Текст книги "Суть островá"

Кредит – это тоже чужие деньги, но счет и ответственность по ним твои собственные, не упрыгнешь, посторонние плечи под них не подставишь. Разобраться, так кошмарная штука – пользование кредитом, кабала: у меня оклад вырос почти вдвое против прежнего, премии регулярно получаю, но все это запросто поглощается возрастающими потребностями семьи и ежемесячными кредитными выплатами, которым конца-края не предвидится… Шонна вздыхает и божится, что давно уже всю косметику покупает исключительно «на свои», – о-о-о, – великое облегчение для нашего бюджета, куда там, но ждем еще год-два-три – и новая потребительница косметики подрастет, а ипотечный кредит к тому времени вряд ли рассеется миражом, или самопогасится, разве что я найду большой-пребольшой клад… Ладно, не беда, все так живут. Хотя… Мой папаша утверждает, что принципиально не пользуется кредитными картами, только дебитными. Мол, что есть на счету, то и тратит, а в кредит не покупает и в долги не залезает. У меня нет никаких причин ему не верить – но… странно все это. Что же он – квартиру купил на свободные средства, мотор за наличные? Мотор у него просто угарный: наш отечественный «Имперский», шести лет от роду! Здоровенный, бензину жрет в два раза больше моей БМВ, – и это единственное, кроме линейных размеров, в чем он ее превосходит. Но отцу нравится… Руля слушается легко, я слегка поводил его драндулетину, однако это совсем не то, что моя… Квартира отцова – тоже не сказать, чтобы ах!.. И все же – если и квартира, и мотор куплены единым махом: «заверните мне то и это, вот „котлета“ с наличными» – тогда уважаю! А кредиты он на дух не переносит, говорит, что в этом отношении берет пример с автомобильного короля древности Генри Форда. Угу – прямо-таки близнецы братья… одномасштабные…

Я же почему философски отношусь к кредитам – потому что верю и надеюсь. Верю в себя и надеюсь на лучшее. Буду себе жить и бороться, а остальное приложится; ведь как в молодости говорится и кажется: дальше – лучше! Вот, в виде иллюстрации, взять моих любимых Роллингов…

Молва сделала их миллионерами еще в середине шестидесятых, в то время как финансовая действительность каждого из них была несравнимо скромнее имиджа. Они уже «Суп из козлиной головы» записали и продали платиновым тиражом, а костлявая рука долговых обязательств все еще нависала над каждым из них… Они ведь, в качестве суперзвезд, просто обязаны были вставлять себе изумрудные зубы и покупать лимузины да особняки, и всяким иным «горячим» способом жить не по карману, расцвечивая настоящее и прожигая будущее. Это при том еще, что их бизнес-менеджеры «забывали» заботиться о своевременных налоговых платежах своих подопечных… У нас в Бабилонском шоу-бизнесе и за меньшее сплавляют по Тиксу с размотанными кишками… В Европе, все таки, мошенникам привольнее живется, безопаснее… А гангстерам дольше и скучнее… Роллинги же добропорядочно судились. Сколько их коллег по Олимпу свалилось в нищету, утратив популярность, а значит, и кредитоспособность? И ведь не хуже их ребята в топах стояли, тот же и Фогерти. Кейт Ричардс – вообще на героине сидел все семидесятые, развались группа – точно окончил бы свои дни на помойке. Это чудо, что они выдержали и выжили, великое и редкое чудо. Думаю, именно так и было: все, что им потребовалось от судьбы – это выдержать характер и выжить, добраться в целости и сохранности до восьмидесятых… И орать свои песни, исполняя на бис старые и неустанно записывая новые. А там уже ребятам повалили серьезные деньги, такие, что позволяли всей пятерке, оптом и в розницу, жить жизнью звезд и мультмиллионеров, без риска переехать на старости лет в картонный шалаш под мостом… И как раз в этот момент, лет десять тому назад, или чуть побольше, сразу же после «Грязной работы», вздумалось Кифу с Миком рассобачиться… Мерзавцы! Никакой ответственности перед музыколюбивым человечеством… Короче, не знаю, на что я надеюсь, на клад, на оклад, или на ослепительное будущее классика современной живописи, но будущего я не боюсь. Уж если отец мой из такой ж…пы вырулил, стал законопослушным налогоплательщиком и владельцем необремененного кредитными обязательствами недвижимого имущества, то мне…

– Але? Да, пап, я только что сам собирался тебе звонить… Мертво в пробке стою, у Южного парка, на полчаса опоздаю, как минимум. Угу… Да ладно, это не принципиально, я не сказать чтобы и голоден… Что-нибудь купить? Какие именно «лайт», я же в табаках да сигаретах не разбираюсь? Хорошо. С кем? Понял, тогда ждите.

