Текст книги "Дом и война маркизов Короны"

– Ваше Величество! Во имя Империи!

Невероятно! Наверное, никто и ни разу за всю историю Империи не применил эти грозные слова по отношению к самому Императору, во всяком случае, ни устные, ни письменные свидетельства тому не сохранились в архивах Дворца… Император, пораженный услышанным, опять принял сидячее положение и даже сунул ноги в туфли. Монаршее седалище недовольно заерзало на пригретой было лежанке.

– Это ты мне?

– Да, Ваше Величество! Велите казнить меня позорной смертью за дерзость, но…

– Опять но… Я же говорю: сорняки вольнодумства и неповиновения пустили корни во все стороны света… Ну хорошо, дойдем и до твоей казни, коли сам нарываешься, но сначала ответь: что, неужто есть на свете нечто более важное, нежели моя воля и мое радение о судьбах Империи?

– Да, Ваше Величество! – Канцлер брякнул и заторопился продолжать: – Это судьба Империи и всей Вашей династии, во главе с Вами! Без все этого – нет жизни на белом свете!

Его Величество захрустел и заскрипел суставами, встал и кое-как сложил руки на жирной груди. Был он весьма умен и в меру образован. Да, за долгие годы царствования отвык от возражений и отпоров, но беспечнее не стал и остроту ума сохранил… Жизнь на белом свете – она такая… Была до его династии и будет после. Главное, чтобы сие случилось как можно позднее.

– Излагай, что у тебя? Все мы, как говорится, слуги Империи, а я среди них самый усердный. И подойди.

Канцлер вскочил с колен – тоже хрустят, не мальчик – и рысцой вернулся к скамейке.

– Верховный жрец храма Земли, пресвятой отец Пекки, а также четверо его ближайших сподвижников во храме просят принять их челобитную…

– Все по тому же поводу?

– Да, государь.

– Кажется, послезавтра я буду рубить головы бесконечному количеству подданных, штатского, военного и духовного сословия… Их-то кто купил?

Канцлер убежденно помотал головой.

– Я их выслушал предварительно, Ваше Величество. Знамения нехороши.

– А почему раньше молчал про поповские знамения?

Канцлер в ответ только выразительно моргал красными от страха глазами, надеясь на догадливость и понимание Его Величества.

Сказать раньше, когда еще не все заступные средства израсходованы – это все равно, что играть с тургуном в догонялки в чистом поле, ибо государь не жаловал Верховного жреца, глубоко ненавидел его и ждал только смерти престарелой государыни, своей уважаемой матушки, чтобы разделаться с ее любимцем и духовником. А матушка никак не могла выпросить смерть у богов, жила и жила. Вполне возможно, что Верховный жрец выпрашивал жизнь для нее у тех же богов и делал это более горячо и умело. Скажи тут, напомни лишний раз, попробуй… И если бы не чрезвычайность…

– Насколько нехороши эти знамения?

– Предельно нехороши.

– И что в них? Ну не Морево же из-за этой жалкой кучки обормотов может начаться?

– О Мореве они ничего угрожающего не говорили, уверяют, что в ближайшие сто лет сего не предвидится, а только о судьбах династии. Боги гневаются. Так эти жрецы говорят.

– Знаешь, Зути, я склоняюсь к мысли, что вполне готов выдержать и преодолеть гнев богов, направленный в мою сторону, ибо дерзость и непослушание таят в себе гораздо большую угрозу для судеб моей династии, нежели…

– Они в белых смертных повязках, мой государь, все пятеро, с утра стоят на коленях и молят только об одном: перед смертью встретиться с вами.

– Надо же, герои. А ты молчал. Молча-ал, канцлер, выгадывал, ветер ловил. Вместо того, чтобы служить по чести и совести. Терпеть не могу интриганов. Таких, как ты, да! Ты мне тут не падай мордой в пыль, не надо мне этого… Называется – поспал, отдохнул. С утра так и стоят?

– Да, государь.

