Текст книги "Психология сознания"

ХОЛЛ: По идее они заняты развитием своих потенциальных возможностей, а не попытками читать чужие мысли или двигать предметы на расстоянии. Как вы полагаете, объяснят ли когда-нибудь исследователи физические основы сверхчувственного восприятия, или они так и будут от них ускользать?

ШАХ: Скажи я, что оно недоступно ученым, это вызовет досаду у людей, получающих огромные гранты на исследование сверхчувственного восприятия. Но, да, думаю, очень многое может быть открыто при условии, что ученые готовы быть действительно учеными. И вот что я хочу этим сказать: они должны быть готовы проводить свои эксперименты последовательно, согласуя их со своими открытиями. Они должны быть готовы прослеживать аномальные явления, а не подгонять все под исходную рабочую гипотезу. Кроме того, им безусловно, предстоит отказаться от своей концепции, согласно которой наблюдатель находится вне эксперимента, что было их излюбленным приемом на протяжении многих лет. И еще одна вещь, с которой мы постоянно сталкиваемся в метафизике: люди, которые, скорее всего, могут постичь и развить скрытые способности к сверхчувственному восприятию, вероятней всего найдутся среди тех, кто этим не интересуется.

ХОЛЛ: Это потому что необходима незаинтересованность, чтобы правильно подойти к предмету?

ШАХ: Что-то вроде того. Незаинтересованный человек может подойти к сверхчувственному восприятию более спокойно и хладнокровно. Суфии говорят: «Ты можешь упражняться в сверхъестественных способностях лишь тогда, когда протянешь ладонь, и на нее сядет дикая горлинка». Но есть другая причина, почему людям, которых пленяет сверхчувственное восприятие, метафизика или магия, больше всего противопоказано такое изучение: их интерес имеет ложные корни. Возможно они ищут в этом некую компенсацию. Они не оснащены для изучения сверхчувственного восприятия, а скорее для чего-то иного: для страха, жадности, чувства своего особого признания или любви к человечеству.

ХОЛЛ: Нередко им страстно хочется доказать, что подобные сверхъестественные явления на самом деле существует или являются вымыслом.

ШАХ: Да, я называю это геройством. Но это не профессионализм, который требуется для работы.

ХОЛЛ: Вы написали две книги о магии: «Восточная магия» и «Тайное знание о магии»: это западные исследования магии. Сейчас возрос интерес к астрологии, колдовству, магии. Наверное, вы делитесь своими теоретическими выкладками в этих книгах.

ШАХ: Моего там очень мало. Основной замысел моих книг о магии состоял в том, чтобы сделать этот материал доступным для широкого читателя. Люди слишком долго верили в тайные книги, особые места и всякие ошеломляющие вещи. Они держались за эту информацию, запугивая самих себя. Так что, главной целью было дать информацию. Вот магия Востока и Запада. Вот и все, и больше ничего. Вторая цель этих книг состояла в том, чтобы показать, что действительно есть силы, которые не укладываются в рамки традиционной физики или опыта обычных людей: они отчасти рационально объясняются магией или развиваются магическими процедурами. Я думаю эти силы следует изучать, и нужно собирать данные и анализировать явления. Нам необходимо отделить химию магии от так называемой суеверной алхимии.

ХОЛЛ: Это не совсем то, за что ратуют современные поклонники колдовства и магии.

ШАХ: Нет. Моя работа никак не связана с нынешними интересами. Конечно, благодаря этим интересам, мои книги хорошо раскупаются, но они написаны для хладнокровных людей, а их вокруг немного.

ХОЛЛ: Похоже, интерес к магии, в основном, испытывают энтузиасты.

ШАХ: Да, так же, как к сверхчувственному восприятию. Почему бы им и не быть энтузиастами? Но, поощрив их интерес, – чего я не мог избежать – теперь я должен их избегать. Их могло бы только разочаровать то, что я могу им сказать по этому поводу.

Руми говорил, что люди подделывают золото, потому что существует настоящее золото, и я думаю, с изучением суфизма дело обстоит точно также. Гораздо проще написать о суфизме книгу, нежели его изучать. Гораздо проще организовать группу и сказать людям, каких действий ты от них ждешь, чем сначала самому чему-то научиться.

Проблема в том, что поддельное, ненастоящее, ложное настолько легче найти, что оно может стать нормой. Например, до недавнего времени, если в духовных исканиях вы не прибегали к наркотикам, вас не считали истинным искателем. Если вы говорили: «Наркотики не связаны с духовными вопросами», на вас смотрели как на обывателя. Подобная позиция не имеет отношения к поискам истины.

