Текст книги "Клуб Первых Жен"

3
ЭЛИЗ

Элиз шла под моросящим дождем по направлению к Мэдисон-авеню. Было только без четверти одиннадцать. Она кивнула брату Синтии, выходившему из такси у Дома траурных церемоний. «Что-то он опаздывает, – подумала она. – Вообще, все это похоже на пародию. Меньше чем за полчаса подвели итог жизни Синтии и разделались с ней». Семейство Своннов принадлежало к старой гвардии, это были сливки гринвичского общества, привилегированная каста, в которую входила и Элиз. Она всегда считала, что Синтия вступила в неравный брак, и то, как вел себя сегодня Джил Гриффин, утвердило ее в этом мнении. Бедная Синтия.

Элиз попросила своего шофера ждать ее в час дня у отеля «Карлайл» – кто же мог подумать, что прощание займет всего двадцать минут? – и после богослужения у нее не было моральных сил куда-либо идти еще. Когда-то она умела отвлечься от мрачных мыслей, посещая магазины, но теперь это ее утомляло. Кроме того, в последнее время она просто не выносила своего отражения в зеркалах и витринах магазинов. Именно по этой причине, а также потому, что была поглощена своей болью, Элиз не заметила, что ее преследуют.

Лэрри Кохран старался держаться на отдаленном расстоянии от нее. Он знал, что интересующая его особа осторожна и потому-то так мало ее фотографий, снятых скрытой камерой, но именно благодаря этому обстоятельству его снимки могли бы стать особенно ценными. Идя по противоположной стороне улицы, он уже отснял целый ролик пленки скрытой камерой. Когда они дошли до Семьдесят девятой улицы, он просто обомлел, потому что Элиз перешла на его сторону, и он понял, что, может быть, ему удастся заснять ее лицо вблизи. А если небо еще сильнее затянет тучами, она снимет свои темные очки. Это было бы настоящей удачей.

Через объектив он увидел, что как раз это она и сделала. Возникло ее лицо – настоящим крупным планом! Черты этого лица были совершенны, но искажены такой мукой, что у него захватило дух. Когда он коснулся затвора объектива, то понял, что у него дрожит рука. Какое потрясающее лицо! Маска отчаяния и горя, душа в пустыне.

Он щелкнул два кадра, прежде чем она миновала его. Казалось, она ничего не замечает. Теперь он шел за ней и видел, как плавно движутся ее бедра и ноги при ходьбе. Она была высокого роста, пять футов десять дюймов с половиной, но спины не сгибала. Походка у нее была энергичная, «от бедра», так ходят манекенщицы, – кажется, что бедра идут впереди всего тела. Лэрри почувствовал, что у него самого появилось напряжение в бедрах. Да, она все еще красива. На протяжении двух десятилетий она была объектом вожделения интеллигентных мужчин. Однако его собственная реакция удивила и смутила его. Он не относился к тем скотам, которые преследуют незнакомых женщин в состоянии эрекции. Бог мой, он шел за живой легендой, которая, очевидно, только что пережила огромную потерю. Кем же для нее была Синтия Гриффин и почему ей приходится одной все это переживать? Он почувствовал жалость, и ему стало стыдно, что он подглядывает. Тем не менее он продолжал следовать за ней.

На Семьдесят шестой улице она свернула налево. Как же он сразу не догадался. Отель «Карлайл», излюбленное местечко для любовных свиданий богатых, самых богатых. Говорят, здесь бывал Джон Кеннеди в пору своего президентства, и всего лишь год назад Сид и Мерседес Басс устроили себе любовное гнездышко в номере-люкс на десятом этаже, когда их роман был в апогее и каждый из них еще был в браке с другим человеком. Он заработал немного баксов на том, что ему удалось заснять их вдвоем.

Она приблизилась к отелю. У него уже было достаточно снимков. Фотографии будут очень красивые. Возможно, нет больше смысла идти за ней. Но ее лицо притягивало его. Сумасшедшая идея – пройти за ней в отель – пришла ему в голову. В жизни так мало красоты, настоящей красоты. Ничего удивительного, что Элиз его притягивает. Может быть, он заговорит с ней.