– Отведи их в умывальню или еще куда запросятся, а потом ко мне. Камердинера вызови прямо сюда, не хочу из тепла выбираться, здесь их приму. Ох, боги, боги, валяться вам всем на дор… гм… Скажи камердинеру, чтобы поприличнее прислал мне одеяние – святые отцы, все-таки, сан следует уважать – но не парадное и не тесное, туфли эти оставлю, они посвободнее. Прием будет таков: я, ты и эти… все пятеро. Но право голоса кроме нас с тобой только у этого вонючего нафьего выползня Пекки, остальным языки вырву, если вмешаются. Ох, боюсь – не выдержу я искушения и собственноручно приму его жертву. Стой! Сына позови. Пусть его Высочество тоже поприсутствует и молча… – молча! – послушает, как делаются государственные дела. Особо предупреди его, чтобы молчал: все что нужно – я с ним потом, с глазу на глаз обговорю…

Дело шло к ночи, а тайное совещание в оранжерее, изредка расцвечиваемое громкими богохульствами Его Величества, все продолжалось.

– Что же, святые отцы… Не могу сказать, что любо мне кое с кем из вас дело иметь, но… Будем считать, что вы меня убедили…

– Ваше Императорское Величество…

– Умолкни, святейший. Попросту говоря: заткнись, богами прошу! Ты за последние сорок лет всю мою желчь в мою кровь выпустил, святейший! Я только что недвусмысленно и вслух признал вашу правоту, лично убедился, что в ваши знамения ничего не подмешано умелой человеческой рукою, но это отнюдь не значит, что… История знает тысячи несбывшихся знамений и предсказаний, и это мы также должны учитывать. Давайте двигаться дальше, давайте искать, в ком из этих драчливых птеров сидит причина сих пророчеств? Будем перебирать по очереди. Мертвых сразу отодвинем, ибо они мертвы, и из-за них знамения бы уже сбылись… С кого начнем? Предлагаю с этого наглого мерзавца Когори Тумару…

Когда Его Величество брался за работу – удержу ему не было, равно как и пределам его выносливости. Не менее часа посвящал он изучению всего, что касалось каждого участника дуэли, и когда очередь дошла до маркиза Короны, за окном уже собирался брезжить рассвет. Канцлер был весь собран, голова по-прежнему варила, но стоял – покачиваясь, ноги уже плохо слушались. А Его Величество – почти что свеж, только голос осип.

– То есть – это как??? Что значит – не же-нат? Сядь Зути, я приказываю, надоели твои пляски. Все садитесь, этикет обождет.

Его Величество принялся считать про себя – сколько времени понадобится, прежде чем его подданные выполнят приказ, идущий вразрез с вековыми обычаями двора? Император заранее знал, что ему не понравится ни медлительность, ни поспешность в выполнении этой его прихоти, однако все присутствующие тоже были не лыком шиты: замешкались, но ровно столько, сколько требовало приличие.

– Расселись? Так почему он не женат?

– Так точно, Ваше Величество. Холост, хотя уже есть у него невеста, третья дочь герц…

– Да чихать мне на всех дочерей… чужих дочерей, я имею в виду. То есть он не женат, а следовательно и бездетен?

– Так точно, Ваше Величество.

– Ах, вот оно что… А, святые отцы? Не в этом ли все дело? Святейший?

– Вы хотите сказать, Ваше Величество…

– Я-то знаю, что я хочу сказать. Я хочу послушать твое мнение, святейший. Излагай.

Святейший, осознавая всю серьезность создавшегося положения, послушно взялся выкладывать свои соображения, а Его Величество только мусолил в зубах истерзанный ус (одна из многочисленных дурных привычек Его Величества), да согласно постукивал ладонью по жирному колену: кажется, оба они думали в эти минуты совершенно одинаково.

Издревле повелось, что маркизы Короны служили государям этой и только этой династии, не виляя, не ища независимости или других государей, не ожидая от службы своей оказий и выгод, издревле повелось, что самым верным бастионом дворца был пограничный удел маркизов Короны. Издревле повелось, что только два дворянских рода Империи, маркизов Короны и нынешней династии государей, от начала и до сего дня, без единого перерыва, передавали в целости и сохранности свой щит и герб прямым потомкам мужского пола, старшим или единственным сыновьям… У государей род древнее, конечно же, но и у маркизов – из самых знатнейших. Издревле повелось в императорской семье считать род и герб маркизов Короны чем-то вроде самого надежного из всех надежных оберегов для своего, монаршего, рода и герба… Счастливым амулетом…

А ныне Его Величество своим приказом обрек на смерть двенадцать молодых дворян, и в том числе – маркиза Короны, единственного мужчину в роде, единственного наследника… Прервется династия маркизов – стало быть, может прерваться и… Боги именно на это намекают, если люди правильно истолковали знамения..

