Текст книги "Нерассказанная история США"

Японию во Второй мировой войне победили храбрые молодые американцы, такие как Пол Фасселл, а также их советские и английские товарищи по оружию. Многие заплатили за это жизнью. Однако Трумэн, Стимсон и остальные создали миф о том, что именно благодаря атомной бомбе союзники одержали победу, что именно бомба спасла жизнь сотням тысяч американцев, позволив закончить войну без участия сухопутных войск. В 1991 году бывший президент Джордж Буш-старший зашел так далеко, что стал оправдывать «жесткое, взвешенное решение Трумэна, [которое] сохранило жизнь миллионам американцев»¹⁵¹. Однако факты говорят о другом. Хотя атомные бомбардировки, разумеется, повлияли на решение японцев капитулировать, они стали лишь дополнением к американской стратегии поочередного продвижения с острова на остров, авианалетов и блокады, а также к мощному воздействию советского вторжения, убедившего японских руководителей, что теперь бессмысленно надеяться на последнее решающее сражение в самой Японии. Впрочем, сражаться в Японии американцы тоже теперь не могли. Как признавался Лихи: «Я не мог придумать ни одного оправдания с точки зрения интересов национальной обороны вторжению в уже полностью побежденную Японию»¹⁵².

Атомная бомбардировка Хиросимы и Нагасаки не сделала и СССР более сговорчивым. Она только убедила Сталина, что США не остановятся ни перед чем, лишь бы навязать свою волю, а следовательно, СССР должен ускорить разработку собственной атомной бомбы как средства устрашения кровожадных американцев.

Многие сочли это жестокой иронией, но США позволили Японии сохранить императора – по мнению большинства специалистов, это было совершенно необходимо для сохранения стабильности в стране после войны. Вопреки утверждениям Бирнса такое решение не поставило под угрозу политическую карьеру Трумэна.

А гонка ядерных вооружений, которой боялись Силард и другие, уже шла полным ходом. Трумэн превратил в реальность свое кошмарное видение мира, балансирующего на грани уничтожения. Стимсон использовал очень схожие образы в 1947 году, оправдывая атомную бомбардировку: «Благодаря этому последнему великому деянию Второй мировой войны мы получили решающее доказательство, что война – это смерть. Война в ХХ веке стала намного более варварской, более разрушительной, более подлой во всех отношениях. Теперь, с открытием атомной энергии, способность человека к самоуничтожению достигла своего пика»¹⁵³.

Генерал Дуглас Макартур с императором Хирохито. Многие сочли это жестокой иронией, но США позволили Японии сохранить императора – по мнению большинства специалистов, это было совершенно необходимо для сохранения стабильности в стране после войны. Вопреки утверждениям Бирнса, такое решение не поставило под угрозу политическую карьеру Трумэна.

Трумэн всегда утверждал, что не раскаивается в своем решении, и даже хвастал, что «никогда не теряет из-за этого сон»¹⁵⁴. Когда тележурналист Эдвард Р. Мэроу спросил его: «Вы сожалеете?» – он ответил: «Нет. Нет, ни в коей мере»¹⁵⁵. Когда другой интервьюер поинтересовался, было ли Трумэну морально тяжело принять такое решение, тот ответил: «Черт, нет, я принял его вот так», – и щелкнул пальцами¹⁵⁶.

25 октября 1945 года Трумэн впервые лично встретился с Оппенгеймером и попросил ученого предсказать, когда Советы разработают свою атомную бомбу. Когда Оппенгеймер признался, что не может, Трумэн объявил ему, что вот сам он может назвать дату: «Никогда». Расстроившись из-за такой грубой демонстрации невежества, Оппенгеймер заметил: «Господин президент, я чувствую, что у меня руки в крови». Трумэн рассердился. «Я ответил ему, что кровь на моих руках, и ему незачем об этом беспокоиться». Позже Трумэн сказал Дину Ачесону: «Я больше не желаю видеть здесь этого сукина сына». Он также назвал Оппенгеймера «плаксой»¹⁵⁷.