Но, Боже мой, он же профессионал, да к тому же сидит на мели. О чем он только думает? Он даже не был уверен, достаточно ли у него денег, чтобы угостить ее спиртным. Хватит чудить, ведь – зайди он в отель – появится риск, что какой-нибудь здоровила-охранник засветит его пленку и швырнет его задницей об асфальт. Но, тем не менее, он прошел за Элиз через позолоченные вращающиеся двери. К счастью, утром он позаботился надеть блейзер и галстук, но все равно не был уверен, что успешно пройдет осмотр. Может быть, его не выкинут, если он опустит голову? Он увидел, как Элиз заскользила наверх по низким ступенькам, покрытым ковром, и решила идти за ней. Ему казалось, что она его еще не заметила. Просто смешно, но он не мог заставить себя уйти.

Элиз зашла в бар «Бемельманз» и села на банкетку в углу. Там была полутьма, как раз то, что ей нужно. Там никто не заметит, что она расклеилась. А в том, что это было действительно так, сомнения не было.

Слишком раннее время, чтобы заказывать спиртное, но ей просто необходимо было выпить, чтобы успокоиться. Ей отчаянно не хотелось возвращаться в Гринвич или Ист-Хэмптон, но и в нью-йоркской квартире делать было нечего, там мог быть Билл.

Так что лучше всего остаться здесь, в баре «Бемельманз». Ей всегда нравилось это место, здесь произошло столько приятных событий в ее жизни. Сюда ее привезли после первого выхода в свет, именно здесь она встретила Хауэрда, своего менеджера. Здесь была в тот вечер, когда решалась судьба присуждения Оскара 1961 года, и никто еще не знал, что она была «темной лошадкой» конкурса, никому не известной победительницей. Здесь она впервые встретила Жерара. Да, здесь происходили только приятные вещи.

Но уже давно ничего хорошего в ее жизни не было. Конечно, ее жизнь не похожа на жизнь других людей. Уже одно то, что она была одной из самых богатых женщин Америки, всегда выделяло и отличало ее от окружающих. Она давно смирилась с этим фактом. Но конечно, что-то же должно быть у нее, как у других. Что же? А это чувство чужеродности, знакомо ли оно другим людям или это только ее привилегия?

В детстве ей было трудно именно из-за своей непохожести на других, хотя благодаря матери Элиз научилась отводить от себя значительную долю зависти и недоброжелательства. Конечно, за все в жизни приходится платить: она никогда не могла быть полностью естественной, никогда ей не удавалось быть самой собой с людьми не своего круга. Даже мать не могла спасти ее от одиночества. Ведь не только деньги отделяли ее от других – по мере того как она взрослела, ее красота и ум становились все более очевидными. Могущественное сочетание ее внешности, богатства и ума не каждому было по душе. Но ее заботливость, общительность, щедрость подкупали людей и увеличивали ее популярность и хорошее к ней отношение. И все-таки она была одинока. Всегда одинока.

Ее мучило одиночество, несмотря на известность, несмотря на то, что о ней часто писали в газетах в связи со смертью отца, получением огромного наследства и дебютом в нью-йоркском высшем свете. Но она старалась оставаться естественной и искренне пыталась не демонстрировать свое богатство. Учась в колледже, она ездила в автобусах, имея личные лимузины, всегда платила наличными и ходила со своими сокурсниками в их излюбленные дешевые ресторанчики. И все равно настоящих друзей у нее не было.

Она прервала учебу в колледже, чтобы попробовать себя в Голливуде, который, казалось, был для нее идеальным местом. В этом мире не имел никакого значения тот факт, что она была одной из самых богатых женщин в мире. Здесь для нее началась нормальная жизнь.

Если, конечно, не считать отношений с мужчинами. Они были просто без ума от нее. Привлекательная, молодая, талантливая, умная, с деньгами. Они тоже были интересны, и она влюблялась без конца. Испуганная своей жаждой преданности и любви, она вступила в первый безумный брак с молодым Адонисом. А когда брак этот распался, дядюшка Боб и его студия быстренько забрали ее назад.

