Текст книги "Нарекаю тебя женщиной"

Часть 7

Рано утром позвонила мне домой взволнованная тётя Маша.

– Оля, Оля, беда. Увезли их вчера вечером, всех увезли, пятерых. Даже вещи забрать не дали… Как в концлагерь какой. Приходите к проходной с Лёшой, хоть вещи соберем…

– Да что ты тётя Маша, как же так? Когда они успели? Я же вчера получила приглашение от специнтерната, их всех принимают. Давайте встретимся через час у проходной.

Я быстро отправила детей: кого в школу, кого в детский сад, отпросилась с работы, позвонила Лёше и поехала в общагу. Я не могла поверить, что их просто собрали и увезли… Куда увезли, и что с ними будет. У меня в мозгу рисовались различные ситуации, одна другой страшнее.

Когда я подошла к проходной, меня уже ждала тётя Маша и Лёша. Через проходную их не пускали, и они ругались с охранником.

– Я вам ещё раз говорю, что их увезли в интернат, а одежу им там всю новую дадут, зачем им ихнее тряпьё. А пустить не могу. Идите к директору, он на месте. Берите пропуск и идите… Если разрешат, открою комнаты.

– Вон Оля идёт, сейчас… Ты нас всё равно пустишь… Оля, Оля, нас не пускают…

– Здрасте, тётя Маша. Привет, Лёша. У меня есть пропуск на одно лицо. Я сейчас пройду в местком и к директору, и всё выясню, а вы ждите. Выпишу пропуска, и все пройдём. Давайте паспорта.

Тётя Маша и Лёша отдали мне документы. Я молча предъявила пропуск и пошла к директору.

В приёмной никого не было. В полуоткрытую дверь я услышала довольный голос Иван Семёныча, директора этой фабрики:

– Ну всё, решили. Выселили всех подчистую… Сам всё решил, вчера и увезли их. Конечно, пришлось немного помочь с ремонтом… Но не без этого. Поди уж и помыли, и обмыли, и одели… Пусть живут и здравствуют. Сытые и в тепле… А где ж я им всем жилья наберусь… А общага числится складом. Вот сделаем ремонт. Тогда и переведём… Погоди, там кто-то вошёл… Кто там?

– Здравствуйте, Иван Семёныч, – сказала я, открывая дверь.

– А, это ты, мать Терезия или Тереза… Как её там… Чего пришла? Нет их. Всех вчера отправили в элитный дом-интернат. Нет их, всё. Кончилась твоя повинность. Порадуйся…

– Я слышала весь ваш разговор. Вы их просто обманули и обманом увезли. А их нельзя ни в какой элитный дом-интернат… Вот документы с приглашением. Их всех берут в специнтернат… Вчера пришло. Дайте адрес учреждения, я их переведу. Ведь никто их дееспособности не лишал. Только обокрали. Но они ничего не скажут. Они семья и должны жить вместе.

– А ты что ж, краля, меня ещё и учить взялась… Ходишь тут подслушиваешь и вынюхиваешь… Ты кто ж такая? Дочка или жена? А может мамаша? Дальняя родственница… Ты же сама ходила в соцобеспечение и писала заявления, взывая о срочной помощи. Вот они и откликнулись. А я здесь причём? Чего молчишь?

– А что я скажу? Я всё слышала и видела. Это вы их кинули с жильем, да ещё и выселили, подселили им парней, чтобы выживали. Парни мне всё рассказали. Они приняли меня за представителя соцобеспечения. Поэтому мы и начали искать, куда их всех вместе переселить. Вот адрес и документы. Дайте мне адрес интерната, мы сами их перевезём и соберем вместе. Им же поодиночке не выжить…

– Ишь, ты… Учить меня вздумала… – резко прервал меня Иван Семёныч, вытирая лысину мятым носовым платком. – Не лезь ты в это дело. Никто тебе их не отдаст. Ты кто? Никто… И зовут тебя никак… Была создана медкомиссия, в соответствии с законодательством в присутствии юристов их признали недееспособными. Семьдесят пять процентов пенсии переводить будут интернату, а остальные на личный счет, под патронаж учреждения, на их личные нужды.

– Ну хорошо, какая разница соцобеспечению, куда поедут они? Ведь этот интернат маленький и находится в деревне. Им там удобней будет, и все вместе…

– Всё, хватит!!! Вопрос решён, и точка. Через неделю от этой общаги ничего не останется. Ты чего пришла? Поспорить со мной? Бесполезно. Я позаботился о больных людях. Обещал помочь с ремонтом интернату. Не просто помочь, при условии, что за ними будут приглядывать, и им там будет хорошо. Я же тоже человек, а не горбыль… Ты чего хочешь? Отправить их в тьмутаракань? Они сейчас в элитном доме для ветеранов ВОВ, там и снабжение, и содержание лучше. Всё, отстань от меня со своими придирками. Наташа!!!!!!!!!! Проводи мадам восвояси… Ничего я тебе не скажу… У тебя что, других дел нет? Вот и занимайся своими, а это наше дело… Иди… Ну, что ещё?

