Текст книги "Весна"

Первые слова он произнес запинаясь, но с каждой минутой все элыпе смелел и речь его становилась более складной.

– Плот? Откуда ты знаешь, что не Либле его потопил? – спросил Лаур.

– Я знаю… Я пришел сказать, что… что… я тогда соврал, будто мы с Тыниссоном вместе ушли домой. В ту субботу, когда мы оставались здесь вдвоем… Плот потопил…

Тут речь Арно оборвалась. Ему было страшно выдавать товарища.

– Как, как? Я не понимаю, что ты хочешь сказать, Арно. Что такое ты соврал и кто потопил плот? Говори яснее, не бойся, – поддержал его учитель, видя, что Арно снова стал запинаться.

– Я соврал, будто мы вместе домой пошли. Когда я ушел, Тыниссон еще оставался здесь.

– Ну хорошо, ты соврал, но разве это такая уж большая беда? Так… неужели ты хочешь сказать, что это Тыниссон потопил плот? Неужели это Тыниссон?

– Да, Тыниссон. – Арно низко опустил голову. У него было сейчас такое лицо, будто он признался в собственной вине. Глаза его снова наполнились слезами, он готов был расплакаться.

Учитель с минуту удивленно смотрел на своего ученика, потом тем же дружеским тоном:

– Откуда ты это знаешь, Арно?

– Мне Тыниссон сказал.

– Так. А говорил он тебе, зачем он это сделал? Или погоди… Тыниссон уже ушел домой?

– Нет. Тыниссон в классной. Он, наверно, меня ждет.

– Ты хотел сказать обо всем этом кистеру? И сказал уже?

– Нет.

– Почему?

– Духу не хватило. Страшно стало.

– Ага, теперь я понимаю – когда ты попался мне навстречу, ты от дверей кистерского кабинета. А туда ты не заходил?

– Нет.

– Хорошо. Но прежде всего успокойся, Арно. Не плачь, слезами не поможешь. Лучше расскажи мне все по порядку, тогда посмотрим, может быть, придумаем, как это дело уладить.

– Теперь нас с Тыниссоном выгонят из школы.

– Да ну тебя, глупенький! Кто тебе сказал, что вас выгонят? Как вообще могла тебе в голову прийти такая мысль?

– Я так подумал.

Учитель на минуту призадумался, затем встал и открыл дверь в классную. Остановившись в дверях, он спросил:

– Тыниссон еще здесь? – Но тут же, увидев Тыниссона, сказал: – Ага… поди-ка сюда, Тыниссон! Тыниссон вошел и стал у дверей. Учитель пристально посмотрел на него, потом начал:

– Слушай, Тыниссон, скажешь ли ты мне всю правду, если я тебя кое о чем спрошу?

– Скажу, – глухо, но решительно ответил тот.

– Хорошо. Подойди поближе, садись на этот вот стул и поговорим. Так. Это ты потопил плот мальчиков с церковной мызы?

– Я.

Краснощекий Тыниссон покраснел еще сильнее и опустил глаза. Видно было, что, сидя здесь, он чувствует себя очень неловко. Он все время ерзал на стуле и уселся, наконец, на самый краешек.

– Почему ты это сделал?

Молчание. Ни звука. Учитель взял со стола разрезной ножик и стал его сгибать между пальцами, словно хотел проверить его прочность. В то же время он не спускал глаз с Тыниссона.

– Почему ты молчишь? Ты же обещал ответить на мой вопрос и сказать правду. Скажи, почему ты это сделал?

– А чего они к нам во двор лезут драться? – ответил наконец Тыниссон, вертя пуговицу своей куртки.

– Вот как? Значит, ты хотел им отомстить. Мстить вообще нехорошо, но пусть будет так. А скажи, Тыниссон, почему ты отпирался, когда тебя спросили, не ты ли это сделал?

Лаур на мгновение задумался, потом спросил снова:

– Отчего ты не пришел сам и не сказал, что виноват ты, когда узнал, что звонаря увольняют с работы? Неужели тебя совсем не мучила совесть, что из-за тебя другой теряет место?

– Конечно, мучила.

– И все-таки ты ничего не сказал. А ты вообще признался бы, если бы Тали не пришел и не рассказал все?

– Не знаю.

