Текст книги "Секретные операции абвера. Тайная война немецкой разведки на Востоке и Западе. 1921–1945"

Унтер – офицер сделал вид, будто согласился на предложение, заявив, что попробует, можно ли незаметно умыкнуть один из таких противогазов. Тогда он даст знать.

Об этом происшествии он же доложил по начальству. Командование срочно уведомило отделение абвера по Восточной Пруссии в Кёнигсберге. Его сотрудники приняли решение написать письмо – ловушку и отправить его заказчику. В нем от имени унтер – офицера содержалось сообщение, что он сможет передать заказанный противогаз в определенный день поблизости от немецкого поста паспортного контроля на Мюнстервальдерском мосту. В назначенный им час получатель может спокойно перейти через мост и забрать противогаз.

Поляки не подозревали, что за написанным якобы унтер – офицером письмом скрывается абвер. В назначенный день и час два комиссара польской пограничной стражи перешли через Мюнстервальдерский мост и направились к месту встречи на германской территории. В момент, когда они забирали у унтер – офицера противогаз, выскочили лежавшие в засаде чиновники прусской пограничной полиции, подключенные к операции абвером. Польские комиссары оказали сопротивление. Завязалась перестрелка, в которой один из комиссаров был тяжело ранен и вскоре скончался в больнице. Другого, по имени Биедзински, арестовали и осудили к высшей в то время мере наказания за шпионаж–15 годам тюремного заключения.

По возвращении из Кёнигсберга в начале 1924 года я приступил к выполнению порученных мне заданий. Капитан Вейсс настоятельно просил меня уделять особое внимание офицерам разведки противника, действовавшим под прикрытием дипломатического представительства Польши в Данциге. При этом я прежде всего должен был попытаться установить агентов, работавших на польских хозяев и их каналы въезда в Германию.

Для решения этих задач мне требовались помощники, поскольку в полицейском управлении занимался официальной работой и в одиночку был не в состоянии проводить все необходимые расследования и наблюдения. Быстро решившись, я переговорил с двумя моими подчиненными, секретарями уголовной полиции Бартом и Кригером, зарекомендовавшими себя как дельные и надежные полицейские. Они с воодушевлением приняли предложение помогать мне в контрразведывательной работе, хотя я и пояснил им, что данцигское правительство не поставлено в известность и мы должны будем действовать на собственный страх и риск.

Оба многие годы надежно выполняли добровольно взятые на себя обязанности и сопровождали меня в стольких опасных предприятиях или же скрытно прикрывали. Их неторопливое и качественное расследование способствовало аресту целого ряда шпионов в Восточной Пруссии.

За исследование круга лиц в области вольного города, поддерживавших оживленные связи с Польшей, я взялся сам с помощью одного дружественно настроенного данцигского коммерсанта. Тем временем мои попытки найти в Польше ценных информаторов в первые месяцы оказались безуспешными. При этом я все же приобрел некоторый опыт и научился распознавать сложности, которые возникали при налаживании удаленных контактов в стране противника.

То же самое происходило и с обер – лейтенантом запаса Генрихом Раухом[9]9
  Генрих Раух Вторую мировую войну закончил в звании генерал – лейтенанта.


[Закрыть]. Он в должности помощника отдела абвера по Восточной Пруссии из Мариенбурга разрабатывал те же самые цели в Польше. Нередко мы встречались с ним для консультаций в Восточной Пруссии и в Данциге, обмениваясь опытом, поддерживая и ободряя друг друга, пока нам в действительности не удалось установить в Польше так называемые «важные контакты» и заполучить эффективные источники.