Ужасы и кровопролитие Второй мировой войны многих ожесточили, люди стали равнодушны к страданиям других. Физик Фримен Дайсон, ставший впоследствии всемирно известным специалистом, а в то время собиравшийся отправиться на Окинаву вместе с английским соединением «Тигры», куда входило три сотни бомбардировщиков, пытался осветить происходящее:

«Я считал непрекращающееся убийство беззащитных японцев еще более отвратительным, чем убийство хорошо защищенных немцев, но по-прежнему не отказался от участия в нем. К этому времени война длилась уже так долго, что я едва мог вспомнить мирное время. Никто из живущих ныне поэтов не в силах выразить ту душевную опустошенность, которая позволяла мне продолжать участвовать в убийствах, не испытывая ни ненависти, ни раскаяния. Но Шекспир понял это, и он вложил в уста Макбета слова:

“Я так погряз/ В кровавой тине, что уже навряд/ Идти вперед труднее, чем назад”»[53]53
  Шекспир. Макбет. Акт 3, сц. 4. Пер. С. М. Соловьева.


[Закрыть]¹⁵⁸.

Литератор и политический радикал Дуайт Макдональд уловил эту дегуманизацию еще до разрушения Хиросимы. Он проследил переход от «недоверия, ужаса и негодования», охвативших многих, когда в 1938 году самолеты Франко уничтожили сотни мирных испанцев, к презрению и безразличию к сотням тысяч жертв в Токио: «Мы больше не ужасаемся резне. Говорят, царь Митридат выработал у себя иммунитет к яду, принимая его маленькими дозами, которые он постепенно увеличивал. Таким образом, постепенно растущие ужасы прошлого десятилетия превратили всех нас в некое подобие моральных митридатов, выработавших у себя иммунитет к состраданию»¹⁵⁹.

Но такой иммунитет возник не у всех. Многие ученые, участники работы над бомбой, стали пожизненными и активными противниками ядерного оружия, как, например, Лео Силард, сменивший сферу деятельности с физики на биологию и основавший Совет по пригодному для жизни миру; Альберт Эйнштейн, в 1946 году возглавивший Чрезвычайный комитет ученых-атомщиков; Джозеф Ротблат, неустанно боровшийся за запрещение ядерного оружия до самой своей смерти в возрасте 96 лет и в 1995 году получивший Нобелевскую премию мира.

Даже английский премьер-министр У. Черчилль признал трудность оправдания атомных бомбардировок. Черчилль посетил Трумэна в конце его президентского срока. Трумэн организовал небольшой ужин, куда пригласил Роберта Ловетта, Омара Брэдли, Гарримана и Ачесона. Маргарет, дочь Трумэна, так описала происходившее: «Все находились в радостном возбуждении, особенно папа. Неожиданно господин Черчилль повернулся к нему и сказал: “Господин президент, я надеюсь, что вы уже подготовили ответ на тот час, когда мы с вами предстанем перед святым Петром, и он скажет: я так понимаю, именно вы двое ответственны за применение тех атомных бомб. Что скажете в свое оправдание?”»¹⁶⁰ Однако атомные бомбардировки – не единственный поступок, за который Черчиллю и Трумэну придется держать ответ, ведь именно США и Англия повинны в противостоянии с СССР.

Человек, приложивший максимум усилий для прекращения этого противостояния, Генри Уоллес, в значительной степени потерян для истории. Мало кто помнит, как близок был Уоллес к выдвижению своей кандидатуры на пост вице-президента той душной чикагской ночью в июле 1944-го. Какой бы стала эта страна, если бы Уоллес, а не Трумэн пришел на смену Рузвельту в апреле 1945 года? Были бы тогда взорваны атомные бомбы? Избежали бы мы гонки ядерных вооружений и холодной войны? Получили бы мы широкие гражданские права и права женщин в послевоенные годы? Пришел бы конец колониализму на несколько десятилетий раньше, а плоды науки и техники распространились бы по миру более справедливо? Увы, узнать это нам не дано.