– Говори правду, Тыниссон. Ты, конечно, знаешь, как бы ты поступил. Я думаю, что ты ничего не сказал бы. Скажи сам, откровенно, как обещал, – пришел бы ты ко мне и рассказал бы все или нет?

– Нет.

– Ну, так. Это, по крайней мере, честное признание. А ты возражал, когда Тали сказал тебе, что пойдет и расскажет?

– Да.

– Ах, нет! – волнуясь, вмешался Арно. – Правда, сначала он говорил, что не стоит идти, а потом сам сказал – иди!

– Ну вот, тем лучше, – заметил учитель, внимательно глядя в лицо Тыниссону. – Ты все же увидел и понял, что нельзя это дело так оставить? Не правда ли?

– Да.

– Ладно, больше я тебя допрашивать не буду. Ты ведь раскаиваешься, что так поступил?

– Да.

– Я тоже полагаю, что раскаиваешься, так и должно быть. Очень хорошо. Мне этого достаточно, Тыниссон. Иди теперь домой, готовь уроки и не вешай голову. Я уже ради Либле улажу все это дело; наказания тебе бояться нечего. Я не буду тебя наказывать: я уверен, что ты все равно никогда больше так не сделаешь. А ты, отчего ты так приуныл?

Лаур обернулся к Арно.

– А-а, понимаю, тебе больно, что ты вынужден был пойти жаловаться на своего друга. Арно, Арно, я на твоем месте сделал бы то же самое. Тыниссон доверил тебе свою тайну, и ты его не выдал. Я уверен, что ты об этом никому еще не говорил, кроме меня. Верно?

– Нет, не говорил.

– Я это знаю. И, придя ко мне сейчас, ты поступил очень правильно. Ты пойми, ведь теперь и Тыниссону стало ясно, что дела этого так оставлять нельзя, и он сам согласился, чтобы ты пошел и все рассказал. Нет, нет, тебе печалиться нечего, ты сделал именно то, что тебе и следовало сделать. Ты думаешь, Тыниссон сердится на тебя? Тыниссон, ты же не сердишься на Тали?

– Да нет. Чего мне сердиться?

Лицо у Тыниссона постепенно прояснялось. Хмурое, даже чуть злое выражение его исчезло, и он довольно смело и открыто поглядывал то на учителя, то на Арно. Арно сидел, опустив голову, потупив глаза. Ему было грустно, он и сам не отдавал себе отчета, почему. Раньше он думал – какое было бы счастье, если бы удалось избавиться от всей этой истории с плотом, так терзавшей душу; но теперь, когда все уже осталось позади, на сердце все-таки было тяжело.

– Послушай, Арно, – сказал Лаур, беря мальчика за руку и тихонько встряхивая, словно желая его вывести из забытья. – Тыниссон вовсе не сердится. Он тебе такой же друг, как и раньше. Не грусти. Или тебя еще что-то угнетает? Ах да, ты же прежде всего обвинял самого себя. Но скажи – когда ты говорил, что вы из школы ушли вместе, ты уже знал о тайной проделке Тыниссона?

– Да нет, Тали тогда еще ничего не знал, я ему только потом сказал, – вмешался Тыниссон, снова чуть краснея.

– Ну вот, – произнес учитель, – ты даже не знал, для чего, собственно, ты лжешь?

– Это я ему велел. – ответил вместо Арно Тыниссон.

– Ну, тогда это была, значит, до того невинная ложь, что другой такой, пожалуй, и не сыщешь. Нет, из-за нее действительно не стоит огорчаться, – сказал учитель.

После этого он отправил мальчиков домой. Уже в дверях он добавил:

– О Либле вы не беспокойтесь. Либле в следующее же воскресенье снова будет так бить в колокол, что только держись. И не бойтесь, никто об этой истории не узнает. Никто не узнает, если только сами не разболтаете.

Мальчики вышли из комнаты учителя. Ребята, находившиеся в это время в классной, посмотрели на них с удивлением, и, конечно, многим хотелось бы расспросить, в чем тут дело, но Арно и Тыниссон, не дав им даже опомниться, быстро прошли через классную. У ворот школы уже стояла лошадь. В санях высился весь закутанный в теплый тулуп бугорок – это была Тээле; рядом с лошадью стоял, покуривая, их батрак. Арно обернулся, чтобы попрощаться с Тыниссоном, но тот уже ушел своей дорогой. Из-за угла школы видно было, как он торопливо шагает по направлению к своему дому. Арно подошел к воротам, где его ожидали: в сердце его закралась новая забота – не рассердился ли все же на него Тыниссон.

