Текст книги "Нарекаю тебя женщиной"

Катька

Часть 1

Её все так и называли – Катька, наша Катька.

Почему? Может, потому что была вечной заводилой, поводырём и бригадиром одновременно. Катька – это дальняя наша родственница по линии бабушки. Она была инвалидом по зрению.

Работала на фабрике по изготовлению малярных кистей и жила там, в фабричном общежитии. Общежитие было небольшое и располагалось в пристрое второго этажа, над конторой самой фабрики. Всем было удобно: работа рядом с жильём, всегда, когда нужно, можно выйти на работу и помочь с планом; и касса тут же, а главное, был штатный поводырь, она же помощник по жизни и в работе. Все её любовно звали – «наша Натаха». Я не знаю, почему им казалось это красиво и приятно, но Наташа всегда отшучивалась:

– Да хоть горшком пусть назовут, только бы в печь не сажали. Они у меня, Оля, все родные. Когда кто умирает, плачу, как по своим самым близким родным людям. Они же у меня, как дети малые. Если что со мной случится, кто за такие деньги сюда придёт. Нет, наверно, никто… Развезут по разным сторонам, а им по отдельности нельзя, они все семья…

Впоследствии так и случилось. что заболела «наша Натаха», вышла на пенсию, а им помогать нам стало некому.. Все они тогда уже вышли на пенсию и не приносили пользу фабрике. И их разбросала судьба кого куда, где они так и не определились, и не прижились, и потихоньку один за другим ушли в мир иной.

Я не берусь давать оценку действиям руководителей фабрики и города, где это происходило, скажу одно – жизнь человеческая не идёт в зачёт, когда решаются материальные вопросы и запросы.

Катька была инвалидом по зрению с детства. Сначала она могла учиться писать и читать, но война всё быстро перекроила. Не пришёл с фронта отец. Вскоре умерла мать, и осталась она одна. Вот тогда её пристроили на эту фабрику токарем на деревообрабатывающий станок. Опасности никакой. Технологи разработали много всяких приспособлений и пресс-форм для обработки ручек для малярных кистей, инвалидам помогали помощники, устанавливающие приспособления и помогающие им в работе. Это дало инвалидам ощущение собственной нужности и возможность зарабатывать себе на жизнь.

Катька получала маленькую пенсию и неплохую зарплату. Так и прожила почти всю свою жизнь в общежитии этой фабрики. Было много хорошего и смешного, но никогда я не слышала жалоб от неё и её соседей по общежитию. Мы с бабушкой навещали её. Раз в месяц бабушка мне говорила:

– Ну что, давай будем собирать «пОмочь Катьке». Пойдём отнесём, порадуем сердешных. Им без домашнего грустно живется.

Мы покупали молока. Бабушка пекла вкусные пироги для всех, кто там жил. Складывали в корзину и шли к Катьке.

Для меня всё было в диковинку. Я всему удивлялась от чистого сердца и с широко раскрытыми глазами смотрела, как почти слепые, а порой слепые люди живут: готовят пищу, стирают и чинят свою одежду. Я всегда удивлялась, как почти, в то время, слепая Катька хозяйничает на малюсенькой, но своей кухне. Как не разрешала мне ничего делать в её комнате.

– Ну чего суешься со своей помощью, суя-я-ядка… Не суйся, это я тебе сколько раз могу повторять. Ты ж наведёшь свой порядок, а мне нужен свой! Я ж потом ничего не найду долго! – громко, как на плацу, чётко выговаривала мне Катька.

А как они умели радоваться и веселиться… От всей своей по-детски отрытой души. Всегда подойдут, обнимут, погладят. Подарят частичку своего тепла.

– Ого, а ты вон какая уже девица стала! Совсем девушка, и титёшки вон выросли, – смеялась Галина, подружка Катькина, обследуя моё тело руками. Она была совсем слепая, и руки были её глаза. Она ловко, едва касаясь, пробегалась по моему лицу, волосам, всегда подержит меня за руку и приобнимет, определяя, как я выросла и похорошела.

Я привыкла к их прикосновениям и поглаживания, потому что иначе, как они могли меня увидеть?

