Текст книги "Весна"

XXVIII

На следующий день в обеденный перерыв кистер гонит мальчишек в сад копать грядки. Юрьев день давно прошел – пора и овощи сеять. Ребята трудятся не за страх, а за совесть. Одни копают, другие работают граблями, третьи засевают мелкими зернышками черную землю.

Один лишь Тоотс стоит в стороне и наблюдает. Он сегодня последний день в школе – стоит ли еще себя утруждать работой.

«Черт побери, – думает он, – всю зиму Юри-Коротышка орет на меня, ругается, а теперь иди еще ему грядки копай. Дураков на свете мало, да и тех вчера вздули; кому охота, тот пусть работает, а я погляжу со стороны. Кистер обещал потом дать каждому парню по кренделю – ну и пусть дает. Этой костью он других собак, может, и обманет, а меня не удастся».

– Ну, Тоотс, а ты чего ждешь? – спрашивает кистер.

– Мне судорога икру свела, – отвечает Тоотс, ступить не могу.

– Судорога? Долго ли у тебя эта судорога будет, она скоро пройдет. Потри ногу немножко!

– Да я ее, сатану, уже тер, еще хуже делается.

– Это что такое? А ну-ка пошевели ногой!

– Не могу пошевелить, она тогда как в огне горит. Судорога эта у меня с детства, чуть простужусь – сразу ногу сводит.

– Где же ты простудился в такую теплынь?

– В реке. То есть нет, не в реке. На берегу реки.

Кистер подозрительно оглядывает Тоотса и отходит в сторону. Прямо исчадие ада этот Тоотс; ничего, кроме озорства, ему не идет на ум. Хорошо, что он покидает школу, здесь он только подает дурной пример другим.

Тоотс тайком показывает кистеру кулак. Ах вот как, пошевели, говорит, ногой! Если бы у него, Тоотса, и вправду судорога была, стал бы он еще ждать кистерских наставлений. Он-то со своей судорогой справится, а Юри-Коротышка пусть сам свои грядки копает и засевает их хоть бурьяном. Да, именно: пусть хоть бурьяном засевает, а его ногу пусть оставит в покое. Нога это нога, а грядка это грядка. А в самом деле, если б найти что-нибудь такое… вроде семян бурьяна… Посыпать бы на грядки… Был бы кистеру подарочек. Ох как жаль, что нет под рукой чего-нибудь в таком роде… скажем, семян льна или клевера. Но зачем лен или клевер, можно ведь… можно… Ого-го-го-го! Он у меня еще наплачется!

Тоотс прячется за куст и хохочет, как безумный. В то же время, обернувшись к ребятам, он строит им такие уморительные гримасы, что и они заливаются громким смехом.

«Чего это он смеется? – думает Имелик. – Вчера только был такой грустный, что даже шапка на голове – и та чуть не поседела, а сейчас разошелся, как сумасшедший. Видно, опять собирается выкинуть какой-нибудь фокус».

Дальше ему некогда раздумывать: из-за кустов появляется Тоотс с невероятно серьезным видом и сразу же принимается за работу. Вначале он помогает другим ребятам вскопать несколько грядок, затем переходит к тем, кто работает граблями, и здесь тоже развивает такую бурную деятельность, что даже кистер это замечает и хвалит его за усердие. Под конец кистер озабоченно спрашивает, прошла ли у него судорога и как он с ней справился.

– Гладил, – коротко отвечает Тоотс.

– Ну да, я же говорил, – подхватывает кистер. – При судорогах самое главное – это погладить и растереть.

Кистер настроен весьма благодушно. Работа подвигается как нельзя лучше, грядки появляются одна за другой, черная рыхлая земля ждет посева.

Пожалуй, можно бы и начинать сеять, но сначала необходимо решить, какие грядки под какой сорт овощей отвести. После короткого совещания кистер и его супруга приходят к определенному решению и выносят банки с намоченными семенами. Столько-то будет огурцов, столько-то морковки, столько-то свеклы… Надо только объяснить ребятам, густо или редко сеять: а то если огурцы посеять слишком густо, стебельки сгниют; конечно, лишнее можно будет потом выполоть, но все же… лучше, если с самого начала всего будет в меру.

Сеять поручают наиболее понятливым мальчишкам: это работа ответственная. Среди них и Тоотс – ему, как видно, особенно не терпится этим заняться.

– Сей, сей! – говорит ему кистер. – Но делай так, как я тебе показываю. И не старайся делать лучше, чем я, не то все испортишь.

