Текст книги "Зиэль"

Хоггроги прошел весь мост насквозь, а меч его вращался, взлетал и опускался неустанно, все с той же чудовищной скоростью, вот маркиз уже врезался вглубь этого черного молчащего омута и движется дальше… И куда его понесло? К сиянию к этому, что ли?.. Что за сияние такое, зачем оно ему?.. А «слепошарые» не зевали, они сомкнулись за спиной маркиза и потянулись обычной чередой, через мост, но вроде бы – или то чудится мне? – чуть ленивее… Рыцарь Керси Талои и рыцарь войны Цаги Крикун остались рубиться вдвоем, Санги Бо стоял на коленях, в двух шагах от них и пытался колдовать: кровь побежала у него из ушей, не только из носа, кровь заполняла рот, мешала твердить заклинания, но старый рыцарь все еще был очень силен и очень упрям…

– Меняться более незачем, – прохрипел он оставшимся воинам, – или так, или эдак… ждать недолго…

И чего они там ждут?..

* * *

Почти одновременно упали трое защитников замка и цепь обороны уже не сомкнуть… Пора. Докари Та-Микол подбежал и, уже никуда не отходя, взялся рубиться во всю мощь, закрывая своим мечом образовавшуюся брешь. Оборона – это было ясно – доживала последние мгновения, ее слово бы сминало, отодвигало все ближе к «трону», перед которым стояла молодая маркиза Тантури, невысокая, бледная, простоволосая, в своих лучших украшениях поверх праздничных одежд, в каждой руке по обнаженному кинжалу. Маленький сын ее был вооружен игрушечным деревянным мечом и взмахивал им, во все глаза наблюдая бой, левой же рукой он держался за мамину юбку… В глазах маркизы теперь не было слез, а дрожащие губы шептали одному мне слышную молитву, довольно бессвязную, обращенную в этом смертный миг отнюдь не к богам:

– Хогги, спаси нас пожалуйста… приди, ну пожалуйста…

* * *

И вдруг я понял, чего они там ждали!!! С глаз моих и разума моего словно пелена спала, пелена, которою, по моей же прихоти, я как глупец все себе и прикрыл, стараясь почаще быть человеком! Да, я понял!.. Нет, я не был глупец! Однако, и тут меня отвлекли… на несколько очень важных мгновений отвлекли…

Когда режут кабана – он верещит, но иначе, нежели когда режут свинку или малого поросенка. Чем кабан матерее – тем хрюки-крики гуще, басовитее… Вот с таким полурыком-полухрюком выскочил к мосту здоровеннейший малый – двое рыцарей едва успели отскочить – и, как до этого маркиз Короны, тоже туда, на мост! Высоченный, жирный, без доспехов, если не считать сапог, портков, рубахи да матерчатого треуха на круглой башке! По-моему, я где-то его видел… В руках только секира, но он ею чистит мост впереди себя едва не на бегу! А не много ли богатырей собралось в том странном месте…

Сияние возросло и свет его словно бы исподволь, по лучику, стал смешиваться с зарей будущего рассвета… Я узнал это летучее зернышко, ибо постиг природу его сияния… Я взревел так, что содрогнулась гора Безголовая! Впрочем, она и без меня продолжала содрогаться, ей одним грохотом больше, одним меньше… Ждать было некогда, я летел раздирая в клочки встречные ветра и самое пространство, воздушные лохмотья жарко пылали и осыпались вместе со звуками куда-то назад и вниз, не поспевая за мною… Скорее! Еще скорее!.. Я должен это зернышко добыть, времени для этого совсем-совсем немного… Сейчас оно осядет на камни, даст ростки… в миг между светом и тьмою, а он еще не настал… Но я успею…

Я летел, но продолжал внимательно смотреть за происходящим, ибо во мне, кроме лютого голода, вспыхнувшего при виде моей судьбы, все еще жило то человеческое, что зовется любопытством…

* * *

Хоггроги Солнышко рубился в самой гуще черной твари и оставался при этом невредим! Он совершенно явно подбирался к плывущему по воздуху огонечку, испускающему сияние, огонечек искал место и мгновение, где бы опуститься на землю… И невесть откуда прибежавший толстенный молодец рубится, и тоже пока жив… Нечасто мне доводилось встречать людей выше меня или Хоггроги Солнышко, ибо в каждом из нас росту – четыре локтя с пядью, а в этом увальне – четыре локтя и две полных ладони… И весом в полтора Когори Тумару! Ох, странный человек… Человек ли? Не бог и не демон, точно нет: весь из сала, мяса и крови. А буйный-то какой!