Глава 5
Холодная война: кто начал первым?

«Весьма вероятно, что через сто лет люди сочтут холодную войну столь же странной и непостижимой, какой мы сегодня считаем Тридцатилетнюю войну – страшную войну, которая опустошила большую часть Европы в не таком уж далеком прошлом. Оглядываясь на ХХ столетие, – мудро замечает Артур Шлезингер-младший, – наши потомки, скорее всего, поразятся несоответствию между причинами холодной войны (их можно счесть совершенно тривиальными) и последствиями, способными привести к концу всю историю человечества»¹. Неужели холодную войну нельзя было вести иначе – без того, чтобы США и СССР грозили друг другу ядерным оружием, способным уничтожить обе страны, а заодно стереть с лица земли все остальное человечество? Можно ли было вообще избежать холодной войны? Были ли тогда государственные деятели, предлагавшие кардинально иное видение послевоенного мира, основанного на мирном и дружеском соревновании, которое способствовало бы прогрессу человечества?

В начале холодной войны столкнулись между собой два в корне различных представления о роли США в мире: представление Генри Люса, который видел ХХ век «Американским веком», и утопия Генри Уоллеса – «Век простого человека». Разница в ценностях колоссальна.

2 сентября 1945 года официально закончилась Вторая мировая война. В разных уголках Земли американцы ликовали, однако над их страной повисла гнетущая атмосфера: в руинах Хиросимы и Нагасаки, спаленных атомным пламенем, жителям США виделось собственное будущее. 12 августа тележурналист компании CBS Эдвард Р. Мэрроу заметил: «Редко (если вообще такое бывало) окончание войны вызывало у победителей такое чувство неуверенности и страха, а также понимания того, что будущее неясно, а выживание не гарантировано». Обсуждения в широких слоях населения изобиловали апокалиптическими предчувствиями: на американцев напал страх, который историк Пол Бойер назвал «первобытным страхом вымирания»². Газета St. Louis Post-Dispatch сокрушалась, что наука, возможно, «подписала свидетельство о смерти мира млекопитающих». Джон Кемпбелл, редактор журнала фантастики Astounding Science Fiction, отметив, что он вот уже 15 лет наблюдает за развитием науки, признался: «Честно говоря, я боюсь». И добавил: новое оружие – не просто очередная бомба, а «сила, способная уничтожить род людской»³. New York Times сожалела, что люди теперь могут «взорвать самих себя и, возможно, превратить всю планету в облако дрейфующей в космосе пыли»⁴. Washington Post с грустью замечала, что ожидаемая продолжительность существования человека как биологического вида «за каких-то две недели неслыханно сократилась»⁵.

Руины Лондона, Варшавы и Киева. Закончившаяся война оставила большую часть Европы и Азии в развалинах. В ней погибло ни много ни мало 70 миллионов человек. Количество жертв среди мирного населения превысило военные потери более чем в 1,5 раза.

Закончившаяся война оставила большую часть Европы и Азии в развалинах. В ней погибло ни много ни мало 70 миллионов человек. Количество погибших среди мирного населения превысило военные потери более чем в 1,5 раза. Потери СССР были беспрецедентными, поскольку отступающие немецкие войска уничтожали все на своем пути. Президент Джон Ф. Кеннеди позже отмечал: «Никакое другое государство в истории войн не несло таких потерь, какие понес Советский Союз в ходе Второй мировой войны. В СССР война унесла по меньшей мере 20 миллионов жизней. Были сожжены или разграблены бесчисленные миллионы домов и крестьянских хозяйств. В пустыню превратилась треть всей территории СССР, включая почти две трети его промышленной базы, – ущерб, соизмеримый с разрушением территории нашей страны к востоку от Чикаго»⁶.

