Текст книги "Суть островá"

Глава XII
В которой главный герой на себе убеждается, что оргия – очень активный отдых

– Сдаешься, Рик? Сдавайся, не высиживай цыплят, у меня ладья и пешка перевес, чего тебе еще надобно?

– Слил. Садитесь, Ян, ваша очередь.

Объем и плоскость, двухмерность и трехмерность… Эти проклятые вопросы моего «подпольного» увлечения компьютерной живописью самым неожиданным образом всплыли в самом неожиданном месте: в логове-жилище моего отца! Он, кстати, и жилье поменял, такие хоромы себе отгрохал, что… Я только задним числом, задолго после событий, связанных с покушением на прежнего Президента и последующим кризисом, узнал от отца и Яблонски, в какую глубокую они тогда провалились яму… Мне даже не по себе от этого становится, как вспомню: встречались со мною, шутили, в шахматы играли, а сами – банкроты… Слава Зевсу, Маммоне и Шиве, старики не сдались и выплыли, и даже преуспели гораздо против прежнего! Но об этом в другой раз… Трехмерность и двухмерность. В шахматы со стариками я игрываю эпизодически, а они – регулярно между собой, причем почти всегда выигрывает отец; у меня он выигрывает и у Яблонски. На втором месте я: чищу Яблонски как хочу, но против папаши – никак.

Однажды сидели мы вдвоем с отцом, у него дома, Яблонски поехал к себе, а я остался, потому что спешить мне было ровным счетом некуда: Шонна откомандирована редакцией в Иневию, за каким-то важным материалом о дамском(!) жевательном табаке, типа, новомодном элементе высокой моды, а детки – на часть каникул пристроены в специальный спортивно-оздоровительный лагерь, весьма дорогой и престижный…

Вдруг отец возьми и спроси: как, мол, ты ходы обдумываешь?..

Что значит – как? Тоже мне, спросил… Я даже и не задумывался никогда над этим. Наверное, обдумываю как-то… если я конем похожу сюда – он может ферзя двинуть, а если туда – съест коня. Если рокируюсь – короля отведу от двух атак, а если…

– Не знаю, пап, если не в блице, то стараюсь думать на два-три-четыре хода вперед, за себя и за противника.

– Ну, а поле как ты видишь?

– Не понял?..

– Поле. Вот квадратное игровое поле, шестьдесят четыре клеточки, размером восемь на восемь…

– Тридцать две клеточки черных, столько же белых, шестнадцать фигур белых, столько же… ну и что, пап? Все это видят.

– Я понимаю, что все, и что шестнадцать. Ты… только плоское поле видишь?

Тут я поусерднее задумался, в попытке сориентироваться, что именно отец хочет выковырнуть из меня своим вопросом?.. Но слово «плоское» – тотчас же затронуло некую струнку в глубинах моего сознания.

– Н-ну… иногда я способен представить объемные фигуры, идущие, прыгающие скачущие по здоровенному квадрату, расчерченному, в свою очередь…

– Не то. Понимаешь… Только, сын!.. Чур, не смеяться и никому ни гу-гу, даже Яблонски. Договорились?

– Аск.

– Что?

– Договорились, конечно, мы же оба трезвые люди. – Сказал и – кусь себя за язык! Все в моем словарном запасе, хоть как-то связанное с алкоголем, я стараюсь при отце не применять, – в доме повешенного, как говорится… Но отец – ноль внимания на мою оплошность. Зато наивно поинтересовался другим:

– А что такое ты сказал сейчас?.. ас…к? – А я и рад отбежать в другую тему.

– От детей нахватался жаргону: аск – вульгарный синоним слову «спрашиваешь!», «еще бы!».