– Ну, хорошо. Но ведь не в одиночку же маркиз защищал наши южные границы? Какой бы там ни был клинок, пусть даже и дар бога Войны, но его одного мало, чтобы посечь в салат все эти бесконечные орды? Там у него есть крепости, города, воины, полководцы, в конце концов… Вот и сейчас: в уделе его нет, а войска несут свою службу… В крайнем случае, я пришлю туда столько войск на подмогу, сколько понадобится… А? Святейший? Канцлер, ты что скажешь?

Канцлер угрюмо поклонился.

– Вашему Величеству виднее… – Но увидев, как между усами задергалась верхняя губа у повелителя, поспешил возразить почетче. – Они все там с детства воители и полководцы, эти маркизы. И самостоятельно закрывали все границы… До внутренних областей Империи через них ни разу враги не докатывались. Ни единого разу за последние два тысячелетия. А там не простые рубежи, там вечная война. Кто еще из наших властителей удельных на такое способен? При всем уважении к полководцам Вашего Величества, я таких не знаю. И верность.

– А…«Навеки верные». Знаю, но этим девизом – его предков мои предки пожаловали. Не стану спорить, заслуженно… Где отвар? Устал. Вы трое… святые отцы… Ступайте отдыхать, совещание закончено. А твое высочество, твое святейшество, твое высокопреосвященство и ты, канцлер, потерпите еще немножко. Сейчас я соберусь с мыслями и скажу свою окончательную волю…

Слуги принесли горячий отвар, поменяли масло в светильниках – Его Величество не жаловал свечи, принесли стопку свежих салфеток и тихо удалились. За окном тускло разгорался ленивый осенний рассвет, душно и липко было, как в мыльне, жрец и канцлер дышали тяжело, с хрипами, то и дело утирались салфетками, а Его Величеству хоть бы что, еще и горячее пойло пьет и нахваливает. Наследник престола и предполагаемый преемник его святейшества были намного моложе и выносливее, они терпели влажную духоту молча, без видимых усилий, гораздо острее их изводила необходимость молчать в присутствии старших.

– Значит, так… Ничего и никого я не боюсь, ни людей, ни богов, ни знамений. Но только смерть одну, ибо она положит конец моим тщаниям во славу династии и Империи, и я не узнаю, что и как будет с ними дальше. А был бы я простой смертный – и смерть бы презрел, ибо за нею – отдых, я же очень и очень устал, я ведь тоже человек. Но как государь – я обязан быть осторожным, а где надо – то и не бояться прослыть пугливым. Если есть даже малая вероятность опасности народу моему, державе моей – я обязан учитывать и просчитывать, не просчитываясь, ибо цена моим ошибкам непомерно велика бывает. Ибо сказано в книгах: боги легко простят ошибку человеку, но с государя за такую же – тяжело взыщут, вечности не хватит загладить… Я бы с удовольствием казнил всех остальных, кроме маркиза, это бы во многом рассеяло мое раздражение от их проделок… А маркиза бы отпустил к себе на рубежи. Но это выходит не по-дворянски. Слышал, сын мой? Не по-дворянски, в то время как государь – во всем первый среди дворян, и в чести, но также и в бесчестии, храни нас боги от последнего! Простить их вот так просто – не-ет. Ваше высочество, записывайте, потом передадите канцлеру. А вы, ваше высокопревосходительство, подготовите тайный указ. На долю вашего святейшества остается записать эту историю и после согласования со мною отправить в архивы, дворцовый и жреческий, размножив ее на двух одинаковых свитках. Три месяца посидят в подземелье, помаются неизвестностью, потом его высокопревосходительство сам решит – куда кого, в ссылку либо на передовую, в глушь куда-нибудь. А этого Лароги – домой, в Гнездо, пусть воюет, защищает, да о потомстве не забывает. Оболтус! Вот был бы сейчас женат и с ребенком – мы бы послезавтра и горя не знали! Чик да чик по всем шеям – и порядок, остальной молодежи в назидание! Но если уж прощать – так всех, включая мерзавца Когори Тумару… Кстати, еще раз уточняю: зачинщики оба мертвы?.. Хорошо. Я обязательно проверю, что у него за близорукость такая, у Когори у этого! Родственничек… И если выяснится, не дайте боги, что она распространяется только на своего Императора… Держать их так, чтобы даже богиня Умана не проникла к ним с утешительными вестями! В цепях, на хлебе и воде, дабы только не передохли с голоду. Никаких записочек, халатов, свиданий, выводов на прогулки, никакой мыльни, светильников, лакомств, свитков для чтения… Я – предупредил. Шкуры посдираю. А прослежу лично, я вам не стража, мне глаза не замазать.

