Текст книги "Все мои дороги ведут к тебе. Книга вторая"

В коридоре на первом этаже было тихо. Попробовав толкнуть дверь (вдруг он пришел), она вставила ключ в замочную скважину. Слава богу, это был он! Ключ легко провернулся – и дверь раскрылась. Ольга шагнула в его темную комнату, прикрыв дверь. Включила электрический свет, огляделась. Комната была мала и узка, с одним единственным окном. Но он сам отказался от других комнат, уверяя ее, что ему и не надо больше. Мебель была простой и незатейливой: узкий шкаф, тумбочка для всякой всячины, кровать, единственный стул. Она никогда здесь не была без него. Это было волнующе любопытно. Сначала она раскрыла его шкаф и с трепетом провела рукой по паре рубашек и уже знакомому ей пиджаку. Потом обеими руками подняла пиджак за полы и уткнулась в него лицом, вдыхая запах дешевых сигарет и Гриши. Щеки ее раскраснелись. Еще здесь висело новое пальто и пара рубашек, что она купила ему. Больше в шкафу ничего не было. Затем она села на кровать, легла, прижав к лицу подушку, которая тоже пахла им. Настойчивая волна желания прошлась по телу. Где же он?

Ее не покидало ощущение, что она ничего о нем не знала. Все, что он ей рассказывал, это были лишь его рассуждения о будущей революции и новом мире. Ну, хоть что-нибудь о нем самом! Она вдыхала резкий запах пота от его подушки, прижимая ее к груди. Вдруг поднялась, откладывая ее, и спустилась на пол, сунув руки под кровать. Так и есть! Там лежал небольшой, обтянутый темно-коричневой кожей чемодан. Старый, местами потрепанный его чемодан! Снова ощутив невероятное возбуждение от того, что, пренебрегая чувством страха, идет по лезвию ножа, так отчаянно вторгаясь в его тайны, Ольга вытащила чемодан из-под кровати и открыла защелки. С блаженством маленькой карманницы она провела рукой по лежавшим там каким-то книгам, листовкам, безделушкам на вроде фонарика и перочинного ножа. Ее одурманивала одна мысль, что это вещи ее Гриши, что когда-то он их покупал, читал, трогал своими пальцами.

Неожиданно почувствовала, что под дном чемодана лежит что-то еще. Приглядевшись, нашла потаенный крючок, который придерживал ткань, и раскрыла. Просунув руку, Ольга нащупала что-то холодное и тяжелое, и вынула… револьвер! Холодный металл оружия блеснул в свете электрической лампы. Вид револьвера вызвал в ней испуг и панику. Ольга судорожно засунула револьвер обратно, невольно оглядываясь на дверь. Откуда у него оружие? Зачем оно ему? Он ведь не… Что? Он ее саму пытался ограбить тогда на пароходе! Но ведь не ограбил! И все же был арестован! Значит… Она снова сунула руку в потаенный карман и вынула целую… пачку паспортов!

Руки ее задрожали, когда она открыла один, второй, третий, четвертый, пятый. Григорий Бочкарев, Ганс Винер, Янус Юхимец, Иван Зыбко, Николай Петровский… Вглядываясь в лица, она не сразу сообразила, что это все – с усами, либо с густой бородой, а то с черными бровями и густой щетиной – был Гриша! Раскрыла страницы с отметками о прибытии и убытии: Баку, Сухум, Одесса, Киев, Рига… Пот выступил у нее на лице. Так кто же он? Зачем ему столько паспортов? И револьвер? Только сейчас до нее дошло, почему тогда капитан «Михаила Колесникова» не нашел Григория Бочкарева в списках. Он, скорее всего, ехал по другим документам.

Кровь отхлынула от ее лица, пока она разглядывала паспорта, чувствуя, как предательский страх охватывает ее.

Трясущимися руками она быстро убрала все на место, закрыла чемодан, села на кровать. Страх вытеснил прежнее желание. Кто же он? Мелкая противная дрожь охватила ее. Мысль о том, что он может увидеть ее здесь и понять, что она видела, напугала ее. Ольга быстро сунула чемодан обратно под кровать и встала. Огляделась, проверяя, все ли убрала. Но от страха не помнила, как все было! Чемодан был защелками к стене или к краю кровати? Пот выступил на ее ладонях, противно засосало под ложечкой. Она снова огляделась, дрожащей рукой выключила свет и быстро вышла из комнаты. Где же он? Кто же он?!