Были, конечно, и минусы, и утраты, и любовь была, но это другая история. Сегодня я просто хочу рассказать о Катьке и её семье, как она их называла.

Когда бабушки не стало, забота о Катьке автоматически легла на мои плечи. Хотя какая это забота. Просто навестить, принести вкусненькое и немного поговорить. Катька уже вышла на пенсию. Много читала по Брайлю, и я ей меняла книги в библиотеке для слепых. Они были большие и тяжёлые.

Катька умела всё, даже сама себе шила одежду, вернее, любила перешивать и собирать лоскутки для ковриков, которые сама и вязала для всех нас. Когда родился мой сын, она попросила меня принести ей маток мохера. Я принесла, и она связала чудные, красивые пинетки для моего малыша. Я не знаю, кому больше было пользы от общения с ней. Наверное, мне. Её чуткие руки, кажется, умели всё.

И вот в очередной свой приход к Катьке, тогда у меня ещё не было машины, я громко и чётко стучу в дверь.

– Катя, открой это я, Оля.

– Ну чего барабанишь? Слышу иду… Чего орёшь? Да, так громко… Чай не глухая я ещё, а только слепая, – смеется она, обнимая и ощупывая меня.

– Ты чего так похудела? И легко оделась? Не простудишься? А тыр принесла? (Так она называла своё любимое лакомство – сыр.)

– Принесла, Катя, принесла. И картошку с капустой и моркошкой тоже… Вари щи, ты их любишь.

– Да, щи сварю, большую кастрюлю, все неделю едим, и никто не клянчит чего-нибудь, дай да дай… Вот с пенсии бутылочку купили, у Галины Новиковой юбилей скоро. Отведёшь нас? Нет нашей Натахи – заболела, уволилась. Осиротели мы. Может, последний раз сходим к ней.

– Хорошо, свожу. А когда юбилей? А подарок на новоселье купили?

– Нет, не купили. У меня большая пенсия, а у остальных маленькая. Не хватает, как Натахи не стало. Даём в магазин на продукты, а никто сдачи не несёт, а деньги не все понимают, вот и живем скопом. Ты, Оля, нас своди в магазин, мы возьмём тележку и всё купим, и привезём потихоньку, вот и месяц проживем. Как жить без Натахи? Директор вторую не даёт и грозится всех пенсионеров выселить, а куда? Ты же меня не возьмёшь? Да и я не хочу… Сама хочу. Я всё умею… И в интернат не хочу… Ты только раз в месяц нас в магазин за продуктами своди, а хлеб нам принесут. Не хочу я одна без моих жить. Привыкли мы. Ну чего ещё принесла? Нитки принесла? А мыло хозяйственное, я только им стираю, хорошо отстирывает… Ещё мяса хочу…

– Да, Катя, вот пироги и молоко, как ты любишь с пенкой. А это сыр – держи вот, пощупай, в пакете шелестящем, давай сама положи в холодильник. А пироги сегодня съедите вечером с чаем, вот смотри тут на столе, вот пощупай… Ага, тут лежат…

– Ладно, ладно, нашла. А картошку положи под стол, там коробка есть, ты знаешь. Сейчас чай готов будет, давай чай пить, я всех позову. Они все тебя ждали.

Часть 2

Маленькая, немного склонённая, как бы в поклоне к земле, с широко расставленными ногами и разведёнными в сторону руками, в сшитой ею ручным способом юбке и связанной кофточке непонятного цвета, она смотрела на меня невидящими глазами. Голова была повернута точно в мою сторону.

– Ну что, звать всех можно? Чайник вскипел, слышу, уже не шумит. Всё, пошла звать. Ты пироги-то нарежь, и чашки, там в столе достань. А конфеты принесла? Да всё не давай, по две и хватит. Остальные прибери.

Катька уверенным шагом вышла за дверь.

Каким чутьём она всё знала и видела? Один Бог знал. Он её и направлял. Ходила она плавно, широко, расставив руки, как бы обнимая мир вокруг себя. Узнавая его, какой же он на ощупь и вкус. Как звучит даже же чайник. Для нас это не имеет значения, а для неё каждая мелочь важна. Звуки и ощущения – это жизнь.