Домой они поехали не сразу. Батрак сказал, что ему нужно еще заглянуть в лавку, поэтому сначала поехали туда. Батрак зашел в давку, Арно и Тээле остались в санях. Оба молчали, каждый ждал, когда заговорит другой.

Из трактира, стоявшего невдалеке, вышел, пошатываясь и сердито ругаясь, какой-то человек, с минуту постоял посреди дороги, потом, выписывая зигзаги от одной придорожной канавы к другой, поплелся к давке. Со стороны лавки шли двое каких-то мужиков. На полпути, но поближе к лавке, чем к трактиру, они встретились с Либле, и между ними произошел такой разговор.

– Смотри-ка, звонарь сегодня опять нализался, так и тянет его в канаву, – сказал один из мужиков.

– А то как же, – ответил другой.

– Потом первый мужик сказал:

– Здравия желаем, господин Либле!

– Здравия желаем, здравия желаем, здрр… аввия. ответил Л ибле.

– Куда это ты собрался?

– В пекло!

– Вот дурак, в пекло собрался. Чего тебе туда? На земле места не хватает, что ли?

– Не ваше дело, ик! Каждый может идти куда хочет. Я те-тебя р-разве спрашиваю, куда ты идешь, ик!

Либле остановился и вызывающе взглянул на собеседников.

– Во, во, важный какой! – сказал второй мужик.

– Важный, точно он бог весть кто.

– А сам иной раз такие штуки выкидывает, как дитя малое, – плот у мальчишек потопил, – заметил первый из мужиков. – Я бы ни за что перед всем приходом так срамиться не стал.

– Фу-ты, фу-ты, гляди-ка, до всего ему дело? Чего тебе, по правде говоря, от меня надо?

Либле шагнул к мужикам, готовясь вступить в драку.

– Ну, ты, на рожон не лезь! Драться мы с тобой не собираемся. Иди себе подобру-поздорову. Иди, может, еще что-нибудь на дно пустишь, – сказали мужики и быстро зашагали к трактиру.

Услышав это, Либле еще больше разозлился. Грозя кулаками вслед удаляющимся мужикам, он продолжал шуметь:

– А-а, вот вы как! Откуда такие объявились – меня попрекать!.. Ишь ты!.. Туда же!.. Гляди-ка лучше, как бы я тебя самого не утопил! Да-да, в прорубь – и делу конец! Этому ведь я теперь здорово на учился, ик!

– Какой все-таки этот Либле ужасный человек, – прошептала Тээле, поворачиваясь к Арно настолько, насколько позволял тулуп, в который ее закутали.

– Почему ужасный? – спросил Арно.

– А как же не ужасный. Все время пьянствует и шатается кругом. Говорят, пастор его выгнал.

– Ничего, возьмет обратно.

– Не возьмет.

– Возьмет.

В это время из лавки вышел батрак, уложил в сани, в ноги Арно и Тээле, несколько пачек табаку, поправил на лошади хомут, вытащил из-под него гриву, чтобы лошади больно не было, когда поедут, и сани тронулись. Либле, к этому времени добравшийся уже до лавки, крикнул им вдогонку:

– Эгей, земляк! Постой, возьми и меня. Эге-е-ей!

Но батрак сделал вид, будто он глух и нем от рождения.

XVIII

Арно все-таки был еще очень слаб. Болезнь подорвала его силы, и он все никак не мог окрепнуть. Однажды, когда они с Тээле возвращались домой и началась сильная метель, он уже на полпути почувствовал такую усталость, что не в состоянии был двигаться дальше; он опустился на снежный сугроб и, печально улыбаясь, Сказал:

– Не могу больше.

Тээле остановилась возле него. Ей было непонятно, как это можно так быстро устать. Ветер завывал и гудел в проводах и вокруг телеграфных столбов, на дороге то тут, то там наметало огромные сугробы.

– Отдохни немножко, может быть, тогда сможешь идти, – помолчав, сказала Тээле.

– Может, смогу, – ответил Арно все с той же усталой, печальной улыбкой. Ему было так хорошо сидеть в сугробе; слегка откинувшись на спину, он сказал Тээле:

– Садись и ты!