Уже в своей спальне не могла найти себе место. То, что он занимается не совсем законными делами, она догадывалась, но вид оружия и куча поддельных паспортов напугали ее всерьез. Кого же она впустила в свой дом? Бандита? Убийцу? Что с ним сделает Пурталес, если узнает? Она ходила из угла в угол, не понимая, как ей дожить до утра от всех этих дум и сомнений, пока не увидит его. Где он мог быть в такое время? Обычно в это время она всегда была у себя или с мужем, стараясь не встречаться с Григорием. Наверняка, Гриша, или кто он там, пользовался этим моментом и уходил. Куда? Какой двойной жизнью он жил?

А вдруг у него кто-то есть, помимо нее?! Эта мысль была страшнее всего. От нее все внутри похолодело. В отчаянье Ольга упала в кресло, закрыв глаза, бессильно опустив руки. Что ее больше пугало: правда о его делах или страх соперницы? Кто же он? От этих мыслей разболелась голова. Ольга с трудом поднялась и позвонила в звонок.

Когда пришла Нино, Ольга лежала на постели, бледная, замученная собственными мыслями. Нино принесла ей воды и какой-то настой, сообщив, что Григория до сих пор нет. Это было выше ее сил! Сняв одежду, велела Нино готовить ванну. Только горячая вода могла спасти ее от гнетущих пугающих мыслей.

++++++

На окраине Астрахани, недалеко от Адмиралтейского затона, подняв высоко воротник своей потертой телогрейки, втянув шею поглубже, шел молодой человек. Серые его глаза смотрели исподлобья, стараясь не привлекать внимания. Шел быстро и уверенно, сунув руки в карманы, стараясь не смотреть в лица прохожих. Темные штаны были заправлены в высокие сапоги. Изо рта торчала помятая самокрутка. Остановившись на углу дома с мрачной вывеской «Гробовая мастерская», он докурил свою сигарку и бросил ее в железную урну, которая уныло стояла в углу. Потопав ногами, стряхивая снег с сапог, решительно вошел внутрь.

Здесь привычно пахло древесиной, всякими снадобьями, лаком и краской, которыми покрывали гробы. Лакированные и свежесобранные, они стояли вдоль стен довольно тесной мастерской. Здесь же понизу лежали венки и корзины с цветами и лентами. В гробовой было довольно сумрачно. В углу за столом сидел невысокого роста, довольно тщедушного вида грободел, склонившись под керосиновой лампой. Небольшой стамеской он вырезал навершие могильного креста. Застиранная рубаха с серыми накладками на рукавах до локтя, длинный, повидавший виды серый фартук указывал на то, что грободел давно занимался своим мастерством и работы у него было довольно. Его лысая голова слегка поднялась на звук вошедшего человека и тут же опустилась. Очевидно, приход парня был ожидаем.

– Как дела? – спросил парень.

– Идут. Достал? – гробовщик бросил на него быстрый взгляд маленьких карих глаз.

– Еще бы, – парень самоуверенно улыбнулся и вынул из-за пазухи обмотанный газетой сверток.

Грободел довольно ухмыльнулся и, бросив стамеску и отложив часть креста, встал. Жилистыми руками он потряс сверток и вопросительно посмотрел на парня.

– Полтыщи, как и обещал.

Гробовщик ухмыльнулся и прищелкнул языком.

– Ай да, Гришка! Ну, и сукин сын! – с этими словами он довольно хихикнул и пальцем поманил парня к себе и тихо на ухо прошептал: – Готовься, через три дня снова поедешь. На этот раз в Батум. Нефтеналивной пароход из Бельгии везет часть подарочков для нас. Все по той же схеме. Заберешь гроб и доставишь сюда. Подробные указания будут перед отправкой.

Григорий усмехнулся, согласно кивнул и бросил:

– Сегодня подсобить?

– А как же? – грободел усмехнулся, принимаясь вновь за навершие и за стамеску, усаживаясь поудобнее. – У нас никогда безделья нету, покойничков меньше не становится. Вот завтра с самого утра одного повезут. Надо сегодня яму выкопать. Думал, засветло придешь…

– Не мог я засветло, устал уже тебе объяснять, – Гришка нетерпеливо оборвал его. – Надо так надо… Но сперва, – он кивком показал на узкий коридорчик в сторону от мастерской.