* * *

Маркиз Короны устал, он очень устал, так устал, как до этого лишь однажды, когда выполнял просьбу-приказ Матушки-Земли подать ей котомочку на клюку… Он вдруг вспомнил тот случай и удивился своей забывчивости… Ну, же!!!

* * *

Маркиз Короны, оказывается, сохранил в себе достаточно сил, чтобы подпрыгнуть, да так лихо, что и одному моему знакомому охи-охи не пришлось бы стыдиться! Маркиз прыгнул высоко и стремительно, по направлению к оседающему зернышку… К моему зернышку, для одного меня предназначенному! Скорее!!! Маркиз скакнул не просто, а с вывертом, усиливая вращением туловища скорость прощального бойцового прыжка, а взмахом обеих рук в развороте и без того чудовищную мощь и быстроту мечевого удара! Сам он при этом презрел защиту и был обречен закончить свой полет кусками окровавленной плоти на мечах и секирах черного воинства, но, похоже, это отнюдь не мешало его расчетам: главное – прыжок и удар, то, ради чего все они, здесь, на западной границе, потратили жизни свои! НЕТ!!! О, нет! А вот и да… Что-там зазвенело и грянулось вниз, вместе с маркизом – я даже смотреть не стал – а сияние взвилось высоко и исчезло… Этот жирный тоже ворочался и орал неподалеку. После маркизова прыжка на равнине хлопнуло так, что жирного, вместе с целой охапкой повисших на нем сгустков, кубарем снесло в пропасть благо она была всего в десятке локтей от него… Хваком этого малого зовут, я вспомнил, хотя и не видел его ни разу. Вернее, звали. Все кончено. Прошел мой искус, некуда лететь. Можно устроиться прямо здесь, на пару десятков долгих локтей восточнее места событий, сесть на камешек, разогнать по сторонам эти глупые тучи и еще разок посозерцать во весь голос рассвет, полную луну…

* * *

Докари Та-Микол понял, что отступать уже некуда и сил взять неоткуда, он заорал, вычерпывая через крик остатки жизни, которые он потратит на последний двойной удар мечом и секирою, прыгнул на черных, ударил… и не попал, и полетел, неуклюже загребая ногами, вперед и вниз, пока не грянулся грудью, лбом и носом в каменные плиты пола.

– Как же так! – успел напоследок подумать рыцарь, – я не должен был промахну… ться… А где они???

Зыбкий грязный туман выкурился из черного праха, постоял несколько мгновений и растворился в душном воздухе «тронного зала». Все здесь успело пропитаться кровью, тленом, ужасом людским, но… Но это были живые запахи… Живые! Докари Та-Микол, каким-то звериным или колдовским чутьем, пробившимся в мысли сквозь напрочь ошалевшее сознание, понял главное: все кончено – а они живы! Все закончилось, и среди целой горы человеческих трупов сохранилась жизнь! Морево исчезло! Кровь? Это можно выплюнуть и вытереть, дело военное, а вот меч и секиру надо подобрать, негоже им на полу валяться…

Почти одновременно с ним, оглушающую истину постигла и блистательная маркиза Тантури: она стояла недвижно – кинжалы вывалились из внезапно онемевших рук – и смотрела… куда-то туда… в гобелен на стене… или дальше… далеко-далеко на невидимый закат… Хогги…

Зашевелились на полу немногие уцелевшие домочадцы, зазвенели доспехами двое ратников – тоже почему-то живы… Гномы все еще молчат, недоверчиво оглядываются… Маленький Веттори выронил деревянный меч, обеими руками вцепился в мамину юбку и ударился в рев: ему тоже вдруг стало страшно.