– Угу… – Сидит папахен мой, пыхтит сигаретой, колени в пепле, лоб наморщен, а у меня, при его словах «плоское поле», и моих, связанных с объемом, как сердце застучало в полтора раза быстрее обычного, так и стучит, не желает успокаиваться… И ладони зачесались. Наконец он заговорил, вместе с дымом выпуская из себя очень странные фразы и мысли, интересные, хотя и в разрез с моими ожиданиями насчет трехмерности. Во всяком случае, разочарован я не был. Оказывается, в шахматной игре он «изоморфирует» игровое поле, вместе с находящимися в нем фигурами. То есть, в зависимости от игровой ситуации, представляет его шестидесятичетырехзвенной лентой, кубом 4х4х4, параллелепипедом с прямыми гранями… Соответственно, все фигурки продолжают оставаться на своих клеточках, но для игрока приобретают необычные зрительные сочетания, и они, и траектории доступных им ходов. Скажем, если распустить всю доску на одну узкую ленточку, от a1 до н8, то ход конем, либо рокировка, либо еще какое шахматное движение, на глаз будет восприниматься по-разному, и каждый раз – совсем иначе, нежели на плоской доске 8х8. Но для человека, который играет вслепую, никакой разницы не будет в том, как выглядит доска, – змеей она вытянута, или в беспорядочный ком сбита.

– Погоди, – говорю, – папа, но если компьютеру и играющему вслепую нет никакой разницы во внешнем виде доски, – а ее нет, и я это понимаю, не сомневайся, – то как извлечь из твоего видения бонусы тому, кто зряч и не компьютер? Я могу сбоку поглядеть на доску, а могу сверху – тоже ведь что-то изменится? Кроме ситуации на доске. Как это может помочь в поиске нужного хода, вот во что я не въезжаю? Если я чайник, слабый игрок, то – да, не увижу коня за пешкой, зевну фигуру или мат. А если я опытный и умелый мастер, имеющий время, чтобы подумать, записывающий все ходы…

– Хм… Нет, я не о зевках веду речь. Сейчас покажу на примитивнейшем примере, что я имею в виду.

Отец выгораживает в углу доски квадрат из девяти клеточек и по угловым клеточкам этого квадрата расставляет коней. Ставится задача: поменять местами черных и белых коней за минимальное количество ходов… да, и убедить оппонента, что это число минимальное.

Ну… Задачка не из самых трудных… и я ее решил. Труднее было убедить отца, выступающего за оппонента, что мое решение оптимально. Минут пять-семь он терпел мое косноязычие, а потом взял листок бумаги и карандаш, начеркал быстренько и показал мне ленту из восьми клеток и коней на этой ленте…

– А почему восемь, а не девять? Наш квадрат из девяти клеток? – брякнул я не подумав. Но отец так горько взглянул на меня, что я тотчас спохватился:

– С-с-с… Извини, пап, сморозил. Средняя-то клетка, которая g7, – не игровая в нашем случае, ее все равно что нет.

– Угу. Смотри: клетки на листке бумаги я изоморфно расположил и пронумеровал в очередности хода коня, любого коня, это не имеет значения… Видишь? 1 – это h-6, 2 – это f-7, 3 – это h-8… Понимаешь?

– Пока да.

– Начинай показывать ходы на листке, куда какого коня тебе нужно переместить по ленте… Сверяйся, если хочешь, с квадратным полем, дублируй там ходы.

И тут ко мне приходит озарение и понимание! Да, при таком роспуске поля в ленточку задача становится не то что простой, а до предела простой, проще не бывает. Глянул – и уже доказывать ничего не надо, все очевидно!

– Гениально, пап! Сам придумал?

– Нет, – головой трясет, а весь такой довольный. – Наоборот: сия «изоморфная» задачка мне в голову чуть ли ни с детства запала, хотя и не помню откуда, но она вновь и вновь заставляла меня задумываться об этом «фокусе-покусе», пока однажды, во время простуды, а может, и гриппа – я очень сильно болел, думал даже, что умру – эта идея пришла ко мне в виде бреда и не отпускала… долго, в общем, вероятно, несколько суток…

– Ни фига себе простуда! А когда это было, и почему я не знал?

– Давно было, да уже и прошло. Я выздоровел и на время забыл об этой дурацкой идее, но однажды попалась мне на глаза шахматная задачка и я ее, забавы для, решал. И решение увидел «объемное»! Составил из клеток куб четыре на четыре, сначала поле сложил поперек, по горизонталям, потом по вертикалям – а решение вдруг само и вывалилось: «Как не поставить противнику мат в один ход» – до сих пор помню. Дальше – больше.