Поняв его жест, гробовщик просто кивнул и, взглянув на часы, бросил:

– Две минуты, не больше. Вдруг кто придет.

Быстро прошмыгнув в темный коридор, парень прошел мимо большой квадратной комнаты, заваленной пилеными заготовками древесины, коробками с гвоздями, банками с лаком и прочей химией. Здесь стоял довольно едкий запах. Пройдя мимо подсобки гробовщика, он вплотную подошел к глухой стене, обклеенной темно-зелеными обоями в мелкий цветочек, приложился ухом к ней. Прислушавшись, осторожно постучал: два быстрых, два медленных. Из-за стены послышалось слабое «заходи.» Пальцами нащупав небольшой зазор в стене, парень потянул на себя едва заметный гвоздь, вбитый в стену наполовину. Стена нехотя поддалась, и открылась хорошо законспирированная невысокая дверь. Пригнувшись, Григорий нырнул в небольшую, хорошо освещаемую, невероятно душную комнатушку. Какая здесь стояла отвратительная едкая вонь! Он сунул ниже голову в телогрейку, пытаясь не дышать.

Здесь на большом деревянном столе стояли различные склянки, какие-то коробки, емкости с бикфордовыми шнурами, какие-то капсулы и прочая снедь, а также аптекарские весы, кое-какие медицинские пинцеты и скальпель. Небольшое окно было плотно завешено толстым одеялом и не открывалось никогда, чтобы не спалить подпольную лабораторию. Пахло селитрой, камфарой и еще едкими кислотами, которыми был закапан весь стол, от чего дышать было просто невозможно. У противоположной от окна стены за столом сидел долговязый химик, с воспаленными глазами от постоянного пребывания здесь в непосредственной близости к ядохимикатам и всяким опасным парам. Его щербатое землистое лицо почти сливалось с цветом рубахи. Он почти не двигался, не взглянув на Григория, а, выставив в стороны руки с засученными рукавами, сосредоточенно вымерял дозы. Безопасности ради, от его точности и глазомера зависело абсолютно все. Мужик он был толковый, прошел обучение в киевской подпольной школе. Чему их там учили, не распространялся, но его уважали за то, что выполнял самую сложную и опасную работу.

Опаснее всего было, когда он работал с нитроглицерином или углекислой магнезией. Гришка был наслышан, как один неверный микрон дозы привел к взрыву лаборатории на другом конце Астрахани пару лет назад. Дом, в котором размещалась лаборатория, разорвало, как спичечный коробок. Несколько человек погибли, двое получили серьезные ранения, полквартала осталась без стекол, а опытный химик погиб на месте. Таких случаев было много. В кустарных условиях, в самодельных лабораториях постоянно был риск, что все взлетит к черту. И все же химики были на вес золота. Грамотных, толковых, да еще и идейных, было мало. Да и, учитывая условия труда, жили они не долго. Либо взрыв, либо отравление парами и газами были им обеспечены. За эту их опасную работу химиков ценили, правда, знали их в лицо единицы, в целях конспирации. Но Грише повезло. Здесь, в Астрахани, их главный, грободел, давал кое-какое послабление, понимая, что, совсем не видя людей, химик точно одуреет. Еще, чего доброго, сам, от отчаяния, спалит мастерскую.

За его работой Гриша любил наблюдать. Особенно щекотала нервы сборка ударно-взрывных бомб. Правда, ему лишь пару раз удалось это видеть, прямо перед делом, но это было особое действо. Особенно точно требовалось поместить пироксилиновый запал и взрыватель в подготовленную и заряженную оболочку. Здесь нужна была твердая рука и стальные нервы. Потом это все надо было ловко обмотать проволокой, ни в коем случае не пережать. Если все получалось, наступала блаженная тишина. А если что-то пошло не так, то, как рассказывал химик, раздавалось слабое потрескивание – его издавала пережатая колба. Доля секунды – и капли кислоты попадали на бертолетову соль и – ба-бах!