Но Тээле села не сразу. Она переминалась с ноги на ногу, поправляя на голове платок. Потом заметила:

– Нам здесь долго нельзя оставаться, скоро совсем стемнеет!

– Ну и что ж! – ответил Арно.

– Страшно будет домой идти.

– Почему страшно? Кого ты боишься?

– Да не боюсь, а все как-то не по себе. Попробуй, может, поднимешься?

Но Арно и не пытался встать. Ему было так хорошо здесь, на снегу, что он с наслаждением заснул бы. Его даже немного сердило, что Тээле зовет его. Им овладело сейчас то же чувство расслабленности, что и тогда, осенью, когда он стоял на берегу реки, у самой воды. А завывание ветра – оно было словно колыбельная песня. Глаза его невольно стали слипаться.

– Отчего ты не сядешь? – спросил он Тээле.

– Не хочу сидеть, – ответила она, но все-таки села. – А если кто-нибудь пройдет и увидит, что мы так тут сидим…

– Ну и что?

– Испугается, – ответила Тээле чуть смущенно.

– Ты сядь сюда, я тебя заслоню, тогда ветер не будет продувать, – проговорил Арно, не отвечая на ее замечание, что прохожие, увидев их, могут испугаться. Да и откуда могли взяться прохожие – кругом, сколько хватал глаз, не видно было ни души.

– О, ветра я не боюсь.

– Ну и ладно. У тебя пальто, на мне тулуп. Мне ни капельки не холодно. А тебе холодно?

– Нет.

Помолчав немного, Арно снова попросил Тээле сесть поближе. Та села. Теперь они сидели вплотную друг к дружке.

– Долго мы будем так сидеть? – спросила наконец Тээле.

– Сколько захотим. Ты скажи, когда тебе станет холодно.

– О, мне-то не станет, а вот ты как бы не прозяб. Ты ведь еще не поправился как следует, скорее продрогнешь. Ты, видно, еще не совсем здоров, иначе так скоро не уставал бы.

– Я совсем здоров. А скажи, тебе было бы жалко, если бы я умер?

Так как Тээле ему сразу не ответила, он повторил свой вопрос.

– Скажи – было бы жалко?

– Конечно, было бы.

– И ты плакала бы?

– Да ну тебя! – отмахнулась Тээле, улыбаясь. – Откуда я знаю, что я тогда делала бы?

– Как не знаешь? А я вот знаю – если бы ты умерла, я бы…

– Плакал?

– Да.

– Со стороны кладбища сквозь ветер и вьюгу донеслись голоса и лай собак. Надвигались сумерки.

– Слышишь, на кладбище кто-то есть, – испуганно проговорила Тээле.

– Нет там никого, – вяло ответил Арно. – Это на хуторе Уду. Он как раз за оградой. Кто в такую погоду на кладбище пойдет.

– А я уже испугалась, подумала – там бог знает кто.

– Никого там нет. Ты что думаешь, там привидения?

– Нет, привидений я не боюсь, а все-таки… кладбище… да. и темнеет уже.

– Ну и что с того. На кладбище бояться нечего. Летом я один ходил на могилу к дедушке да там на скамейке и заснул. Проснулся – вокруг уже темно. Прислушался, нет ли кого, а кругом так тихо, что…

– И ты не боялся?

– Нет. Сначала вроде страшно было, а потом ничего. Если бы в другой раз пришлось туда пойти, я бы уже ни чуточки не боялся. Да и чего бояться? Ничего там нет.

– Но все-таки говорят, будто там видели…

– А, не знаю.

– А наша бобылка[4]4
  Бобыль – крестьянин, который сам не имел земли, в жил на земле, купленной или арендованной другим крестьянином.


[Закрыть] будто бы один раз видела какого-то человека в черной одежде, наклонился он над могилой, а у самого полы так и развеваются. Она перепугалась, пустилась бежать, а потом говорила: «Не убеги я оттуда, кто знает, что бы он со мной сделал». Как ты думаешь, Арно, откуда он взялся?

– Ну, может, стоял какой-нибудь человек около могилы. Ветер ему полы развевал, вот и все… Это же. еще не значит, что там было привидение. А иногда просто померещится; вот попробуй в сумерки, как сейчас, долго смотреть на одну и ту же вещь – и вдруг покажется чье-то лицо, или какой-нибудь зверь, или… Но когда смотришь, ни о чем не думай, только смотри и глазами не моргай. Глаза у тебя станут тяжелые, странные, тогда и увидишь такое, что сама не поймешь. А ты смотрела когда-нибудь на облака? Иногда бывает облако – прямо как человек, а то будто животное… лошадь, повозка… всякое там бывает. Ты видела?

