Текст книги "Штурмуя цитадель науки. Женщины-ученые Российской империи"

Наконец, общественный напор стал так силен, что ближе к середине 70-х годов XIX века правительство было вынуждено пойти на уступки и разрешить открытие так называемых Высших женских курсов, одновременно затрудняя всячески их создание и обставив это дело множеством препон и запретов, как, например, запретом помещать объявления в прессе о сборе денег для курсов; разрешением открывать их только в университетских городах; требованием от поступавших на курсы девушек, помимо гимназических аттестатов и справок о благонадежности, письменного разрешения родителей или мужей, справки о благосостоянии и пр. и пр. Разумеется, на протяжении достаточно длительного периода времени программа обучения на курсах также не соответствовала университетской. И, наконец, самое главное: курсы не выдавали окончившим их слушательницам государственного диплома и, соответственно, не давали никаких прав. Одним словом, давая разрешение на открытие курсов, правительство только сделало вид, что готово пойти на компромисс, при этом использовав против добивавшихся перемен женщин их собственную аргументацию. Дело в том, что с самого начала движения за доступ женщин к высшему образованию инициативная группа выбрала линию аргументации, основываясь на официальной идеологии: с одной стороны, надеясь победить существующую систему с помощью ее же собственной логики, а с другой – подчеркивая, что они не требуют глобальных перемен и готовы играть по старым правилам. Обосновывая свои просьбы допустить девушек в университеты, они писали о том, что необходимо давать основательное образование будущим матерям, поскольку именно матери воспитывают граждан империи, а делать это в домашних условиях становится все труднее. Таким образом, они не упоминали о желании женщин (а часто и настоятельной необходимости) иметь достойную профессию и стабильный заработок, о том, что государство может нуждаться в их услугах, и тем более о том, что каждый человек, наделенный от рождения свободой воли, имеет право учиться чему пожелает и использовать свои познания так, как сочтет нужным. Однако, подчеркивая свою принадлежность традиционной системе ценностей, организаторы Высших женских курсов сами вырыли себе яму. Правительство сочло убедительным их довод о том, что будущие матери должны получать более серьезное образование, чем это возможно в средних учебных заведениях. Соответственно, открытие Высших женских курсов было разрешено (хоть и с оговорками). Но ведь будущим матерям не нужны дипломы. Поэтому выпускницы курсов этих дипломов получать не будут.

Однако общественная потребность была слишком велика, и несмотря ни на какие препоны дело начало развиваться. С течением времени Высшие женские курсы открылись не только в Петербурге (1878 год) и Москве (1872 год), но и в других городах империи. Постепенно они обзавелись собственными помещениями, оборудованием, научными коллекциями и библиотеками. Молодые магистры и приват-доценты в ожидании защиты докторской диссертации и профессорской должности в университете были рады дополнительному заработку, а университетские профессора – возможности устроить себе дополнительную лабораторию. Благодаря тому и другому курсы не испытывали недостатка в преподавателях. Уровень слушательниц, поступавших на курсы, постепенно повышался. Одним словом, Высшие женские курсы все больше и больше стали походить на университеты. При этом они по-прежнему не выдавали никаких дипломов и их окончание не давало никаких прав не только гражданских, но и профессиональных. Что, естественно, не могло не вызывать недовольства всех заинтересованных лиц, тем более что европейские университеты выдавали российским женщинам не только дипломы, но и докторские степени уже начиная с конца 60-х годов XIX века.