ХОЛЛ: Похоже, многие пользуются наркотиками, чтобы обрести мгновенное просветление.

ШАХ: Люди хотят, чтобы их исцелили, вылечили или спасли, притом немедленно. Это поразительно. Когда ко мне приходят люди, они хотят что-то получить, и если я не могу им дать высшего сознания, то они уносят с собой покрывало или пепельницу, или что-нибудь, что могут прихватить в доме.

ХОЛЛ: Они хотят что-то унести.

ШАХ: Они мыслят в понятиях ничьей собственности, распространяя это даже на физические объекты. Такие люди – дикари в прямом смысле этого слова. Они совсем не те, кем себя считают. Конечно, можно думать, что они забирают покрывала и пепельницы случайно. Но почему-то никогда не бывает обратного: никто никогда не оставляет по ошибке своих кошельков. Одну вещь я усвоил от отца уже очень давно: не обращай внимания на то, что люди говорят, просто смотри на то, что они делают.

ХОЛЛ: Давайте вернемся к вашей основной деятельности. Как лучше всего представить Западу суфийский образ мысли?

ШАХ: Я уверен, что лучший способ – не создавать культ, а предложить литературу, которая бы вызвала у людей интерес и сделала бы суфизм жизнеспособным. Мы не собираемся создавать организацию, наподобие пирамиды с лидером во главе и остальными – внизу, с тем, чтобы собирать с людей деньги, рядиться в нелепые одежды или обращать толпы в суфизм. Мы видим в суфизме не идеологию, которая лепит людей по шаблону правильного мышления или поведения, а искусство или науку, которая может оказать благотворное влияние на отдельных личностей и на общество, в соответствии с нуждами этих людей или общества.

ХОЛЛ: Западное общество нуждается в этом вливании суфийской мысли?

ШАХ: Нуждается по той же причине, по какой всякое общество в этом нуждается: то, что дает суфизм, больше нельзя получить нигде. Суфийское мышление делает человека более умелым. Часовщик начинает лучше чинить часы. Домохозяйка лучше ведет домашнее хозяйство. Когда в прошлом году кто-то заикнулся об этом в Калифорнии, сто двадцать хиппи встали и вышли из зала. Они не дождались и не услышали, что их не собираются принуждать быть квалифицированными тружениками.

ХОЛЛ: Но тут должно быть что-то еще, кроме эффективности.

ШАХ: Конечно. Я бы не стал распространять суфизм как способ достичь эффективности, несмотря на то, что он действительно делает человека более эффективным и квалифицированным в самых разных отношениях. На мой взгляд, важность суфизма в том, что он дает человеку возможность отстраниться от жизни и увидеть ее настолько близко к подлинной реальности, насколько это возможно. Суфийский опыт формирует такой тип человека, который спокоен не потому, что не может волноваться, а потому что понимает: волнение по поводу некоего события или проблемы не дает длительного эффекта.

ХОЛЛ: Можно ли сказать, что суфизм позволяет человеку относиться к современным проблемам примерно так же, как он сегодня мог бы взглянуть на проблемы шестнадцатого столетия?

ШАХ: Да, это именно так. И такой взгляд на вещи снимает накал чуть ли не со всякой полемики. Вместо того, чтобы стать классическим восточным философом, который говорит: «Вся реальность – одно воображение. К чему мне беспокоиться о мире», – вы начинаете видеть, как можно поступить по-другому. Например, некоторые из прекрасных людей в этой стране тратят много времени, прыгая по Трафальгарской площади и размахивая плакатами, обличающими грязных толстосумов всего мира. В результате грязные толстосумы приходят в восторг при мысли о том, насколько они важны, и как бессильны «прыгуны». Если бы те, кто прыгают с плакатами на Трафальгарской площади, объективно взглянули на свое поведение, они бы от него отказались. Во-первых, они бы поняли, что лишь обеспечивают врагу помощь и душевный комфорт, а во-вторых, сообразили бы, что сделать с ненавистными уродами, если уж это так необходимо.

ХОЛЛ: Другими словами, суфизм может помочь нам разрешить некоторые из огромных общественных, политических и экологических проблем, которые стоят перед нами.