* * *

От сгустков один прах остался… вернее, уже дым… Видом он похож на зловонный, да только я знаю, что нет в нем запахов… Зато человеческая плоть, в изобилии расплесканная по западную сторону моста, обречена гнить и вонять… Но не сейчас, а поближе к весне, когда сойдут холода. В иные бы времена ее вчистую бы подобрали падальщики, выгрызли бы изо льда и снега, еще задолго до наступления весны, но нет больше падальщиков на многие и многие долгие шаги вокруг… Им еще расплодиться нужно и заселить опустевшие земли…

* * *

Цаги Крикун умер, а Керси Талои остался жив. Последнюю черную волну Цаги принял на себя, но не потому что хотел погибнуть побыстрее, а потому что всплеск ее пришелся на Цаги. Плесни она левее – Керси бы погиб. Нет больше Цаги – шея перерублена. Керси Талои понял сие за один взгляд, поэтому не стал останавливаться и прыгнул к телу Санги Бо. Лежит ничком, тоже, небось… Нет, стонет! Стонет – значит, дышит! Дышит – стало быть жив! А где все?

Керси Талои втянул ноздрями ледяную сырость: никаких посторонних чудес, кроме запахов дерьма и крови! Все кончилось. Ему бы радоваться, что он сам жив и тоже дышит, и завтра будет дышать, а он…

– Да, радуюсь я… радуюсь, – вяло ответил сам себе Керси и понял, что не врет: есть в душе великая радость. А главная составляющая ее в том, что тяжесть с сердца сошла, рассвет в душе наступил… Просто сил мало.

– Санги, а Санги? Ты слы… Вы слышите меня, рыцарь Санги?

– Да.

Санги Бо внезапно разлепил окровавленные глаза и сел. Его немедленно вывернуло наизнанку, однако он успел отвернуться и рукой молча махнуть в сторону моста. Странным, глубоким наитием, Керси без слов понял все, что повелел ему старый рыцарь: он вскочил и, пошатываясь на обессиленных ногах, побежал к мосту, чтобы перейти его, а там, на той стороне, попытаться найти маркиза Короны, либо тело его…

На середине моста бег и дыхание его замедлились, а на чужую землю он даже и ступить с моста не сумел: замер неподвижно. И вся природа замерла. Почти вся. Старая горбатая бабка шла, помогая себе клюкой против неровностей почвы, шла и остановилась. Синие глаза ее задержались на бездыханном теле.

– Вот ты где лежишь, мальчик. Когда-то ты думал, что нет предела сил твоим и мощи твоей – а вот же он, предел-то… Сил в тебе совсем-совсем не осталось и жизни тоже. Хотя… Надо же! Одна единственная искорка запуталась, глупая, и никак выхода не найдет, я ее чую… Да ведь и немудрено заблудиться, вон тело-то какое огроменное. Не то ты сделал, мальчик, что бы мне надобно, ох, не то… А все же услужил. Потрафил старухе, уважил… Помог как умел, меча не пожалел. Нешто попробовать?..

Старуха наклонилась над окровавленным, словно уснувшим, богатырем и потрясла за плечо.

– Эй, мальчик, силушка твоя злосчастная, вставай!.. Расти, искорка. Вставай же! Я велю! Погоди. А это что за дрянь к тебе прилипла? Да накрепко! А, помню. Ох, не мое это дело, чужие заклятья снимать, тем более – это. Ох, не мое… Ларро, сынок, явись.

– Да, матушка!

– Можешь эту его финтифлюшку починить?

– Да, матушка, запросто! Коли я его ковал – так и труда в том нет.

Возникший из пустоты детина был совершенно гол, пузат, клыкаст, нечесаные лохмы до пояса. Он подхватил в когтистые лапы половинки сломанного меча, примерился…

– Матушка, а разреши, я крови приправлю? А то непрочно сращивать, а окропишь хозяйскою, так оно и…

– Возьми.

Детина ткнул обломанным лезвием в безвольную ладонь лежащего рыцаря, проступившая кровь жарко зашипела на кончике клинка.

– Во! Укрепил, теперя не хуже прежнего будет! Знатная забавка! Бог среди мечей… гы-гы-гы… А ведь и то, матушка, я ведь полагал, что разрушить оный нельзя…

– Сделал? Тогда брысь отсюда, не мешай.

Детина исчез, а старуха занесла сморщенные пальцы над неподвижным телом, помолчала, помедлила…

– Вставай уж. Ах, кто бы мне мои печали исцелил…

И исчезла. Тотчас вернулись звуки в неприветливый мир, лента дыхания изо рта бегущего Керси Талои порвалась на мелкие клочки и растаяла в морозном утре.

– Ваша светлость!