Таким образом, к концу 70-х годов наметилось три пути, по которым могли следовать молодые русские девушки, желавшие получить высшее образование и впоследствии работу по специальности. Во-первых, они могли поступить учиться на Высшие женские курсы в России, которых было всего несколько на всю страну и уровень обучения на которых далеко не сразу достиг уровня университетов. В этом случае они получали образование, но никаких дипломов и профессиональных прав. Во-вторых, они (при наличии средств и желательно согласия родителей) могли отправиться на несколько лет за границу для получения образования в швейцарском или французском, позднее немецком университете. Получив диплом зарубежного университета и в некоторых случаях даже степень доктора, они либо должны были возвращаться домой, где их дипломы никем не были признаны, и пытаться, большей частью безуспешно, найти работу по специальности вне сферы государственного контроля и управления, либо могли остаться в Европе и попытаться найти работу там, что вело к достаточно широко распространенной, хотя пока что мало изученной женской научной эмиграции. К сожалению, поскольку этот вопрос никогда раньше не был предметом специального научного исследования, судить о точных масштабах этого явления в настоящий момент затруднительно. Исключение составляли женщины, имевшие медицинские дипломы: некоторые из них по возвращении в Россию, как правило после длительной волокиты, получали право сдать экзамены, подтвердив таким образом заграничный диплом, и, соответственно, право медицинской практики в России, но не право преподавания в медицинских учебных заведениях. И наконец, женщины, интересовавшиеся естественными науками и имевшие независимые средства для получения образования частным образом, а также для жизни, могли продолжать заниматься естественно-научными исследованиями частным путем. Как выяснилось во время проведения настоящего исследования, именно эти женщины, не считавшие нужным тратить свое время на получение официальных дипломов и имевшие возможность прожить без официальных оплачиваемых должностей, внесли наибольший вклад (из числа всех вообще женщин-ученых этого периода) в развитие естественных наук в России во второй половине XIX – начале ХХ века. Однако с точки зрения длительной исторической перспективы этот путь являлся тупиковым и вел в никуда. Именно их современницы, боровшиеся за официальное право получать дипломы университетов, за признание женских заграничных докторских степеней, за право работать в области науки и высшего образования, оказались теми, кто заложил основы будущего юридического равноправия женщин в сфере научного труда, теми, кто способствовал профессионализации научного женского труда. Однако парадокс заключался в том, что большая часть их сил уходила на эту борьбу, оставлявшую относительно мало сил и времени для собственно научно-исследовательской работы, да и возможности заниматься научными исследованиями при отсутствии собственных средств были крайне ограниченны.

Часть 3
Российские женщины-ученые и российские научные общества во второй половине XIX века

Глава 1
Женщина – член-основатель естественно-научного общества. 1864 год

И если бы, в большинстве случаев, и не было суждено женщине разливать этот свет науки между другими, на каком основании лишаем мы ее права искать его для себя самой?

Мнение ординарного профессора А. О. Армфельда в совет Императорского Московского университета по вопросу о допущении лиц женского пола к слушанию профессорских лекций. Сентябрь 1861 г.

Путь, уже вполне естественный и традиционный в середине 60-х годов XIX века для молодого человека, интересовавшегося науками и планировавшего профессиональную карьеру в этой области, – поступление в университет, получение высшего образования (и государственного сертификата это образование подтверждавшего); далее – оставление в университете для подготовления к профессорскому званию, подготовка и написание магистерской диссертации, поездка на несколько лет за границу, посещение зарубежных университетов, лабораторий, других научных учреждений; по возвращении домой – защита диссертации и, при удаче, получение места при университете, – этот путь не существовал для российских женщин. Многие из них, увлекшись изучением научных дисциплин в юности, в школьные годы, могли надеяться участвовать в научно-исследовательской работе только в качестве помощниц своих мужей и (или) отцов. Именно так начинался путь в науку для многих российских женщин не только в 60-е и 70-е годы XIX века, но и в более поздний период. Например, графиня Прасковья Сергеевна Уварова (1840–1924), супруга графа А. С. Уварова (1825–1884/5), впоследствии известный отечественный археолог, автор научных трудов по археологии, президент Московского археологического общества, организатор археологических съездов и редактор их трудов, так описывала первые годы своей супружеской жизни: «Через месяц после свадьбы460460
  Свадьба состоялась 14 января 1859 г. — О. В.


[Закрыть] <…> мы уехали в Италию, где прожили два года между Римом и Неаполем по преимуществу, но где посетили и Флоренцию и объездили в экипаже всю Камбрию. Здесь, под руководством мужа, я кажется еще больше полюбила красоты природы и невольно привязалась и занялась всем тем, что занимало и что любил муж. Он занимался в Ватиканской библиотеке, я списывала ему тексты и делала кальки с рисунков и миниатюр; мы посещали монастырские или городские библиотеки, – я перебирала издания и отмечала страницы, которые подходили под его занятия; он производил раскопки – я делала обмеры, записывала местонахождение вещей и очищала их; он осматривал и описывал храмы – я зарисовывала детали и записывала обмеры и пр. и пр.»461461
  Уварова П. С. Письмо В. В. Стасову. 16 ноября 1901 г. // Отдел письменных источников ГИМ. Ф. 17. Оп. 1. Д. 575. Л. 3–4.