Раух обладал великолепными данными для работы в разведке. Прежде всего ему пригодилось то, что он был предрасположен к языкам. Он владел в достаточной мере русским, мог довольно хорошо изъясняться по – польски, чтобы без словаря сразу прочитать и перевести на каждом из этих языков документы, и сам хорошо знал бывшие германские, а теперь отошедшие к Польше территории. Раух умел применить свои способности и для выполнения секретных заданий. Так, через посредников он наладил непрерывную доставку польских газет, в большинстве случаев местных периодических изданий из различных регионов Польши. В них публиковалось множество сообщений о повышениях в звании и переводах польских офицеров поименно, затем о праздничных мероприятиях определенных воинских частей и многое другое. Все эти сообщения он тщательно анализировал и, не выходя из – за стола, за сравнительно короткое время составлял поразительный обзор о местах дислокации польских воинских частей, их командирах и начальниках.

Но и вне кабинета, контактируя с информаторами и агентами, среди которых были идеалисты, авантюристы и изменники родины всех мастей, в любом положении Раух был на высоте. Он, несмотря на свою молодость, мог легко вступить в разговор с любым собеседником и повести беседу таким образом, что всегда добивался своей цели. Подкупающая внешность – он был крупным, стройным блондином – также ему пригодилась. Но главное, что он рано понял: все доверенные лица и агенты, по какой бы причине они ни работали на абвер или стремились к своим целям, без всякого различия ожидают от представителя абвера, что он приложит все усилия для разрешения их человеческих проблем и при любых обстоятельствах сдержит свои обещания.

Когда Раух и я в 1924 году начали искать пути, которые привели бы нас к необходимым «важным источникам», мы столкнулись со сложностями. Дефицит валюты был существенной предпосылкой наших первоначальных неудач. Но мы не позволяли себе опустить руки, хотя нам, еще до того как удалось установить важный контакт благодаря одному шпионскому случаю в Восточной Пруссии, произошедшему на наших глазах, наглядно стало ясно, насколько опасен противник, польская разведка.

Дело унтер – офицера Коха

В октябре 1923 года отдел абвера по Восточной Пруссии запросил в войсках военнослужащего, умеющего печатать на пишущей машинке. В отдел откомандировали унтер – офицера Коха из 7–й роты 1–го пехотного полка. Он должен был обрабатывать входящую несекретную служебную корреспонденцию. По этой причине и поскольку он имел хорошую аттестацию своих начальников, его тщательно не проверили, как то требуется для носителей государственных тайн. Если бы Коха проверили, то выяснилось, что его нельзя использовать в абвере, так как его мать происходила из польской семьи.

Кох, умный и ловкий, но беспокойный, непоседливый человек и не любитель прилежного и упорного труда, сказал себе, что его служба в штабе 1–го военного округа должна представлять большой интерес для польской секретной службы. Он решил использовать шанс и заработать предательством и продажей военных документов.

Случайно Кох очень быстро вышел на человека, связанного с польской разведкой. Через него он передал три или четыре несекретных военных документа и письмо польской секретной службе. В этом письме Кох обещал непрерывную поставку военных документов за ежемесячную оплату в 200 долларов.

В те времена вследствие высокой инфляции в Германии это были большие деньги.

Но Коху не повезло. Пограничная полиция тщательно проверила его посредника в Мариенбурге. Она нашла за подкладкой его шляпы как военные документы, так и письмо Коха. Об этом по телефону срочно передали в отдел абвера в Кёнигсберг. По недосмотру Кох, узнав об этом, сумел бежать. Это произошло в марте 1924 года.

Проводившееся теперь расследование дало поразительные результаты. Кох развернул предательскую деятельность в удивительных масштабах, стоило ему установить контакт с польской разведкой. Среди прочего ему удалось подговорить и подключить к тайному сотрудничеству двух радистов 1–го разведотделения. Их в ходе расследования арестовали и осудили.

Если бы посредника Коха не выявили в Мариенбурге, все это легко могло бы привести к созданию крайне опасной сети польских шпионов в Кёнигсберге. Самого Коха после его бегства через несколько месяцев обнаружили в Бромберге, где он работал на польскую разведку. Оттуда он в 1924–1925 годах пытался по почте установить контакты со своими прежними товарищами в Восточной Пруссии и завербовать их или склонить к бегству в Польшу. Но и тут удача ему не сопутствовала.