– Моя… вроде бы… У-ух… Это ты, Керси… Жив, это… хорошо…

– Я ваша светлость! Я!

– Ох… Ух, тяжко мне… Ну-ка… помоги подняться… Холодно лежать… Ты чего это? Никак, хнычешь?

Керси Талои, упав на колени подле маркиза, попытался размазать булатной рукавицей слезы по бледным щекам – только нос исцарапал.

– Никак нет, ваша светлость! Просто… что вы живы!

– Да?.. Ну, а что… со мною… сделается?.. Слабость… руки не поднять… Керси! Меч!!! – Все еще лежавший навзничь маркиз подпрыгнул – со спины и прямо на ноги! – его шатнуло локтя на четыре в сторону… Устоял.

– Что такое, ваша светлость!?

– Где мой… А… я на нем лежал, оказывается! Цел-целехонек…Давно я… так… не уставал. Похоже, мы победили. А, Керси?

Керси Талои неловко взмахнул мечом в правой руке, поколебался и сунул его за спину, в ножны.

– Похоже на то, ваша светлость.

Хоггроги Солнышко лизнул ладонь и стал оглядываться.

– Похоже. Только вот, от врагов – нам, в победу и радость – ни трупа, а вся окрестность нашими усеяна. Еще кто жив? А, вижу. Пойдем туда, к Санги, и тоже умоемся. Что там – кони?

Оказалось, что в буре последних событий не выдержали и кони, погибли от непонятной магии все до одного. Эх, Кечень, Кечень…

Трое оставшихся в живых рыцарей более всего на свете хотели спать. Не горевать по погибшим друзьям, даже не радоваться неожиданной победе, подарившей им троим жизнь, а всему сущему окрест избавление от Морева, но просто спать, здесь же, у огня, прямо на мерзлой земле… Нельзя, сначала необходимое. Тела чародея Татеми Умо, рыцарей Цаги Крикуна и Тивери Камбора положили рядом, укрыли походными одеялами. Знамена свернули и заложили камнями…

– Хогги, Керси, хватит того. Все равно вокруг на десяток долгих локтей ни зверя, ни демона, не тронут. Сюда идите, я еще немного вас подлечу, бодрости впрысну – и пешочком…

Маркиз Короны восстанавливал силы прямо на глазах: его уже не шатало на ходу, лицо постепенно утрачивало синюшную бледность, принимая прежний цвет, а вот Керси двигался так, словно бы он никакой не рыцарь, а сонная муха зимой – это напряжение сошло с него и увело за собой остаток сил. Санги Бо приготовил на костре какие-то страшные колдовские отвары – и сам ожил, и юного рыцаря взбодрил, но маркиз Хоггроги, с подозрением нюхнув от котелка, фыркнул и отказался.

– Ну, что пора, дядя Санги?

Санги Бо хотел было кивнуть, но осекся и прислушался к себе… вытянул руки вперед – трясутся. Глянул на молодых рыцарей и скривился горько. Морево закончилось, но последствия зловещей моревной магии убьют всех троих еще до полудня, если они вот тотчас не сделают передышку… Выбирать не приходится.

– Нет. Как главнокомандующий и посланник империи я имею право в исключительных случаях – под ответ перед империей и государем и на благо империи и государя – отменять в походе даже императорские указы. В силу этого, я приказываю вам обоим лечь и заснуть. Сие не промедление, но – воинская необходимость. Сейчас утро. Где-то через час после полудня я вас разбужу, и вот тогда уже – поход. Ясно?

– Но..

– Отставить, маркиз! Всем всё понятно?

– Так точно!

– Так точно!

– Выполнять.

Солнце медленно катилось по небу где-то там, над облаками, земля чуть подтаяла и образовался тончайший слой слякоти поверх промерзшей за ночь почвы: вроде бы и не скользит, и ступать не мешает, а устаешь… Или это прежняя усталость новою прикинулась?

– Судари рыцари, Хогги, Керси! Вот перепутье имперских дорог. Какие будут мнения?

– Пусть Керси говорит, дядя Санги, я в этих местах знаю только то, что на придорожных метах начертано.