[Закрыть] На десять лет моложе П. С. Уваровой Екатерина Николаевна Вельяшева (1855–?) в 1873 году вышла замуж за Ивана Ивановича Янжула (1846–1914), в то время командированного на два года за границу магистранта Московского университета, впоследствии профессора университета, академика Императорской академии наук (с 1893 года – член-корреспондент, с 1895 года – ординарный академик по Историко-филологическому отделению: политическая наука и финансы). Она писала в своей автобиографии, предназначенной для публикации: «18 лет от роду, в 1873 г. я вышла замуж за И. И. Янжула <…>. Этот брак и создал те условия, благодаря которым я сделалась писательницей, хотя и в скромной области педагогических вопросов. Мне бы никогда не пришла в голову возможность выступить в печати, но постоянные занятия с мужем и в особенности помощь, которую я могла оказать ему своими выписками <…> в библиотеке Британского музея в Лондоне, когда мы торопились собрать материал для его диссертации, незаметно подготовляли меня к будущей самостоятельной работе. Однако и это обстоятельство никогда не привело бы меня к писательству, если бы мне не оказывал поощрения, можно сказать не понуждал к тому мой муж, вообще всячески выдвигавший мои заслуги, нередко даже прямо преувеличивавший их…»462462
  Янжул Екатерина Николаевна. Автобиография. Б.д. // Российский государственный архив литературы и искусства. Ф. 1018. Оп. 1. Д. 254. Л. 10.


[Закрыть] И. И. Янжул никоим образом не скрывал того факта, что молодая супруга помогала ему в сборе материалов для диссертации и что эта помощь была весьма существенной. Приехав в Лондон в 1874 году для занятий в библиотеке Британского музея, молодой ученый был восхищен открывшимися перед ним возможностями: «Оказалось, – писал он в воспоминаниях, – Британский музей представляет так много благоприятных условий для занятий, как никакая другая библиотека на свете»463463
  Янжул И. И. Воспоминания о пережитом и виденном в 1864–1909 гг. М.: Гос. публ. историческая б-ка России, 2006. С. 130.


[Закрыть]. Однако его настроение омрачалось тем, что несовершеннолетняя супруга не имела возможности работать в Британском музее вместе с ним: «К сожалению, месяца два я вынужден был работать один, жена мне помогать, при всем ее добром желании, не могла, лишенная возможности посещать музей…»464464
  Там же. С. 131.


[Закрыть] Но это затруднение было преодолено с помощью сотрудников музея, вошедших в их положение, и, пишет И. И. Янжул, «мы опять соединились с женой на целый день и начали вместе успешно работать, причем работа пошла вдвое скорей и более весело. По моему указанию жена прочитывала и делала конспекты разных книг, выписки или переводы, смотря по специальности книги, часть же времени посвящала всецело на свое собственное чтение и образование; как уверяла потом, в несколько месяцев в Британском музее она прочла больше, чем всю свою жизнь вне его»465465
  Там же. С. 134.


[Закрыть].

Тем не менее если женщина хотела выйти из тени своего супруга, если через некоторое время ее переставало удовлетворять исполнение роли ассистента и у нее появлялось желание приступить к самостоятельной научно-исследовательской деятельности, у нее возникала необходимость в научной среде (помимо мужа), в которой она могла бы обсуждать научные вопросы, получать консультации, делиться результатами своих работ. На протяжении второй половины XIX века эту роль для российских женщин исполняли естественно-научные общества.

Российские историки науки середины – второй половины ХХ века признают значительную роль российских научных обществ в поддержке деятельности женщин-ученых. Например, Ю. С. Мусабеков отмечает, описывая научную биографию А. Ф. Волковой: «С 1870 года Волкова начинает работать в технико-химической лаборатории П. А. Кочубея, под руководством Д. И. Менделеева. За исследования в области сульфокислот и амидов кислот ароматического ряда в том же году она принята в члены Русского химического общества. Это был первый случай принятия женщины в эту организацию»466466
  Мусабеков Ю. С. Первые русские женщины-химики // Химия и жизнь. 1968. № 3. С. 12.


[Закрыть]. Л. С. Берг в известной монографии, посвященной истории Русского географического общества, отвел целый раздел «приему в члены географического общества женщин»467467
  Берг Л. С. Всесоюзное географическое общество за сто лет: 1845–1945. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1946. С. 202–204.


[Закрыть]. Описав историю борьбы, происходившей в Лондонском географическом обществе по этому вопросу, он писал: «Ничего подобного в нашем обществе не бывало. Устав Русского географического общества, как, впрочем, и Лондонского, никаких ограничений в отношении женщин не содержал. И вот, 20 мая 1877 г. в число членов-сотрудников были приняты две женщины – О. А. Федченко, известная путешественница по Туркестану, вдова А. П. Федченко, и А. Я. Екименко, этнограф…»468468
  Там же. С. 203.


