Текст книги "Суть островá"

– Что это? Это ваше?

– Да. Детективное агентство «Сова».

– Оружие?

– Ствол на мне. Разрешение с собой. Применил только что, вон – по тому хухрику, ранил.

– Поедете с нами.

– Очхор.

– Что?

– Да, говорю.

Смотрю: тетка, наверное, начальница офиса местного, шепчет в мою сторону офицеру… Подходит.

– Оружие имеется?

– Да, зарегистрированный ствол. В кобуре, под пиджаком.

– Руки за голову! Не шевелиться! Изъять! Наручники – и в мотор!

– Господин капитан! Там адвокат и юрист из какой-то фирмы. Настаивают на…

– Вот и пошли их на… Некогда нам с ними разбираться. Этого в мотор, я сказал. Так, Лонжи, садись за протокол. Что вызывают? – Капитан рукой нам всем показывает, чтобы замерли. Я – так только с радостью остановился, похоже, это наши успели включиться. – Какой еще… А-а… Ну, дай сюда. – Берет наш бравый офицер рацию, слушает… – Так точно! Да, они уже идут, я их как раз пригласил, сейчас поговорим, так точно!

Господин капитан демонстрирует всем нам предельное хладнокровие и недюжинную выдержку: только что отданные распоряжения он нейтрализует новыми, гораздо более человеколюбивыми. И глазом при этом не моргнет перед свидетелями, плутишка.

– Пит, давай, пропусти сюда этих… адвокатов. Ваши? – Это он уже ко мне обращается с коротким вопросом, в котором ни грамма металла, а только деловое любопытство.

– Наши.

– Оперативно реагируете. Так это вы их в одиночку повязали? Налетчиков?

– Угу. В одном дырку сделал, он и растерялся. Другой – сам в штаны наложил.

– Просто герой… Да, господа? Капитан Малтон. Ваши документы, будьте добры…

Долго сказка сказывается… Успели меня наручниками попотчевать, успели и снять, то туда поведут, то там пригласят присесть… А немного погодя и банковские службы подоспели, силовые и административные. Сдерживать натиск любопытствующих представителей масс-медиа и просто набежавших со всех сторон зевак. Одним словом, не минуло и трех часов с момента неудачного налета, как меня уже освободили, по ручательству и за всякие там подписки… По единодушному согласию всех заинтересованных сторон, выбирались мы из банка через служебный вход, чтобы не мелькать потом на экранах телевизоров. Имена для прессы также договорились не называть.

Приезжаем всей компанией в центральный офис, а там уже руководство ждет не дождется, директор, два его зама, три начальника отделов… Душа у них горит – мои рассказы слушать, без них не естся им и не пьется, и не дышится.

Да… Уж каких только эпитетов я от них не наполучал: и идиот я, и безответственный мальчишка, и кандидат в мертвые герои… Только в самом конце генеральный вроде как похвалил через силу, в том смысле, что «Сова», в лице своих сотрудников, кое-чего стоит и растютяев, да всяких там смирных баранов не держит…

Между прочим, остался-то я без карточки на сегодняшний день. И на завтрашний, как выяснилось. И на послезавтрашний. Хорошо, что я дома всегда держу запас в пару тысяч наличными. Но зато в последующие дни добродетель в моем лице скромно восторжествовала: банк вручил мне карточку с повышенным кредитным лимитом, которым, к слову сказать, я практически никогда не пользуюсь больше чем на день-два, да и то в крайнем случае, а помимо кредита – десять тысяч премии. Да «Сова» немножко подсыпала, но не сразу – жмоты проклятые – а неделю спустя, когда истинный масштаб моего гражданского подвига отсиял для моей альма-матер всеми оттенками радуги… Дело в том, что иневийский банк «Золотой кредит», точнее его бабилонский филиал, предложил мне место заместителя начальника их службы безопасности, а я отказался, потому как – скучная и тупая работа, не по мне. Но доложил об этом предложении по команде, как полагается. Плюс к этому, банк, восхищенный бравым детективом Ричардом, вообразил, что «Сова» вся сплошь состоит из героев и умниц, а вообразив – подписал контракт с «Совой» на небольшой, но хорошо оплачиваемый перечень охранных услуг, в том числе и на техническое перевооружение всех трех бабилонских отделений банка…