– Сама я не смотрела, а другие говорят, будто видели.

– Неужели ты никогда на облака не смотришь?

– Нет, не смотрю. А что мне смотреть, у меня и времени нет на них смотреть.

– А что же ты делашь, что у тебя времени нет?

– Ты разве не знаешь, что я делаю, – я матери по хозяйству помогаю.

Тээле произнесла эти слова – «по хозяйству помогаю» – с очень важным видом и бросила на Арно взгляд, в котором можно было ясно прочесть: «Конечно же, в хозяйстве помогаю – кто мне позволит шататься без дела, как тебе».

– Но не вечно же ты хозяйничаешь? – спросил Арно таким тоном, словно ему было жаль Тээле, которую постоянно заставляют работать.

– Если не хозяйничаю, то учусь, быстро ответила девочка.

– А так, просто?

– Как это – так, просто?

– Да так… чтобы просто посидеть и подумать.

– А что мне еще думать!

– Ну, вот когда лампа в комнате горит, не случалось тебе видеть, какие удивительные тени появляются на стене? Позавчера вечером или когда это было? – смотрю… на дверях как будто мамино лицо. Это от большого платка так падала тень, что получалось мамино лицо.

– И чего ты только не видишь!

– А почему бы мне не видеть? Но вот отчего ты ничего не видишь?

Наступило молчание. Арно, которого уже наполовину занесло, чуть пошевелился, счищая с груди и рукавов снег. Тээле же беспокойно вертелась, изредка поглядывая на мальчика. Наконец она решительно поднялась и, стряхивая с себя снег, сказала:

– Ну, пойдем уже. Больше тут сидеть нельзя, а то совсем стемнеет, ни зги не видать будет, заблудимся еще. Идем!

– Пойдем на кладбище, я покажу тебе могилу моего дедушки, – ответил Арно, поднимаясь.

Тээле с изумлением взглянула на него. Вот какой он, этот Арно: сам устал так, что и домой дотянуться не может, а хочет еще на могилу дедушки идти.

– Нет, я не пойду, – ответила она.

– Почему?

– Не пойду.

– Боишься?

– Все равно, а только не пойду.

– Не пойдешь – и не надо, я тебя особенно и не прошу. А скажи, Тээле, тебе было бы жалко, если бы я умер?

– Смешной какой ты сегодня, Арно. Почему же не было бы жалко? Конечно, было бы. Ну, теперь вставай и пойдем.

– Я не могу, – сказал Арно, улыбаясь.

– Дай руку, я тебе помогу.

Тээле протянула руку и помогла ему подняться. Потом она отряхнула с него снег, и они пошли по дороге.

– Как темно уже, – сказала Тээле.

Когда они дошли до развилки дороги, где Тээле надо было поворачивать к своему дому, Арно захотел ее проводить до ворот хутора Рая, как тогда, осенью. Но Тээле не согласилась.

– Да ну тебя, самому еще вон как далеко идти! Когда же ты домой доберешься, если меня еще пойдешь провожать?

– А я от вас пойду напрямик, через поле.

– Не говори глупостей! Это тебе не осень, когда по меже можно пройти. На поле сейчас такой снег, что ты совсем увязнешь. Будь хороший мальчик, иди прямо домой!

– Ну если ты так хочешь, я пойду.

– Да, иди!

– Я буду тебя здесь ждать утром.

– Ладно, только очень рано не приходи, а то озябнешь.

Они расстались, каждый пошел своей дорогой. Арно несколько раз оглядывался в сторону хутора Рая, пока темный комочек, двигавшийся по дороге, удаляясь, совсем не исчез во мгле. На душе у Арно опять стало грустно. Пока Тээле была с ним, как сейчас, когда они сидели у дороги, ему было хорошо, он не грустил, но стоило ей уйти… Он и сам не понимал, что это такое. Ему казалось, что, когда Тээле с ним, он счастливее всех на свете. Даже не так уж важно разговаривать с ней, достаточно того, что она рядом.