ШАХ: Люди говорят о суфизме так, словно речь идет о приобретении силы и могущества. Суфийская метафизика даже слывет магической. На самом же деле, суфийское обучение и развитие сообщают человеку способности, которых у него раньше не было. Человек не станет убивать не просто потому, что убивать плохо. Вместо этого он узнает, что в убийстве нет необходимости, и узнает к тому же, что нужно сделать для того, чтобы человечество стало более счастливым и способным воплощать лучшие цели. Вот для чего нужно знание.

ХОЛЛ: Когда я читаю ваши книги, я отчетливо вижу, что вам не интересно рациональное, логическое мышление – то, что Боб Орнстейн называет левополушарной деятельностью.

ШАХ: Сказать, что мне не интересно логическое мышление, не значит сказать, что я могу без него прожить. До известной степени я им владею и жду, что и люди, с которыми я встречаюсь, также умеют им пользоваться. Нам нужна информация, чтобы подойти к проблеме, но нам также нужно умение увидеть ее во всей совокупности.

ХОЛЛ: Когда вы говорите о том, что нужно увидеть всю вещь целиком, вы говорите об интуитивном мышлении, где задача решается не рассудочно, а человек знает ответ, не ведая, как он его получил.

ШАХ: Да. Вы знаете ответ и можете его проверить. В этом состоит разница между романтическими фантазиями и реальностью этого мира.

ХОЛЛ: Орнстейн, на которого глубоко повлияла суфийская мысль, высказывал предположение, что сейчас большинство людей склонны полагаться на логическое, рассудочное, линейное мышление и что мы очень мало используем интуитивное, нелинейное мышление правого полушария головного мозга. Считаете ли вы, что суфизм может научить человека использовать правополушарное мышление?

ШАХ: Да, пожалуй. Суфизм никогда не обольщался результатами деятельности левого полушария, хотя он часто ими пользуется. Например, практически вся великая персидская поэзия создана суфиями, и хотя вдохновение может исходить от правого полушария, нужно использовать левое полушарие, чтобы придать стихотворению подобающую форму. Я полагаю, что суфийская модель поведения и его плоды принадлежат к тем немногим вещам, которые способствуют холистическому взгляду на вещи. Однако я не хочу обсуждать суфизм на языке Орнстейна, поскольку не компетентен в этом. Могу сказать одно: если есть какая-то польза в том, что два полушария работают, попеременно или взаимодополнительно, суфийская литература, несомненно, относится к немногочисленным трудам, которые могут помочь развитию этого процесса.

ХОЛЛ: Почему традиционные западные способы изучения не подходят для изучения суфизма?

ШАХ: Они не подходят лишь до известной степени. И западная, и ближневосточная методики изучения – наследники Средневековья, когда человек считался мудрецом, если обладал лучшей памятью, чем все остальные. Но некоторые методы обучения, которыми пользуются суфии, действительно кажутся несколько странными для уроженца Запада. Вы будете поражены, если я скажу вам, что мой любимый прием обучения – утомить слушателей смертельной скукой. Но я только что получил результаты некоторых тестов, свидетельствующих, что английские школьники, просмотрев несколько фильмов, запомнили только те из них, которые вызывали скуку. Так что, это не противоречит нашему опыту, но противоречит западным мнениям.

Другой излюбленный метод обучения в суфизме – грубость с людьми, проявляющаяся порой в том, чтобы криком заставить их замолчать, или прогнать вон – приемы, не принятые в благовоспитанном обществе. Мы знаем по опыту, что, вызвав у человека известный шок, мы можем на краткое время усилить его восприятие. Еще недавно я не рискнул бы заговорить об этом, но теперь у меня есть газетная вырезка, сообщающая, что во время потрясения мозг человека генерирует тета-волны. Некоторые связывают эти мозговые ритмы с различными формами сверхчувственного восприятия. Пока никакой связи установлено не было, но думаю, мы начинаем ее понимать.

ХОЛЛ: Последние работы по изучению памяти показали, что при отсутствии адреналина никакого обучения не происходит, а шок вызывает выброс адреналина. Мы также знаем по опыту, что когда находишься в серьезной опасности, с огромной ясностью замечаешь мельчайшие подробности.

ШАХ: Именно так. Концентрация возникает на непривычном уровне и необычным образом. Но использование этого знания традиционно создавало суфийским учителям репутацию людей с дурными манерами. Самое вежливое, что про нас говорят, это то, что мы вспыльчивы и не владеем собой. Некоторые считают, что у духовного учителя не должно быть эмоций или что он должен сохранять полнейшее равновесие. Мы говорим, что духовный учитель должен быть таким человеком, который может сохранять полнейшее равновесие, а не таким, который не может не сохранять равновесия.