А кто послужил поводом? Я и только я, со своим «ненужным геройством». Тык-с пять тысяч от «Совы»! – будет моей Ши новый маникюрный наборчик и много всяких других приятных и полезных мелочей совместному домашнему хозяйству. А первые десять тысяч, которые от банка, мы сообща решили уронить в счет погашения кредитов, за квартиру, за мотор… Но эти радости случились позже, а тогда, вечером, наступившим после трудного дня, я получил грандиозную домашнюю баню…

Мне бы сразу догадаться, в тот же миг, когда я только в квартиру зашел, что тут что-то не так: детишек нет, а Шонна просто сочится молоком и медом, лучится ангельскими улыбками… Такая вся мурлыкающая и добрая-предобрая…

– А зайчики где?

– Зайчики на морковной полянке у бабушки и дедушки. Проголодался? О, мой дорогой…

– Целый день не жрал. А с чего бы им к бабушке с дедушкой? Я не знал, что…

– Очень уж попросились, я их и отвезла, завтра заберем. Ну, как твои дела, чем занимался? Много писанины?

А я расслабился, такой, ничего над собой не чую, и умываться пошел. И уже из-под полотенца фантазирую вслух:

– И не говори! Пол шариковой ручки, наверное, извел, и дубовую рощу целлюлозы вдобавок. Скоро совсем офисным работником стану. Канцелярской крысой.

– Карточку поменял?

– А?.. Что, карточку?.. Нет, знаешь… Не успел. Собирался, да потом завертелся с текучкой и забыл. В понедельник поменяю. Но у нас же есть нал, до понедельника более чем хватит. Что у нас на ужин?

– Сейчас подогрею, мой милый. Так ты же с утра собирался заехать в банк?

– Д-да… Я же говорю: что-то так закрутился и забыл…

– А где твой банк расположен? На Президентском?

– М-м… угу.

– Что? Извини, мой дорогой, плита шумит, я не раслышала? Где твой банк находится?

– Да, на Президентском. Мы же там были, я тебя возил.

– Ах, да, точно, точно… Президентский проспект, дом номер двадцать четыре.

– Во дела! Верно! Я забыл, а ты помнишь, что значит отличная память, поздравляю тебя, мое солнышко. Иди сюда, я тебя поцелую.

– Твое солнышко сейчас тебя заколет вот этой вот вилкой! Истыкает всего, словно дуршлаг! Как тебе не стыдно??? Как ты мог?

– Ты чего? Лапушка? Что с тобой?

– Ничего!

– Погоди, как ничего, когда у тебя глаза на мокром месте? И кричишь, вилкой грозишься.

– Где ты был сегодня утром?

– Н-ну… На работе, я же гово…

– Врешь! Зачем ты мне врешь, Рик? Я как чувствовала! В дневных новостях передавали, что один отважный сотрудник одного детективного агентства в одиночку вступил в перестрелку с целой бандой налетчиков!.. Боже мой! Ты бы только знал, как я… как мне…

– А с чего ты взяла, что это был я?

– Да??? А кто же? Я ведь позвонила, догадалась, к тебе на работу.

– На работу? И что?

– И ничего. Я сделала вид, что все знаю – и они, как ты любишь выражаться, «раскололись по полной»: «Успокойтесь, сударыня, ваш муж цел и невредим, на нем ни одной царапинки… Сейчас он в полиции, дает свидетельские показания…»

– Вот видишь: цел и невредим. Чего плакать-то?

– Господи, Боже мой! Какая же ты, все-таки, бесчувственная скотина, мой милый! Как ты мог? Ну как ты мог так поступить?