– Гм. Мы стоим на перепутье имперских дорог. Вот эта вот – как бы окружная, идет вдоль всех сухопутных границ империи. Та, по которой мы до сего мига путь держали – идет вглубь империи, в столицу. Чуть далее по ней, с разрывом в один долгий локоть устроены один за другим два отростка, две удельные дороги. Справа от нас та, что поведет в удел Камборам, а слева – к князьям Та-Микол. – Керси помешкал мгновение и не удержал колючку на языке. – Я бы побился об заклад с кем угодно, что мы пойдем одесную.

– Ты угадал, щенок лопоухий. Только не оттого, что я чего-то там помню или боюсь, но барону-наследнику надобно весть объявить. Да и ближе туда на пару долгих локтей, а для меня сейчас это во сто крат важнее любой вековой вражды. Будь наоборот – к князьям бы нагрянули, спать хочу.

* * *

Утро окончательно проснулось и съело мою полную луну, и не на что стало выть. Надо… ну… двигаться дальше куда-то… Теперь мне и искать-то ничего особенно не надо. Я хоть и не добыл зернышка, я выдал себя, проявил себя. Теперь меня будет видно и оно само меня найдет. Но это не значит, что я собираюсь лежать год или столетие на деревенской печи, в тихом ожидании, пока свершится предначертанное. Вовсе нет, я сам буду его искать. Просто ездить туда-сюда, как раньше ездил, и искать, как раньше искал. Вся разница в том, что жажда моя, любопытство мое – поубавились. То есть, к зернышку поубавились, а земные – жажда и любопытство – остались, хотя уже и ненадолго…

Терпеть не могу личинную магию, она меня унижает, словно бы равняет с людишками, которые, познав таковую, пыжатся до небес перед себе подобными… Стоящее предо мною дерево называется липа, рубить его легко. Ветви срубать еще легче. Ну а выколдовать из подходящего обрубка ствола конягу для верхового путешествия – вообще раз плюнуть! Доеду до ближайшего базара… до ближайшего хорошего, конечно же, и приобрету себе живого коня… И назову его Мор! Я долгое время хотел себе ловчего птера завести и этим именем назвать, да все как-то не с руки было: то лень, то некогда… А теперь как бы и незачем.

Да… да… да… Куда бы я не прыгал, какие бы отговорки себе не выдумывал, а неизбежное – оттого оно и неизбежное, что не отвергнуть его, не оттолкнуть, не перехитрить. Черная безглазая муть готова была сравнять с прахом все живущее на Земле, чтобы найти то, что было необходимо зернышку летучему… Как я его называю про себя на человеческий лад: посланцу сияющих небес! Или иным каким способом поймать меня в ловушку. Я и сам его искал, потому что мне этого хотелось… и уворачивался от него, потому что мне это было забавно… Ускользал, играл в догонялки и в прятки – и вдруг воочию увидел его… почти воочию… там, на западной границе, а увидев – люто взалкал! Ах, если бы я присутствовал там – оно бы от меня не ушло, никакой маркиз бы мне не помешал! На какие-то считанные мгновения не успел. Теперь жди другого такого рассвета, и вполне возможно, что он не завтра созреет, и не послезавтра.

То зернышко – это и есть моя окончательная судьба, должная воссоединить меня с тем, кого я отринул в гордости своей и в желании собственного бытия. Зернышко – это семечко, готовое дать росток, который я должен сорвать… Это венец, который я должен возложить на свое чело… Эта капля, коей должно омочить мои возжаждавшие губы… Это оконце в вечность, которую я покинул однажды, в прежней половине бесконечного далёка, чтобы погрузиться в бренность и суету мимолетных тысячелетий…

Мы встретимся и разверзнется бездна огненная, и мир этот, столь долго радующий меня, развлекающий меня, тревожащий и раздражающий меня – который поселился во мне, поселившемся в нем – рухнет и станет тлен на вечные времена… Не останется ни растений, ни зверей, ни нечистей, ни демонов, ни оборотней, ни богов… Старая карга, наверное, выживет, очень уж большие силы в ее груди… Но останется одна, ослепшая и оглохшая, черная, никому не нужная… Эта мысль мне приятна, она частично уравновешивает те сожаления, что я испытываю по уходящему в ничто миру, игрушке моей. А он уходит – и ничто и никто его не спасет, Ибо теперь не тупая безглазая чудь поднебесное пространство засоряет, но истинное Морево грядет… Скромно говоря, я и есть то самое Морево, потому что Морево – это Я.