[Закрыть] В. А. Варсанофьева в не менее известной монографии по истории Московского общества испытателей природы с одобрением писала о времени, когда президентом общества был Ф. А. Бредихин, – 1886–1890 годах: «Надо отметить, что в годы его президентства в стенах общества впервые появляются женщины-ученые. В 1888 г. в члены общества выбираются эмбриолог и гистолог С. М. Переяславцева, палеонтолог-маммолог М. В. Павлова – будущий профессор Московского университета, почетный член АН СССР и действительный член Украинской АН, геолог и палеонтолог М. К. Цветаева469469
  Стоит заметить, что в данном случае В. А. Варсанофьева немного ошибается. Первой женщиной, избранной, правда, членом-корреспондентом МОИП, стала в 1874 г., то есть почти на 15 лет раньше, О. А. Федченко.


[Закрыть]. Следуя уставу общества, каждая из них сделала предварительный доклад и поместила в мемуарах статью…»470470
  Варсанофьева В. А. Московское общество испытателей природы и его значение в развитии отечественной науки. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1955. С. 59.


[Закрыть] И продолжает далее, считая необходимым особо подчеркнуть следующее обстоятельство: «Следует отметить, что женщины-ученые были приняты в члены общества в конце 80-х годов, в эпоху особенного гонения на высшее женское образование, когда после работы комиссии князя Голицына по “улучшению” женского образования в России, все женские высшие учебные заведения были закрыты. И дальше общество неизменно поддерживало женщин, стремившихся к научной работе, помогало им материально и морально в проведении полевых исследований, печатало их работы, принимало в состав своих членов»471471
  Там же.


[Закрыть]. Описывая далее период, когда МОИП возглавлял Н. А. Умов (в 1897–1914 годах), В. А. Варсанофьева снова замечает: «Одной из заслуг Н. А. Умова как президента является привлечение в члены общества специалистов-женщин. Он был всегда горячим поборником высшего женского образования и участия женщин в научной работе – взгляды, которые в то время далеко не все разделяли»472472
  Там же. С. 66.


[Закрыть].

Итак, можно утверждать, что в российской историографии середины – второй половины ХХ века сложилось четкое представление о том, что отечественные научные общества, как общественные объединения, поддерживали научно-исследовательскую работу женщин, принимая их в свои члены и позволяя им, таким образом, официально стать частью научного сообщества и активно участвовать в его жизни. Однако никаких специальных исследований, посвященных данному вопросу, не существует.

В 1855 году великая княгиня Мария Николаевна (1819–1876), дочь императора Николая I и его законной супруги императрицы Александры Федоровны (принцессы Прусской), сделала научный подарок Московскому обществу испытателей природы. В протоколе заседания МОИП от 20 октября 1855 года читаем: «Ее императорскому высочеству государыне великой княгине Марии Николаевне благородно было приказать препроводить в общество превосходно сохранившуюся нижнюю челюсть ископаемого носорога, найденную около города Тюмени мещанином Шмотиным»473473
  Протокол заседания Императорского Московского общества испытателей природы 1855 года октября 20 дня. 20 октября 1855 г. // Архив МОИП. Д. 309. Л. 17 об., 18.


[Закрыть]. Каким образом указанная ископаемая кость попала в руки великой княгини, никогда не упоминалось. Но общество чувствовало себя польщенным, особенно потому, что данное событие совпало с его 50-летним юбилеем, и сочло необходимым отблагодарить Марию Николаевну единственным доступным ему образом – избрав ее своим почетным членом: «Общество, глубоко ценя этот знак милостивого внимания ее императорского высочества, по предложению своего президента474474
  Президентом МОИП в этот период был тогдашний попечитель Московского учебного округа генерал-лейтенант В. И. Назимов (1802–1874). — О. В.


[Закрыть] единогласно положило, к предстоящему торжеству в память пятидесятилетнего своего существования, украсить список своих почетных членов сопричислением к ним имени ее высочества равно как и его императорского высочества государя великого князя Константина Николаевича, выразившего полное свое сочувствие успехам отечественного просвещения принятием звания председательствующего в одном из ученых наших обществ», – для чего было определено обратиться к министру народного просвещения «…о его ходатайстве пред их императорскими высочествами о всемилостивейшем их соизволении на принятие дипломов на звание почетных членов общества»475475
  Протокол заседания Императорского Московского общества испытателей природы 1855 года октября 20 дня. 20 октября 1855 г. // Архив МОИП. Д. 309. Л. 18.