– Как оно? – бросил Григорий химику, стоя у самой двери, не проходя ближе, чтобы не мешать. Это была его епархия, здесь все жили по его правилам. Бедолага химик тут торчал сутками, лишь раз в пару недель покидая свою лабораторию, так что навестить его иной раз было просто делом принципа. Пусть брат-химик знает, что товарищи рядом и всегда готовы помочь. Правда, иногда закрадывалась мысль, что ему и не нужно это было, столь угрюм и неразговорчив он был. Да кто его знает? Химик он и есть химик!

– Пойдет… Что там? – не отвечая на его вопрос, хриплым голосом спросил химик.

«Там» – это значило снаружи. Вся его жизнь проходила «здесь», в стенах этой удушливой комнатушки в интересах революционного братства.

– Там хорошо, снег повалил, чисто стало. Я тебе кое-что принес, – Гришка вынул из-за пазухи приличный сверток с нарезанным хлебом и ломтями буженины. – Меня опять отправляют.

– Хорошо тебе, – сказал насмешливо химик. – Может, поменяемся, а? – он прищурился и взглянул на Григория. – Хотя нет, я не балабол, не умею так мастерски лапшу на уши вешать.

Гришка усмехнулся, не обижаясь, и положил на стол сверток.

– А я не бабка, не умею зелья смешивать и колдовать, – они зыркнули друг на друга и дружно захохотали, довольные своими остротами. – Вишь, брат, мы незаменимы.

Химик зычно рассмеялся, опуская руки на стол, с любопытством глянув на Григория.

– Когда?

– Через три дня.

– Так уже без тебя рванет? Жаль, пропустишь! – он разочарованно усмехнулся и встал, очевидно, за бутербродами. Он был старше, на лице кроме щербин от оспы был виден большой шрам вдоль левой брови – глубокий ожог. Он сильно свел плечи в стороны, дождавшись хруста, потом покрутил шеей вправо и влево. – Черт, все затекло. Ого, мясо, это по-людски, спасибо, брат Экспроприатор.

Григорий довольно ухмыльнулся.

– Может, тебе чего особенного привезти? Не стесняйся, – он насмешливо смотрел на товарища, искренне желая его порадовать.

– Ну, философский камень, только если, – усмехнулся химик и беззвучно захохотал, поглядывая на Григория и жуя бутерброд. – А так мяса тащи, да побольше.

Григорий довольно кивнул, наблюдая, как товарищ аппетитно жевал бутерброд и прохаживался из стороны в сторону, разминая затекшие конечности.

– Ладно, бывай, брат. Надеюсь, свидимся, – он протянул химику руку, с некоторым уважением пожимая его шершавую пропитанную всякими жидкостями ладонь.

Выйдя наружу, Гришка аккуратно запер за собой дверь, проверив несколько раз, чтобы ее не было видно. После лаборатории здесь, вблизи мастерской уже и не казалось, что дышать нечем. Вернувшись к гробовщику, облокотившись на один из гробов, он произнес:

– Я один поеду?

– Один. Сам знаешь, мало нашего брата, – гробовщик, не поднимая глаз, продолжал монотонно вырезать узор на кресте. – Проверенных, опытных… Столько буйных голов загребли. А ведь помнится, какие дела мы творили… Ээ-х! Ты еще сопляком был, а мы тогда всю Астрахань за мошонку держали. Сколько бондарей по миру пустили, спалив их склады, – он тихо рассмеялся, похлопав себя по колену. – Был с нами тогда Яшка Цирла, вот он был сноровист, так лихо к ногтю прижимал этих упырей душегубцев, богачей всяких. Матерый был экспроприатор, – он подмигнул Григорию, который насмешливо смотрел на него, уже догадываясь, к чему тот клонит. – Представь, магазин Уллиса обчистил. А с Вдовина потребовал денег на революционные цели, угрожая, что подожжет его витрины, если не принесет пятьсот рублей в установленное время. И ведь принес. Цирла его запугал до смерти, а я лично забирал его конверт, – гробовщик прыснул со смеху, прищурив маленькие карие глазки, вспомнив, как это было. Гриша, слушая его, улыбался. – Представь, этот Вдовин так был напуган, так забавно вращал от страха глазами, что мне его даже жалко стало. Я обнял его, – при этом гробовщик усмехнулся и для веса своим словам обнял навершие креста, – наклонил его, как девицу, – он наклонился над могильным крестом, – и смачно поцеловал его, вот так, – он чмокнул верхушку креста, и захохотал, сплевывая на пол. – Как он удирал! Это надо было видеть! Я так смеялся, что едва конверт с его деньгами не потерял!