Избежать колоссальных разрушений удалось только США. Американская экономика переживала бурный подъем. ВНП и объем экспорта более чем вдвое превысили довоенный уровень. Промышленное производство взлетело, каждый год увеличиваясь на рекордные 15 %. Соединенным Штатам принадлежало две трети мирового запаса золота и три четверти инвестиций во всем мире. США производили 50 % мирового объема товаров и услуг – неслыханные цифры! Однако бизнесмены и специалисты по планированию опасались, что прекращение ассигнований на войну предвещает возврат к довоенной депрессии в экономике. Особенно их тревожили последствия возможного решения стран Европы закрыть свои рынки для американской торговли и инвестиций.

Пока у руля страны стоял Франклин Рузвельт, США ловко лавировали между Англией и СССР. Большинство американцев недобро косились на британский империализм и не поддерживали репрессивную политику англичан в Греции, Индии и других странах. Многие не доверяли и социализму советского типа и осуждали деспотичное обращение Советского Союза с Восточной Европой. После войны США использовали кредит в размере 3,75 миллиарда долларов как отмычку для взлома Британской империи, и американский капитал и товары получили равный доступ на ее территории. США простили Англии долги по ленд-лизу, но разочаровали Советский Союз, не предложив подобную помощь ему, хотя и поманили его перспективой крупного кредита еще в период войны. Гарри Трумэн, к сожалению, не проявил ловкости Рузвельта в проведении независимого курса, а постепенно все больше прибивался к британскому берегу, игнорируя тревоги СССР в связи с достигшей максимума мощью США и относительной слабостью Советов.

В середине сентября госсекретарь США Джеймс Бирнс отправился в Лондон на переговоры с Молотовым и министрами иностранных дел ряда других великих держав. Перед отъездом он четко выразил свое намерение использовать американскую атомную монополию, чтобы принудить СССР согласиться на требования Америки. Но всякий раз, когда Бирнс начинал настаивать на том, чтобы Советы открыли американцам Восточную Европу, Молотов указывал на политику исключительных привилегий США в Италии, Греции и Японии. Устав от агрессивного напора Бирнса, Молотов наконец спросил его, не прячет ли он атомную бомбу в кармане пальто, на что госсекретарь ответил: «Вы не знаете южан. Мы всю свою артиллерию носим в кармане. Если вы не прекратите ставить нам палки в колеса… то я достану из заднего кармана атомную бомбу и брошу на вас»⁷.

Американская атомная дипломатия при первой же попытке пустить ее в ход оказалась совершенно не способной привести к желаемым результатам. Военный министр Генри Стимсон порекомендовал не прибегать к слишком откровенному запугиванию. В сентябрьской записке Стимсон объяснил Трумэну, что запугивание Советов атомным оружием приведет к неприятным последствиям и только подстегнет усилия СССР обзавестись собственным атомным арсеналом:

«Удовлетворительные отношения с Россией не просто связаны, но и… фактически зависят от проблемы атомной бомбы… и если мы… начнем размахивать этим оружием или просто выставлять его напоказ, их подозрения и недоверие к нашим целям и побуждениям возрастут… Главный урок, который я извлек из своей долгой жизни: сделать человека заслуживающим доверия можно, лишь начав ему доверять; а сделать его ненадежным проще всего, если не доверять ему и демонстрировать свое недоверие»⁸.

Стимсон смело призвал приостановить дальнейшие работы над атомными бомбами в США, если Англия и СССР поступят аналогичным образом, и законсервировать те, которые США уже произвели. Трумэн посвятил заседание кабинета 21 сентября настоятельной просьбе Стимсона укрепить дружбу между Америкой и Советским Союзом, пока последний не создал собственную атомную бомбу. Заседание, происходившее в 78-й день рождения Стимсона, оказалось для уходящего на пенсию политика последним. Мнения министров о предложении Стимсона резко разошлись: министр торговли Генри Уоллес возглавил его сторонников, а министр ВМС Джеймс Форрестол – противников. Форрестол сыграет важную роль в ужесточении американской политики по отношению к СССР. Прежде чем войти в число служащих Белого дома (это произошло в 1939 году), он заработал благосостояние на Уолл-стрит и женился на бывшей актрисе, игравшей в труппе «Безумства Зигфелда» на Бродвее. Как и большинство других бизнесменов с Уолл-стрит, он совершенно не доверял Советскому Союзу. Он «допустил утечку» в прессу ложной информации о дискуссии в кабинете. На следующий день New York Times сообщила, что Уоллес предложил поделиться с СССР «секретом атомной бомбы»9. И хотя Трумэн немедленно опроверг эту скандальную ложь и объяснил, как все происходило на самом деле, Уоллес прекрасно понял зловещее предзнаменование.