А затем начала распадаться сама система студий. В то время американский рынок был нацелен на более юных, и ее популярность стала падать. Она была слишком строгой, слишком старомодной. Ее звонки оставались без ответа. Менеджер бросил ее. Это был тот случай, когда деньги не могли ни защитить ее, ни купить ей популярность. Наконец на Каннском кинофестивале она познакомилась с французским кинорежиссером Франсуа Трюффо, который подержал ее намерение работать в европейской киноиндустрии. Поначалу это решение далось ей нелегко. Но после того как оно было принято, она с легкостью приспособилась к новым условиям. Трюффо заботился, чтобы она узнала самых блестящих, передовых мыслителей своего времени. Воздействие этого мягкого и доброго человека сыграло важную роль в ее формировании как личности. Наконец она нашла того мужчину, который испытывал к ней бескорыстный интерес, единственной целью которого было дать ей возможность лучше раскрыть себя. Под его руководством она расцвела как актриса. Единственное, что омрачало ее жизнь в это время – неудачный роман с одним из звезд французского кино, суперсекссимволом.

От этого романа ее отвлек Билл Атчинсон. А теперь Билл тоже приносил ей огорчения. Она вздохнула. Они женаты уже 20 лет, но было очевидно, что она давно ему наскучила. Уже много лет она закрывает глаза на его все учащающиеся романы, старается не замечать их даже тогда, когда их невозможно не заметить, не реагирует на все эти звонки от его «клиентов», поздние «рабочие» часы, лишь бы только быть с ним рядом. Их дом находился в Ист-Хэмптоне, и в будни Билл ночевал в городе. В последнее время он перестал приезжать за город даже в выходные. И вот вчера она так и не смогла найти его, чтобы сообщить о смерти Синтии, она вообще не знала, где он. Все эти унижения она старалась скрыть, но теперь они могли обнаружиться перед всеми. Она боялась, что Билл может от нее уйти.

Она любила Билла и свою жизнь с ним. Все эти годы она прилагала усилия, чтобы сохранить их брак, и все напрасно. Таперь ей стало ясно, что не нужно было отказываться от карьеры, не нужно было растворяться в его жизни. Он принял ее жертву как нечто само собой разумеющееся, он пренебрег ею. Как давно он не прикасался к ней? С того времени, как они были в Акапулько? Она попыталась припомнить, когда это было, – одиннадцать месяцев тому назад. И сколько еще времени до этого?

Возможно, это новый этап в их браке, размышляла она, но тепepь это ее пугало меньше, чем раньше. Но пила она больше обычного, чтобы подавить в себе страх. Страх, от которого у нее дрожали руки.

Морис, бармен «Бемельманз» в дневное время, которого она знала уже лет пятнадцать, подошел к ее столику. Она заказала «Курвуазье» в надежде, что от этого напитка у нее не будет потом неприятных ощущений. Она выпьет только одну рюмку, пообещала она себе, как всегда. Только одну. Но когда Морис принес бренди, она выпила его залпом и заказала еще. Как всегда.

Ей хотелось надеяться, что, если Билл от нее уйдет, на ее долю не выпадет столько публичных унижений, сколько пришлось пережить Синтии от Джила. «Боже, но зачем Биллу обязательно от меня уходить? Я не хочу такого конца, как у Синтии». Она глубоко вздохнула, пытаясь взять себя в руки. Он не посмеет. Хотя один раз он уже пригрозил ей уходом. Известным людям это теперь сходит с рук. Это стало нормой. Что же тут удивляться, если даже у Рона Рейгана вторая жена, и он после этого сумел стать президентом.

Спиртное согрело Элиз, и она наконец улыбнулась. Я не должна забывать, что я – просто пример демографической статистики в меняющейся культуре. Добро пожаловать в девяностые, Элиз, в этом десятилетии ты распрощаешься со своей сексуальностью и станешь безнадежно старой.

Бог мой, подумала она, что может быть неприятнее пятидесятилетней разведенной женщины? Шестидесятилетняя…

Она помахала Морису, который стоял у столика единственного, кроме нее, посетителя в баре. Он повернулся и подошел к ней.