Договорились с отцом встретиться, он меня в гости пригласил, да вот стою в пробке, ни туда и ни сюда не дернуться. Плеер осточертел, послушаю тишину, мысли в порядок соберу. В очередной раз омолодил я домашний компьютер, придал ему больше сил и памяти, соответственно – и живопись моя веселее пошла! От «плоских» картин я почти полностью оторвался, разве что декоративные узоры двухмерными делаю, или проекции невозможных фигур, по типу Эшеровских, а так – в «трехмерники» перешел. «Трехмерник» – это мною же выдуманный термин для художников нового направления в компьютерной живописи, единственным представителем которого я и предстаю перед благодарными зрителями… Зритель тоже пока один-единственный, и тоже я. Трехмерная компьютерная живопись в моем представлении отличается от скульптуры, хотя я и не определился до конца – чем именно. Но для себя – отличаю, и пишу как хочу, а хочу я трехмерную живопись. Что меня по-настоящему гложет – это статичность моих трехмерных картин. Они и в статике далеко не совершенны, однако, теоретически, в них можно бы дополнительно впрыснуть идей и таланта, подшлифовать, доработать, но… Я и впрыскиваю и шлифую, безусловно, и даже достигаю заметного для себя прогресса… Сделал шаг – делай следующий: почему бы не придать произведению искусства – истинной динамики, подлинного движения? Вместо одного запечатленного мгновения сотворить этакий блочок, мгновений этак на сотен пять-шесть, или даже восемь-десять, считая по двадцать четыре мгновения на секунду? Это отнюдь не будет рисованный мультик, да и на фиг он мне сдался, представитель совсем иного, постороннего для меня искусства? Движение в картине было бы логично. Представьте себе неоминиатюру: ворона кружится в воздухе, приземляется и начинает клевать добычу.

Приходит художник… даже три художника: реалист, импрессионист и абстракционист, начинают рисовать с натуры. Могут ли в результате получиться три отдельных произведения искусства? Почему нет? Но там сбоку присоседился скульптор-ваятель и тоже вдохновился клюющей вороной и сделал этюд, и выбил потом в пятиметровой глыбе трехмерный ансамбль: «Ворона и яблочный огрызок». Имеет право на существование? Имеет. Почему тогда и моему искусству не быть, если двухмерное изображение законно, трехмерное материальное – возможно, импрессионизм – да, реализм – да, абстракционизм – ура! а как же трехмерное виртуальное? А трехмерное виртуальное, но уже не простое, а написанное на небольшом лоскутке Времени? Нет, последнее пока исключено. Почему? Потому что мой компьютер слишком для этого слаб. Сделайте его в тысячу раз мощнее, быстрее, – тогда, быть может, я сумею раскатать мой замысел мгновений на сто, на двести… лишь бы моих собственных сил и талантов на него достало… Если же исходить из реальности, как это делаю я в своем домашнем кабинете, то дай мне Бог поймать хотя бы одно волшебное мгновение, достойное моего будущего Города…

– Девушка, мне блок вон тех, синеньких… Нет, синеньких «лайт»… Угу… Что? Как??? Эта великолепнейшая из всех на свете одноразовых китайских зажигалок?.. В подарок?.. Мне, одному?.. Непостижимо. Впрочем, возьму, спасибо.