– Как – так? О чем ты? Ну, было дело. Среагировал по ситуации. И что теперь рыдать и орать? Сказано же: ни царапины!

– Ричик, ты на меня голос не повышай, я этого не заслужила. Ты… Но если бы что-то с тобой случилось… Ведь не один ты на свете, у тебя есть я, Жан и Элли, мама твоя, наконец… Ума не приложу, в толк взять не могу, не в силах я понять: как ты мог ради минутного лихачества подвергать угрозе все наши судьбы? Ты же не мальчик уже, солидный взрослый тридцатилетний мужик… ну ладно я, а дети?

– То есть, как это – тридцатилетний?

– Н-не цепляйся к словам, Рик. Я тебя прошу… Я… я… – Тут моя ненаглядная Ши бросается ко мне на грудь и начинает заливать горючими слезами грудь и новую рубашку, которую сама же и выбирала, очень придирчиво выбирала, кстати говоря, запытала меня примерками. Плачет и при этом что-то говорит, говорит сбивчиво, сквозь рыдания, а я не в силах ни одного слова разобрать, и тоже чувствую, что на глаза нечто такое бабское слякотное наворачивается… Эмпатия, называется… Беда с женщинами, ничего им нельзя серьезного говорить и выдавать, ибо утонешь в «ихних» эмоциях. Нет, ну вот же сволочи, а? Какие продажные гады! Заложили в один момент, свои же заложили! И кто, интересно? Я узнаю. Сейчас, когда все успокоится, я ничего не буду выяснять у Шонны и расспрашивать, дабы не спугнуть и не насторожить. Но позже, через год, а если понадобится, то и через два, три года, я заведу разговор на эту тему, со смехом, между делом, вспомню, как элемент забавного прошлого. И Ши непременно расколется, выболтает мне имя того, или той, кто ее «успокаивал» и меня закладывал… Они не могли не понимать… В конце концов, есть корпоративная этика и правила, которые, хотя и не писаны, но весьма желательны к исполнению. Узнаю – и этот человек будет мне врагом. Может быть, и не навсегда врагом, но до той поры, покамест я не почувствую себя достаточно отмщенным. Это моя семья, это самое ценное и дорогое, что у меня есть – и никому постороннему не позволено вносить в нее раздор и горести! А может и раньше узнаю, если повезет… Сударыня… сударыня… кто же мог так обратиться к жене одного из сотрудников??? И кто был в это время в офисе? И в какой из офисов она звонила? Маловато инфы для анализа…

– Да полное вранье, ничего не опасно! Ты, вместо того, чтобы в слезах меня топить, лучше бы выслушала, как дело было.

– Я думать об этом боюсь, не то что слушать! Как ты мог?..

– Так и мог. Там вся банда состояла ровно из двух тщедушных сопляков, с женскими чулками на мордах, старшему из которых двадцать, а младшему и восемнадцати не минуло. Банда!.. Я как двинул в сопло одному…

– Замолчи! Замолчи, я тебя умоляю!

– Ты же сама просила рассказать?

– Я просила? Я умоляла избавить меня от описания твоих дурацких, никому не нужных подвигов! Горе ты мое! Они были с оружием, Ричик! Одно нажатие грязного наркоманского пальца на курок…

– На спусковой крючок.

Да, черт… трудно с женщинами, даже с лучшими из них. Я ведь только уточнил термин, без издевки, «на автомате», потому что неправильно говорить «курок», а Шонна в ответ просто в истерике забилась… Ну что ты будешь делать!

– Они ведь убить тебя могли… Убить!..

– Чем убить? У них один ствол на двоих был, и тот не пистолет, а пукалка. Калибром 6.35! Еще бы конфетти с собой взяли!

– Любым калибром убить можно, ты сам мне когда-то рассказывал. Они были вооружены, одно движение пальцем – и тебя нет! Боже!..