Катька пошла всех «звать», а я стала накрывать на стол. Накрывать на стол для слепых это тоже уметь надо. Нужно всё разложить для каждого, нарезать пироги, поставить каждому кружку с чаем, чтобы остыл и не обожглись. Всё положить в определённую большую тарелку с бортиками или поднос, чтобы они сразу могли все взять и попробовать, понюхать и потрогать. Со стороны это смешно смотреть, как взрослые люди всё пробуют и нюхают, и ощупывают, но для них – это жизнь, и причём норма, как для нас чистить зубы на ночь… Я всё сделала и пошла в коридор за Катькой.

Общага была старая, обшарпанная. Стены выкрашены в грязный тёмно-зелёный цвет, потолок давно не белили, пол был как мозаика, составленная из крашеных досок и грязных кусков фанеры, прикрывающих дыры. Из коридора вело семь дверей. Шесть дверей в комнаты общежития, одна в кухню общую, которая давно превратилась в склад под хлам, вот там и готовили Витьки и Степан свою еду. Двери почему-то были выкрашены в коричневый цвет, но в конце коридора, в самом углу, ещё была одна дверь, она вела в санузел и душ и была ярко-оранжевой с сердечком, вырезанным в верхней части двери. Наверно, для сквознячка, поскольку душем пользоваться было невозможно, только стирать.

Вдоль стен были сделаны поручни, чтобы было удобно передвигаться слепым. Но самое главное, в коридоре всегда была выкручена лампочка, и свет только проникал из небольшого отверстия в оранжевой двери санузла. Почему? Наверное, потому что её не вкручивали, поскольку свет слепым не нужен, а зрячие сюда почти не заходили. Встанет кто-нибудь у входа в «скворешник» – так называли общагу между собой жильцы, и кричит. Кто– ни будь да и услышит. Только скворцы летать умеют, а слепым приходилось подниматься по крутой раздолбанной лестнице каждый день и не по одному разу. И несмотря ни на что, это был их дом, где они все вместе прожили много-много лет, и им нравилось жить вместе.

– Галя, а где Инка, опять в ванной закрылась? Иди зови её, берите табуретки и идите чай пить ко мне. Оля пришла с пирогами.

– Инка, долго там заседать будешь, хватит причипуряться, идём чай пить, а я Витьков крикну и Стёпу, и Матвевне скричу, чтобы Верку, Клавку и Таньку позвала… Оля пришла, поговорить надо.

Катька ушла, а в дверь тихонько постучали, и вошли Галина Новикова и Инка.

– Здравствуй, Оля, мы тебя ждали. Мы погибаем без тебя. Поговорить надо. Нам много не надо. Раз в месяц проводить нас и всё. А там мы сами.

– Ну чего сами-то? Давайте скинемся ей, пусть продукты возит, и всё.

– Да куда ты вперед паровоза опять бежишь, споткнёшься. Что, ей больше нечем заняться? Только твоим обеспечением? Тоже мне цаца нашлась…

– А что? Имею право всё же…

– Ну ты погляди, Оля, на неё – нашла, где свои права качать… Смех да и только…

– Ну, чего собачитесь? – сказала, входя в комнату, Катька.

– Вот, Оля, сколько их знаю, столько и спорят, как в сказке «Двенадцать месяцев» мачеха с дочерью. Я люблю её слушать по радио. Всех позвала. Чай наливайте, скоро все соберутся. Табуретки принесли?

Катька подошла к подружкам и быстро поводила руками, как бы проверяя наличие и их наряды.

Галина высокая, аккуратно одетая с белым платком на голове, завязанным концами на затылке. Она давно ослепла. Сейчас на пенсии. У неё у одной была дочь и была однокомнатная квартира в фабричной семейной пятиэтажке, но, когда дочь вышла замуж и родила внучку, мать стала мешать, и она сама собрала свои вещи и вернулась сюда в общагу. Они стали жить вместе с Инкой, старой её закадычной подругой и оппонентшей. Без споров они не могли жить. Это огонёк и поддерживал их дружбу. Галя носила чёрные специальные очки и ходила с тростью. Ей было грустно и обидно, что дочь почти не приходит и не даёт общаться с внучкой. Но она понимала, что главное у её дочери есть всё – зрение, семья, жильё и дочка, её внучка. Только она, Галина, знает, каких трудов ей это стоило.