И вот сеятели приступают к работе. Они движутся вдоль грядок цепочкой, а кистер ходит взад и вперед, командует и наставляет. Такая работа, говорит он, детям весьма полезна; в жични им такие навыки несомненно пригодятся. Ведь недаром говорится: чему не научится Юте, того не будет знать и Юхан.

– Чему не научится Ютс,[18]18
  Ютс – меньшительное от Юхан.


[Закрыть] того не будет знать и Юхан, – задумчиво повторяет про себя Тоотс. При этом он вытаскивает семена попеременно то из одной банки, то из другой, то из третьей, все время поглядывая через плечо на кистера. Тут что-то готовится, Тоотс что-то замышляет – Имелик замечает это по беспокойным взглядам своего соседа, – но что именно, покажет будущее.

Уходя с огорода, Тоотс отзывает Имелика в сторону, хватает его за пуговицу куртки и тихонько спрашивает:

– Имелик, ты умеешь держать язык за зубами?

– Вот чудак, конечно, умею, – отвечает Имелик, иронически подчеркивая любимое слово Тоотса – «чудак».

– Так вот что, – шепчет Тоотс, – помнишь, мы вчера говорили, что надо бы сыграть с Юри-Коротышкой какую-нибудь штуку…

– Ну?

– Что – ну? Я уже сыграл.

– А что ты сделал? Я, правда, видел, что ты суетишься, но не заметил, что ты там…

Тоотс озирается по сторонам и снова шепчет Имелику на ухо:

– Я перемешал все семена, сколько их было, и разбросал по грядкам. Когда взойдут, пусть Юри-Коротышка ломает себе голову, что это за овощи такие.

– Да ну? Все перемешал?

– Все перемешал. Одну горсточку огурцов взял, вторую – моркови, третью – свеклы… горох, петушка, лук – все вперемешку, одно на другое.

– Эх ты, башка!

– Да нет же, чудак, какая башка! Мы же вчера советовались, что делать.

– Пусть так, но на кой черт… Кистер узнает —он тебя в пух и прах разнесет…

– В пух и прах… Откуда же он узнает, если ты не скажешь.

– Ну да, но сеяло-то нас всего четверо. На нас и подумает. Тебе что, ты сегодня уходишь.

– Ну что ж, уйти-то я уйду, это правда, но… А вы скажите, что не знаете, кто это сделал. Скажите – наверно, кто-то ночью пришел и все заново пересеял. А если он на меня подумает – пусть думает! Что он мне может сделать? На выгон за мной не побежит. А придет – я на него собаку натравлю, пусть она ему штаны порвет.

– Ох ты, чертов жук, Тоотс! Ха-ха-ха! – смеется Имелик. – Хотелось бы мне посмотреть, что за Содом и Гоморра тут получим.

– Чудак, а мне, думаешь, не хотелось бы! Уж я как-нибудь выберусь сюда. Кистеру, конечно, на глаза не покажусь. Только вот в чем загвоздка: вдруг пастух скоро выздоровеет, мне придется вернуться в школу, тогда кистер мне и задаст перцу. Но я не вернусь, буду околачиваться где придется, а дома скажу, что бываю в школе. Осенью можно будет, пожалуй, и вернуться, тогда…

– Тогда уже все поспеет, что ты посеял, да и взбучка для тебя поспеет.

– О-о, за это время он забудет.

Тоотс и Имелик, наверное, еще долго обсуждали бы эту необычайную проделку, но в это время на дороге показывается телега и Имелик узнает старика Куслапа. За Куслапом приехали. Куслап должен идти пасти скот.

– Ого-о, – радуется Тоотс, завидев старика, движениям которого он зимой так часто подражал, – тогда дело не так уж плохо – сегодня, значит, еще кто-то собирается уезжать. Вот если б все ребята взяли да разъехались по домам – пусть бы тогда кистер руками развел.

Пожитки Куслапа выносят во двор и кладут на телегу. Не говоря никому ни слова, даже не попрощавшись ни с кем, Куслап взбирается на поклажу и сидит там, словно кукушка. Пусть везут его куда хотят – он на все согласен, он сделает все, что ему прикажут, лишь бы его не били и не толкали.