[Закрыть]. Не сохранилось информации о том, было ли даровано разрешение «украсить список почетных членов» МОИП причислением к ним имени Марии Николаевны, но до сегодняшнего дня ее имя может быть найдено в картотеке членов МОИП476476
  См.: Мария Николаевна // Члены МОИП до 1953 г. Картотека. Библиотека Московского общества испытателей природы. Об этом см.: Valkova O. The conquest of science: women and science in Russia (1860–1940) // OSIRIS. 2008. № 23. P. 140.


[Закрыть]. Основанное в 1805 году Императорское Московское общество испытателей природы было одним из старейших и наиболее престижных научных обществ в стране. Только ученые, зарекомендовавшие себя научными трудами, допускались в состав его членов. Мария Николаевна, разумеется, таким ученым не была, и, конечно, она была женщиной, но этот факт, похоже, никого не обеспокоил. Она принадлежала к императорской семье, а патронаж любого столь высокопоставленного лица не только приветствовался в МОИП, но и считался делом особой важности. Тем не менее прошло почти двадцать лет, прежде чем в состав членов МОИП была избрана обычная женщина. Однако некоторые другие естественно-научные общества, в частности Общество любителей естествознания, антропологии и этнографии, в 1855 году еще не существовавшее, придерживались менее консервативной политики в отношении женщин, чем МОИП.

14 мая 1864 года состоялось первое заседание вновь созданного при Московском университете Общества любителей естествознания, антропологии и этнографии (далее – ОЛЕАЭ). (Устав общества был утвержден 14 октября 1863 года.) На заседании присутствовало 7 человек477477
  Об увеличении пособия Императорскому Обществу любителей естествознания, антропологии и этнографии при Московском университете // ОР РГБ. Ф. 10. Карт. 8. Д. 62. Л. 17.


[Закрыть]. Точных данных об этом не сохранилось, но с большой долей вероятности можно утверждать, что среди них была одна из членов-основателей ОЛЕАЭ и недавняя выпускница Николаевского сиротского института Ольга Александровна Армфельд, известная впоследствии в истории отечественной науки как Ольга Александровна Федченко (1845–1921). Информация, доступная в настоящее время, свидетельствует о том, что О. А. Армфельд стала первой в истории Российской империи женщиной – членом-основателем естественно-научного общества478478
  См.: Устав и список членов Императорского Общества любителей естествознания, антропологии и этнографии при Императорском Московском университете. М., 1868. С. [3].


[Закрыть]. Избрание это не было случайностью. По нашему мнению, его можно рассматривать как один из результатов разрешения сложной ситуации, сложившейся в научном сообществе Москвы в 50-х – начале 60-х годов XIX века.

Напряжение и разногласия возникли среди членов одного из старейших и наиболее авторитетных как в Российской империи, так и за ее пределами российских научных обществ – Московского общества испытателей природы (МОИП). Внешне оно вылилось в дискуссию о языке научных периодических трудов, издававшихся обществом. С самого своего основания (1805 год) МОИП выпускало ряд научных периодических изданий: журнал под заглавием «Journal de la Societé des Naturalistes de l’Université impériale de Moscou», периодические сборники «Memoires de la Societé des Naturalistes de l’Université impériale de Moscou»479479
  В 1820 году «Memoires» были переименованы в «Nouveaux memoires». — О. В.


[Закрыть]. Оба издания – на французском языке. В 1829 году МОИП основало впоследствии знаменитый на весь мир журнал «Bulletin de la Societé des naturalists de Moscou», абсолютное большинство статей в котором публиковалось на европейских языках, преимущественно на французском. Казалось, подобное положение было привычным и вполне устраивало членов общества. Однако на заседании МОИП 15 марта 1851 года тогдашний президент общества В. И. Назимов, занимавший в этот период также должность попечителя Московского учебного округа, предложил: «…не найдет ли общество полезным издавать по-русски какой-либо труд по естественной истории, общедоступный для читателя незнакомого специально с этим предметом»480480
  Протокол заседания Императорского Московского общества испытателей природы 1851 года марта 18 дня. 18 марта 1851 г. // Архив МОИП. Д. 271. Л. 13 об.


[Закрыть]. Предложение В. И. Назимова вызвало неоднозначную реакцию среди членов МОИП и, как выяснилось в дальнейшем, даже понято было по-разному. К сожалению, протоколы МОИП всегда отличались сухостью изложения, поэтому из них трудно узнать какие-либо подробности, кроме того, что имело место «продолжительное суждение об этом предложении»481481
  Там же. Л. 13 об.