– Извините, мадам, но тот джентльмен настаивает, что он вас знает, и просит меня принести вам спиртного. Вы не возражаете?

Она взглянула через зал. Без очков она не могла никого разглядеть. Был ли это какой-нибудь знакомый? Она взяла очки и, не надевая их, взглянула сквозь стекла. Какой-то неизвестный молодой человек. Возможно, это сын какого-нибудь приятеля из Гринвича. Он не улыбался, просто спокойно смотрел поверх пустых столиков в сторону того места, где сидела она. Какого черта! Но в конце концов, это ведь бар «Бемельманз», место, где всегда происходили только приятные события, к тому же она чувствовала, что вряд ли сможет вынести хотя бы еще одну минуту одиночества.

– Конечно, не возражаю, Морис, – сказала она и, бросив ответный взгляд на молодого человека, заставила себя улыбнуться.

Лэрри почти что вел шатавшуюся Элиз через зал. Он был выше ее ростом, но не намного, и его удивило, какая она тяжелая при своей худобе и стройности. Она опустила голову и все время повторяла:

– Пожалуйста, сделайте так, чтобы меня никто не увидел. – Снова и снова, чудесным, но испуганным голосом: – Пожалуйста, сделайте так, чтобы меня никто не увидел.

Теперь все было в порядке. Он поговорил с регистратором и все уладил. Слава Богу, его кредитная карточка не была аннулирована. Обнимая и поддерживая Элиз, он остановился перед номером 705 и начал открывать дверь ключом. Иногда у него бывали проблемы с замками. Но сегодня, к счастью, дверь открылась сразу.

Он чувствовал себя как во сне, когда они вместе пересекли комнату, и Элиз опустилась на кровать. Сидя на ней, она по-настоящему заплакала. Вцепившись в подушку под аккуратно сложенным покрывалом, она подтащила ее к животу. Он стоял над ней, абсолютно беспомощный, а она плакала, словно малое дитя.

Внезапно она подняла голову и, застонав, произнесла:

– Меня сейчас стошнит.

Лэрри приподнял ее за плечи и помог встать. Они подошли к раковине как раз вовремя, и он держал ее голову, пока ее рвало. В перерывах между позывами она стонала. Потом Элиз кричала: «Ой, не смотрите!» – но ей было так плохо, что он не мог ее оставить. Через некоторое время ей стало лучше, и он, повернув ее так, чтобы она не видела зеркала, заботливо обтирал ее лицо влажным полотенцем. Потом он налил стакан воды и дал ей. Она прополоскала рот и почистила зубы зубной щеткой, бесплатно предоставленной отелем.

– Принесите мне, пожалуйста, мою сумочку, – попросила она.

Он стоял в дверях ванной комнаты, пока она приводила в порядок свое лицо. Она искусно нанесла губную помаду и подвела глаза, а затем подчеркнула румянами линию скул. Покончив с этим, она взглянула в зеркало и увидела там его отражение. В этот момент она впервые по-настоящему посмотрела на него. Ничего не сказав, она прошла мимо него в спальню. Он последовал за ней.

– Надеюсь, вам лучше, – проговорил он, ощущая неуверенность.

– Да нет, мне не лучше. Но я вам благодарна. Я несчастна и растеряна.

– О, не говорите так. Я сам ирландец, у меня пять сестер. Когда они напиваются, их тоже рвет. – На самом деле он был единственным ребенком и умел импровизировать.

Элиз отвернулась.

– Ну, тогда мне повезло, что я встретила вас, хотя все было так ужасно.

– Ну что вы. – Она взглянула на него и, к своему удивлению, не обнаружила на его удлиненном интеллигентном лице ни следа сарказма. Ее глаза наполнились слезами, и она вновь отвернулась.

– Я возьму свои вещи, – сказала она, направляясь к кровати, где лежали ее шарф и жакет. Она взяла их и, повернувшись, увидела, что он стоит рядом с ней. Он обнял ее и прижался к ее лицу щекой, гладкой и горячей. Затем он взял ее лицо в свои ладони и нежно поцеловал в губы. Губы у него были тоже гладкие, и он просто прижимал их слегка к ее губам. Это длилось так долго, что Элиз начала дрожать.