– Шутник ты еще тот, – смеясь, произнес Экспроприатор. – Ты лучше расскажи, как вас схватили, когда вы Гентшеров хотели также развезти. За мной пока таких осечек не было.

С этими словами гробовщик злобно ухмыльнулся и бросил:

– Не смей, сопляк, над этим смеяться. Я всегда знал, что все беды от баб! Если бы не эта сука, никто бы Черныша не схватил. Ничего, мы потом хорошо отыгрались. Сколько погромов учинили на складах. Вам, сосункам, и не снилось. Тогда была настоящая борьба. А сейчас что? Герой-любовник, – он ехидно рассмеялся.

Григорий вспыхнул и поднес кулак к его маленькому с мелкими глазками лицу.

– Пасть свою заткни! Я свое дело знаю, не тебе меня учить. Я постоянно шкурой рискую, пока ты тут бирюльки свои вырезаешь, да вдовиц успокаиваешь. У меня свои методы.

Гробовщик усмехнулся, даже не взглянув на его кулак.

– Методы как методы. Здесь все методы хороши. Один гробы сосновые строгает да всякой снедью их начиняет, а другой о богатую бабу черенок свой точит, да братцам помогает, – он тихо и противно захихикал. Григорий презрительно сплюнул на пол, сунув руки в карманы. – Только смотри, не заиграйся, – оборвал свой смех гробовщик и пристально посмотрел парню в глаза. – С бабами одни проблемы.

– У меня не будет никаких проблем. Сегодня есть, завтра нету, – нетерпеливо бросил Григорий, зло глядя на гробовщика. Эти разговоры его изрядно бесили. – Только эта… – Григорий замешкался, подбирая слова, сверля грободела глазами. – Пурталеса пока не трогайте. Он и его капиталы нам еще пригодятся. Здесь с умом действовать надо, тоньше.

Грободел поднял на него свои маленькие мышиные глазки и, слегка склонив голову, прищурился. Григорий выдержал его взгляд.

– Да, капиталы-то у него приличные. Ну, ежели ты так будешь добывать с него, так можно и не трогать. Глядишь, по ниточке и вытянем из него все, что нажил, падла.

Григорий согласно кивнул и добавил уже более уверенно, понимая, что старик на его стороне:

– Вытянем, не сомневайся. У меня все на мази.

Грободел усмехнулся.

– На мази? Смотри не перегни. Не забывай, ради чего все это…

– Да что ты со мной, как с щенком, обращаешься? – Григорий зло сплюнул на пол и раздраженно прошел в дальний угол лавки, где в деревянной бочке стояли инструменты могильщика. Яростно перебирая лопаты и кирки, он зло говорил: – Я с пятнадцати лет в деле, всю страну вдоль и поперек изъездил, пока ты тут свои гробы мастеришь. Химика я нашел, сколько подарочков тайком сюда доставил, а ты все меня учишь, как молокососа, – найдя, наконец, свою лопату с небольшим сколом на черенке, он вынул ее из бочки и обернулся к гробовщику. Тот так и сидел, склонившись под керосинкой, строгая навершие, насмешливо поглядывая на парня. – Может, вместо меня ею займешься? И в Батум сам поедешь, коль такой опытный, а?

– Не кипятись, – спокойно бросил гробовщик, ногтем поскоблив нож и вновь склонившись над крестом. – Мы тут тоже не леденцы сосем. Я просто к тому, что изменился ты, Гришка. Баба эта твоя крепко держит тебя за яйца. Видел я, как ты в шикарных польтах расхаживал с ней давеча по бульвару. На Паккарде разъезжаешь, в шелковой постели ночи ночуешь. Вот и за мужа ее просишь. Может, соскочить хочешь? – он пристально взглянул на парня. Глаза его, маленькие и сверлящие, прищурились.

Григорий яростно пнул бочку с инструментами, заметно вспыхнув, и зло уставился на гробовщика.