[Закрыть]. Где-то в процессе данного обсуждения, по-видимому, была высказана идея издавать по-русски не какой-то новый журнал, а знаменитый «Bulletin». Во всяком случае, в тексте процитированного выше высказывания президента МОИП есть явно внесенное позднее исправление, в результате которого фраза стала звучать следующим образом: «…не найдет ли общество полезным издавать по-русски Bulletin или какое-либо периодическое издание по естественной истории, общедоступный482482
  Так в тексте. — О. В.


[Закрыть] для читателя незнакомого специально с этим предметом»483483
  Протокол заседания Императорского Московского общества испытателей природы 1851 года марта 18 дня. 18 марта 1851 г. // Архив МОИП. Д. 271. Л. 13 об.


[Закрыть]. Таким образом собрание перешло от обсуждения достаточно частного вопроса об издании нового научно-популярного журнала к дискуссии о предмете, принципиально важном для каждого члена общества, поскольку публикация в «Бюллетене» означала известность в международном научном сообществе, признание приоритета научного открытия и все вытекающие из этого преимущества.

К сожалению, о позиции членов МОИП, поддержавших предложение В. И. Назимова, среди которых, скорее всего, был и Г. Е. Щуровский484484
  Щуровский Григорий Ефимович (1803–1884) – российский геолог, палеонтолог, анатом; первый профессор геологии и минералогии Московского университета.


[Закрыть], можно судить в основном из «Мнения» К. Ф. Рулье485485
  Рулье Карл Францевич (1814–1858) – российский биолог; профессор Московского университета.


[Закрыть], выступавшего как раз против идеи издания русскоязычного журнала и посчитавшего необходимым изложить свою позицию письменно. В указанном «Мнении» К. Ф. Рулье пересказал слова своих оппонентов: «…не лучше ли, не приличнее ли для пользы собственно России печатать ныне издаваемые труды общества: Bulletin или Memoires, или может быть то и другое на русском языке, потому что язык не русский многим недоступен и что довольно общество работало для иностранцев, пора поработать и для России, и что этот иностранный язык есть главная помеха, почему лучшие издания по естественной истории в России, Труды Императорской Санкт-Петербургской академии наук, неизвестны для русских»486486
  Рулье К. Ф. Мнение г. действительного члена Императорского Московского общества испытателей природы профессора Рулье по случаю предложения его превосходительства, не полезно ли было бы издать при обществе повременного труда по части естественной истории на русском языке в изложении, общедоступном для всех сколько-нибудь образованных читателей. Не ранее 18 марта 1851 г. // Архив МОИП. 1851. Д. 275. Л. 41 об. Следует отметить, что как раз примерно в это же время вопрос о языке научных изданий обсуждался и в Санкт-Петербургской академии наук.


[Закрыть]. Единогласной поддержки это мнение не получило. Собрание столкнулось с большим числом противоречивых откликов. Вопрос о том, на каком языке издавать научные труды, оказался вдруг гораздо глубже простого спора об удобстве и доступности (хотя и это имело место). Он затронул систему ценностных ориентаций научного сообщества: самоопределение ученого как члена научной корпорации и понимание места этой корпорации как единого целого в структуре социума, определение учеными целей и задач научно-исследовательской деятельности, определение методов и подходов к организации научных исследований, моральные и национальные аспекты научной деятельности. Среди членов МОИП возник раскол между сторонниками «элитарного» и «демократического» пути развития науки, хотя ни одно из этих слов не было произнесено вслух.

Стало понятно, что вопрос невозможно разрешить в рамках одного заседания. Специально избранному комитету, состоявшему, можно предположить, из главных оппонентов, а именно Г. Е. Щуровского, Н. А. Варнека и К. Ф. Рулье, было предложено упорядочить высказывавшиеся точки зрения и представить их на рассмотрение МОИП в одном из последующих заседаний. Процесс этот занял немало времени, но на чрезвычайном заседании общества 18 мая 1851 года487487
  Протоколы заседаний Императорского Московского общества испытателей природы 1851 года мая 18 дня. 18 мая 1851 г. // Архив МОИП. 1851. Д. 271. Л. 26–32 об.


[Закрыть] члены общества наконец «… слушали по порядку мнения назначенного комитета из [господ] Щуровского, Варнека и Рулье». Общее мнение Г. Е. Щуровского и Н. А. Варнека было зачитано первым. Они оба считали, что «Бюллетень» МОИП необходимо оставить без изменений, поскольку он является «средством сообщения с заграничными учеными»488488
  Там же. Л. 22 об.


[Закрыть]. В то же время следует приступить к изданию русскоязычного журнала под названием «Вестник Императорского Московского общества испытателей природы». Необходимость подобного издания, по мнению Г. Е. Щуровского и Н. А. Варнека, вытекала из «…самого устава [общества], которым постановляется обществу в непременную обязанность распространять естественноисторические сведения внутри самой России. Русский язык есть без сомнения главный орган такого распространения сведений»489489
  Там же. Л. 23.