В этот день, в гостях у отца, я познакомился, наконец, с легендарным Яном Яблонски, о котором папахен обязательно упоминал при каждой нашей встрече. Не специально разговоры заводил, а просто к слову, видать, приходилось. Да оно и не удивительно, ведь отец живет практически одной своей работой, личной жизни у него нет, по крайней мере, регулярной, «оседлой», никаких хобби, вроде моей живописи, я за ним не знаю и никогда не знал, пить он не пьет, действительно завязал… Вот он и упоминает при мне периодически: Яблонский то, Яблонский это… Забавный старикан оказался: маленький такой, важный, как бы надутый – чисто воробей на асфальте. Папаша его зовет на ты, а он папашу на вы. Отличный получился треугольник: с отцом я на ты, с Яблонским на вы, а у них – помесь, одностороннее тыкание-выкание. Ненужное, казалось бы, чванство со стороны отца, но если их обоих устраивает – мое какое дело? Все талдычат про индексы и тенденции, так увлеченно, что даже и мне интересно становилось в иные моменты. Где-то с конца зимы, с августа, – как они мне рассказали, – у них дела с мертвой точки сдвинулись и теперь они воображают себя этакими стратегами в отечественной экономике и в мировых финансах. Это простительная слабость, пусть спорят и рядят, сколько влезет, лишь бы про кухонную плиту не забывали, и про святое обеденное время.

– Папа, сейчас подгорит.

– Да? Ой… Так. Все на кухню, еда поспела, там продолжим. – Отец нынче не только главный командир, но и повар: разогревает в духовке купленное готовое, – так называемые блюда-заморозки, для этого – недюжинное, видать, мастерство требуется… Я поинтересовался насчет микроволновки, но он как-то так вяло уклонился от ответа, мол, бутерброды с сыром туда сует, а разогревает исключительно в духовке. Дело хозяйское.

Сидим, обедаем, форточка настежь, но все равно легкий дым обволакивает холостяцкое жилище. Обстановка супермужская: полимерная скатерть, вся в лихих порезах, бифштексы с подгоревшей картошкой по тарелкам, а оливки, маринованный лук и салат из капусты – прямо в откупоренных баночках, цепляй на вилку и жуй. Кетчуп в бутылочках, горчица в тюбиках. Сок, томатный и апельсиновый, тоже прямо в бумажных пакетах на столе стоит. Видела бы Ши нашу суровую неприхотливость… Но она не видит, а нас все устраивает.

Рассказал я им недавнюю историю с компроматом, не называя имен, повеселить решил, так они сразу в стойку: скажи, да скажи название фирмы! Выдал под большим секретом, чего раньше со мной никогда не случалось. Выдал и немедленно об этом пожалел: Яблонский из-за стола и в гостиную, к телефону, чего-то выяснять, вернулся – разочарованный, аж розовый весь: «МегаПолис», оказывается, ЗАО, закрытое акционерное общество…

– Ну и что? – это я удивился, – какая, мол, разница? Такая, – отвечают, – что ЗАО в биржевом листинге не стоят, в открытых торгах не участвует, их бумагами не спекульнуть. А история, что я им под секретом рассказал – называется инсайдерской информацией. Владеющие любыми тайными новостями об эмитентах и их высшем руководстве – имеют повышенные шансы на успешную биржевую игру, поэтому инсайдерская информация – мечта каждого брокера и основание для судебного преследования лиц, попытавшихся ею воспользоваться. Логично. Когда все мы подуспокоились и приступили к чае– кофепитию, мне пришлось устроить им небольшую гражданскую казнь: как же так? – говорю, – не успел я рот захлопнуть, предупредив о совершенной секретности инфы, как вы уже помчались разносить ее, с помощью телефона, по всему свету??? Устыдились отцы, особенно Яблонски, но Яблонски клятвенно уверил, весь в покаянном поту, что он только спросил, никого и ни во что не посвящая, какая форма собственности у данной страховой компании. И не только у нее, а что он еще два названия пристегнул в вопросе, чтобы совсем чисто было…

И все равно, договорились мы отныне, пусть любой бит информации, от меня услышанный, они применяют не раньше, чем посоветуются со мной… Полное согласие. И отлично. А для меня урок прежёсткий: свои, там, не свои – думай, когда язык развязываешь.

Перебрались мы опять в гостиную, окна пооткрывали, но все равно жарко в квартире и накурено.

– Надо бы «кондишен» купить… – это отец соображает.

– Да, надо бы… – это Яблонски ему вторит, и видно, что не по первому разу сей диалог они прогоняют.

Отец включает комнатный вентилятор, немного толку от него, но все-таки…

То, се, опять у них специальные разговоры, которые успели мне наскучить, стало быть, пора откланяться, сославшись на дела… Да тут, на беду моему свободному времени, взялись старики трехминутки шахматные играть… А-а, – думаю, – пришла мне пора с папашей посчитаться! Дождался, пока он насухо сделал Яблонски во всех пяти партиях, и предложил свои услуги, блиц я гоняю особенно неплохо.