Арно в раздумье стоит на пороге. Давно ли Куслапа привезли в школу, и вот он уже уезжает. Тогда был холодный январский день; Куслап в своем смешном тулупе казался маленьким, точно шестилетний ребенок. «И как мать решилась послать такого в школу?» – подумал тогда Арно. Всего полгода пробыл Куслап в школе, а как-то повзрослел. Удивительно быстро летит время; совсем недавно, как будто только на прошлой неделе, ребята гонялись за Куслапом, а он ползал под кроватями. Да, время бежит… Скоро они все отправятся по домам, на летние каникулы.

Имелик провожает телегу до ворот.

– Езжай, езжай, Тиукс, – говорит он, – я тоже скоро приеду. Долго тут не останусь.

– Чайник и сахар в шкафу, на нижней полке, – отвечает Куслап.

– Ладно, найду. Приеду, привезу тебе конфет и булок. А ты, смотри, удочки приготовь; будет время, пойдем рыбу ловить. Езжай, езжай, и обо мне не беспокойся, я тоже скоро дома буду. Счастливого пути!

– А тебе-то чего спешить? – спрашивает его Тээле; она вышла с подругой на дорогу погулять.

– А что мне здесь делать, – отвечает Имелик, – Куслап уехал…

– Тебе жаль, что ли?

– Да, Куслап славный мальчишка.

– Почему ж ты с ним вместе не поехал?

Имелик глядит вслед Куслапу, точно хочет позвать его обратно. Тээле с подругой отходит подальше, потом возвращается уже одна и тихонько говорит Имелику:

– Если ты сам с арифметикой не справишься, приходи к нам, я тебе помогу.

– А, да что там арифметика, – машет рукой Имелик, – как-нибудь справлюсь, но неохота мне здесь оставаться без Куслапа. Скучно. Тоотс тоже сегодня уезжает… Что мне тут делать?

– Глупость какая! Тоотс ему нужен – такой страшный Кентукский Лев. Да что с тобой сегодня?

– Лучшие ребята уезжают.

– Вот комедия! Подумаешь, лучшие ребята! А если ты арифметики боишься – я сама тебе буду задачи решать.

– Да нет. Чего там я боюсь… вот возьму в один прекрасный день, навострю лыжи и – домой!

– И на кладбище больше гулять не хочешь? Сейчас ведь такая хорошая погода; по вечерам…

– Ох, нагулялся, хватит.

– Больше не хочешь?

– Да будто неохота…

– А чего же тебе хочется?

– Домой.

– Прямо дитя малое: ему домой хочется!

Тээле хмурится и уходит. Подумать только, что за человек! Куслап ему дороже, чем она, Тээле. Да нет, никуда он не поедет, это только так говорится. Они, конечно, еще не раз пойдут гулять на кладбище. Во всяком случае, она каждое утро будет приносить и тайком перо давать Имелику готовые задачи; парень стесняется, не решается сказать, что арифметика его больше всего беспокоит; ладно, ладно, она, Тээле, прекрасно понимает, откуда ветер дует, но говорить ему об этом незачем. Уж она устроит так, что Имелик останется в школе до самого конца занятий.

А Имелик по-прежнему стоит и задумчиво смотрит вслед уезжающему. Куслап едет домой… Да-а, Куслап приедет домой и будет пасти скот на берегу озера. Озеро… В тихую погоду оно, как зеркало. Всплескивают щуки в камышах, на лугу крякают утки. Медленно взмахивая крыльями, проплывает над водой чайка. А на другом берегу аукают пастухи. По воде звуки доносятся так ясно, пастухи в каких-нибудь нескольких сотнях шагов, даже говор слышится. Вдали меж деревьев маячат домики, а еще дальше, на краю озера, белое здание мызы… точно лебедь. Выкупаться бы… О, какое чудесное песчаное дно у озера возле пастбища! Чуть поглубже – камни, которыми придавливали замоченный лен. Когда-то в этом озере мочили лен; и сейчас еще кое-где видишь полуистлевшие пучки льна. А теперь среди этих камней живут злющие черные человечки, готовые ущипнуть каждого, кто осмелится нарушить их покой. Вечерами, после захода солнца, они вылезают из-под камней и разгуливают по дну. О, они лакомы до свежей весенней травки! Подальше дно озера покрыто мхом. Как он шипит и пускает пузыри, если на него наступишь! И зыбкий… как болото. А иной раз во мху под твоей босой ногой что-то зашевелится, пытаясь вылезть, – не пугайся! Это опять тот же человечек в черном, с клешнями. Порыв ветерка. Словно тихая дрожь пробегает по воде. Издали доносится шум… И маленькие волны плещут о подмытый берег. Буль-буль-буль – журчит вода. Но вот волны нарастают, шум усиливается, пронзительно кричит чайка, словно предупреждая: плывите к берегу, надвигается буря! Гул. Белые гребни волн вздымаются и опускаются, брызги пены летят на берег. Лунная ночь… Серебряная полоса дрожит на воде. На берегу мерцают огни. Деревья дремлют. Там, где наповерхности воды колышутся тени, чудится бездонная глубина. Издали долетает плеск весел.