[Закрыть]. К. Ф. Рулье, в свою очередь, выступил в защиту практики издания научных трудов МОИП на иностранных языках, очень четко обозначив причины подобной необходимости. Во-первых, по мнению К. Ф. Рулье, «очевидно, кто работает для науки вообще, тот работает и для науки каждой страны, и потому нам кажется непонятным выражение: мы довольно поработали для заграницы, пора поработать и для нас… Язык нерусский не только не помеха для этой цели, всеми нами искомой, а напротив существенное средство, чтобы Россия, всеми нами высоко чтимая, была и по своим естественным произведениям, и по мере их разработки высоко и достойно чтимой заграницей…». Во-вторых: «От несоблюдения этого отношения в науке рождаются чрезвычайные неудобства: нужно бывает открывать вновь сведения уже дано приобретенные в какой-либо стране, но высказанные на ее родном местном языке». В-третьих: «…мы не можем себе представить русского читателя, который не понял бы статьи в Bulletin только потому, что она написана не на русском языке. Чтобы понять нашу статью, нужно предварительно научное образование, а этого научного образования нельзя получить, не зная по крайней мере французского и немецкого языков». В-четвертых: «Наконец, и это нам кажется чрезвычайно важным, наше общество изданием своих журналов на иностранном языке вполне выполняло цель, предписанную ему 3 § Устава: *распространять сведения по естественной истории России*490490
  * – * Подчеркнуто автором. — О. В.


[Закрыть], а отнюдь не в России»491491
  Рулье К. Ф. Мнение… // Архив МОИП. Д. 275. Л. 42, 42 об., 43, 43 об., 46 об.


[Закрыть].

Весной 1851 года эта дискуссия не закончилась ничем, кроме возникновения напряженных отношений между Г. Е. Щуровским, с одной стороны, и К. Ф. Рулье и его сторонниками, с другой. Возможно, именно тогда у Г. Е. Щуровского впервые возникла мысль о необходимости создания нового естественно-научного общества при Московском университете, основанного на новых принципах. Однако он не мог не знать, что осуществить подобное намерение на практике будет очень нелегко.

Создание в 1863 году нового общества при Московском университете вызвало крайне негативную реакцию в среде московской профессуры. В Архиве РАН в Москве в фонде А. П. Богданова (ф. 446) сохранилась неподписанная копия письма на бланке попечителя Московского учебного округа (канцелярия, стол 1. 24 января 1864 г. № 260), судя по дате написанного уже после утверждения первого устава ОЛЕАЭ и адресованного министру народного просвещения492492
  [Письмо министру народного просвещения по поводу организации Общества любителей естествознания при Московском университете]. 24 января 1864 г. // Архив РАН. Ф. 446. Оп. 1а. Д. 59. Л. 10, 10 об., 11, 11 об., 12, 12 об. Копия.


[Закрыть]. Неизвестный нам автор письма очень лаконично суммировал цели, которые ставили перед собой организаторы нового общества, и так же лаконично объяснял, почему в его создании нет необходимости: «Главная разница в двух обществах (МОИП и планировавшегося ОЛЕАЭ. — О. В.) состоит в том, что по уставу Общества испытателей природы (п. 19, ст. 6) для поступления в члены общества нужно представить обществу какое-либо свое рассуждение либо собственное сочинение известное в ученом свете. Основатели предполагаемого общества, желая облегчить вступление в число членов, допускают по п. 5 “всех, изъявивших желание содействовать целям общества и участвовать в его трудах”. Основатели имели при этом целью открыть поле деятельности для молодых людей, вступление которых в Общество испытателей природы затруднено…»493493
  Там же. Л. 11, 11 об.


[Закрыть]

Действительно, в первом параграфе устава ОЛЕАЭ значилось, что оно создается «…для естественноисторических, антропологических и этнографических исследований в России и преимущественно в губерниях Московского учебного округа и для распространения научных сведений по этим трем отраслям знания в публике»494494
  Устав и список членов Императорского Общества любителей естествознания, антропологии и этнографии при Императорском московском университете. М., 1868. С. [3].