ХОЛЛ: Похоже, в Соединенных Штатах люди ищут духовных или политических лидеров и постоянно сетуют, потому что лидеров, за которыми можно следовать, нет.

ШАХ: Люди всегда ищут лидеров; это не значит, что пришло время лидера. Проблемы, которые был бы способен разрешить лидер, еще не распознаны. Также и шумные требования не означают, что кричащие годятся в последователи. Большинство людей, требующих лидера, имеют какое-то детское представление о том, что он должен делать. Такое представление, что вот войдет лидер, и мы все признаем его и пойдем за ним, и все будут счастливы, кажется мне странным и незрелым, своего рода неизжитым атавизмом. Мне думается, что большинство из этих людей ищут не лидера, а нервной встряски. Сомневаюсь, чтобы те, кто кричат громче всех, слушались бы лидера, если бы он был. Вы знаете, что болтовня ничего не стоит, и миллионы старых прачек судачат об этом, переливая из пустого в порожнее.

ХОЛЛ: Если это так, то прачки рассеяны по всей культуре.

ШАХ: Их не называют прачками, но если мы испытаем их, они будут реагировать как прачки. Например, если вы продаете книги и пошлете какому-нибудь преподавателю философии философский трактат, он его выбросит вон. Но если вы ему отправите рекламный листок, написанный для прачки, то он книжку купит. В душе он – прачка. Интеллектуалы этого не понимают, но деловые люди понимают, потому что от этого зависят их доходы. На Мэдисон Авеню о человеческой природе можно узнать куда больше, чем от специалистов по человеческой природе, потому что на Мэдисон Авеню выживание или гибель зависит от объема продаж. Профессора в башнях из слоновой кости могут говорить все, что угодно, потому что это безнаказанно. Пойдите туда, где можно лишиться головы, там и обретете мудрость.

ХОЛЛ: Суровое заявление. Вы так говорите, словно у вас зуб на всю профессуру.

ШАХ: Ну, в последние несколько лет я провел немало семинаров и лекций в университетах и пришел в ужас от низкого профессионального уровня. Похоже, люди даже ни к чему не стремятся. Они не читают книг по своей специальности, не знают основополагающих трудов, не выработали адекватного подхода к предмету, задают смехотворные вопросы, на которые, если минуту подумать, могли бы ответить сами. Если таковы сливки, каково же молоко?

ХОЛЛ: Вы говорите о студентах, аспирантах или преподавателях?

ШАХ: Обо всех скопом. Недавно я был потрясен низким уровнем статей в научных журналах и литературных еженедельниках. Пунктуация полетела к чертям, полно нелогичных заключений, отсутствует базовая подготовка по предмету, и т.д. Я пошел в зал периодики и просмотрел соответствующие статьи за 1930-е годы. Произошла огромная перемена. Сорок лет назад было два сорта статей: очень-очень хорошие и ужасно плохие. Как будто не было никакой промежуточной ступени. Сейчас все написано халтурно и посредственно. Почему столь многие знаменитые персоны в почтенных учреждениях сейчас настолько посредственны?

ХОЛЛ: Такие критики, как Дуайт Макдоналд, уже много лет говорят, что по мере того, как образование становится широко распространенным, а люди – полуграмотными, уровень элитарной культуры неизбежно сползает вниз. Но вы так враждебно настроены не ко всей профессуре, не правда ли?

ШАХ: Не ко всем, некоторые из моих лучших друзей – люди из университетской среды.

ХОЛЛ: Этим вы не отделаетесь.

ШАХ: Нет, конечно. Я не враждебен по отношению ко всей профессуре. Встречаются великие мыслители. Но я не считаю, что нам необходимо содержать восемьдесят процентов бессмысленных идиотов, чтобы получить двадцать процентов замечательных ученых. Такая пропорция меня угнетает. На мой взгляд, стоящие люди проявляют огромное благородство, когда отрицают, что все остальные – законченные кретины. Частным образом они с тобой соглашаются, но не хотят потрясать устои. Ради блага человечества хоть кто-то должен их потрясти.

ХОЛЛ: Чему бы вы пожелали случиться ради человеческого блага?

ШАХ: В том случае, если хоть кто-нибудь меня услышит, чего я действительно хочу, так это того, чтобы широкая публика и каждый человек в отдельности изучали результаты психологических исследований, полученные в последние пятьдесят лет, чтобы эти открытия стали составной частью их мышления. Пока что люди усвоили очень мало. Они бойко рассуждают про оговорки по Фрейду и восприняли идею комплекса неполноценности. Но существует огромный корпус психологических знаний, а они не желают им воспользоваться.