Поскольку Уоллес только что вернулся с конференции по атомной энергии в Чикагском университете, он гораздо лучше Трумэна и других членов правительства понимал, что теперь поставлено на карту. Специалисты были согласны в том, что, какой бы секретностью ни окружали атомную бомбу прежде, эта секретность улетучилась, как только США нанесли первый удар по Хиросиме. Они также понимали (а Комитет Франка предвидел это еще в июне), что СССР скоро будет обладать собственным атомным арсеналом. Присутствовавшие на конференции ученые не сомневались, что нынешнее поколение атомного оружия бледнеет в сравнении с тем, которое скоро будет разработано. Поэтому, заключили они, необходимо срочно принять ряд мер по обузданию гонки вооружений. Уоллес тогда заявил: «Любая страна, которая нарушает международные нравственные законы, рано или поздно попадет в неприятную ситуацию – как уже получилось у англичан с народами колоний и как может получиться у США с атомной бомбой». То же самое он пытался втолковать и коллегам-министрам10.

Несколько дней спустя Уоллес получил письмо от физика Артура Холли Комптона. Комптон предупредил Уоллеса о зловещих разработках в военных лабораториях. «Существует большая вероятность того, – писал он, – что в случае объединения усилий ученых и производственников, как было при создании нынешней атомной бомбы, можно будет создать супербомбу», обладающую ошеломляющей разрушительной силой. Этой фразой он выразил глубокую убежденность членов Научной коллегии Временного комитета. «Мы считаем, что этого… предпринимать не следует… ибо мы… предпочитаем понести поражение в войне, нежели одержать победу ценой невероятной общечеловеческой катастрофы, которую неизбежно повлечет… применение бомбы». Комптон привел примерные расчеты, показавшие, о какой мощности бомбы идет речь: «Площадь территории, полностью разрушенной одной атомной бомбой: 10 кв. км. Площадь территории, которую полностью разрушит 1000 атомных бомб в будущей войне: 10 000 кв. км. Площадь территории, которую полностью разрушит тысяча супербомб в будущей войне: приблизительно 2,5 млн кв. км. Площадь континентальной части США: около 7,5 млн кв. км». Больше всего беспокоило Комптона то, что «теоретическая основа для супербомбы спонтанно возникла по крайней мере у четырех человек, работавших над нашим проектом, и все они поделились со мной своими мыслями, независимо друг от друга. Это означает, что такие идеи придут в голову и ученым в других странах, занятых подобными разработками. Если бомбу создадут у нас, за нами должны последовать и другие державы». И Уоллес, и Комптон чувствовали: с такой угрозой могло бы справиться только мировое правительство в той или иной форме¹¹.

Уоллес вступил в арьергардный бой с могучими силами, подталкивающими страну к войне с СССР. Постепенное изгнание Трумэном немногих остающихся в правительстве сторонников «Нового курса» оставляло Уоллеса во все большей изоляции. Теперь еще и Стимсон ушел. Как отмечала советская разведка, сдвиг вправо среди советников Трумэна по вопросам внешней политики и экономики стало трудно не заметить.