– Ох, и Тиукс поехал туда! А он, Имелик, остался здесь. Почему он еще здесь?

Покачивая головой, Имелик медленно бредет к школе. После уроков за Тоотсом приезжает батрак.

– Да, ребята, – говорит Тоотс, – ничего не поделаешь… нужно ехать. Нужно ехать, пастух в скарлатине.

– Сам ты, смотри, скарлатиной не заболей! кричат ему.

– Э, черт, что мне скарлатина! – отвечает Тоотс. – Скарлатина не страшней, чем Юри-Коротышка. Ха-а, Юри-Коротышка еще увидит…

– Что увидит?

– Увидите, что он увидит. Ночью, когда хозяин спал, явился дьявол и засеял грядки сплошной кашей.

– Что такое? Что такое?

– Молчите, чудаки! Солнце все на свет божий выведет – так ведь в той песне говорилось, что мы разучивали. А когда под солнышком все это выйдет на белый свет, кистер от злости почернеет. Я еще выберусь посмотреть, как вы тут живете; тогда и расскажу, в чем дело. Я бы и сейчас сказал, да вы, чудаки, проболтаетесь, все мне испортите и настоящей музыки не получится. Такие вещи надо держать в тайне, как это делал человек в черном плаще. Ну, словом, я уезжаю.

– Осенью вернешься в школу?

– Да кто знает. Всякая палка – о двух концах. Будь Коротышка чуть покладистей, перестал бы он ругаться – может, я и вернулся бы. Но поди знай, как осенью дела обернутся. Белый свет велик, а в России нужны управляющие, может, туда и подамся. А если не получу хорошего местечка – на плохое я, конечно, не пойду, – так, может, и вернусь. Ну, прощайте! Всего вам наилучшего, приходите ко мне в Заболотье, я вам своего пса покажу. Этот тот самый щенок, которого я перед рождеством в школу притащил; он теперь здоровенный стал, на задних лапах умеет ходить. Прощайте!

– Прощай, прощай, Тоотс! Осенью возвращайся!

– Ладно, коли места не получу, вернусь.

Тоотс направляется к повозке, но вдруг снова поворачивает назад.

– Что такое? – спрашивают провожающие.

– Кийра, дьявола, поколотить не успел.

– Ха-ха-ха! – смеются ребята. – Кийр, подойди-ка сюда, Тоотс хочет тебя поколотить.

Кийр стоит в дверях и грозит Тоотсу кулаком. Видя, что Тоотс бежит к нему, он мигом исчезает в классной комнате.

– Ну его! – говорят мальчишки. – Осенью вернешься, тогда он и получит старые долги.

– Ладно! – соглашается Тоотс и лезет на повозку.

Когда лошадь трогается, Тоотс встает в повозке во весь рост и затягивает скрипучим голосом:

 
Не накуриться мне никак,
а в трубке кончился табак.
С болота мох пойду таскать,
чтоб трубку мохом набивать!
 

– Вот здорово! Замечательно! – кричат мальчишки.

Так отбывает Тоотс. Выезжая за ворота, он пристально всматривается в грядки, словно желая взглядом проникнуть под землю и посмотреть, что за дребедень он там посеял. Ребята, смеясь, глядят ему вслед: уехал от них удалой парень, веселый шутник! Тоотс! – кричит вдруг Имелик.

Тоотс оборачивается.

– Постой!

– Тпрру! Тоотс останавливает лошадь. Чего тебе?

– Подвези меня!

– Ну давай!

– Обожди!

Имелик бежит в спальню, быстро надевает шапку и пальто и вскоре появляется во дворе с каннелем и книжками.

– Подожди! – снова кричит он Тоотсу. – Я сейчас приду. Только котомку возьму.

– А ты куда? – с удивлением спрашивают ребята.

– Домой, домой!

– Да ну?

– Правда, правда!

– А кистер?

– Скажите, что я скарлатиной заболел, – хохочет Имелик и вытаскивает из кладовой свою котомку с харчами. – Скажите, что хотите, я я уезжаю. Если бы вы знали, как сейчас на озере хорошо! За кроватью и шкафом потом приеду. До свидания! Осенью, может, увидимся.