XIX

Лаур внимательно следил за Арно и заметил, конечно, что мальчик стал все чаще грустить. Так вот оно и получалось: Арно хорошо учился и был во всех отношениях примерным, но что толку – все же, несомненно, такому мальчишке, как Тоотс, за которым, кроме веселого права, почти никаких хороших качеств не водилось, жилось гораздо легче, чем Арно. Если так будет продолжаться, из Арно выйдет грустный мечтатель, которого жизнь будет бросать из стороны в сторону, кик лодку, лишенную руля. А Тоотс, взбалмошный и беззаботный, вечно ходивший задрав нос, лавировал среди самых трудных житейских обстоятельств с такой легкостью, точно это для него было все равно, что взять да выкупаться в речке. Но что же делать ему, учителю, чтобы наставить Арно, этого странного мальчугана, на правильный путь? Прежде всего, конечно, нельзя было давать новую пищу его печальным настроениям, как это делал кистер своими вечными издевательствами и наказаниями. А затем направить мысли мальчика на что-нибудь другое, более веселое.

Однажды незадолго до рождества Тоотс во время урока русского языка стал не отрываясь смотреть в окно. Учитель не раз делал ему замечание. Так все же не годится, говорил он Тоотсу, нельзя так увлекаться посторонними предметами; но, видя, что слова его не оказывают никакого действия, спросил наконец:

– Что же там, собственно, такое, Тоотс? Почему ты так упорно смотришь во двор?

– Нет… ничего там нет, – ответил тот.

– Ты мне не говори, что-то там есть, иначе ты так не смотрел бы. Скажи лучше, не то мы с тобой опять поссоримся.

– Здорово тает на улице.

– А-а! Но почему тебя это так интересует?

– Да вовсе не интересует, я просто так…

– Конечно, интересует; ты, наверное, думаешь – вот хорошо бы сейчас налепить снежков и устроить битву, верно? Ну-ну, признавайся.

– Верно.

– Ну вот видишь, как мы прекрасно понимаем друг друга. Но сейчас, будь добр, сиди спокойно и слушай внимательно, как только можешь. Снежная битва – не волк, в лес не убежит. Если будешь молодцом, мы в обеденный перерыв поиграем в войну. Согласен?

– Согласен.

До обеда Тоотс сидел неподвижно, как пень, зато потом, когда разразился снежный бой, он дрался как лев.

Сражающиеся разбились на два лагеря. Ребята, расположившиеся в крепости Плевна, то есть на склоне холма, выбрали себе командиром самого учителя. Другой лагерь, разместившийся у подножья холма и изображавший русских, произвел в генералы Тыниссона.

Лауру хотелось, чтобы Тали находился как можно ближе, – так легче было за ним наблюдать: но Арно уже перекочевал в лагерь неприятеля и стоял сейчас рядом с Тыниссоном. Учителя обрадовало уже то, что Тали сам, не ожидая, пока его позовут, присоединился к ребятам.

Сначала Тыниссон отказывался принять на себя «командование»: «Да ну, что я… – говорил он, – выберите Тоотса, он лучше сумеет», но когда ребята начали настаивать, он наконец дал свое согласие. Все было готово, вот-вот должен был начаться жаркий бой. Но один вояка все еще колебался – к какому лагерю ему примкнуть. Это был Тоотс. Он стоял между отрядами противников и растерянно поглядывал то в одну, то в другую сторону.

– Ну, Тоотс, иди сюда, что ты там еще смотришь, шею вытянул, – кричали ему снизу.

– А вы кто такие? – сурово спросил Тоотс.

– Русские, ясное дело. Иди, иди же к нам!

– К русским я не пойду. А те кто – там, наверху?

– Турки, турки… Ты что, дурень, разве не знаешь – это же Плевна.

Тоотс сморщил нос: ему не нравился ни один, ни другой лагерь. Будь это индейцы и кентукские ребята – тогда совсем другое дело, тогда у индейцев сразу прибавился бы еще один страшный противник, а то – русские и турки!

– Тоотсу хочется быть индейцем! – крикнули снизу.

– Да ну тебя, разве он захочет быть индейцем! – возразили с другой стороны. – Он же Кентукский Лев! Он ищет своих кентукских воинов. А ну-ка, держись, Кентукский Лев!

В этот же миг снежок, брошенный из турецкого лагеря, попал Тоотсу прямо в рот. Он как раз собирался что-то сказать, должно быть, хотел ответить на насмешки ребят, но жестокий комок снега, брошенный чьей-то еще более жестокой рукой, залепил ему рот. Он смог только произнести раза два: «Ох-ох!» —и стал откашливаться.