– То есть, ты доску в куб складываешь? А в какой последовательности, всегда сначала поперек, а потом вдоль, или это безразлично?

– Когда как. И не обязательно в куб, иногда вполне достаточно в «брусок»: 4х2х8. Но чаще всего – куб, либо лента. Для ленты надо больше напрягаться головой, чтобы представить, но и ходы случаются оригинальные… Вся штука в том, чтобы в приемлемое время успеть «повертеть» в пространстве клеточки доски, пустые вместе с занятыми, в различных сочетаниях. Но тут на помощь приходит опыт и эти… приемчики… похожие на мнемонические. Далее… только ты не сбивай меня пока с мысли, потом спросишь… Далее, в логике этих сворачиваний и расплетаний существуют темные пятна, которые часто все замутняют, но поскольку я не профессионал-шахматист, они мне особо не мешают, мне вполне достаточно того, что есть, чтобы чесать насухо тебя и Яблонски.

– Разве насухо??? Последний счет: три с половиной на полтора, одну ты продул.

– Это бывает, я же сказал, что не профи. Кроме того, в трехминутках не больно-то ленты поплетешь, хотя я обвыкся постепенно, Яблонски в этом смысле идеальный спарринг-партнер, днем и ночью готов играть. А в безлимитке – похоже, всякого уделаю, кто не гроссмейстер.

– А гроссмейстера?

– Не пробовал.

– А… «скверичей»? Знаешь, есть такой сквер в центре города…

– Знаю. Два раза был.

– И?..

– Они не гроссмейстеры против меня. Двести талеров выиграл на пятиминутках. Ездил проверяться, но чтобы на постоянной основе катать – нет, у меня свой бизнес. Двоих аборигенов сделал, один, вроде бы, из серьезных местных, помню, зазывал на «дуэль». Но проверка моей методики прошла, я удалился, по уши доволен, а остальное – уже баловство. Фигурки же на время ставить с места на место – это я могу и с Яблонски отдыхать.

Забавный у меня папахен, кто бы мог подумать…

– А что за темные пятна такие, в чем они?

– Пятна-то? Они в правилах. Они связаны с отступлениями от… не от правил, а от логики правил. Скажем, эффект «битого поля», или первый ход пешки через клеточку, или превращение пешки на восьмом поле – все это вне обычной логики шахмат, и мне темно увидеть, с помощью трехмерного и одномерного пространства, их влияние в игре.

– Это только с пешками связано, как я понял? Тогда да, не очень несущественно, не в каждой позиции эти особенности влияют.

– Пешки, да. И рокировка в любую сторону, либо невозможность ее проводить через битое поле. Вот, а все остальное – достаточно легко различается и подчиняется «изоморфизму». Попробуй, у тебя тоже получится…

Что сказать… сели мы, и я битый час пробовал, и фиг что у меня вышло… Хотя… были, вроде, некие проблески… Но трудно утверждать что-либо определенное: может я увидел нечто с помощью папашиной методики, а может, просто внимательнее оценивал ситуацию…

– Пап, а ты четвертое измерение не пробовал увидеть?

– Как это?

– Ты, когда сворачиваешь доску в куб, двухмерное пространство превращаешь в трехмерное. Ученые говорят, что и четвертое измерение есть. А ты уже натренировал извилины на изоморфические подобия, тебе должно быть легче, раз ты подготовлен к пространственному мышлению…

– А-а… Видишь ли, я не ученый… Но – да.

– Что да? Четвертое измерение нашел?

– Нет, для этого я умом не вышел. Но проекция четвертого шахматного измерения на трехмерное, двухмерное и одномерное – существует. Это последовательный набор всех позиций конкретной шахматной игры, складывающихся после каждого хода, сиречь шахматная партия. Мы так и сяк вертим предмет четвертого измерения, способные видеть только его тени и отражения в объеме, на плоскости, и чем больше всяких его проекций увидим, тем четче представим себе сам предмет.