– Соскочить? По-твоему, я – шлюха деревенская, кто приласкал, к тому и прибился? Моего отца до смерти забили за то, что правды добивался, за то, что одним из первых примкнул к левым и требовал отмены выкупных платежей. Их-то отменили, да только отца-то мне никто не вернет! Матери моей никто молодость не вернет, загубленную в непосильном труде, чтобы нас с братом поднять одной. Брата моего кто вернет, сгинувшего где-то в Маньчжурии? Польта модные? Постели шелковые? Тьфу! Плевал я на это все! И на тебя я плевал! Я сам по себе! Месть и ненависть – вот мои бабы. Их я холю и лелею в своих мыслях, они мне только и помогают жить. А уж какими средствами я иду к цели, не твое собачье дело! Сомневаешься во мне? Так доложи. Сдай меня, сукин сын неблагодарный! Или только и можешь, что бабьи сопли разводить?

Гробовщик бросил навершие и стамеску на стол, поднялся и, заложив руки за спину, подошел к нему. Он был гораздо ниже Григория, да еще и ссутулился от постоянной работы резчиком. Однако его пронзительный взгляд маленьких карих глаз был холоден и бесстрашен, которым он вглядывался в разъяренное злое лицо парня.

– Вот-вот, Гриша, – проронил он вкрадчивым мягким голосом, не сводя с него глаз. – Не забывай, что ты за правое дело борешься. Не прикипай. Много ребятишек хороших из-за баб сгинуло. Не хочу, чтобы и ты пропал. От тебя много пользы. Ты парень толковый, – он костяшкой указательного пальца ткнул парню в лоб и почти ласково улыбнулся, когда тот строптиво встряхнул головой, исподлобья глядя на старика. – Голова должна быть холодной, что бы ни случилось… Ну, полно, полно, не кипятись… Не со зла я, ведь знаю тебя уже давно. Не чужой ты мне, уберечь хочу. Не прикипай…

– Да знаю я, – он зло оттолкнул грободела и решительно двинулся к двери, поправляя воротник телогрейки и бросая на ходу: – Говори, где копать. Время поджимает.

+++++

В ванной комнате было хорошо и тепло. Ее золотистые волосы тяжелой массой лежали на плечах и крупной красивой груди. Сумрачный свет успокаивал, как и теплая вода. Лежа в ней, свесив руки в стороны, Ольга пыталась забыться. Однако разные лица Гриши, обнаруженные на паспортах, навязчиво проносились перед глазами, пугая предположениями и догадками. А вид оружия и вовсе заставлял ее сильно нервничать.

Ольга открыла глаза, невольно вздрогнув, что-то почувствовав.

Григорий сидел на краю ванны и молча наблюдал за ней. Он был одет. Значит, догадалась она, только пришел. Тревожными глазами она вглядывалась в него, отметив, что телогрейка была сильно потерта и местами испачкана землей, как и штаны. Где он был? Почему не в новом пальто, что она подарила ему месяц назад? Зачем он опять напялил эти лохмотья? И как он пришел сюда? Вообще-то в это время они остерегались встречаться. Но его приход радовал. И пугал одновременно. Как и его взгляд: густой, пристальный, такой непонятный. Спросить о том, что она видела? Тогда он поймет, что она рылась в его вещах. И что тогда?

Ее взгляд был тревожен, губы бледны, руки напряженно держались за края ванны. Не говоря ни слова, он поднялся, снял телогрейку, рубаху, стащил грязные штаны. Она неотрывно следила за тем, как в свете красиво играли мышцы на его спине и руках. Скинув все, он встал перед ней, заметив, как она бесстыдным и жадным взглядом его разглядывает. Молча залез в воду и сел напротив, откинувшись назад, прижимаясь ногами к ее голым, таким волнующим бедрам. Его лицо, широкая грудь и крошечные завитки волос были так досягаемы и так желанны.

– Привет, – проронил он, касаясь руками под водой ее голых икр и разминая пальцы ног, легонько щекоча стопы. От его прикосновений приятное блаженство поползло по телу, а глаза сами собой закрылись. Хотелось выбросить все из головы, отдавшись его рукам. Кто бы он ни был, он с ней. Но кто же он?

– Где ты был? – прошептала она, делая усилие над собой, пытаясь смотреть ему в глаза, чувствуя, как желание поднимается стремительной волной.