Зато теперь он твердо решил, куда ему идти: ком был брошен с турецкой стороны, значит, турки сами искали с ним стычки. Ну что ж? Они скоро отведают его железного кулака!

Бой начался. Со свистом пролетели первые ядра. Противники были еще довольно далеко друг от друга, так что большая часть снарядов пошла на ветер, но чем ближе «русское войско» подступало к крепости, тем яростнее становилась битва и снежки все точнее попадали в цель.

Тыниссона сначала довольно трудно было растормошить, но теперь он весь был охвачен воинственным пылом. Он как бешеный лез вверх по склону холма, словно и не замечая, что его оттуда забрасывают снежками.

Лаур искал глазами Тали в толпе наступающих. Арно был все еще рядом с Тыниссоном и тоже, видно, увлечен сражением. И все же далеко ему было до Тыниссона. Тот воевал с таким азартом, словно дело шло о его жизни, Арно же всякий раз, когда получал удар снежком, тихо улыбался. Когда наступающие взобрались на холм, Лаур очутился лицом к лицу с Арно.

– Сдавайся, Тали! – крикнул Лаур.

– Не сдамся, не сдамся! – весело смеясь, крикнул в ответ Арно.

Они стали забрасывать друг друга снежками. Снежок Арно угодил Лауру в лоб, а брошенный Лауром снежок со свистом пролетел мимо Арно. Это еще больше развеселило мальчика, а увидев, как учитель, пыхтя и фыркая, отряхивает снег с бороды и вытирает глаза, он чуть не скорчился со смеху.

В ту же минуту другой отряд наступающих под командой Йоозепа Тоотса атаковал гарнизон крепости с тыла. В воздухе прокатилось громкое «ура», и на несчастных защитников крепости с двух сторон обрушился град снежков. Снежки летели им в спину, в голову, за воротник, всюду, куда попало. Тоотс был воплощением львиной силы И отваги. Рядом с ним рысцой трусил Кийр, точно оруженосец: в руках у него была картофельная корзина, наполненная готовыми снежками, Тоотсу оставалось только вытаскивать их и кидать. Турки были покружены и бросились врассыпную; одни обратились в бегство, другие слились в плен. Победа досталась русским.

– Ну, кто же этот хитрец, который окружил нас? – смеясь, спросил Лаур, видя, что сопротивляться бесполезно.

– Тоотс, Тоотс! – наперебой закричали ребята. А Тоотс, как и полагается герою, гордым шагом, выпятив грудь, расхаживал взад и вперед среди своих бойцов, отдавая еще кое-какие команды и распоряжения.

– Ишь ты, какой Скобелев выискался! – засмеялся учитель. – Мы бы легко отбили атаку, а он тут как тут, с тыла навалился. Ну подожди же ты, Скобелев, давай еще один бой устроим!

Эти слова были встречены шумным ликованием. Тотчас же заработали десятки проворных рук – все снова принялись лепить снежки. В обоих лагерях были свои оружейники – их обязанность только и заключалась в заготовке боеприпасов. В войске Скобелева были и другие отряды. Одни бойцы, конечно, самые ловкие, должны были только бросаться снежками, другие снабжали армию боеприпасами, а третьи были лазутчиками, то есть следили за тем, пора ли начать наступление; кроме того, были здесь и артиллеристы. Эти скатывали огромный снежный ком, поднимали его на руках и затем под прикрытием солдат, бросавших снежки, врывались в самую гущу врагов и обрушивали на их головы свой снаряд. Маневр этот имел то преимущество, что, когда бросали такую снежную громадину, доставалось сразу нескольким неприятелям.

Новое грандиозное сражение, по настойчивому требованию Тоотса и еще нескольких ребят, которых, конечно, только он и сумел на это подбить, должно было изображать битву между краснокожими и поселенцами. Один бог знает, откуда Кентукский Лев притащил так много красной и синей бумаги, но, во всяком случае, ее хватило для всех солдат – каждый прикрепил себе на грудь по кусочку красной или синей бумаги: краснокожие получили красный значок, поселенцы – синий. Да никого особенно и не заинтересовало бы, откуда Тоотс достал бумагу, – все были слишком заняты. Но тут Визак, проныра этакий, вычитал на попавшемся ему обрывке бумажки слова: «Учебник географии. Аугуст Визак», – и этого было достаточно, чтобы вызвать у него ужасное подозрение. Он хотел было уже бежать в класс выяснять, в чем тут дело, и, конечно, побежал бы, если бы остальные его не удержали. Потом многие ребята жаловались, что у них и с одной, и с другой книжки бесследно исчезла обертка.