Затем абвер потерял Коха из поля зрения. В течение нескольких лет о нем ничего не было слышно. Но в 1937 году в Бремене его арестовали, когда он сходил с судна, пришедшего из Соединенных Штатов Америки. Его анкетные данные вместе с фотографиями и через 13 лет после бегства находились в списке разыскиваемых лиц в Германии. Сотрудник уголовного розыска, проверявший паспорта пассажиров, приехавших из США, сразу узнал Коха по старой фотографии. Предатель был осужден на 25 лет каторги и несколько лет спустя умер в тюремной больнице от туберкулеза.

И все же в случае с Кохом нельзя ограничиться моралью, что «любой предатель не уйдет от расплаты». Отец его – немец, мать – полька. Где же находилось его отечество?.. Таких примеров, как Кох, было множество. Разве за последнее столетие мало заключалось браков между немцами, поляками, венграми и чехами? Разве дети от этих браков не оказывались перед вопросом: а где их отечество? Европейские страны не сумели идти в ногу с этим процессом; они оказались слишком мелки для этого.

В 1924–1927 годах, пока уполномоченные помощники и вспомогательные кадры неприметно, целеустремленно работали над установлением ценных контактов в Польше, колесо мировой истории не стояло на месте.

Что касается Данцига, то Польша вела свою психологическую войну против вольного города с неослабевающей жесткостью. Теперь она уже не удовлетворялась одними пропагандистскими материалами, речами и митингами в Польше. Теперь в отдельных случаях она перешла к акциям на территории Данцигской области, ставя правительство вольного города и Верховного комиссара Лиги Наций перед свершившимся фактом.

В марте 1924 года решение Совета Лиги Наций, что Польша может на Вестерплатте устроить склад боеприпасов, вызвало огромное возмущение данцигского населения. Эта уступка Польше действительно вызывала у вольного города опасения. Дело в том, что Вестерплатте находится на входе в данцигский порт. Как только будет построен склад боеприпасов, охраняемый польскими солдатами, Польша будет иметь право закрывать доступ в порт, когда сочтет нужным.

Президент данцигского сената Зам упорно сопротивлялся строительству склада боеприпасов; протестовали и христианские церкви, но все было тщетно. Примерно в это же время, в соответствии с требованиями Польши, на должность заместителя начальника лоцманской службы в данцигском порту назначили поляка. И это вызвало понятное возмущение, в особенности среди данцигских капитанов. Столетиями данцигское судоходство было немецким, и его лоцманы также были немцами.

Затем резкий протест вызвала следующая нелегальная акция поляков. Под покровом январской ночи 1925 года они в различных частях Данцига развесили польские почтовые ящики и открыли службу приема и доставки корреспонденции, которая теперь уже не ограничивалась портом и располагала польскими почтовыми служащими в форме. Республика Польша во исполнение 104–й статьи Версальского договора ограничивалась надзором и управлением собственной почтовой, телеграфной и телефонной связью между собой и данцигским портом. Польша этим самовольным деянием поставила Данциг перед свершившимся фактом. Вольный город протестовал, но безуспешно.

Но тяжелее всего подействовало на граждан Данцига и его экономику сооружение порта Гдыня, которое началось Польшей с 1925 года в противовес данцигскому порту. Все это имело для данцигской торговли катастрофические последствия. Польша признала привилегии данцигского порта по Версальскому мирному договору, поскольку тогда у нее не было собственных портов. Но, впрочем, в соответствии с параграфами договора Польша имела не только определенные права в данцигском порту, но и обязанность собирать пошлину.

В равной мере как между Данцигом и Польшей, так и между Германией и Польшей отношения в 1924–1926 годах ухудшались. С немцами, оставшимися на территориях, отошедших к Польше, обходились жестоко. Нередко их экспроприировали. Основание к этому давал изданный в Польше в эти годы закон о земельной реформе, предусматривавший перераспределение земли на определенных территориях.