Его Величество хищно и молодо улыбнулся, воздев к небу мизинец в знак того, что вопрос исчерпан. Канцлер заледенел и тут же внес поправки в свои расчеты: да, никаких тайных поблажек, все надо будет выполнить буквально, рисковать здесь нельзя, ибо Его Величеству, волею Богов и Судьбы ограниченному вдруг в своих правах, очень уж хочется кого-нибудь покарать, злобушку уласкать. Потом-то, задним числом, государь может и пожалеть о содранной канцлерской шкуре, и это, конечно, послужит утешением, если не канцлеру, то его потомкам, но все же… Хватит с хлопочущих родственников и того, что он им намекнет об отмене смертного приговора…

О, судари!.. Добиться этого было очень и очень непросто, государь ведь не на шутку осерчал…

Потомки так и не дознались впоследствии, кто выдал всему свету великую тайну совещания в оранжерее. Иные грешили на самого Императора, что, мол, он и проболтался в постели государыне Императрице, у которой, как всем известно, не язык, а помело. Но в это очень мало кто верил, равно как и в болтливость другого участника – нынешнего государя, в ту пору наследного принца; остальные же мнения разделились примерно поровну: одни считали, что проболтался канцлер, другие, что его Святейшество, либо его преемник. Однако Зиэль уверил меня однажды за беседой, когда к слову пришлось, что знает истину, которая стара как мир и проста как времена года: некий невзрачный послушник, из младших жрецов-переписчиков, подавальщик перьев и чернил, улучил миг, когда его высокопреосвященство отлучился по нужде из хранилища, вынул из мусорного мешочка смятый свиток-черновик и заглянул в почти готовый документ… А потом, под огромным секретом, исповедался в грехе любопытства своему проверенному в дружбе собрату по служению… У того тоже была верная дружба и привычка исповедоваться надежным товарищам… Участники «оранжерейного» совещания, кроме, разумеется, Его Величества и его Высочества, в случае разоблачения их болтливости, рисковали головой и ни волоском меньше, поэтому надежно молчали, а молодые келейные и храмовые жрецы рисковали всего лишь попасть на плети и долгие пощения (так они думали, в простоте своего неведения), то и другое они отведывали регулярно и неизбежно, почти уже без страха, оттого и… в ухо через ухо, и дальше, дальше…

Так и вышло впоследствии, что единственный человек в Империи, уверенный в сохранности тайны о совещании, оказался Его Величество, ибо все его подданные, включая сыновей и жену, убоялись открыть ему глаза.

Но все это было потом, а дюжина дерзких ничего этого не знала и маялась, как того и хотел Его Величество, неизвестностью.

Лароги Веселый срок избывал, как и все: в просторной вонючей келье, на цепи, отделенный от соседей слева и справа двумя каменными стенами, почти сплошными, если не считать маленького зарешеченного оконца в каждой. Лароги первым делам заглянул туда… вплотную не подойти… Угу, справа гвардеец Фодзи Гура, слева князь Та Микол. Первый – бывший противник, второй – соратник в дуэли… Лароги презрительно усмехнулся про себя: Его Величество – на то и государь, чтобы все делать по-своему, никого не спросясь, но… разве это узилище? Нет, у Лароги, в его владениях, любая темница во сто крат надежнее, безо всех этих окошечек и возможностей сообщаться… Угу, сменили караул… усилили караул… Поменяли стол и скамьи для надзирателей… плотников нагнали… продуктовые шкафы для караульных сколотили новые, большие… Значит, впереди долгая песня, не на день и не на десять. А значит, и до казни далеко, ибо все уже ясно, далее расследовать нечего… Хотели бы казнить – не затягивали бы. Понятно. Это обнадеживает, и остается лишь малость потерпеть… неделю или год…