Уоллеса это не смутило, и 15 октября он встретился с Трумэном, пытаясь убедить того смягчить тон в отношении Советского Союза, и вручил ему свой доклад, озаглавленный «Значение Атомного века». Трумэн прочитал отчет от корки до корки в присутствии автора. Там говорилось: «Когда атомной бомбой обладают многие страны, достаточно малейшей искры, чтобы вызвать взрыв вселенских масштабов, который уничтожит человечество. Необходимо незамедлительно предпринять шаги к созданию международной организации, основанной на устранении всего наступательного оружия, сотрудничестве ради использования положительных свойств атомной энергии и принятии принципа международной опеки над определенными районами мира. Создание такой организации – вопрос жизни и смерти». Трумэн полностью согласился с Уоллесом и признался: «Именно это я давно уже пытаюсь сказать». Он также с нарочитым великодушием заметил: «Сталин – прекрасный человек, который стремится к хорошему». Трумэн даже согласился с утверждением Уоллеса, что «цель англичан – положить непреодолимую пропасть между нами и русскими»¹². Усилия Уоллеса не пропали даром. На пресс-конференции осенью 1945 года Трумэн заявил: «Наши интересы не противоречат интересам России и никогда не противоречили. Мы всегда были друзьями, и, я надеюсь, такими и останемся»¹³.

Ядерная проблема все более грозно маячила на горизонте, и ученые забросали Вашингтон требованиями способствовать установлению международного контроля над атомной энергией и не допустить, чтобы исследованиями в данной области руководили военные. Уоллес поддержал их, выступив на заседании Специальной комиссии сената по атомной энергии, где заявил, что законопроект Мэя–Джонсона, предусматривающий надзор военных за ядерными исследованиями в мирное время, вызовет «самые недемократичные, диктаторские распоряжения, которые когда-либо были… предложены конгрессу в форме важнейших законодательных актов»¹⁴. Принятие законопроекта угрожало отдать американский народ в руки «военного фашизма»¹⁵. Уоллес также требовал от Трумэна вывести американское атомное оружие из-под контроля Лесли Гровса и ввести в качестве обязательного условия для применения этого оружия согласие президента, госсекретаря, военного министра и министра ВМС. Уоллес боялся, что если ярый антисоветчик Гровс получит полный контроль над ядерным арсеналом, то он, возможно, применит атомную бомбу своей властью.

Эти опасения не были настолько беспочвенными, как может показаться. В конце 1945 года Гровс открыто отстаивал «превентивный» удар по СССР. Он утверждал, что у США есть два пути. Они могут быстро достичь с Советами соглашения, гарантирующего, что никто и ни при каких обстоятельствах не станет применять атомные бомбы. Но такое соглашение, по мнению Гровса, обязательно повлечет за собой «отказ от всех прав частных лиц и установление государственного контроля над жизнью граждан, деятельностью научных лабораторий и промышленных предприятий во всем мире, включая США». Если же достичь такого соглашения не удастся, то атомной бомбой будут обладать США, Англия и СССР. В этом случае, считал Гровс, «Соединенные Штаты должны будут постоянно поддерживать абсолютное превосходство в атомном оружии, включая его количество, величину, мощность, эффективность, а также средства для немедленного наступательного применения и средства обороны от атомного удара. Мы также должны организовать разведслужбу, которая будет действовать по всему миру и постоянно держать нас в курсе любых действий других стран в области атомных исследований и их военных намерений». Это привело бы к гонке атомных вооружений. Но он не верил, что «мир может… долго поддерживать такую гонку». Поэтому, заключил Гровс, США не должны позволить никому из потенциальных конкурентов «создавать атомное оружие и обладать таковым. Если такая страна начнет создавать атомное оружие, мы должны пресечь ее способность к этому прежде, чем она зайдет достаточно далеко, чтобы угрожать нам»¹⁶.

Ученые, пытавшиеся добиться международного контроля над ядерной энергией и гарантировать гражданский контроль внутри страны, всегда считали Уоллеса своим союзником в правительстве, больше всех заслуживающим доверия. Оппенгеймер посетил его в октябре и сообщил о том, что ученые обеспокоены растущей напряженностью в отношениях с СССР и тем, что Бирнс использовал «бомбу, словно пистолет, стараясь добиться во внешней политике того, что нам нужно». Он понимал: в ответ русские создадут собственную бомбу, и очень быстро. Оппенгеймер жаловался, что ученые «утратили былое мужество», и теперь все их мысли занимают «социально-экономические последствия создания бомбы». Уоллес был потрясен глубиной обеспокоенности Оппенгеймера: «Я никогда не видел, чтобы человек так сильно нервничал, как Оппенгеймер. Создавалось впечатление, что он чувствует неизбежность гибели рода людского». Уоллес разделил его беспокойство в отношении нестабильности положения в мире и посоветовал ему обратиться лично к Трумэну. Расстроенный беседой с Оппенгеймером, Уоллес заметил: «Угрызения совести ученых, создавших атомную бомбу, – одно из наиболее поразительных явлений, с каким я когда-либо сталкивался»¹⁷.