– Хватит истерик! Не убили же. Лапушка, ну ты пойми…

– Убери руки! Вот как, истерика, да? Не трогай меня, н-не прикасайся ко мне! Дай мне спокойно побыть наедине со своей истерикой. Вот твой ужин, ешь его. Вот твой кофе, молоко, хлеб, соль, перец, тарелка… Вилка!.. – Тут моя Ши закрывает лицо руками и в рыданиях убегает в спальню… Угу. Предполагается, что я сейчас облизнусь, засучу рукава, присяду к столу и буду чавкать, пока моя жена вдалеке исходит на горькие слезы… Ой-й-й… Ситуация… Еще секунд десять… Пусть забеспокоится, что я действительно за жратву принялся… Пора идти мириться. Тем более, что у меня от этих криков и упреков враз аппетит отшибло… Надо что-то такое сентиментальное ей вкрутить, авось поможет…

– Ши, заюшка… Выслушай меня… – Молчит, не отвечает, а все же всхлипы стали чуть потише.

– Ши, я бы никогда не полез дуром во всякую фигню, уверяю тебя, но там дети были…

– Что?.. Где там, о чем ты? – Повернулась ко мне. Ах бедная: все прекрасное личико моей Шонны покраснело и припухло от нешуточных слез. Мне впервые за вечер стало перед нею по-настоящему совестно…

– В банке. Там мамаша молодая была, чуть тебя постарше, с двумя детьми, мальчиком и девочкой. Помладше наших будут. Налетчики заорали, стволами машут, а дети в слезы… Стали кричать, этих уродов раздражать… Ну, некогда было предполагать, что они там дальше затеют и на чем начнут злобу срывать…

– У тебя тоже дети… и я…

– Вот именно, о вас-то я и подумал в тот миг! Не дай бог, думаю, если где-нибудь когда-нибудь с ними…

– Правда? Ричик, ты правда о нас подумал?

– Честное слово! – Ну, тут-то я ей не соврал, действительно думал о них, о Шонне и детях… Правда, буквально пару секунд, потому что когда пальбу начал – то уже переключился на реалии.

– Ты же говорил, что у них один пистолет был на двоих? А теперь, что «стволами», в множественном числе?

– Один пистолет, и один муляж пистолета. Только я говорю, что калибр у «ихнего» ствола был никудышний.

– А какое это имеет значение, если он в упор мог выстрелить?

– Не скажи. Вот когда я в него пальнул из своего девятимиллиметрового «беллума», так у него мгновенный шок случился, а из плеча аж брызнуло во все ст…

– Ай!!! Умоляю! Не надо подробноостей, Ричик, я тебя прошу… Меня сейчас стошнит…

– Вот… А у них – ерунда, короче. И все, и забыли. Да? Мир? Миримся, Ши?

– Не знаю…

– Ну, Ши…

– Только ты обещай, что не будешь больше так делать!

– Как?.. Нет, я обещаю, обещаю! Только скажи – как так?

– Не ввязывайся в ненужные переделки.

– В ненужные не буду.

– И вообще не ввязывайся.

– Погоди, лапушка. Но я же детектив? Это моя работа.

– Детектив должен головой работать, как сыщик Пуаро. А не дубинкой и не пистолетом.

– Какой еще Пуаро?

– Это герой многих книжек одной английской писательницы.

– Первый раз слышу. (Угу, с понтом дела, я про Агату Кристи ничего не знаю. Зато – чужое вопиющее невежество отлично отвлекает собеседника от переживаемых страданий)

– Боже мой!.. Ты не человек, а монстр, Ричик. Горюшко мое. Вместо того, чтобы рисовать всякую дурь и кулаками махать, лучше бы книжку лишний раз почитал…

– Книжку? Книжка выпадет из моих исхудалых ослабевших рук, так что сегодня лучше и не пытаться ее держать.

– А-ах, я забыла… Ты же голодный, мой бедный… Идем скорее на кухню. Там же все остыло… Идем, давай свою исхудавшую руку и я тебя донесу до кухни. Знаешь, как сестры милосердия носили раненых бойцов на полях сражений?