Четыре – один. Я проиграл. Ни фига себе. Еще!.. Но господин Яблонский помидорчиком скачет, реванша требует – пришлось уступить… Тут мне Ши звонит: у обоих чад температура и кашель! Я родителю не стал ничего объяснять, что толку в дополнительной суете с бесполезными волнениями, сослался, как и планировал, на неотложные дела и оставил их дальше по доске стучать… Вот черт! Как я не люблю, когда детки наши болеют… Сам бы вместо них… Лето же, чего бы им болеть? Шонна считает, что от сквозняков, но где у нас дома сквозняки? Из окон? Так, а что же, окна закупоренными круглый год держать? Нет, извините, в этом вопросе я своей вины не чувствую… Сам бы вместо них перемогся, если бы в этом деле позволительны были бы замены… Увы. Я не по скрытности не стал ничего отцу говорить, и не оттого, что его Шонна по-прежнему недолюбливает… Просто посчитал нерациональным: помочь – ничем они не в состоянии, а переживаний – до самого неба будет! Плюс обязательные расспросы с советами, а у меня и без того душа горит: скорее, скорее, домой! Там я их обниму, приглажу, утешу… Кашель… Отец постоянно покашливает, от курева своего, а я никогда. И не припомню даже, в каком году в последний раз бюллетенил. В школе – да, болел, из десяти раз – девять липовых, чтобы уроки закосить на законном основании…

– Слушай, капрал… У меня дети с температурой слегли, домой спешу. Давай без квитанции, по-братски, все ведь мы люди? Другое дело. Спасибо… Что? Ясен пень, учту. Говорю, случайно: думал, успею на желтый. Счастливо…

Мои же детишки, Элли с Жаном, не то что я в детстве: заболели – значит, действительно хворают, без хитростей. Им бы и в голову не пришло – школу закашивать: просто бы маму уговорили, хотя Шонну на это подбить – как раз не просто. Но они бы справились с этой задачей, и справлялись, благо таких просьб – на двоих за все годы – в ладонь уместятся. В сто раз чаще на дополнительные внеклассные занятия записываются. Откуда они у меня такие хорошие!?

Вспоминаю, как мы в девятом классе придумали ноу-хау: как нагонять температуру под мышкой: лоб и щеки натирали перцем, для красноты и жара, а за пазухой держали самопальный такой приборчик, в котором неправильно вставленные керамические батарейки… или элементы… что-то там нагревались… Дураки стоеросовые, несмышленыши: стоило двоим первопроходцам добиться успеха, как мы, остальные, целым стадом ломанулись в том же направлении… Угу. Был у меня приятель, Винценто, Венчик, так на нем вся наша афера и захлопнулась: увидев «сорок два» на градуснике, наша фельдшериха чуть ли ни в обморок грянулась: хвать хворого отрока за рукав и давай звонить в неотложку, с немедленной госпитализацией… Вскрылся, короче обман, и всю нашу компанию едва из школы не турнули, «за организованный саботаж учебных занятий»… Но нам еще повезло, потому что родители бросились к директору молить и отмазывать, и в результате никого не выгнали. А вот первым двоим «счастливчикам» пришлось хлебнуть позора: директор школы со школьной же врачихой – составили садистский преступный заговор против мошенников, и прямо на дому устроили бедолагам повторное освидетельствование с промером температуры, однако градусники на этот раз совали не «подмышечно», а «ректально», в задницу, то есть, обследовали на американский манер…

И на общешкольной линейке, естественно, громогласно зачитали результаты: «… поскольку повторное освидетельствование показало, что никаких температурных отклонений при замере в ректальной…» – выговор с предупреждением об исключении. До этой линейки мало кто понимал значение медицинского слова «ректальный», да и откуда бы, оно ведь – не матюги… Через день это знали все, вплоть до первоклашек… Да я бы лучше из школы вылетел, чем позволить себя парафинить подобным образом. Это же надо выдумать такое зверство: градусники в задницу вставлять? И что они себе, в Штатах, такие покорные овцы? Подмышек им мало?..

– Наконец-то! Ричик, где же ты был так долго? Знаешь, как я боюсь без тебя?

– А чего бояться-то? Как у них? По-прежнему тридцать восемь, не падает?

– Угу, с хвостиком, – уткнулась мне в грудь и слезами галстук поливает.