Мудрено папаша объясняет и мутновато для меня, хотя общий абрис рассуждений (двухмерную проекцию его трехмерных мыслей на мое плоское сознание – ха-ха-ха!) я просек. И такой это был вечер душевный… Размяк я, окна в себе раскрыл-растворил… Если и не окна – то форточку… Детям – и то не показываю своей живописи, Шонна – тоже очень давно не интересовалась моими «изобразительными» достижениями, так, подбодрит заочно дежурными словами, а чтобы – вместе, плечиками прижавшись, в обнимку, перед моим монитором – ой, давно этого не было, почему-то… Твои рисовальческие опыты симпатичны и милы, но оторваны от жизни, – говорит, – от реалий, от прогресса, от нужд человеческих.

– Папа, – решаюсь я, – ты не очень устал? – За окном дождь и холод с мраком, оба заблудились, видать, во чужом времени года, серый вечер уже вплотную к темной ночи прижался, а рабочая неделя – едва початая, до выходных не близко. Не поедет, наверное… Я бы точно не поехал.

– Средне, а что?

– Приглашаю ко мне, хочу кое-что показать. – А сам смотрю на папахена и весь я в колебаниях от своих слов, и вижу – кривится он. Ну, у меня и гора с плеч, не хочет, значит, не хочет, я и сам уже передумал…

– Я готов, – говорит, – если тебе это удобно? – И я, как всегда в последнее время, с запозданием понял, чего он гримасничал: домочадцев моих шугается.

– Удобно, – говорю, – все в отъезде, никого не побеспокоим и не разбудим. Даже покурить сможешь на кухне: у меня там такая вентиляция над плитой – кошку всосет. В кабинете-то не хотелось бы, в нем запах не скоро выветрится: дома, видишь ли, не в гостях, дома дым табачный мне категорически неприятен, да и работать мешает.

– Без вопросов. Поехали, сын, покажи то, что собираешься показать, мне это в любое время дня и ночи интересно, хотя и не представляю о чем речь… видимо, что-то компьютерное. Совсем не курить – тяжко, но я постараюсь обойтись минимумом. На твоем моторе путешествуем?

Угу, уж этот-то вопрос вполне понятен, в силу своей практичности. Свой мотор отцу лень заводить, а возвращаться через весь город как-то надо, – у меня ведь ни за что не заночует, несмотря на благоприятные возможности…

– Да, пап, не беспокойся, я тебя и обратно завезу, всех дел – полчаса.

– Полчаса – туда, полчаса обратно, а тебе с утра на работу. Нет, сделаем так: к тебе на твоем моторе, а оттуда я такси вызову.

– Такси? Гм… Все-таки это ночной Бабилон…

– Не джунгли же. Не осторожничай, Рик, не усердствуй лишнего, я вызову не простое, а «виповское», для важных персон. Ваша лавочка не промышляет этим бизнесом?

– Нет.

– Нишу упускаете, легкий хлеб. Иногда можно «по-виповски» пошиковать, денег у меня на это хватит. Не смотри так на меня, сынок, отринь сомнения: раз я говорю – хватит, значит хватит. Да я каждый день могу на таком кататься, на трех сразу: в переднем шляпа, в среднем я, а в арьергарде – зонтик.

– Я не сомневаюсь в твоих возможностях, папа, просто мне интересно, как ты про компьютер догадался? – Ха, шиковщик нашелся! На трех такси, со шляпой и зонтиком, и я могу некоторое время кататься, тут большой мошны не надо, но… Зачем я буду спорить там, где это бесполезно: хочется ему выглядеть богатым – имеет полное римское право, я дольше посплю.

– Сущий пустяк. Ты довольно часто о нем говоришь, но никогда в связи с работой в «Сове». Видеокарта то, монитор это, процессор слабоват… Более мудреные термины я не помню. Стало быть, у тебя в нем твой большой и личный домашний интерес.

– Ха-ха, – говорю, – дорогой папа! Это не мне, а тебе надо детективом трудиться, распутывать преступные замыслы и умыслы.

– Нет, – отвечает скромно папахен, – в этом тонком бизнесе мне до тебя очень далеко, а просто – угадал. Угадал?

– Так точно. Да кури в салоне, меньше дому достанется.

– Спасибо, дорогой. Великодушие – преимущественно мужское качество, я рад, что ты им наделен в полной мере.

– Иронизируешь?