Инка была совсем иного склада – маленькая, вёрткая. Неспокойная, как оса. Всё жужжала и жалила всех. Она была инвалидом по зрению с детства. Жила в общаге с рождения. Её мать работала на фабрике. Она была слабовидящая, но видела немного. Родила она Инку случайно, от одного слесаря зрячего, в надежде, что Инка будет зрячей. Родилась девочка, совсем слепая. Вот так Инка и стала девочкой фабричной. Мать отказалась от неё и уехала с каким-то шофером, подбросив её в сторожку.

Девочку не отдали в дом малютки, потому что там слепых не брали, нужно было везти далеко, в Лаишево, в специнтернат, а везти было некому. Нянчились всем скопом. Сейчас Инке было уже лет пятьдесят. Глаза ввалились, высохли. Она носила очки и очень нервничала, когда приходили чужие.

Она была одета в короткое, узковатое цветастое платьице. Оно явно ей было мало и выглядело на ней очень неприглядно. Какое счастье, что она это не видела, но чувствовала и всё время поддёргивала его в разных местах.

Катька быстро осмотрела её и сказала:

– Инка, ты, как всегда, вырядилась… Что, больше нечего надеть что ли? Я позвала Стёпу, он зрячий, и что он увидит? Сколько раз можно говорить, надевай нормальную одежду, а не чужие обноски. Ну-ка, беги, быстро скинь эти обноски и оденься прилично.

Инка быстро вышла, слегка обидевшись, но спорить не стала. Катька же главная, она – бригадирша, и все её слушались. Иначе нельзя, порядка не будет.

В двери вдруг осторожно постучали.

– Ну, чего там скребётесь? Заходите. Долго собираетесь.

– Можно? Катька, привет. Зачем звала? – сказал, просовываясь в узкий проём двери, огромный мужик. Звали его все Витька – Дылда. Был он огромного роста, с громадными руками-лапищами с тёмными пятнами мазута и угля. Жил в общаге лет десять, после того как ослеп окончательно. Жена привела и оставила его, поскольку тут работал механиком. Был он зрячий, была семья, но что-то случилось, и он ослеп и стал не нужен. О своём, наболевшем, как все мужики, он не любит говорить. Просто прижился тут в общаге со всеми. Помогал мотористам в котельной мазут перекачивать.

– Кать, а Кать, мы все пришли – и Малёк, и Стёпа, чё за сбор-то? Заходить чё ли?

– Да, заходите, только не опрокиньте стол. Оля пришла, поговорить надо. Чай пить будем с пирогами. Проходите туда, к шкафу, сами со Стёпой на табуретки садитесь, а Малька посадите на тумбочку. Да сам смотри не сядь – раздавишь. Скоро бабы придут с фабрики и Инка, и начнем. Проходите осторожно.

– Привет, Оля. Мы тебя ждём. Натаха наша ушла, а без неё туго… Ну пошли садиться.

Осторожно просачиваясь в небольшую Катькину комнату, лавируя и ощупывая пространство своими ручищами, Витёк – Дылда продвигался в угол комнаты, куда сказала Катька. Он быстро нащупал стол и всё на столе, нашёл табурет и осторожно, кряхтя, как медведь в берлоге, присел на него.

– Всё сел. Витёк, Стёпа, идите сюда! – крикнул он почти шаляпинским басом.

В комнату вошёл старичок-подросток в огромных очках и спортивном костюмчике с чужого плеча. Это был Витёк – Малёк. Народ зря кликухи не придумывает. Малёк, он и есть Малёк. Миниатюрный, худенький, с точёными маленькими, элегантными ручками и большими роговыми очками, Витька-счетовод иначе ещё его называли. Он всю жизнь проработал при фабрике. Сначала видел, носил очки, а потом почти совсем ослеп, только тени остались, но ему есть, что помнить, он видел окружающий мир во всей его красе. Он часто на посиделках рассказывал о том, где бывал и что видел. Рассказчик он был замечательный. Семьи у него не сложилось, так и прожил до самой пенсии здесь, а когда Витька – Дылду выперли из дома, приютил его, вдвоём веселее жить. Так их и звали – Витьки.

