Сладкая дрожь начала подниматься внизу живота от приближения к его комнате. Его дверь находилась в самом конце коридора, здесь больше никто не жил, остальные слуги размещались этажом выше. Так она могла незаметно приходить к нему сама. В этих встречах было что-то особенное. На его территории, в его скромной комнатушке, на скрипучей металлической кровати, пахшей им, она словно была другим человеком из другой жизни.

Постучав, прислушалась к шуму за дверью. Было тихо. Где же он? Желание внутри нее было нетерпеливым, требовало выхода, а Гриши не было.

С досадой она толкнула дверь – она была заперта. Ольга ткнулась в нее лбом, недовольно вздохнув. Желание внутри не утихало, так хотелось оказаться в его руках прямо сейчас! Она развернулась, прижавшись спиной к двери, мученически закрыв глаза. Вдруг шальная мысль мелькнула в ее голове: запасной ключ лежал в кабинете мужа, как и все ключи в их доме. Пару секунд подумав, она стремительно вышла из крыла прислуги и направилась в кабинет.

Пурталес обычно в это время либо дремал у камина, либо сидел в библиотеке. В большом, богато уставленном кабинете было темно. Ольга не стала зажигать свет, опасаясь себя выдать. Быстро подошла к массивному дубовому столу и открыла нижний ящик. Здесь лежал ключ от маленького секретера, где хранились ключи от всех дверей. Чувствуя, как нарастает волнение и до конца не понимая, зачем она это делает, Ольга быстро перебирала ключи, стараясь в темноте найти нужный. Как он выглядел, она помнила, но очень боялась ошибиться. Наконец, найдя тот, что надо, она еще пару раз рукой провела по другим ключам, словно пытаясь найти нечто похожее. Не найдя, убрала все на место. Сердце бешено стучало в груди. Она не узнавала саму себя. Эта тяга к Грише делала ее неосторожной, практически одержимой, немного сумасшедшей. Усмехнувшись сама себе, Ольга выпорхнула из кабинета и снова быстро, прислушиваясь к шумам и шорохам дома, поспешила к его комнате.