– Я всё поняла, Иван Семёныч… У меня ещё одна просьба. Нам нужно пройти в комнаты в общаге и забрать библиотечные книги. Они по Брайлю и очень дорого стоят, а я их на себя брала. Нам нужны пропуска и разрешение на вывоз личных вещей. Вот документы. Их же увезли, а вещи все остались. Взяли только документы.

– А ключи от сейфа, где хранятся деньги тебе, не выдать!!! – взревел директор.

Он был невысок ростом, полноват. Рубашка на животе расходилась на пуговицах. Рукой он стукнул по столу, а живот лег рядом на газету, которую он не дочитал. Лысоватая круглая его физиономия перекосилась в устрашающую гримасу… Из-под носа капал пот. Лицо покрылось пунцовыми пятнами.

Я поняла, что ему есть, что терять, и он будет за это стоять насмерть. Встала и решительно подошла к столу.

– Иди уже от сюда, ничего я тебе не дам. Всё закончилось. Всё… Иди и жалуйся куда хочешь… Мы всё сделали по закону.

– Я не уйду, пока вы не дадите команду открыть хотя бы Катину комнату, там остались мои вещи.

– Вон пошла… Наташа!!! – позвал он секретаршу.

– Наташа, где шляешься? Выведи её за проходную и никогда не пускайте…

Я очень расстроилась. Вышла в приёмную и села на стул. В приёмную вбежала запыхавшаяся Наташа.

– Вот, возьмите. Это реквизиты того учреждения, куда их перевезли. Больше ничего не могу. Татьяна Николаевна, наша бухгалтерша посмотрела, куда деньги перечислялись. Там и адрес есть. Вот попейте водички…

– Наташа!!! – ревел директор, выбегая в приемную…

– Ну что, ты ещё тут? Мне ещё слёз и сердечных приступов не хватало… Дай им пропуска в общагу. Пашке скажи, пусть проводит и пропустит через проходную. Пусть хоть всё забирают. Через неделю всё вывезем на свалку. Ремонт будем делать. Всё. Всего хорошего, дамочка. Удачи. Наташа, чаю принеси… – и ушёл сам собой довольный, сменив гнев на милость.

Наташа отнесла ему чай. Написала разрешение на моём пропуске на посещение общаги, и я пошла на проходную.

Настроение было тяжёлое. Не знала, что сказать тёте Маше и Лёше.

На территории у проходной меня поджидали Лёша, тётя Маша, Галина и Паша. На Галину пропуска не было, но Паша не стал спорить. Он получил указание нас проводить и выпроводить. Он этим и занимался, усердно служа своему хозяину…

Не буду описывать, что мы увидели в общаге. Там царил страшнейший разгром… В комнатах чего-то искали. Всё перерыли. Думаю, это те два молодца искали деньги и ценности. Я не знаю, что они нашли, но книги и дорогие нам вещи находились в комнатах. Мы собрали некоторые вещи, фотографии и документы, сложили их в мешки. Лёша с Пашей вынесли их к машине. Себе на память я взяла домотканые дорожки ручной работы. Это Катя ткала, когда жила дома. Эти дорожки ещё и сейчас существуют, правда, изрядно обветшали.

– Ну, присядем на дорожку, – сказала тётя Маша и заплакала.

– Господи, как в КПЗ забрали после обыска. Страшно. Как они там. Они же не смогут жить там. Вот судьба-то какая… А как же доживать? Вот ведь как придумали, и всё по закону… А какому закону, если людям плохо. Всю жизнь здесь отработали, а их как лагерников… Раз, и всё… И даже одежу не разрешили взять, там дадут… Господи, помоги им…

Тётя Маша сидела и плакала, вытирая платком красные глаза. Лёша и Паша присмирели, стоя в дверях. Галина прижала ладонь к подбородку и губам, молча, сидела на кровати, покачиваясь.

Мне было тяжело видеть всё это.

– Ну ладно, что есть, то есть. Думаю, найдём их. Но если их лишили дееспособности, то мне их не отдадут. Опекуном, наверно, назначили юрлицо или директора интерната. Будем навещать. Думаю, этого запретить нам не могут. Как всё узнаю – позвоню. Ну, пошли. Пора… Вон Паша ждёт.

– Господи, прости нас всех, грешных, за их. Они ведь Богом отмечены. Он их сразу в рай примет… – тётя Маша перекрестилась на иконку в углу, отбила поклоны, и мы пошли на выход. Настроение было, прямо скажу, тягостное, грустное. Говорить не хотелось. Человеческая жизнь ничего не стоит, если маячит золотой телец. Мы все это отлично поняли.

Часть 8

Конечно, я разыскала Катьку.

Привезли её в хороший интернат для участников войны. После долгих уговоров мне разрешили с ней встретиться. Я с волнением шла к ней в комнату. Мне хотелось её увидеть и поговорить. Я без стука открыла дверь и увидела Катьку.

Она сидела ко мне спиной, облокотившись на подоконник. Пополневшая, в цветном линялом халате, растрёпанная и безучастная ко всему живому. Я не сразу её узнала.