Оппенгеймер последовал совету Уоллеса и через шесть дней встретился с Трумэном. Встреча прошла хуже некуда. Трумэн подчеркивал важность принятия закона об атомной энергии с точки зрения национальных интересов; Оппенгеймер, в свою очередь, настаивал на осуществлении международного контроля. Беседа окончательно зашла в тупик, когда Оппенгеймер признался в чувстве вины за создание бомбы.

Уоллес упорно пытался снизить влияние на президента советников-консерваторов, предпочитавших конфронтацию с СССР продолжению сотрудничества военных лет. В каждом поступке русских им чудились недобрые намерения. Уоллес пытался убедить Трумэна задуматься над тем, как его слова и действия выглядят в глазах советских лидеров. На следующий день после неудачной встречи Оппенгеймера с Трумэном, когда закончилось очередное заседание кабинета, Уоллес задержался, чтобы поговорить с президентом. Он снова призвал Трумэна к равному подходу в отношении Англии и СССР и попросил его предложить Советскому Союзу заем, сопоставимый с обещанным англичанам. Он провел сравнение: если Советы ведут свою линию на Балканах, то ведь и США подтасовали в свою пользу результаты выборов на Кубе и в Мексике. Трумэн, как всегда, полностью согласился с анализом событий Уоллеса.

Однако эффект от частых настойчивых советов Уоллеса, как правило, оказывался недолговечным. Другие советники Трумэна улавливали куда более угрожающий смысл в действиях СССР и находили возможность убедить президента смотреть на мир их глазами. К ноябрю они уже называли Уоллеса и прогрессивных друзей Трумэна «красными» и советовали президенту «не обращать внимания на то, чего добиваются от вас эти “красные”»¹⁸.

Тем временем руководители СССР занимались своими делами: закрепляли достигнутое в Восточной Европе и в Азии, восстанавливали разрушенную экономику и старались гарантировать, что Германия и Япония больше никогда не смогут угрожать безопасности СССР. Положение Советского Союза в мире позволяло действовать в соответствии с этими интересами. Поскольку ведущую роль в движениях Сопротивления сыграли коммунисты, находившиеся в оккупации европейцы, как правило, приветствовали советские войска как освободителей. По всей Европе резко выросло число членов компартий. На выборах 1945 года во Франции, Италии и Финляндии коммунисты получили больше 20 % голосов избирателей. Многие европейцы были изгнаны из родных мест, лишились крыши над головой, голодали и не имели работы – такие условия не могли не привести к новым успехам коммунистов. В Италии, где в партию вступили 1 миллион 700 тысяч человек, реальная заработная плата в 1945 году составляла всего лишь четверть от уровня 1913 года, а объем ВНП соответствовал показателям 1911-го. Заместитель госсекретаря Дин Ачесон тревожился, что Европа повернется лицом к социализму, а США окажутся в изоляции: «Люди так долго страдали и так глубоко верят, что правительства могут что-то предпринять для облегчения их страданий, что начнут требовать все большего усиления государственного контроля и государственного вмешательства»¹⁹.

Но СССР, выполняя взятые на себя в годы войны обязательства и надеясь сохранить союзнические отношения с Англией и США, делал все возможное, чтобы сдержать своих разочарованных товарищей в Китае, Италии, Франции и Греции. В начале 1946 года в результате опроса, проведенного Институтом Гэллапа, выяснилось: только 26 % американцев считают, что Советы стремятся к мировому господству. 13 % считали, что к мировому господству стремятся англичане²⁰.