– Нет.

Постепенно, в течение обещанного мною получаса, однако «на всех скоростях», мы домчались «до места», то есть, прибыли ко мне домой, где отец бывает редко и делать этого не любит. Сейчас нам проще – дома-то никого. Жан и Элли относятся к редким дедушкиным визитам довольно лояльно, хотя и без бурных проявлений любви, а сам он – вообще сдержан, всегда или почти всегда, по нему трудно определить разницу между его отношением ко внукам и к снохе, но, увы, она есть и не в пользу Ши. Это у них с Шонной взаимно, и, наверное, временем не лечится… Такова жизнь, иногда ее приходится принимать с неприятными довесками.

– Кофейку?

– Хорошо бы, но сердце ропщет. Слабенького чаю бы… В пакетиках есть?

– Найдется, разумеется, черный, красный, желтый и зеленый, в пакетиках и заварной. Что предпочитаешь?

– В пакетиках, я же сказал. Черный, Рик, брось один и довольно. Попьем без сопроводительной еды, но с сахаром.

– Да, сэр. Проходи, проходи, я прямо в кабинет принесу. Точно печенья не хочешь?

– Точнее не бывает.

Сели к монитору. Он у меня весьма подрос за эти годы: двадцать один дюйм по диагонали, плоский, дорогущий! Сначала я ему, отцу, с пятого на десятое пояснил про город и трехмерную живопись, он кивает в ответ, ждет показа…

Я ему даже святая святых достал, результат полугода работы, от которой надорвался бы сам Сизиф: двухсекундный ролик «Девушка, готовая рассмеяться»…

Он посмотрел все предъявленное, молчит… А я уже сорвался со всех тормозов и лопочу невнятно, типа, наперед оправдываюсь: «если, говоря твоим языком, двухмерная проекция одного трехмерного мгновения на холст или доску – это живопись, то почему не живопись – трехмерная проекция кусочка материи на ломтике времени…»

– Знаешь сын. Я ни черта в этом не понимаю. Но мне кажется – ты гениален. Но ведь я отец, я могу быть пристрастен. Во всяком случае, эта… смеющаяся девица…

– Она только собирается рассмеяться.

– Ну да, ну да, но она уже вот-вот… Это и не мультик, и не фильм, и вообще… Я совершенно не привык к такому, но… Будь я проклят, если мне по-настоящему не понравилось. Хочешь, я тебе еще больше монитор куплю? В подарок, и в знак восхищения?

М-да, не всякая хвала по сердцу маслом. Но – понравилось же ему, я вижу, что не врет, что он думал, то и сказал.

– Не в мониторе дело, папа. Однако, засиделись мы. Еще чайку?

– У-у, нет. Вызови лучше такси, домой хочу, устал. И напоследок: я невежда в любом виде науки и искусства, и еще менее того способен выражать свои чувства словами, но знай… Если что… Я всегда…

– Ладно папа. Тс-с, тихо! Але? Такси?..

Вот таков был мой первый в жизни вернисаж, если не считать плоскую и неграмотно освещенную собаку, показанную когда-то школьному учителю рисования. И в ту же ночь пришло ко мне запоздалое озарение, это когда папахен ногой чуть было не приголубил системный блок: все сделанное может пропасть бесследно! Только чихни… Где была раньше моя голова??? Пришлось вставлять дополнительный жесткий диск, заводить стример, копировать на CD, чтобы уж с пятисотпроцентной гарантией… Успел, а так бы умер от разрыва сердца, если бы вдруг…