– Нет, не видел. Но я сам дойду, поскольку не хочу, чтобы моя сестра милосердия надорвалась. А хочешь, я тебя на руках до кухни донесу?

– Ты же вконец ослабел?

– Но не настолько же…

Это был непростой для пищеварения ужин: Шонна то и дело соскакивала с улыбок в слезы и переживания. Соответственно, я делил свои силы по двум направлениям: ужин и утешения.

– Ричик, а где твой револьвер?

– Пистолет?

– Ну да. Где он у тебя сейчас?

– В одежном шкафу. В спальне, на своей полочке, в глубине. В кобуре.

– А он заряжен?

Я призадумался, потому что навскидку было не вспомнить, очень уж вечер был горяч.

– Надо посмотреть… А!.. Нет, не заряжен. Я обойму вынул, затвором два раза щелкнул. А что?

– А вообще как? Обычно он заряжен?

– Ши, детка моя, я не совсем врубаюсь… Когда как. По работе и вечерами на улице – всегда заряжен, всегда на предохранителе. А дома – разряжен, конечно. Пружину-то из обоймы надо беречь, не то подведет когда-нибудь в неурочный момент.

– Но в самом пистолете ни одной пули не остается? А то в фильмах часто показывают…

– В фильмах покажут. Нет, только неграмотный осел может дослать патрон в ствол и там оставить. Я так никогда не делаю. Так, а в чем дело, почему ты спрашиваешь?

– А ты не догадываешься? Дети. Они уже достаточно выросли, чтобы забираться во все места и все находить. Ты никогда об этом не задумывался? Элли девочка – и то сумела натворить дел. А Жан может найти пистолет и затеет поиграть папиной игрушкой. Понимаешь?

– Гм. Понимаю. Но у меня все разряжено и хранится отдельно. Кроме того, пистолеты сами не стреляют, стреляют люди. Если парень сызмальства научится понимать что к чему и правильно обращаться с оружием…

– Наш Жан???

– Да, а что? Сейчас ему рановато, конечно… А ты вспомни: Марлон Ричардс, сын Кифа Ричардса, в середине семидесятых когда, всегда папиным пистолетом игрался, особенно если папа весь был переширянный героином и за себя не отвечал…

– Ой, мама! Лучше бы ты этого не говорил!..

– А что? Все знали, что когда пистолет у Марлона, можно не беспокоиться о папиных «вольтах». И парень-то был немногим старше Жана…

– Рик! Ты… сегодня целенаправленно надо мною издеваешься. Ты так и скажи: решил меня уморить, свести в могилу. При чем тут твои вонючие наркоманы из «Роллинг Стоунз»? Это наш сын. Я не допущу, чтобы…

– Тихо. Шонна, умерь пыл. Я тоже не допущу. Но парень не должен играть в куклы и носить платьица, понятно? Понятно?.. Я все учту, что ты сказала, и трижды утрою все меры предосторожности. Так?

– Ты очень часто в последнее время стал повышать на меня голос, Ричик.

– Извини. Если я и говорю сегодня громче обычного, то это из-за нервов и обилия впечатлений. Но мои крики никак, ни в коем случае не направлены на тебя. Понимаешь? Ну… Вытри слезки.

– Я и сама, Ричик… Ты только не сердись на меня… Я разве что с ума не сошла сегодня. Я сразу папу попросила, чтобы они к нам заехали и детей забрали…

– Погоди, а почему они не в садике были? – тут моя Шонна покаянно вздыхает и вновь начинает истекать слезами.

– Я… как услышала по радио… сразу помчалась их забирать… Сначала к тебе на работу позвонила…

– Понятно. Вирус паники называется. Между прочим, благодетельный материнский инстинкт подсказал тебе оптимальнейшую линию поведения. Ты молодец.