Неожиданно он отпустил ее и отвернулся.

– Я в растерянности, – сказал он, и она поняла, что это правда. – Извините, я не хотел.

За двадцать лет совместной жизни Элиз ни разу не изменила Биллу. Она была не так воспитана, к тому же достаточно умна, чтобы не доверять мужчинам, которые увивались вокруг нее. Этот человек был почти в два раза моложе ее, и она ничего не знала о его прошлом. Манжеты его рубашки были обтрепаны, волосы пострижены плохо. И все же она ответила на его чувство. Если он не обнимет ее, она умрет. Ей нужно было, чтобы кто-нибудь обнял ее. Все остальное не имело значения.

Лэрри не совсем понимал, что с ним происходит. Элиз была рядом, потом поцеловала его, и вот они уже в постели в объятиях друг друга, и ее прелестное лицо прижимается к его лицу, а ее красивое тело прижимается к его телу. Должно быть, она уже ощущала его эрекцию своим бедром. Он все обнимал ее, а она начала нежно гладить его лицо. Кончики ее пальцев были холодные, она провела ими по его волосам так, что он не смог подавить стон наслаждения. Элиз была прекрасна, и она ласкала его. Он не знал, чего она хочет, но еще крепче обнял ее, и теперь застонала она. «Это я заставил ее сделать это», – подумал Лэрри, и чувство собственной власти пронзило его. Однако он не пошевелился.

Элиз блаженствовала в тесном кольце его рук. Ей уже много лет не было так хорошо. Она ни о чем не думала, да и не собиралась этого делать. Она провела рукой по его груди, а затем по бедру. Элиз чувствовала, что она желанна, и ей хотелось расплакаться от благодарности. Нет, этого делать не нужно. Она начала расстегивать его рубашку.

– Пожалуйста, – вот и все, что она смогла сказать.

– Конечно, – ответил Лэрри и, сев на кровати, освободился от одежды несколькими изящными движениями. На минуту ее охватили робость и испуг, когда он повернулся к ней и начал осторожно раздевать. Элиз отвернула от него лицо, а затем почувствовала, что он лег рядом с ней и повернул ее лицо к себе.

– Ты так прекрасна, – прошептал он.

Лэрри стал целовать ее лицо короткими сухими поцелуями, выражавшими безграничную нежность. Ее поразила эта нежность, она уже так давно не испытывала ничего подобного и уж тем более не ожидала этого сейчас. Она совершенно растерялась, когда он стал целовать ее грудь. О, этого так давно не было. Какое великолепное ощущение.

– Можно? – спросил он чуть охрипшим голосом. Ее поразил этот вопрос, она не привыкла, чтобы спрашивали ее разрешения, и ей доставило удовольствие произнести короткое «да».

Он тут же овладел ею. Движения его были медленны, совсем не так, как у Билла. Она забыла, совершенно забыла эти ощущения. О, какое удовольствие, какая легкость! Она чувствовала его гладкое, крепкое, пахнущее молодостью тело, которое держало ее в напряжении, но не было никакой боли, одно сплошное блаженство. Всем своим телом она ощущала ненасытное желание, более сильное, чем когда-либо прежде, все другие чувства ее полностью покинули. Все, что осталось, это удовольствие, страсть их прижатых друг к другу тел.

– Кто же ты? – спросила она. Он смотрел сверху на ее лицо, а затем наклонился, чтобы поцеловать, – опять эти горячие, сухие, сладкие поцелуи. – Кто ты? – спросила она вновь, почти обезумев от удовольствия.

– Я мужчина, который хочет доставить тебе такое наслаждение, которого ты еще не испытывала, – ответил он, крепко обнимая ее.

4
ЛЕБЕДИНАЯ ПЕСНЯ СИНТИИ СВОНН

Первое, что услышала Анни, войдя в свою квартиру, был журчащий голос Сильви и веселый и нежный голос Эрнесты. Анни замерла на минуту, вбирая в себя эти звуки, она знала, что они скоро станут ее счастливыми воспоминаниями. Потом она с шумом захлопнула входную дверь и, пытаясь стряхнуть грусть, весело крикнула, не испытывая, однако, никакого веселья:

– Эй, дамы! Догадайтесь, кто пришел.