В течение первых послевоенных месяцев Трумэн никак не мог окончательно определиться в своем отношении к Сталину и часто сравнивал его с боссом Пендергастом из Канзас-Сити. И в своей нерешительности Трумэн был не одинок. Даже Аверелл Гарриман, яростный критик СССР, посол США в Москве в годы войны, не раз встречавшийся со Сталиным, признавал сложность этой личности:

«Мне тяжело примирить любезность и предупредительность, которые он проявлял ко мне при личных встречах, с отвратительной жестокостью массовых расстрелов. Те, кто не был знаком с ним лично, видят в Сталине только тирана. Я же видел и другую сторону – он обладал глубокими знаниями, фантастической способностью быстро вникать в детали, живостью ума и поразительно тонким пониманием людских характеров… Я нашел, что он лучше информирован, чем Рузвельт, реалистичнее смотрит на вещи, чем Черчилль, – в известном смысле Сталин был самым толковым из руководителей великих держав времен войны… для меня Сталин остается самой непостижимой и противоречивой личностью, которую я когда-либо знал»²¹.

Когда спала напряженность вокруг Польши, прекрасным «пробным камнем» для послевоенного сотрудничества стала Германия. После капитуляции союзники разделили ее на зоны: советскую, американскую, английскую и французскую. Рузвельт сначала поддержал план Моргентау, где предлагалось превратить Германию в аграрную страну, гарантируя тем самым, что она больше никогда не сможет угрожать безопасности соседей. «С Германией нужно быть пожестче, – сказал он Моргентау в августе 1944-го. – Немцев нужно или кастрировать, или относиться к ним так, чтобы они не смогли и дальше производить на свет тех, кто захочет продолжить дело своих предков»²². Но США развернулись на 180 градусов, как только поняли, что восстановление немецкой экономики – ключ к полному восстановлению Европы. Эта смена политического курса вбила клин между западными державами и СССР, который опасался восстановления мощи Германии и скрупулезно демонтировал предприятия в восточной части страны, переправляя оборудование в Советский Союз. Эти противоречия препятствовали созданию объединенной Германии, сеяли семена дальнейших конфликтов, в то время как рядовые немцы изо всех сил пытались свести концы с концами, независимо от того, в какой зоне они жили.

Первый серьезный конфликт между великими державами вспыхнул не в Европе, а на Среднем Востоке, когда Сталин начал расширять советское влияние в Иране и Турции, пользуясь ослаблением английского влияния. Ближний и Средний Восток приобрел важное стратегическое значение после завершения строительства Суэцкого канала в 1869 году и организации международных авиалиний в начале ХХ века. Английский историк Арнольд Тойнби назвал канал «кратчайшим маршрутом между двумя главными средоточиями населения и власти в мире ХХ столетия»: Индией, Восточной Азией и Тихим океаном с одной стороны, Европой, Америкой и Атлантикой – с другой. Он пояснил: «Господство на Ближнем Востоке дает возможность держать открытыми прямые коммуникации между этими двумя полюсами, или же закрыть их, или заставить снова открыться»²³. СССР долго стремился получить свободный доступ в черноморские проливы, контролируемые Турцией, – это открыло бы СССР доступ в Средиземное море, и Сталин считал, что договоренности с Рузвельтом и Черчиллем были достигнуты во время войны. Теперь он давил на Турцию, требуя организовать у проливов совместные военные базы. Следующий конфликт, как и все остальные конфликты на Ближнем Востоке, был связан с нефтью. В начале войны на долю США приходился 61 % общего мирового производства нефти. Но Англия контролировала 72 % ближневосточной нефти, а США – только 10. Теперь США хотели получить бо́льшую долю нефти на Ближнем Востоке. Ключ к исполнению их чаяний находился в руках у Саудовской Аравии. В 1943 году США предоставили богатому нефтью королевству помощь в рамках ленд-лиза. В следующем году король Ибн-Сауд выдал США разрешение на строительство авиабазы в Дахране²⁴.