Что меня сподвигнуло на откровенность с ним? Родственные чувства? – Но они еще не восстановились в полном объеме, если считать за таковой мои детские представления о родителях, как самых лучших, самых справедливых и самых безгрешных… К матушке я отношусь лучше, чем к отцу, или к Молине… А в сравнении с сестренкой – не знаю, если честно, слишком далеко развела нас жизнь по городам и интересам… Но зато с отцом гораздо интереснее общаться на всякие разные темы… И с Яблонски интересно, хотя он мне вовсе не родственник. Так почему же я открылся, доверился отцу? Неужели простое слово «трехмерность» обмануло меня, заставило предположить глубинное сходство умов и мечтаний, которых, скорее всего, и нет на самом деле?.. Но ему же… Какая для меня разница – понравилось ему, или нет!? Был, жил, стоял мой собственный мир, со своею тайной, те кто могли в него войти, моя жена Шонна, к примеру, не пожелали этого сделать, а отец захотел и вошел, и… рад ли я этому? Не знаю. Буду надеяться, что рад. Они ведь, с Яблонски, пускают меня в свой? Пускают и не рефлектируют при этом. Методикой какой-то хвастались, в гости постоянно зазывают, дела при мне обсуждают, и даже со мною не раз пытались «кашу сварить», как они это называют… Отец про шахматы рассказал, и совершенно очевидно, что Яблонски ни о каких кубах и змейках не ведает, уверенный, что его проигрыши – исключительно от невезения и невнимательности. И из-за того еще, что «интеллект его обстоятелен и несуетлив», «к мелочам нечувствителен». Безусловно: был бы суетлив и к мелочам чувствителен – чесал бы папахена с разгромным счетом! Заснул я в ту ночь – за час до будильника, и весь день долбил носом столешницу у себя в кабинете, а Мелисса всячески меня опекала и прикрывала перед возможными неловкими ситуациями. Отец, кстати, мне специально звонил, чтобы я ничего не говорил Яблонски про объемные шахматы.

Господи помилуй, какие же они чудаки! Отец и Яблонски – партнеры по своим биржевым делам, при этом господин Сигорд старший компаньон, а господин Яблонски младший компаньон. Я когда ухмылялся про себя насчет трех такси для папахена, был самонадеян и оказался неправ: деньги у их фирмы реальные и нешуточные, чуть ли ни стомиллионные обороты там у них крутятся. У младшего компаньона доля в совместном капитале – целых два процента, а у старшего компаньона, то есть, у отца – жалкие остаточные девяносто восемь. Отец, я уже говорил, обращается к Яблонски на ты, а тот к отцу – на вы. Формальный и неформальный лидер в этом тандеме – отец. Оба всем довольны в своем сотрудничестве. Мне иногда кажется, что оба преотлично прижились бы со своими причудами в заокеанском Альбионе, где количество чудаков намного больше, чем все наличествующее там человеческое население, потому что там – очевидцы рассказывают – даже и животные поголовно с прибабахами. Нет, но бесконфликтная дележка прибыли из расчета: сорок девять к одному – каково это осознать нормальному человеку, вроде меня???

Впрочем, в той же Британии, если говорить о дележке совместно заработанного, и своих чудес предостаточно, вспомнить, хотя бы, моих любимых Роллингов.

Мик и Киф рулят в команде, они авторы подавляющего большинства песен группы, но не потому, что бывшие «младшие» роллинги, Мик (Тейлор) и Билл Уаймен, и нынешние, Ронни с Чарли, не могут песни сочинять, а потому что Киф с Миком их от этого дела держат в сторонке: свои, мол, записывать не успеваем. Хотите творить – делайте сольники. (Сольники у всех у них имеются, довольно интересные. Но вместе они – лучше.) Естественно, что как основные авторы песен, Мик с Кифом не только главные роллинги, но и денежек имеют больше остальных… И вот тут-то вступает в дело знаменитый английский юмор, который не всем дано понять: У Ричардса и Джаггера состояния – по двести, скажем, миллионов, а у Чарли Уоттса и Ронни Вуда – по сто. (У Билла меньше, и у Тейлора еще меньше, но они – бывшие). Суммы, прессой объявленные, конечно же не точны, и меняются быстро в сторону увеличения, но – пропорция сохраняется многие годы подряд! В два раза отличие, ну никак не больше! Казалось бы: пригни «младших», усовести, либо запугай, либо просто поставь перед фактом более справедливого распределения плодов от имеющейся интеллектуальной собственности … Нет! – И делят, как делили, и довольны все вместе и по отдельности, и в студиях пишут, и на гастроли ездят, вот уже скоро сорок лет… если доживут… Здесь чудачество как бы обратное тому, что демонстрируют отец и Яблонски, но на самом деле – из той же бочки.