– Мам-пап, – закричала Сильви и вприпрыжку примчалась из кухни. Яркая салфетка все еще была завязана у нее вокруг шеи.

– Мам-пап, Эрнеста сделала мне гренки с сыром и позволила мне самой приготовить суп из помидоров, и я не обожглась, потому что я хорошая повариха.

Круглое лицо Сильви светилось радостью, ее глаза были широко открыты. В пять лет такое личико было бы забавным и привлекательным, но у шестнадцатилетней девушки оно выглядело странным. В который раз Анни напоминала себе, что у дочери-подростка, страдавшей синдромом Дауна, психика пятилетнего ребенка.

– Иди-ка сюда, Сильви. Доешь свой завтрак. Будь хорошей девочкой, – позвала Эрнеста.

Анни поцеловала Сильви и погладила ее по щеке.

– Иди, милая. Я тоже приду через минутку. – Анни стояла и смотрела, как Сильви поскакала назад к Эрнесте.

Пройдя через гостиную к застекленной оранжерее, где находилась ее небольшая, но тщательно оберегаемая коллекция карликовых японских деревьев, Анни села на мягкую старинную кушетку и, скинув мокрые грязные туфли, глубоко вздохнула. Она ужасно, ужасно устала. Она понятия не имела, как справится со всеми своими делами. Прощание и похороны, а также Стюарт Свони лишили ее всякой энергии, а ей еще надо было достать свою одежду, чтобы Эрнеста уложила ее для завтрашней поездки в Бостон. Кроме того, надо упаковать вещи Сильви.

Анни закрыла глаза и подумала, что хорошо бы вот сейчас уснуть. Она надеялась, что, может быть, в Бостоне все будет хорошо, может быть, там все наладится. Потом, вздохнув, встала и пошла к Сильви.

Немного позже Анни, помечавшая коробки с одеждой, услышала, как привратник положил почту на коврик снаружи у входной двери. Обычный набор. Счет от Бергдорфс, открытка от Алекса из Кембриджа, полдюжины каталогов. И письмо.

Анни сразу все поняла. Марка с видом на старый Гринвич. Чувствуя дурноту, она рассматривала тяжелое письмо, на котором прекрасным почерком был написан обратный адрес: Миссис Джилберт Гриффин.

Анни не хотелось открывать письмо. Она знала, что его содержимое произведет на нее тяжелое впечатление. Кое-как добравшись до своей спальни, она вытянулась неподвижно на кровати, а письмо лежало у нее на коленях. В ту минуту, когда она вскрывала конверт, кот Пэнгор прыгнул к ней и просунул мордочку ей под подбородок. Обычно ей это было приятно, но теперь только отвлекало. Развернув лист бумаги, она прочла: «Дорогая Анни!

Прости, что заставляю тебя выслушивать все, что мне просто необходимо сказать. Мне страшно умирать, не рассказав единственному человеку, который меня любит, о причине моей смерти.

Прежде всего я хочу заверить тебя, что все – абсолютно все – произошло по моей вине. Мой отец возражал против моего брака, но я не слушала его. Мои юристы не хотели, чтобы я подписывала доверенность, но я подписала. И не надо мне было позволять ему снимать Карлу с респиратора. Все это дело моих рук, моя вина.

Видишь ли, я никогда не чувствовала, что я что-то значу для своей семьи. Любимцем всегда был Стюарт. Я была хорошей девочкой, примерно вела себя в школе, но училась не так хорошо, как ты. Никто никогда не обращал на меня особого внимания. Потом я стала хорошенькой, а потом появился Джил.

Джил не всегда был таким, как сейчас. Когда мы только встретились, он был красивым и целеустремленным, но не жестким. Он обладал энергией, которой невозможно было противостоять. И он любил меня. Конечно, я иногда думала, что он любит мои деньги и связи, а также свой «ягуар» больше, чем меня, но никогда в это до конца не верила.