[Закрыть]. Выступая на упомянутом выше первом заседании ОЛЕАЭ 14 мая 1864 года, вновь избранный президент общества Г. Е. Щуровский очень точно сформулировал суть проблемы, с которой собиралось бороться ОЛЕАЭ: «…не в ученых материалах чувствуется недостаток; он чувствуется в людях, которые могли бы пользоваться этим материалом и которые могли бы далее вести его. Это выражают косвенно и существующие уже ученые общества тем, что издают свои исследования на иностранных языках. В тех странах, где наука уже пустила глубокие корни, там такое явление было бы немыслимо»495495
  Протоколы заседаний Общества любителей естествознания, состоящего при Императорском Московском университете. Год первый. Первое заседание 14 мая 1864 года // Протоколы заседаний Общества любителей естествознания при Императорском Московском университете с 14 мая 1864 г. по 29 августа 1866 г. М., 1866. С. 3.


[Закрыть]. В свою очередь, в 1913 году, через 49 лет после упомянутых выше событий, выступая на юбилейном заседании ОЛЕАЭ (по случаю его 50-летия), тогдашний президент общества Д. Н. Анучин следующим образом прокомментировал слова Г. Е. Щуровского: «…чтобы надлежащим образом понять сказанное тогда Г. Е. Щуровским, надо вспомнить, в чем проявлялась в то время деятельность русских естественно-научных учреждений и обществ, как, например, физико-математического отделения Императорской академии наук, Минералогического общества в Петербурге, Общества испытателей природы в Москве и некоторых других… все они имели в своем составе почтенных ученых, известных специалистов того времени, но все это были замкнутые учреждения, посвященные научным исследованиям, а не распространению знаний в обществе». Возможно, именно поэтому, продолжал он, «в русском обществе было тогда так мало лиц, способных интересоваться естествознанием, что все естественноисторические общества находили невозможным и бесполезным издавать свои труды на русском языке. И академия, и общества издавали свои “Memoires” и “Bulletins” на французском и немецком языках, и издания эти более читались и ценились за границей, чем в России»496496
  [Анучин Д. Н.] Полвека жизни Общества любителей естествознания, антропологии и этнографии. 1863–1913. М., 1913. С. 3.


[Закрыть].

Консерватизм части московской профессуры этого периода распространялся не только на сохранение традиционных форм существования естественно-научных обществ, по сути учреждений замкнутых, элитарных, можно сказать «клубных», не особо приветствовавших расширение своих рядов. В начале 1860-х годов на обсуждение российской профессуры был вынесен еще один вопрос, так же по своему существу касавшийся возможного расширения круга людей, допущенных к высшему естественно-научному образованию и, по экстраполяции, к научно-исследовательской работе. В 1861 году в Российской империи обсуждался проект нового устава университетов. В 1862 году мнения университетских профессоров по этому вопросу были изданы отдельной книгой под названием «Замечания на проект Общего устава Императорских Российских университетов»497497
  Замечания на проект общего устава Императорских Российских университетов. СПб., 1861. Ч. 1–2.


[Закрыть]. В самом конце второй части этой работы помещался раздел: «Мнения советов университетов по вопросу о допущении лиц женского пола к слушанию университетских лекций»498498
  Замечания на проект общего устава… Ч. 2. С. 520–533.


[Закрыть]. В преамбуле к разделу объяснялось, что Департамент народного просвещения предложил советам университетов ответить на следующие вопросы: «…могут ли вообще лица женского пола быть допускаемы к слушанию университетских лекций совместно со студентами? 2) какие условия должны быть постановлены при таком допущении? и 3) могут ли такие лица быть допускаемы к испытанию на ученые степени, и каким правом, в случае выдержания испытания, они должны пользоваться?»499499
  Там же. С. 520.


[Закрыть] Советы Харьковского, Санкт-Петербургского, Казанского университетов, а также университета Св. Владимира дали положительные ответы (иногда, правда, с некоторыми оговорками). Совет Дерптского университета по неизвестной нам причине не высказал своего мнения: вместо него выступил попечитель Дерптского учебного округа, действительный тайный советник фон Брадке, чье мнение было резко отрицательным. Но так или иначе все вышеупомянутые достаточно пространно аргументировали свои позиции. Единственным исключением оказался совет Московского университета. Этот последний ответил на предложенные вопросы не только отрицательно (единственный из университетских советов), но крайне лаконично, как бы подразумевая, что иного ответа и быть не может, а потому нужды в объяснениях нет никакой: «Совет Московского университета обсуждал вопрос о совместном со студентами слушании профессорских лекций лицами женского пола, и большинством голосов, 23 против 2, постановил: не допускать этого совместного слушания ни под каким предлогом потому, что оно может иметь вредное влияние на успешный ход занятий молодых людей, обучающихся в университете»500500
  Там же. С. 520–521.


[Закрыть].