Следом в комнату просочился Стёпа. Стёпа – здоровенный мужик, опухший от вчерашнего. Он просто жил в сторожке. Он был – зрячим, вольнонаёмным помощником на фабрике. У него была семья, жена и дети, но однажды по пьянке потерял один глаз. Второй немного видел, процентов на двадцать пять – тридцать, и он был надеждой всех, проживающих в общаге, но надежды на него нельзя было возлагать из-за его пристрастия к спиртному. Он всё делал через магазин, а вернее, винный отдел магазина, а пенсии этого не позволяли.

– Здрасти, всем, – сказал Стёпа.

– Оля, а ты не принесла шкалик? Да я знаю, ты не носишь. А как бы поправиться?

– Перетопчешься. Совсем охамел! Сиди уже. Сейчас чай пить будем. Вот женщины идут с фабрики, – прервала его Катька.

В комнату потихоньку вошли три женщины в синих халатах и белых косынках. Это были Вера, Татьяна и Клава. Они ещё работали на сортировке на фабрике, но тоже последние месяцы. Директор решил всех вывести на пенсию.

– Привет всей честной компании. Чего звала, Катька? Мы в столовой были. Нас приглашают пообедать. Сегодня осталось там, и Надежда крикнула, сказала, чтобы все приходили и банки взяли. Выливать жалко свиньям, директора сегодня нет, можно с собой взять будет, что останется. А то деньги Сереге отдали, а он даже хлеба ни купил, вот бессовестный. Нужно Стёпу просить в магазин сходить. Чего-то решать надо… Как доживать будем, если всех сократят и общагу закроют. Кому мы нужны? – рассуждала Клава, проходя в комнату и здороваясь со всеми.

– Ну, что за сбор-то? В столовую пойдём?

– Обязательно пойдём. Спасибо Надежде, правда, наша Надежда выручает, когда совсем нам туго. Оля пришла. Проходите, садитесь на кровать. Будем чай пить и поговорить надо.

Женщины спокойно, поочередно прошли и сели на свои места.

– Ой!!! Чуть не опоздала!!! – влетела в комнату Инка.

Часть 3

Инка каким-то чудом протиснулась на свободное место и притихла.

Все потихоньку успокоились и примолкли. Стояла давящая, нудная, вынужденная тишина.

Первой не выдержала Катька. Во всём она была лидер и заводила и в самые трудные минуты всегда брала огонь на себя.

– Ну, чего расселись, как в гостях? Чай стынет… Оля вам пирогов принесла и шанег, а вы чего сидите? Ешьте и хвалите. Вкусно ай нет?

Все быстро задвигались, и каждый почти безошибочно нашёл свою тарелку и кружку. Они смаковали вкусные шаньги с картошкой и сладкие пирожки, запивая тёплым чаем. Потом я ещё им налила чай и стали пить с конфетками и сыром.

– Очень вкусно. Спасибо, Оля, вечно ты нас балуешь вкусненьким, – сказала за всех Галина.

– Но мы хотим с тобой поговорить. Беда у нас. Всё бы ничего, да наша Натаха ушла на пенсию, нас всех сокращают и выводят на пенсию, за штат. Как жить будем. Хорошо, сказали, что плату за отопление брать пока не будут, мол, живите, а кто его знает, что у руководства на уме. Воды горячей нет, а мыться хоть раз в месяц нужно и в магазин тоже. А на почту? Как без пенсии – нам сюда одним носить не будут.

Галина задумалась и опустила свою голову на руку, подперев ею щёку.

Все сразу перестали жевать и завозились.

– Ну вот, Оля, мы хотели тебя всем обществом просить помощи. Все мы тут собрались. Ты всех знаешь. Помоги нам. Мы много не просим. Раз в месяц своди в баню, в магазин, да аптеку и на почту. Мы возьмём тележку, Стёпа ещё видит и привезёт всю провизию нам. Если мы не организуемся, то нас просто разгонят по домам престарелых, а мы привыкли жить вместе, да и идти некуда ещё пока. Директор никого давать в помощь не хочет, дескать, один перерасход – пенсионеров содержать.