– Фигня, чего реветь-то? У обоих не падает? Врача вызвала? Почему не едет?

– С минуты на минуту будет, у него был очень срочный вызов, сложный случай, он уже перезванивал, извинялся.

– Не плачь, моя птичка, они ведь взрослые, сильные ребята… считай, что уже тинейджеры… Сейчас, руки вымою, кобуру сниму… Где они лежат, оба в нашей комнате? Правильно.

Эх, малыши вы мои, малыши… Шонна свила им в нашей комнате по гнездышку – естественно, они упросили, чтобы их кровати рядышком были, веселее так болеть. Температура – не температура, а первое, что я сделал, войдя в комнату, это грозным рычанием прервал драку: Жан лупцует бедную маленькую Элли подушкой, а она хохочет и завывает одновременно… Это называется – крошки ждут неотложки… Отобрал я древний пластмассовый меч без гарды, которым маленькая сестричка дразнила под бока старшего братца, вернул на место фехтовальную подушку… Горячие оба, глаза красные, кашляют… Только обнял каждого – врач, господин Альфонс Дузе. Наш, домашний, он и детишек лечит, и Шонну консультирует по женским делам, и мне пару раз ссадины на костяшках пальцев обрабатывал, не специально для этого приезжал, а так, заодно… Почти что член семьи, дети его любят и совершенно не боятся, зовут дядя Альф, а за глаза – Пузатым Эльфом. Господин Дузе – подчеркнуто старомоден, я бы даже сказал, не по эпохе: трость с набалдашником слоновой кости, пенсне, эспаньолка… Ему бы еще галоши на ботинки… Но врач отменный, несмотря на свои семьдесят, долгого ему здоровья! У меня тоже есть для него кличка, но сугубо тайная, только Шонна о ней знает: Дуче! Сама же смеялась, узнав, и сама же меня за нее укоряет! Женщины – самый легкомысленный и непоследовательный народ в мире. Но и самый многочисленный во Вселенной, с этим приходится считаться.

Тем вечером, Пузатый Эльф Дуче заподозрил в Элли воспаление легких, но на следующий день, при более детальном обследовании у него в кабинете, все страхи благополучно рассеялись: обычное острое респираторное заболевание, три дня покоя – на каждый детский нос. Уж сколько мы с Шонной пережили этих болезней детских, сколько ложных и подлинных тревог испытали, а иммунитета к ним как не было, так и нет: стоит кому из птенчиков чихнуть, кашлянуть, сразу сердце сжимается… Неужели всегда так будет? Наверное, да. Отец у меня – что доска мореная, черта с два на нем эмоцию прочтешь… Кроме того ненавистного дня, когда я из лягавки его вынимал… Вот бы навсегда забыть те его слезы и тот его голос… Да, а ныне – только щурится, да оскаливается, иногда смеется… Но зато матушка моя чувствами плещет за двоих: «Рик! Не сутулься. Ты давно проходил обследование на туберкулез? У тебя голос хриплый. Не мое это дело, разумеется, но твоей разлюбезной Шонне есть смысл не только о косметике подумать! Да, о муже! О муже и о детях. Дай пульс. Я сказала, дай немедленно руку, я посчитаю пульс. Что? Я не плачу. Это у тебя мираж. Я потому плачу, что мой родной сын не способен даже подать матери руку. Так. Это что у тебя? О какой такой почтовый ящик? Ты опять дрался… Ты же взрослый человек, ты начальник отдела, ты, в конце концов, отец дво…» О, госссподи… И так каждый мой к ней визит. Потом, правда, начинает кормить на убой, исподволь и очень хитро, как она себе думает, вдалбливать в меня мысль, что Шонне надо гораздо больше времени проводить на кухне, а не у телефона и не в сомнительных компаниях. Журналисты и модели – воистину предосудительное общество, но это уж мы как-нибудь сами разберемся, без вмешательства извне… А с другой стороны, – все узнаваемо: она мать и вечно видит во мне маленького бузотеристого сына, ее родное дитя, которое тотчас же и непременно попадет в переделку, не приди она немедленно ко мне на выручку…

Полвторого… Сесть на минутку, да обтесать светотени в лужице пейзажа? Пожалуй. Я ставлю таймер на сорок минут, тихо-тихо, чтобы только сигнал услышать… А уж завтра как следует поработаю. Плоттер надо поменять, не забыть.