У меня дома тоже изменения. Каким из них радоваться, каким огорчаться… Шонна зарабатывает неплохие деньги, хотя и поменьше моих, она известная журналистка, а с некоторых пор ее рейтинг резво побежал вверх по ступенькам: всего-то и понадобилось – регулярно появляться на вечеринках в «звездной» среде, доказать хорошее знакомство с Чилли Чейном и другими «богами» экранов, топов, подиумов и таблоидов. Чаще – со мною появляется, что мне не по душе, иногда – без меня, что очень и очень мне не по душе, но тут уж… Ее гонорары и зарплаты без остатка всасываются в тряпки, украшения и косметику, но надо отдать ей должное: на «семейные», то есть, мною заработанные, Шонна покушается очень редко и стеснительно, со всей скромностью. Поэтому мне довольно легко выдерживать прежний стиль и ни в чем ей не отказывать. Детки наши – на удивление великое – не портятся, подрастая, и приносят нам с Шонной одни радости. Почти одни радости, потому что и приболеют иногда, и лениться пробуют, и крику много создают… Но – чудо, а не дети. Мы с Шонной постоянно боимся всех этих рассказов о наркотиках среди подростков, о раннем развитии сексуальности, о девиациях всякого рода, о компьютерной «гамомании» (увлечении компьютерными играми), об интернетзависимости… Тьфу-тьфу-тьфу – не про наших. Элли перешла в музыкальную школу, хочет играть на арфе(!), кошмар, да? Жана коротнуло на мотоциклах, ждет не дождется, когда вырастет и обретет права, Шонна же заранее трясется от ужаса. Хорошо хоть о футболе не забывает и весь в пятерках по учебе. И Жан, и Элли гораздо ближе к бабушкам с обеих сторон и к Шонне, чем к нам, мужчинам двух старших поколений, поэтому подробности их бурной и насыщенной жизни я чаще всего узнаю не от самих детей, а опосредованно, по секрету от них, от Шонны. Жаль, что так мир устроен, однако я не ропщу, я ведь и сам всегда был больше к матушке привязан эмоционально. Плохо вот только… заметил я за собой, что у отца бываю немножко чаще, чем у нее, но зато она к нам повадилась: раз в неделю – уж точно бывает… (Это она так бьется с моей тещей за внимание внуков. С переменным, правда, успехом, те – подростки тертые, поднаторели на подарочной семейной психологии, знают, что такое баланс). Я так объясняю это себе, что с отцом у нас появились общие интересы, деловые, и вообще…

И сам я изменился. Весу набрал три кило, но, к счастью, не за счет живота и щек. Просто чуть подматерел. И должность поменял, не знаю уж – в лучшую сторону двинулся, в худшую – но я уже с год как заместитель генерального директора «по анализу и развитию», при соответственным повышении в окладе и премиях. Ствол по-прежнему всегда при мне, за поясом, или в кобуре заплечной, однако в стрельбе и драках я уже почти никогда не бываю задействован, практически год как костяшки пальцев о чужие морды не разбивал, и если, все же, где-то как-то, по старой памяти…, то – чтобы только форму не терять. Тир, качалка, спарринги – этого я не забываю, но бойцовская форма, как я ее понимаю, она тогда только полноценная форма, если обкатана в «полевых» условиях. Вот я и езжу иногда, невзирая на неодобрительные заушные и заочные филиппики в мой адрес со стороны коллег и подчиненных. Однако, жизнь человеческая так уж устроена, что при малейшей возможности наскакивает на рифы, попадает в бури, терпит крушения, изнывает от жажды, холода, терзаний… А долгого покоя не терпит.