Не успели краснокожие как следует и нос вытереть, как на них налетели кентукские молодчики во главе со своим прославленным вожаком. Сражение на этот раз разыгралось в долине у подножья холма, где росло несколько деревьев и кустов черной смородины, такая местность все же больше подходила для битвы индейцев, чем голый пригорок. Военачальники были новые – кентукское войско вел, конечно, тот, кто и должен был его вести, а краснокожих возглавлял Тыниссон. После того как Тоотс сам себя объявил командиром кентукских парней, Тыниссон перешел на сторону их врагов, и учитель передал командование ему. Вместе с Тыниссоном к краснокожим присоединился и Тали. Затем из лагеря Лаура к Тоотсу перешли двое фугих бойцов, так что на каждой стороне по-прежнему было одинаковое число воинов.

Закипел жаркий бой. Снаряды летели так густо, что иногда сталкивались и рассыпались в воздухе. Обе стороны сражались самоотверженно, в обоих лагерях совершались чудеса отваги и ловкости. Но вот в самый разгар сражения – один бог знает, как это произошло, – вождю кентуковцев вдруг показалось, что у него стало что-то слишком много бойцов, а у неприятеля осталось их ничтожная горсточка. Но – странное дело! – его собственные солдаты с синими значками на груди стали вдруг нападать на него самого и на его людей. И, что еще хуже, эти бойцы с синими значками появлялись всюду – сбоку, за спиной, били прямо в затылок. Короче говоря, началась кутерьма, в которой уже никто ничего не мог разобрать. Кентукский Лев на миг растерялся и, остановившись, заорал:

– Стойте, черти! Что же это такое – наши наших же бьют! Стойте вы, стойте!

Он, конечно, понял, что произошло, но было уже поздно. Синие значки вдруг сменились красными, и кентукская ватага оказалась со всех сторон окруженной противником. Краснокожие стояли вокруг кенуковцев кольцом, каждый держал снежок в угрожающе поднятой руке, и все заливались хохотом. Прославленный предводитель краснокожих, Тыниссон, последовав хитрому совету учителя, достал своим людям подложные значки и таким образом окружил кентуковцев.

– Но ведь так же нельзя! – закричал Тоотс, краснея от стыда.

– Почему же нельзя? – ответил Лаур. – На войне любая хитрость дозволена, тем более когда воюют краснокожие.

Сражение кончилось. С шумом и гамом возвращались ребята н класс. Лаур еще немного задержался во дворе и стал смотреть, как девочки тоже играют в войну. Потом он увидел, что Тали взошел на крыльцо школы и стал метлой счищать снег с сапог. Лаур тоже направился к двери, чтобы поговорить с Тали и расспросить, как ему понравилась снежная битва; но в это время зазвонил церковным колокол. Учитель остановился и на минуту прислушался. С башни неслись медленные, ритмичные удары: «бим… бом, бим… бом» – и, дрожа, замирали вдали. Потом Лаур, улыбаясь, взглянул на Арно.

– Послушай, – сказал он, – как Либле бьет в колокол.

Арно посмотрел на учителя и робко спросил:

– Разве это Либле?

– Ну да, Либле. О, Либле уже с самого воскресенья бьет в колокол. Что ты на это скажешь?

Арно застыл на месте от удивления и тоже прислушался, словно желая убедиться, действительно ли это Либле там, на колокольне.

От своих мыслей Арно очнулся только тогда, когда Тыниссон, тихонько толкнув его в бок, спросил, о чем учитель говорил с ним у дверей.

– Он сказал, что Либле опять звонит в колокол, – ответил Арно.

– Вот как, опять звонит? – торопливо переспросил Тыниссон.

– Да… это погребальный звон… кто-то умер, – добавил Арно

Но Тыниссону было безразлично, какой это звон; главное – звонил Либле. Арно отлично это понял, и равнодушие товарища обидело его. Ведь тот мог бы, по крайней мере, спросить – кого хоронят под этот звон.