Отцу не хотелось брать его в свою фирму, но он все-таки сделал это. Мы дали ему возможность начать работать. Без семейства Своннов не было бы Джила Гриффина, но, может быть, тут я не права. Люди вроде Джила всегда найдут покровителей.

Сначала все было идеально, Джил любил меня, ни о чем большем я никогда не мечтала. Но вот как-то однажды я случайно поцарапала его «ягуар», когда ездила за покупками в город. Когда он это обнаружил, то пришел в ярость. Он молча ударил меня, а когда я упала, он стоял надо мной и вопил, что я испортила его машину.

После рождения Карлы дела пошли еще хуже. Беременная я очень не нравилась Джилу. Это меня сильно ранило и расстраивало, но я действительно стала такой толстой и бесформенной, что решила просто ждать, пока рожу. Но и после родов Джил не стал ближе ко мне. С самого начала он избегал Карлу. Некоторые мужчины просто не любят младенцев, думала я. Мне, наверное, надо было вести себя как-то иначе, что-то предпринять, но я не знала что. Поэтому я вообще ничего не делала. Это так похоже на меня.

Когда Карле было три года, я вновь забеременела. Сначала я боялась говорить Джилу, но в конце концов все-таки сказала. Он просто взбесился. Он сильно ударил меня по лицу. Не один раз, а несколько. Ну а потом мы просто пытались делать вид, что ничего особенного не произошло.

После этого случая он стал ко мне относиться так хорошо, как никогда прежде. Я и представить себе не могла, что возможно такое обращение со стороны мужчины. Поэтому когда месяц спустя он попросил меня сделать аборт, я была потрясена. У меня уже был срок три с половиной месяца, и я хотела ребенка. Я не знала, что он не хочет больше детей, и воспротивилась. Он и умолял меня, и угрожал, и вновь умолял, он был непреклонен. В конце концов я сдалась. Никто ничего не узнал. Мы просто сказали, что у меня был выкидыш.

После этого он меня частенько избивал. Но вот что самое странное: я не уходила от него и никому не жаловалась. Мне было слишком стыдно. И вновь виновата я, потому что, когда он приходил и извинялся, мы мирились. В таких случаях он объяснял, что просто был сильно пьян, или же что слишком устал от работы в фирме, или же что сказалось напряжение в семье. И каждый раз я ему верила. Как, бывало, говорила моя дочь: то было тогда, а сейчас совсем иное. И я так тоже говорила.

А когда Джила сделали нашим партнером, я стала надеяться, что все наконец наладится.

Но я ошиблась. Став совладельцем фирмы, он перешел все границы приличия. Сначала он распоряжался только моими деньгами, затем большей частью капитала моей семьи, но этого ему было мало. Он занялся принудительным выкупом чужой собственности в крупных размерах, а чтобы финансировать эти операции, стал заключать сомнительные сделки. Мой отец и брат, как могли, противостояли ему. Но сила денег была так велика, что Джил сумел настроить против моего отца других партнеров. Самое худшее произошло тогда, когда мой отец попросил меня голосовать со всей семьей, но и тут я предала его.

Отца мое решение совершенно подкосило. Оно было для него последней каплей. После этого Стюарт перестал со мной разговаривать.

Остальное, я полагаю, тебе известно: Джил стал президентом и три года спустя продал фирму «Федерейтид Фандз», после чего она получила название «Федерейтид Фандз Дуглас Уиттер». О Своннах речи уже не шло. Но прежде чем это случилось, он пришел ко мне и попросил подписать доверенность. Когда я отказалась доверить ему все мои акции и ценные бумаги, он сделал мою жизнь просто невыносимой. Но Джил был для меня всем. И я вновь выбрала его.

Потом мы пережили коматозное состояние Карлы. Мне опять надо было делать выбор. И, как и прежде, против всех своих инстинктов, я выбрала его.

А когда он завладел всем – именем моей семьи, моими деньгами, моими связями, моими детьми, – тогда он в открытую затеял отвратительную интрижку с той женщиной из Бирмингема. Об этом писали даже деловые журналы, а уж все подробности мне сообщали мои «друзья». Я умоляла Джила не оставлять меня, но он, конечно, ушел.