– Имелик, неужели ты и вправду уезжаешь?

– Конечно, уезжаю. А чего мне тут делать? Тоотс меня подвезет, нам ведь по дороге.

– Отчего же ты с Куслапом не поехал?

– В голову не пришло. Или… Да я и сам не знаю, почему не поехал.

Что это за поветрие такое сегодня, все вдруг уезжают! – удивляются ребята. – Трое сразу! Ну, те – понятно, а Имелик! Имелик! Ему чего спешить!

– Может, шутит, – говорят одни.

– Да нет, не шутит, – отвечают другие. – Уезжает.

Имелик бежит к Тоотсу, оба встают в повозке, кричат: «Ура-а-а!» —и машут шапками. Вскоре они скрываются из глаз.

И вот наступает день, когда школьников распускают по домам.

Молитва, напутственная речь кистера. Да не забудут они того, чему учили их в школе весь год. Да хранят они в памяти наставления учителей своих и следуют им во всем.

Школьники прощаются. На дворе их ждут повозки. Выносится и погружается на телеги скарб. Под шкафами обнаруживаются целые выводки мышей; поэтому они, чертенята, так отчаянно и пищали по ночам! Пауки в ужасном смятении: их сети разрывают в клочья, да и сами они вынуждены спасаться бегством, чтобы не погибнуть во время уборки комнаты. Многие вещи, давно считавшиеся потерянными, неожиданно появляются на свет божий; даже деньги находят по углам. В спальне, где раньше стояли кровати, валяются две старые шапки, рваный чулок без пятки и носка, клочки бумаги, осколок зеркала. Пол кладовки усеян листками из старых тетрадей. Немало этих листов испещрено красными чернилами, и на многих под диктантом, с гордо поднятой головкой, красуется двойка; тут же валяются заплесневелые горбушки хлеба и кости. А старые стенные часы в классной невозмутимо отбивают свои двенадцать ударов, словно хотят сказать: «Не впервые видим мы эти разъезды, для нас это не новость, не то что для вас, наши юные друзья. Поезжайте, поезжайте, все равно осенью вернетесь и опять станете по ночам рассказывать друг другу сказки о привидениях; если только с нами к тому времени не… Да-а, да-а, многое может случиться, ведь мы уже очень стары и здоровье у нас неважное».

И вот школа уже совсем пуста.

Там, где раньше было столько жизни и шума, сейчас простерла свои незримые крылья тишина.

Учитель во дворе провожает последних отъезжающих.

– До свидания, до свидания, Тыниссон! До свидания, Кезамаа и Тоомингас! Счастливого пути, маленький Леста! Смотри, подрасти за лето! Будь здоров, Кийр! Ну, с тобой мы часто будем видеться, ты же здесь живешь поблизости. А-а, Ярвеотс… Приезжай, приезжай, если удастся, еще хоть на одну зиму. Ничего, что ты уже взрослый парень, – все равно! И старики учатся. Даже Виппер обещал вернуться. Прощай, прощай, Виппер! Кто стремится вперед, тот всего достигнет. А ты, Тали, не забывай, что по воскресеньям у нас с тобой уроки скрипки. Да, да, обязательно приходи; иначе забудешь все, чему за зиму научился. Счастливого пути, счастливого пути! И никогда не вешать голову… Смело и радостно вперед! Наступит время, когда… когда…

По щеке учителя скатывается слеза. Он возвращается в классную комнату, останавливается среди пустых парт и долго стоит в раздумье. Ушли! Ушли… те, кто хоть иной раз и доставляли ему огорчения, но все же были так дороги его сердцу.

– Ну, чего ты еще ждешь? спрашивает Тээле у Арно; он задумчиво смотрит в сторону реки.

– Смотрю… река там…

– Ну так что? Никогда речки не видел? Приходи сегодня к нам новый дом смотреть.

– Да… я не знаю… Дома…

– Что у тебя дома?

– Цветы… луг… солнце…

Он быстро вскакивает на повозку и едет домой, ни разу даже не оглянувшись на Тээле.

– Скорее, Март, домой! Гляди, какая чудная погода!

– Подумаешь, какой! – надув губы, бросает ему вслед Тээле.

На этот раз я кончаю. А если, бог даст, буду жив и здоров, мы, возможно, услышим и о дальнейшей судьбе наших юных друзей.