В четырехместной палате, комнатой её назвать было сложно, поскольку в комнате стояли вдоль стен четыре кровати, четыре тумбочки и стол посредине с четырьмя пластиковыми стульями. Две кровати были застелены, а две раскрыты, и было видно, что на матрацах лежали клеёнки, едва прикрытые старым тряпьём из простыней. На окне стояла в горшке квёлая герань. Окна были законопачены на зиму и не открывались. В комнате стоял затхлый запах старости, мочи и лекарства.

Я стояла в нерешительности. Что это? Палата для умирающих или элитный дом-интернат для заслуженных людей?

Я подошла к Катьке и громко сказала.

– Катя, здравствуй! Это я, Оля. Наконец-то я тебя нашла. Ты меня помнишь?

– Кто? Оля? А ты чья будешь?

– Я – Оля, Сашина жена, твоего племянника. Помнишь, я тебе помогала. Я приехала тебя навестить.

– Нет, не помню. Вы все предатели, все бросили нас… Отправили в больницу. Все предатели…

– Катя, я не знала, что вас увезли. Я договорилась со специнтернатом, но опоздала. Я тыр привезла и пирожки. Пойдём в буфет чай пить. Посидим, поговорим.

– Не хочу в буфет. Я туда не хожу. Дороги не знаю и боюсь заблужусь. Все смеются надо мной, обижают. Только Вася хороший. С пенсии мне покупает шкалик. Мы сидим здесь пьём и закусываем тыром. Он тоже плохо видит, но ходит в очках. Я даже в туалет боюсь одна ходить. А меня нарочно к мужикам провожают. Плохие соседки, вредные. Хочу домой. Я уже не болею, когда меня выпишут домой. Кормят невкусно. Вася ходит в магазин, тыр и колбаску покупает, денег мало дают, не хватает. Ты что мне привезла?

– Да, Катя, привезла, но холодильника у вас в палате нет? Куда положить?

– Не надо ложить, порежь, скоро Вася придёт, шкалик принесёт и съедим. Старухи меня ругают, а мне жить не хочется. Один Вася меня понимает, остальные все плохие.

Как я ни старалась вытащить Катьку погулять или в буфет, у меня так и не получилось.

Я ехала домой и не могла успокоиться, как же так. Почему так получается? Пока может человек может работать – нужен, а что потом? А инвалиду как быть?

Катя так и не поняла, где она находится. Она потерялась, испугалась нового. Не смогла подружиться с новыми друзьями. Они платили ей тем же. Они её обижали и обманывали. Забирали у неё самое вкусное, отдавая, что не доели. Меняли новые вещи на свои старые, поношенные. Обманом приводили в мужской туалет и душ, где мужчины надругивались над ней, наливая, Катьке спиртное. Кто в этом виноват? Не знаю, а вернее, знаю и виню себя за то, что взялась помогать им и не смогла всё предусмотреть. У меня не хватило житейской мудрости убедить их в целесообразности переехать в специнтернат. Но знал бы, где упасть, – соломки подстелил, – гласит народная мудрость. Всё сделали по закону, но какому и чьему?

Я навещала Катьку в этом интернате. Часто не получалось, но раз в два месяца я приезжала на машине в соседний город в интернат. С каждым разом всё больше и больше Катька превращалась в бомжиху и пьяницу. Ей уже было всё равно, кто приехал и зачем. Встречала только одним вопросом:

– Выпить привезла? А тыр? Порежь колбаски, и давай выпьем.

Я не знаю, кому это нужно было, но спорить с опекуном от государства чужому человеку сложно. И сейчас я пишу эти строки и понимаю, что до сих пор чувствую свою вину за них. Ведь вопрос не в том, чтоб помочь, а в том, чтобы не навредить.

Что случилось с остальными, я не знаю. Их раскидали по разным домам-интернатам.

Однажды мне позвонили на работу. Старческий пропитой голос со скрипом сказал:

– Ты Оля? У Катьки нашли твой телефон в тумбочке. Умерла Катька, сегодня девять дней, а выпить нечего. Может, привезёшь и помянем? А? Катька тебя любила…

– А вы кто? – спросила я.

– Я – Васька… Ейный Васька. Мы жили… Приезжай, муторно на душе…

И я поехала. Заехала за тётей Машей и Галиной. Купили венок, выпить, закусить, конфет соседкам и колбаски с сыром.

Зашла к дежурному врачу. Спросила, где похоронена и почему не сообщили.

– А мы и не обязаны. В документах числится – одинокая. Она похоронена на кладбище в могиле за номером 3456. Мы всем ставим таблички, такие чёрные с белыми цифрами, там наш целый ряд… Да вот ещё, там личные вещи Вася забрал, претендовать не будете?

– Нет, не будем. Единственно просим отпустить его с нами на кладбище.

Мы долго искали эту Катькину могилку с табличкой и номером.

Потом долго стояли и плакали.

Я плакала от бессилия перед обстоятельствами. Тётя Маша, добрая душа, из жалости, а Галина от безысходности… И только Вася, присев на корточки, наливал и закусывал, и разговаривал с Катькой, как с живой, и не хотел верить, что опять остался один.