– Где я был, там меня уже нет, – он поднял ее ногу и, улыбаясь, взял большой палец ее ноги в рот, гладя сильными руками внутреннюю часть ее бедра, подбираясь пальцами к лобку.

– Я искала тебя, думала, сойду с ума, – тихо прошептала она, теряя контроль над собой, поддаваясь его ласкам.

– Я здесь. Но, кажется, ты мне не рада?

Она испуганно вскинула к нему глаза. Он напряженно смотрел на нее, слегка покусывая пальцы ее ноги. Она обмякла, спускаясь ниже, поддаваясь на его ласки, отгоняя прочь все пугавшие ее мысли. Его руки были так нежны и потрясающе бесстыдны!

– Кто ты? – через силу, слабо прошептала она, приподнимая тело навстречу ему, руками обхватывая его ноги и страстно впиваясь в них губами.

– Я? – он тихо засмеялся, обхватив ее за бедра и придвигая к себе, целуя белую пышную грудь. – Я – это я.

Она закрыла глаза, цепляясь руками за его руки, стараясь притянуть его к себе. Кровь бешено пульсировала в висках, растущее безудержное желание толкало ее забыться, выбросить все из головы. Страх потерять его был сильнее желания узнать правду. Что она ей даст? Горечь? Новые вопросы? Снова одиночество и пустоту? Нет! Ей не важно, кто он и чем занимается. Он просто Гриша, нежный, любимый, только ее Гриша. Она так долго его ждала, она так его любит. Разве может быть что-то важнее этого?

4.2.

Жизнь входила в привычное русло. После Рождества и новогодних праздников, проведенных в полном одиночестве в своей комнате, Саша впервые после той ночи вышла из университетских ворот вместе со всеми курсистками. Виктор стоял с другими мужчинами, вжав короткую шею в зимнее пальто с поднятым каракулевым воротником, не глядя ни на кого. Девушки рассказывали ей, что он все эти дни исправно приходил и ждал ее, невзирая на их насмешливые взгляды, и уходил позднее всех, очевидно, надеясь, что она все-таки выйдет. Его терпение вызывало сначала их насмешки, а затем и сочувствие.

Поравнявшись, не говоря ни слова, они пошли рядом. Она чувствовала, что он не сводит с нее глаз, порываясь что-то спросить. Но не решался. Дойдя до угла своего дома, Саша остановилась и прямо посмотрела на него. Виктор растерянно замер, сильно краснея и тревожно вглядываясь в ее похудевшее лицо и круги под глазами.

– Зачем вы ходите за мной? – спросила Саша, глядя в упор на него, прижимая книги к груди.

– Я переживал за вас… И у меня… для вас… подарок, Александра, – произнес он дрогнувшим голосом, сильно краснея, и протянул ей маленький сверток в шершавой бумаге, перевязанный красной ленточкой. – Я переживал, что с вами что-то происходит… – она невольно отвела взгляд, не решаясь принять подарок. – Послушайте, – начал он снова, сильно волнуясь, от чего пару раз нервно передернул плечами, так и держа сверток в руках. – Александра, нам нужно подумать о вашем платье… Времени остается очень мало.

Саша видела, как красные пятна выступили на его бесцветном лице, как взволнованно смотрели на нее его слишком светлые глаза. Он был нелеп в своей любви, ничего не зная о ней. Она не могла быть ему женой после этого.

– Вы должны кое-что знать обо мне, – сказала она спокойно и решительно, глядя ему прямо в глаза, желая покончить с этим раз и навсегда. – Я не та, за кого вы меня принимаете… Вы должны знать, что у меня была… связь с другим мужчиной, – она в упор смотрела на него, прекрасно понимая, что своими словами причиняла ему боль. И поразилась, насколько ей было все равно. Лишь губы ее предательски дрогнули, а на щеках едва заметно выступил румянец. – Я… не могу…

– Мне все равно, – прервал он ее, еще сильнее краснея от ее слов и под ее прямым взглядом. Как-то суетливо и нелепо закивал головой, словно бы догадывался, нервно подергал свою шапку, сильнее натягивая ее на уши, и сбивчиво пробормотал, вкладывая в ее руку сверток: – Ведь теперь с этим покончено?…А раз так, то мне совершенно все равно…