И тут у всех наболело и прорвало.

– Знаешь, как нас обманывают. Недоплачивают, это что, привыкли. Хлеба заказываем в столовой, и то не привозят, а если привезут, втридорога заплати за доставку. А где деньги-то, пенсия, чай, не резиновая, – подытожила Вера.

– Да вот тут неделю перебивались, отдали деньги Серёге, водителю, чтобы купил хлеба да молока и по пути привёз. Так он забыл и пропил всё. Хорошо, Надежда, когда остаётся, кормит в столовой в долг или вообще даром, если останется, а если не останется, с голоду помирать. Жить-то ведь и нам хочется, – вставила Клавдия.

– Да, что ни говори, туговато жить без Натахи. Она нам всем всё покупала. Возьмёт машину у директора на час и всем привезёт, и сдачи отдаст, а то кому ни дай и сколько ни дай, сдачи не проси. Жалеем мы её, да что делать, никого нам больше не дадут, что и говорить… Помоги нам, Оля, без тебя пропадём, – заговорила Татьяна.

– Чего, мужики, пришипились, молчите? – выговорила им Катька.

– Если в баню, то всем ведь скопом придётся и в магазин тоже. Десять раз отдельно никто возить и водить не будет.

– А что, Катька, говорить-то? Всё ясно… Если Оля не поможет, никому не нужны. Вот тут грозились в кухню поселить двух молодых новеньких. Мол пусть пенсионеры теснятся или выселяются. А как жаловаться? И кому? Привыкли мы тут своей семьей жить, да видать, конец пришёл, – резюмировал Витёк – Малёк. – Всю жизнь проработал и на комнату не заработал, и то грозят выселить. Я на всё согласен. И в баню хочется. Оля доведёт, а в бане ну как-нибудь сами. Стёпа немного видит, не промахнёмся. Соглашайся, Оля… Нам без твоей помощи плохо, не выжить. Да и если всем оформляться в дома престарелых, то слепых не берут, только специнтернаты, а у нас таких нет. Раскидают по всему Поволжью. Я узнавал… Да и чтобы оформиться, нужно много чего побегать. Моё мнение – нужно держаться обчеством, всем вместе, тогда и выживем.

– Так-то оно так, а потом всё равно придётся расстаться, ведь дряхлеем и стареем… Сейчас ещё в силе, а потом? – спросил Витёк-Дылда.

– А чего тебе-то печалиться? – парировала ему Инка. – У тебя дети есть, а приспичит, они тебя всё равно заберут, а мне куда? Вон Галину рано или поздно дочка заберёт, хоть и зять не хочет, а всё ж квартира ейная, а Стёпа домой тоже вернётся, пить бросит и вернётся… А как нам быть? Даже не придумаю. Оля, а ты Катьку возьмёшь к себе?

– Не знаю, не думала я над этим, – сказала я честно. – Да и будет ей хорошо у нас? Она привыкла жить самостоятельно.

– Ну, что ты нам скажешь, Оля? Мы тебя обчеством просим, – сказал Витёк – Малёк.

Я сидела и молчала. Мне было грустно и тяжко на душе. У меня было трое детей и забот полон рот, но как я могла отказать в помощи удивительным и гордым, замечательным и так обделенным судьбой близким мне людям.

Я глубоко вздохнула, как бы набирая в грудь воздуха, чтобы нырнуть и сказала:

– Вы не оставили мне выбора. Хорошо. Я буду вам помогать. Раз в месяц поход в баню совместный с мужчинами, два раза в месяц в магазин, на почту и в аптеку или поликлинику. Больше я не могу. Я работаю, и у меня своих забот полон рот. А потом, может, что и придумаем. Попрошу соцработника к вам прикрепить.

Все загалдели, как грачи на дереве. Сразу стали спрашивать, когда в баню, а то больше месяца немытые, и в магазин надо, да и за пенсией скоро.

А я сидела и думала, как же мало нужно людям, чтобы почувствовать себя людьми.