– Как это? – Шонна смотрит на меня недоверчиво, не взялся ли я ее прикалывать на сон грядущий? Нет, конечно. Я не прикалываю, а убалтываю, снимаю с моей дорогуши напряжение.

– Императив природный: при угрозе, или намеке на угрозу – все семейство под крыло, в поле зрения и в пределы досягаемости. Когда угроза миновала – сделала следующий правильный шаг: детишек на микроканикулы к дедушке и бабушке, подальше от маминых переживаний. Ты поступила как положено. Дай я тебя поцелую.

– Ричик, можно мы не будем сегодня, я просто никакая.

– Я же только поцеловать. В щечку, без развратных намерений. Ну-ка… Во-от. И все. И пойдем в кроватку. Включим телевизор и ты заснешь. Пойдем…

Шонна заснула, а я нет. Раньше всегда я первый засыпал, но с некоторого времени пошли подвижки в издавна заведенном порядке: меня стала посещать бессонница.

Вспомнился почему-то кленовый лист, прыгнувший на ветровое стекло моего мотора… Я собирался, собирался его нарисовать, да так и не собрался. С работы меня не выгнали, по-моему, даже и не собирались этого делать, а теперь я подтвердил свою ценность, хотя бы тем, что частенько приношу заказы от новых и старых клиентов. Папахен мой сохранил в себе человеческое и живет, нашел в себе силы чего-то хотеть и добиваться… Шонна постоянно где-то учится, какие-то работы пишет, мечтает стать журналисткой, писать для модных глянцевых журналов…

Я – тоже не промах, но… Какой-то я нерешительный. Да, болтаюсь, плыву по течению, которое, между прочим, всегда вниз, а не вверх. Шонне вру, детей почти не вижу, работой не живу, не горю, в рисовальческом деле застрял на одном месте, разместил его в системе предпочтений – «по остаточному принципу»…

Раньше-то я думал, что одиночество – это выдумки поэтессок и поэток, не вышедших из прыщавого возраста, а теперь – как-то так, что-то, где-то, в чем-то – начинаю осознавать реальность подобного ощущения. Вроде бы, весь я, все двадцать четыре часа в сутки нахожусь среди людей – вот и сейчас обнимаю одного очень хорошего человека женского пола – и в то же время…

Бобби Бетол – тот одиночка классический: бездетный холостяк, без семьи, без друзей… Но он-то терпеть не может оставаться один, лучше будет на работе круглые сутки торчать, чем дома, один и без людей… Собутыльники, любовницы, партнеры по покеру – лишь бы не одному! А я-то – как раз по-другому: во мне проснулся вкус быть наедине с собой, со своими мыслями… И на фиг, спрашивается, они мне нужны, мысли эти? Если их не воплощать в события и поступки? А я как Бобби Жук почти: занимаюсь чем угодно, только не собой. Перед Шонной-то я бравировал, но сам ведь понимаю: попади мне в лоб пуля этого мелкого «гражданского» калибра – и нет меня! Странно: меня – и нет…

Над вопросами собственного бытия и небытия невозможно не задумываться, и я после тщательного размышления понял для себя: я очень боюсь смерти.

Но – не сочтите за браваду – не потому что я трус, а потому что… Как бы это объяснить… Все мы смертны, тут уж, в этом осознании, можно поднапрячься и быть смиренным, но – смертный смертному рознь! Этот… который в Париже башню построил: инженер Эйфель, и Моцарт – тоже были смертные, но не зря ведь жили. Понимаю, что звучит довольно пошло, а все-таки для меня сей аргумент – отнюдь не пустой звук!

Со всех сторон я смерти боюсь: просто как человеческая биоединица, как отец моего маленького семейства, обеспечивающий жизнь и безопасность тех, кто мне дороже меня самого, как представитель человечества, способный что-то такое сделать для всего мира, оставить свой след в истории…

И получается, что по всем трем основным параметрам – рано мне покидать юдоль земную, не готов я к этому, просто не готов.

Впрочем, я не собираюсь, в ближайшие сто лет.