Существует суфийская история про человека, который вошел в лавку и спросил у лавочника:

– У тебя есть кожа?

– Есть, – отвечает лавочник.

– Гвозди?

– Есть.

– Дратва?

– Есть.

– Шило?

– Есть.

– Тогда почему ты не стачаешь себе пару сапог?

Цель этой истории – заострить внимание на неумении людей воспользоваться имеющимся знанием. Люди в нашей цивилизации голодают среди изобилия. Это цивилизация, которая катится под уклон не потому, что нет знания, которое бы ее спасло, а потому что никто не хочет претворить это знание в жизнь.

Таинства запада: странные обряды

Идрис Шах

В единый миг выйди из времени и пространства. Отстрани мир и стань миром внутри самого себя.

Шабистари, «Таинственный сад»

Наступил субботний вечер, специально посвященный внушающему благоговение ритуалу, который ревностно исполняют приверженцы одного культа.

Две группы по двенадцать человек, одетых в пестрые наряды, проделывают сложные движения на ограниченном пространстве. Время от времени они реагируют на музыкальные сигналы, подаваемые с помощью примитивного инструмента человеком, который, по-видимому, облечен властью, и вместе с несколькими помощниками наблюдает за их действиями. Собравшиеся, окружившие площадку, отведенную для ритуала, реагируют по-своему. Временами люди поют, временами – кричат, временами – хранят молчание. Некоторые играют на инструменте, издающем причудливые звуки.

Очевидно, было потрачено немало сил, чтобы геометрически точно спроектировать арену. Вокруг нее – красочные значки, флаги, плакаты, украшения, призванные поднять настроение отдельного человека и всей группы. Атмосфера жутковатая отчасти из-за резких перепадов настроений. Реакция людей на вызывающее экстаз действо, разворачивающееся среди них, порой настолько бурная, что удивительно, как они не сметают ограждение, отделяющее сакральное пространство. У ревнителей обряда радость сменяет горе.

Мы – зрители на освещенном прожекторами поле во время футбольного матча. В этом отчете наблюдателя отсутствует понимание того, что в действительности происходит и почему. Если мы это знаем, мы можем отождествить игроков, толпу болельщиков, судью, понять смысл разметки мелом. Если же нет, то можно продолжить: «Вот один человек упал и извивается на земле, другой корчит гримасу, пот струится по его лицу. Кто-то из аудитории похлопывает себя, другой – своего соседа. Тотем взвивается в воздух, и собравшиеся ужасающим ревом приветствуют его.… Затем мы видим, что пролилась кровь…»

Другие виды обрядов встречают такую же реакцию со стороны тех, у кого не было внутреннего опыта, предшествовавшего их публичному исполнению. Еще важнее то, что в течение веков многие ритуалы претерпели те или иные изменения, утратив первоначальные мотивы или значения. Когда подобное происходит, одни черты обряда могут механически или по ассоциации заменяться другими. Обряд искажается, хотя все его стороны имеют определенное значение. Такой результат развития можно назвать профанацией обрядового поведения.

А вот сторонний наблюдатель описывает обряд дервишей: события показаны с точки зрения только этого наблюдателя. Автор – преподобный Джон Субхан, из методистской епископальной церкви, присутствовавший на этом собрании в Индии:

«Вечер четверга, вечер, который суфии считают особо священным. Давайте наведаемся в некоторые храмы и взглянем собственными глазами, что за странные религиозные ритуалы совершаются совсем рядом с нами.

Мы входим в тускло освещенную комнату, где собралось много людей. Когда мы входим, человек, видимо, предводитель собрания, подает знак, и двери закрываются. Воцаряется тишина, меж тем как двенадцать человек выстраиваются в две шеренги друг против друга посреди комнаты. Единственный фонарь бросает отсветы на темные лица, в которых, кажется, живут одни глаза. Все прочие отступают назад, к стенам. Зикр вот-вот начнется.

Внезапно ударив в ладоши, предводитель начинает раскачиваться справа налево. Начинает он очень медленно, и в такт его движениям раскачиваются все остальные. Каждый раз, когда они отклоняются влево, они выкрикивают: «Ху!», и хор повторяет: «ху!.. ху!.. ху!..»

По своей природе дервишеский обряд ничуть не похож на игру в футбол. Тем не менее, поскольку это не символический акт, а отражение внутренней психической деятельности, нет смысла описывать подобное событие в отрыве от контекста.