Переговариваться узникам прямо не возбранялось, но – переговариваться, не перекрикиваться… Иначе, предупредил начальник стражи, придется заколотить оконца или вообще отделить всех друг от друга…

Нет уж, вместе – всё как-то веселее.

Молодого князя Дигори Та Микол угораздило сидеть ровнехонько между двумя предводителями схватки: справа от него маркиз Короны, сударь Лароги Веселый, слева же – знаменитый рыцарь, гвардеец, сударь Санги Бо. Был этот Санги Бо немногим старше князя, но успел прославить своего имя в бесчисленных столичных дуэлях и в сражениях на рубежах Империи… Можно считать – повезло иметь таких соседей, будет о чем рассказать потом, на свободе… если, конечно, их всех не… лучше об этом не думать.

Прошло несколько дней, узники, и до этого имевшие опыт арестов и отбывания дисциплинарных взысканий, перепробовали все мыслимые и немыслимые способы, чтобы облегчить себе существование: уговоры, угрозы, посулы… Ничего не действовало на сей раз, даже магия (Фодзи Гура и Когори Тумару считались неплохими колдунами, да и Санги Бо, и Дигори Та Микол, и некоторые другие члены нового тюремного братства знали толк в заклинаниях) оказалась бессильна в этих мрачных подземельях…

Голодали все, но маркизу Лароги, с его ростом и статью, приходилось труднее остальных, ибо мяса в нем было куда больше, чем в товарищах по несчастью, а выдаваемые пайки были совершенно одинаковы. И скудны: кувшин воды, коврига хлеба. Раз в пять дней хвост сушеной ящерицы. Сам голод волновал маркиза куда меньше, чем его последствия: на таком корму он ослабнет, и понадобится время, чтобы восстановиться, а время не ждет. Как там дома, в уделе? Зима – горячее время для войны, попрут варвары сквозь замерзшие болота, да другие, тоже варвары, но иного толка, обойдут мосты по льду, обрушатся на крепости, не вполне достроенные… А он тут насекомых кормит, силы теряет… И Лароги взялся за охоту.

Чем владеет узник в имперских узилищах? Смотря какой узник: иным не возбраняется иметь слуг из числа тюремных стражников и оплачивать их услуги из собственного кармана. Но дюжина молодых аристократов отбывала срок по высшему разряду: отобрано оружие, отобраны вещи и деньги, отобрано даже белье, даже кольца и обереги. Какие уж тут карманы! Из всего положенного имущества – тяжелая цепь на шее, в шесть локтей длиною, холщовая рубашка до колен… и все. Ну, еще несколько охапок вонючей соломы на каменном полу и железная миска. Миска выдается раз в пять дней, вместе с хвостом ящерицы в бульоне. После еды отбирается. Кувшин с водой – железный, но он не принадлежит узнику, ибо он тоже узник: за горлышко прикован цепью и стоит на полу, возле самой решетки, вместо стены отделяющей тюремную келью от коридора, по которому время от времени прохаживаются тюремщики. Полдюжины факелов, воткнутые по стенам этого коридора, – единственный источник света в этой юдоли страданий, но его вполне достаточно, чтобы увидеть кувшин, узнику различить стражника, а стражнику – узника. Хочешь попить – размотай свою цепь, в самый раз дотянешься до кувшина. Подтащил кувшин, попил, натягивая при этом обе цепи… Воду пить не возбраняется, пей хоть по два кувшина в сутки, то есть по две глубоких весовых пяди, если, конечно, стражи не поленятся пополнить выпитый кувшин. Иногда и ленятся, к любым угрозам и мольбам они давно уже привычные и нечувствительные. Но лить помимо питья, даже на умывку – строго нельзя. Отхожие места в кельях предельно просты: круглые отверстия в углу, уходящие куда-то в бездну, которой нет меры: во всяком случае, ни плеска оттуда, ни запаха, ни нежити глубинной. Впрочем, вони в кельях и так хватает, все подземелье навеки пропитано гнусными запахами, из которых миазмы от человеческого присутствия далеко не самые отвратительные.