Она опустила глаза, удивленная его реакцией. Может, и правда, догадывался? Его готовность принять ее любую была нелепа и трогательна. Он был словно большой ребенок, который любил свою красивую, но сломанную игрушку, несмотря ни на что. Его желание быть с ней даже после этого удивили ее. Саша подняла на него глаза и долго смотрела. Да, он был странно неуклюж и некрасив. Он не вызывал в ней никаких чувств, кроме жалости и снисхождения. Но он любил ее и не требовал любви взамен. С ним она могла быть спокойна – никакие болезненные чувства в ней не могли родиться к нему. В то же время, думала Саша, став его женой, она могла быть рядом с Андреем. Нет, на прощение и любовь с его стороны, она и не смела надеяться после этого, но зато могла быть рядом тогда, когда ему понадобится помощь.

Снова он каждый вечер встречал ее возле университетских ворот и провожал до дома. Бывало, что он долгим взглядом смотрел на нее, видно, желая что-то спросить, но так и не решился. Она стала позволять ему брать себя под локоть и возобновила поездки в его дом, где помогала Глаше и Анисье Викторовне готовиться к свадьбе. Один раз, уже готовясь расстаться, стоя у подъезда дома на Московской, он попытался поцеловать ее, но Саша, почувствовав его намерение, быстро отвернулась и ушла.

После той ночи, она была уверенна, что изменилась не только внутренне, но и внешне. Никто не знал, как внутри нее мучительно страдало ее сердце от собственного предательства, от чувства вины перед Андреем, от навязчивых воспоминаний, от которых не было спасения, особенно ночью. Бывало, оставшись наедине с собой в своей комнатушке, она всеми силами избегала смотреть на себя в маленькое зеркало у раковины, пытаясь сосредоточиться на учебе и домашних хлопотах. Но подчас в ней просыпалась такая страшная буря, сжигавшая изнутри, что она скидывала с себя все, куталась в кунью шубу, падая на кровать в слезах. А потом долго вглядывалась в свое отражение, в белые острые груди из-под мягкого пушистого меха, в острые черты лица, в свои глаза, чувствуя, как внутри нее что-то вздрагивало и сжималось от мысли, что она теперь не та, другая.

Приезжая в дом Бессоновых, Саша равнодушно помогала Глаше и Анисье Викторовне, с тревогой прислушиваясь к шагам в прихожей в надежде увидеть Андрея. Но стоило ему приехать, как она пряталась, боясь прямой встречи, потому что была уверена: как только он увидит ее, то непременно заметит эту перемену, и сразу обо всем догадается. Пару раз они сталкивались в гостиной в присутствии Виктора. Саша видела, как Андрей напряженно вглядывался в ее лицо, не решаясь заговорить. Она же быстро опускала глаза и проходила мимо, едва слышно здороваясь с ним, желая скорее скрыться из виду. И чем ближе дело подходило к свадьбе, тем безнадежнее становилось на сердце. Тем дольше Андрей задерживался на службе. И Саша догадывалась, что он задерживался нарочно, не желая сталкиваться с ней в их доме.

Из-за него она тоже задерживалась, не в силах уехать раньше, чем в прихожей послышится шум его шагов. Однако, часто уезжала, так и не дождавшись его возвращения.

Зато Анисья Викторовна приняла Сашу тепло. Наверное, потому что Виктор действительно выглядел счастливым, стоило появиться Саше. Больше всего ее смущало то, что Анисья Викторовна вызывала в ней удивительную симпатию, хоть и была женой Андрея. И если поначалу, в день их первой встречи, Саша с тоской смотрела на нее и жалела Андрея, то вскоре Саша стала испытывать к ней странное уважение, удивляясь ее жажде жизни, умению не роптать и не жаловаться на свою судьбу, а радоваться любой малости. Так, она с большой любовью разглядывала подаренную Сашей брошь с сапфиром. Она не могла ее носить, так как все время проводила в постели, но постоянно вертела в руках, любуясь переливами камней в свете керосиновой лампы. А как она радовалась за сына, постоянно обнимала его и нежно трепала слабой рукой его то за волосы, то за щеку, улыбаясь ему измученным лицом! И ласково смотрела на Сашу, слабой рукой пожимала ее ладони и без конца называла «дочкой».