Возможно, тебе покажется, что смерть ребенка и предательство мужа недостаточные основания для самоубийства, но я не смогу больше вынести ни одного дня. Нам дается только одна жизнь, и свою я бесповоротно погубила. Глупая и слабая до конца, терпеть эту боль у меня больше нет сил.

Я ЕГО ВЫБРАЛА САМА, АННИ. Я БЫЛА ЭГОИСТКОЙ И ГЛУПОЙ И ДОЛЖНА ЗАПЛАТИТЬ ЗА СВОЮ ОШИБКУ. Ради него я убила своего ребенка, разорила своего отца, я отдала ему всю себя, и теперь у меня ничего не осталось. Слишком ужасно продолжать все это. Боже, смилуйся надо мной. Простите».

На этом письмо кончалось. Синтия его даже не подписала.

– О Боже, – произнесла Анни вслух.

Она опустила голову на грудь, руки ее были холодны и дрожали, а вместе с ними дрожало и письмо в руках. Она подошла к окну и посмотрела на серые бархатные облака в темнеющем небе. У нее внезапно закружилась голова, она почувствовала тошноту и на какое-то мгновение даже испугалась, что ее вырвет.

Джил был настоящим чудовищем. Из этого письма она узнала все его грязные маленькие секреты. Он убил Синтию. День за днем, теперь Анни это знала, Джил убивал Синтию.

За все годы их дружбы Синтия ни разу и словом не обмолвилась о своих отношениях с Джилом. Анни и вообразить себе ничего такого не могла.

Затем она стала думать о телефонном звонке Джила. Он обманул и использовал ее точно так же, как Синтию. Она помогла ему уже тем, что пригласила людей и придала похоронам приличный вид. Она поймалась как дурочка, а ведь хотела только одного – сделать для Синтии последнее доброе дело.

Анни почувствовала, что не в состоянии одна переживать грубую жестокость Джила. Ей просто необходимо показать кому-нибудь это письмо. Хватит секретов, к черту, думала она. Ее вновь охватила дурнота, и стало холодно. Как одинока была Синтия. У Анни сжало грудь от боли. Это было невыносимо.

«Мы – поколение мазохистов, – размышляла она. – Бренди, Синтия, я, Элиз. Жалкая кучка неудачниц. – Внезапно ее охватил гнев. – Мне надоело все, – сказала она себе, – надоело быть леди, надоело быть матерью, надоело быть хорошей девочкой. Глупой, пассивной. Пора с этим покончить.

Я могла бы задушить Джила своими собственными руками, – думала она в бешенстве. – Он лишил Синтию всего: ребенка, состояния, семьи, достоинства. Он погубил ее и опозорил. Позор и убил ее. Точнее, ее убил Джил.

А судьба Бренды. Морти обхитрил ее, опозорил, а она все стерпела. Она помогла ему создать свое дело, а после он ее вышвырнул, лишил причитающейся ей доли. Бренда даже не в состоянии вовремя выплачивать взносы за кооперативную квартиру, и соседи настойчиво требуют от нее уплаты долга. Какое унижение! Морти каждый месяц задерживает выплату алиментов, и она должна вымаливать то, что причитается ей по праву и по закону.

И даже Элиз, которая выглядит такой холодной, уверенной, неуязвимой. Сколько же она натерпелась от этого ничтожества Билла Атчинсона. Он оскорбляет Элиз своими бесконечными любовными историями, и все сходит ему с рук. Все в Гринвиче знают, что он не пропускает ни одной секретарши, ни одной горничной. Элиз красивая, талантливая женщина, но Биллу до этого и дела нет. Как и Бренда, Элиз рада подбирать любые крошки, которые бросает ей муж.

Но разве только они несчастны, – подумала Анни. – Давай-ка будем честными. Аарон оставил тебя и твою дочь, предоставив одной заботиться о Сильви, будто его обязанности по отношению к ребенку потеряли силу, как только он выехал из дома. Хорошо, пусть он не так плох, как другие, пусть он не монстр, не развратник, он не убил тебя, но он плохо поступил с тобой. Согласись с этим. Он говорил, что любит тебя, но ушел, когда стало трудно».