Ванда Вэй соизволила вспомнить обо мне и однажды попросила о личной встрече…

Та «простецкая» вечеринка у Чилли Чейна здорова изменила мою и нашу с Шонной жизнь: Шонна ворвалась, наконец, в будни большого света, стала желанным и весьма переборчивым автором для всех бабилонских и иневийских «глянцев», а я – я тоже вынужден был вступить на карьерный эскалатор, вознесший меня над былыми равными и старшими товарищами, Кохеном, Бетолом… Одно тянет за собой другое: похвастался перед стариками возобновленным знакомством с нашим «суперстаром» Чейном, Яблонский тотчас извлек из этого знакомства практическое применение, сосватал моего папашу инвестором в телепостановку, а Чилли Чейна – главным романтическим героем туда же… Как это ему удалось – не знаю, Яблонски вообще имеет на отца немалое влияние… То есть, и киношно-телевизионный мир стал мне каким-то боком близок, если и не эмоционально, то по делам. Так вот, на той вечеринке Ванда Вэй положила, что называется, на меня глаз, и Шонна это заметила. Заметив – у Шонны легко хватило на это ума – она ничем и никак не проявила этого на людях, но дома устроила мне «сцену у пруда»: дескать, мол, не давал бы повода – не строила бы глазок, не ворковала бы в ухо, не ржала бы как лошадь… как старая похотливая кляча!.. Ты ей дал повод! Наплевав на меня!

– Ши, дорогая… – Честно скажу, я даже растерялся от столь бурного наката по столь ничтожному поводу. – Ши, послушай меня…

– Ты геронтофил, да? Скажи, любишь бабушек?

– Ши, не стоит быть такой вульгарной, прошу тебя. И кстати говоря, она вовсе не старуха.

– Ей сорок восемь! Это она вульгарна, не я!

– Сорок три, не преувеличивай.

– Даже сорок девять! А выглядит вообще на семьдесят! Как ты мог…

– Сорок три. Что – я мог??? Я ее не охмурял и за сиськи не лапал, свидание не…

– У нее и сисек нет!

– … не назначал. Тебе не идет грубость. И она не старуха, и она не ржала, и не ворковала. Зачем она мне, когда ты есть? – Тут я сказал привычную правду, но уже не всю… увы… В Ванде, несмотря на ее сороковник с хвостиком, целый океан шарма, холеной свежести мультимиллионерши и еще что-то такое… женское… А Шонна – чем дальше, тем чаще ссылается на головную боль и усталость. Классика семейной жизни, называется. Это при том, что со времен тетки из универсама, у меня было только две скоротечных случайных связи, с интервалом в два года… без любви, но с обязательным использованием презервативов… Одна и другая – с практикантками, которых по линии мин’юста иногда навязывают нам на стажировку.

И уже год, как я не сотворил ничего нового в своем компьютерном «городе», только отшлифовывал до обстругивал ерунду по мелочи, ссылаясь перед самим собой – почти как Шонна в постели – то на усталость, то на дела, то на отсутствие вдохновения…

С легкой руки Чила, и Ванда доверила охрану своего основного, загородного, жилища нашей «Сове», а встречу назначила в ресторане, очень дорогом и малодоступном для прессы. По телефону сказала только, что дело для нее весьма важное. Важное – так важное, встретимся, в четырнадцать ноль ноль, столик заказан. Я был уверен, что посещение «Летучей улитки» влетит мне в копеечку, но сокрушительно ошибся: чайничек «каркадэ» для Ванды и чашечка жидкого «американо» для меня, – итого на сумму сто двадцать талеров! Я за такие деньги могу уверенно пообедать в скромном ресторанчике «Узалива», вдвоем, хотя и без вина. А здесь – ай да улитка! Сто двадцать талеров за несколько глотков неалкогольной жидкости, с ума сойти. Но я испытал чуть ли ни катарсис, оплачивая счет, потому что настраивался на полноценный обед тысячи в три, в четыре… А сто двадцать талеров я смело опущу фирме в зоб, оприходуют как представительские расходы, здесь проблем не будет. И не было, разумеется, и оприходовали.

Если взглянуть ретроспективно – можно задать вполне резонный вопрос: какого хрена я заранее готов был вывалить столь нешуточные бабки за обед, пусть и в обществе легенды отечественного подиума и кинематографа, если бизнес не требовал от меня этого, и если я не собирался разворачивать обеденное общение в некую иную плоскость? Стоило только беспристрастно оценить логику моих намерений, как все стало бы на свои места в моей черепной коробушке… Да… Задним умом все мы крепки, а тогда я с легкой душой сунул для будущего отчета чек в бумажник, и поехал «на место происшествия», то есть, домой к Ванде, искать там НЛО и привидения…