В кельи стражникам заходить строжайше воспрещено: только в присутствии начальника и по его приказу.

Первое, что сделал Лароги – исследовал совокупные возможности цепи и собственных конечностей: в келье оставалось два «мертвых» угла, два места, куда он не мог дотянуться ни рукой, ни ногой, ни даже рубашкой, снятой и свитой в жгут. Два недоступных места обозначены, остальное же – охотничьи угодья. Крыс в подземелье немного, ящерицы встречаются еще реже, но они присутствуют, а стало быть… Первую крысу, кстати сказать, «добыл» Санги Бо: он подкараулил и убил ее серединой полунатянутой цепи, но рыцари к тому времени еще не вкусили мук настоящего голода, поэтому крыса была выброшена в коридор, под ноги тюремщикам. Лароги, прислушиваясь к брани и веселью, вспыхнувшим в подземелье на короткое время, только вздыхал: он хотел есть, а болтать не любил.

Жизнь в родовом замке, в Гнезде, никак не могла быть голодной для его обитателей: стоило только пожелать, запекут целиком и тургуна… Но маркизы неустанно, из поколения в поколение, учили своих отпрысков благородному искусству войны, искусству, в котором не было места недомыслию, безалаберности и поступкам «на авось». Воин не должен знать и уметь все, но воин должен знать и понимать необходимое, должен учиться новому, должен накапливать знания, а накопленное передавать дальше, своим благородным потомкам, чтобы они могли так же, как и ты, защищать и побеждать. Стало быть, у воина всегда должно быть самое необходимое для войны: оружие и сила. И смекалка – добывать все это в любых условиях.

Время от времени солому в кельях меняли, так что запасы ее можно было считать восполнимыми… Отлично. Если пучок соломы разжевать как следует, размочить украдкой, смешать с пылью, с жировой грязью, от которой кожа так и зудит – чеши ее не чеши – и все это неустанно мять в пальцах… Получится довольно плотный комок. Не то чтобы камень, но… Хорошо бы еще добавить жеваного хлеба для клейкости комка, но это лучше потом, а пока и самой малой крошки хлебной – жалко… Пять колобков слепил маркиз Лароги, прежде чем решился на первую охоту. И прикончил здоровенного крысака первым же швырком. Конечно, ободрать крысу и съесть ее сырьем – пустяк для воина, но маркизу хотелось настоящего праздника: он решил добыть огонь. Высечь цепью искру из твердейшего гранита – несложно, куда труднее заставить эти искры сработать, поджечь солому. А она не зажигалась – и все тут! Терпелив был Лароги, очень терпелив, но не настолько упрям, чтобы повторять без пользы одно и то же действие… Сыровата солома, как ни суши ее на теле, как ни обдувай… И вот тогда-то и свершился исторический поворот во внешнем виде маркизов Короны: Лароги осторожно, чтобы не повредить губу, благо пальцы на исхудавших руках все еще железные, оторвал себе ус и добавил его в «поленицу». И занялось, и вспыхнуло… Очумевшая стража долго не могла взять в толк, что ей теперь делать, когда в келью входить нельзя, а начальственного обхода до самого утра даже и не жди. Сидит на корточках и держит крысу прямо в пальцах над огнем, обжаривает! И словесным увещеваниям узник тот не поддается, колдовать же, накидывать смирительные заклинания, строжайше запрещено высочайшими указами… А запах, запах-то крысиный!.. Как от настоящей пищи… Тьфу!

Но это сытым тюремщикам было тьфу, зато узники жадно принюхивались к божественному аромату, исходящему из кельи… Кто? Маркиз Короны? А как ему удалось?.. Фодзи, Фодзи… Дигори… Ну расскажите же, судари?

Первую добычу Лароги съел сам, подчистую, даже косточки разжевал в кашицу и проглотил, вторую, в полдень того же дня, поджарил с помощью другого уса и поделил пополам, отдал соседям справа и слева – противнику, гвардейцу Фодзи Гура, и соратнику, князю Та Микол.

– Усов у меня больше не осталось, судари! Надобно всем нам копить усы и бороды, бунчуки, чтобы огонь хранить и друг другу передавать. Вы же слышали, что наш главный привратник сказал: нарушений в стражном деле нет, на остальное ему плевать. Я показываю вам, вы перенимаете и передаете дальше…

Миновало целых два месяца, прежде чем воодушевленные охотничьими забавами рыцари-аристократы истребили подчистую всю тюремную живность в подземелье. Однажды даже вспыхнул горячий спор (передававшийся по цепочке, от узника к узнику): следует ли употребить в пищу домового, буде таковой попадется под удар цепи или грязевого колобка?

Когори Тумару сидел с краю, в самой «невыгодной» для охоты келье, был он моложе всех, самый порывистый и прекраснодушный. Вот как раз он, невзирая на муки постоянного голода, стоял за то, что домовые почти что люди и кушать их нехорошо… И оставался в подавляющем меньшинстве, пока кто-то не вспомнил, что домовые все-таки нежить, и плоть их практически несъедобна…

Долго ли коротко, но однажды зазвенели ключи у каждой кельи, застучали кузнечные молотки по гремящим кандалам, завизжали тюремные двери, нарочно никогда не смазываемые…

– Это нас на эшафот, что ли? Так покормили бы сначала!

– Ничего не знаю, судари, но велено вас привести, как есть, не умывая и не переодевая, под очи его Высочества, наследника престола.

Молодые люди негромко поудивлялись столь странному распоряжению, но спорить, конечно же, не стали. Та Миколго Величество посчитал для себя низким – лично встречаться со смутьянами и шалопаями, довольно с них и монаршего прощения, канцлеру же это поручить… Нет, незачем подставлять своего верного слугу под недовольство униженных своим плачевным состоянием аристократов, будущих вельмож… Вот он и доверил это дело сыну… Пусть предметно учится управлять, карать и миловать…

Потом была мыльня во дворце наследника престола, опрометчиво предоставленная его Высочеством бывшим узникам… Боги! Никогда до этого сие святилище чистоты не видывало таких неиссякаемых потоков зловонной грязи!..

Потом им вернули оружие и одежду. Как ни странно – ни одна мелочь не пропала, все, вплоть до серебряной монеты осталось на местах. Вот только одежда оказалась просторна исхудалым плечам и костлявым задницам…

– Это мне? Мое? Ах да, точно. Благодарю, однако, сей меч отныне годится только на подковы. – Санги Бо взял обнаженный меч на вытянутые руки и показал остальным: – Вы только взгляните, судари! После интимного свидания с мечом моего друга, дорогого маркиза Лароги…

Лароги с серьезным видом наклонился к искореженному клинку…

– Угу… Но это будут прочнейшие, лучшие в мире подковы, сударь Санги, клянусь крысиным окороком!

Потом молодые люди разошлись кто куда, по домам, где их ждали счастливые родственники, пировать и праздновать, с тем чтобы на следующий день устроить уже настоящую праздничную пьянку среди «своих», вчерашних противников, а ныне самых близких друзей… Трое суток отдыха им было положено, до того как отправиться воевать, во искупление, так сказать… Но потомственный трезвенник Лароги Веселый, маркиз Короны, так ни разу и не захмелев, попрощался со всеми в конце второго дня: дела, судари! Обнимемся – и мне пора!

Приграничные поселения вновь подняли мятеж, и впору было возвращаться, лично все улаживать, огнем, мечом и отеческой справедливостью для обеих воюющих сторон…

В столицу маркиз уезжал с бородкой, с длинными усами, а вернулся безусый и безбородый, с щетинкой волос на стриженой голове…

Хоггроги Солнышко провел ладонью по квадратному подбородку… скрипит уже, пора звать брадобрея… Эх, с бородою-то попроще, не так хлопотно, да вот только маркизе Тури он больше нравится чисто выбритым… И матушке тоже. Тут они обе одного мнения придерживаются… что само по себе совпадение изрядное.

– Брадобрея мне! И живо, чтобы сразу взялся, как только господин художник закончит!..