В противоположность этому к проживавшим в Германии полякам относились лояльно, как и испокон веков. Но в результате враждебной позиции Польши в 1925 году началась германо – польская торговая война, которая длилась много лет и все еще не закончилась к 1930 году, поскольку рейхстаг отказался ратифицировать заключенный в марте того же года правительствами Польши и Германии торговый договор. Торговая война сильно ударяла по экономике Польши, поскольку в 1924 году большая часть польского экспорта, точнее 43,2 процента, приходилась на Германию, тогда как всего лишь 34,5 процента импорта поступало из Германии.

В тот же самый период ситуация в Европе в результате многочисленных межгосударственных договоров сильно изменилась. Большое значение для Германии прежде всего имели Локарнские договоры, заключенные 16 октября 1925 года с Францией и Великобританией. Они подготовили вступление Германии в Лигу Наций и очищение оккупированных германских территорий. Кроме того, они предусматривали гарантию неприкосновенности германских границ с Францией и Бельгией под поручительством Великобритании и Италии, а также улучшение отношений обеих пограничных стран с Германией.

То, что эти договоры были заключены, в первую очередь являлось заслугой Бриана и Штреземана, тогдашних министров Франции и Германии. Они искренне стремились к установлению дружественных отношений между своими странами и народами. В те времена повсюду говорили об эре примирения Бриана – Штреземана.

Локарнские договоры были неблагоприятны для Польши, как если бы она потерпела поражение. В свою очередь она попыталась получить гарантии неприкосновенности польских границ от западных держав и Германии. Но германскому министру иностранных дел Густаву Штреземану удалось убедить ведущих государственных деятелей Антанты, что для Германии немыслимо давать подобные гарантии. Он даже неоднократно давал понять, что Германия не может на долгий срок согласиться с восточными границами рейха, установленными по Версальскому мирному договору. Эта позиция Штреземана, о которой будет еще сказано ниже, заслуживает внимания в контексте последующей позиции Гитлера.

В день подписания Локарнских договоров, 16 октября 1925 года, Франция заключила гарантийное соглашение и с Польшей. Но это была уже облегченная новая редакция договора между обеими странами от 1921 года, предусматривавшая для Франции обязательное оказание помощи Польше в случае конфликта между последней и Германией. Хотя старый договор в основном сохранял силу, однако в новой редакции принятые параграфы освобождали Францию от обязательств немедленно выступать на стороне Польши в случае войны между Польшей и Германией. Лига Наций в Женеве в этом случае должна сначала исследовать инцидент и установить, кто является нападающей стороной.

Затем большое значение для позиции Германии и положения Польши имел мирный договор между рейхом и Советским Союзом, заключенный 24 апреля 1926 года. Он еще именовался Берлинским договором.

Советский Союз и Германия, государства, не считавшиеся Лигой Наций равноправными, еще 16 апреля 1922 года заключили договор в Рапалло о сотрудничестве, в особенности в экономической сфере. Договор 1926 года был откровенно направлен против Польши. После его подписания наряду с усилением экономического началось и военное сотрудничество между Москвой и Берлином. Германские офицеры выезжали в Советский Союз, чтобы передавать русским товарищам по оружию военно – теоретический и технический опыт. Кроме того, военнослужащие рейхсвера получали в России возможность испытывать вооружения, запрещенные Германии по Версальскому договору. Под Ижевском, на реке Каме, к востоку от Казани, немецким военнослужащим предоставили огромный полигон для проведения танковых испытаний.

Такое развитие событий активизировало секретные службы всех непосредственно и опосредованно затрагиваемых стран, в особенности Польши, Франции и Великобритании. Они хотели точнейшим образом знать, что же там, в Советском Союзе, происходит. Открылись ли у версальских миротворцев глаза, что они так недооценили потенциальную мощь России и Германии и что такие народы, как русский и немецкий, нельзя так вот просто посадить на цепь?

В мае 1926 года, через несколько недель после подписания германо – российского мирного договора, маршалу Пилсудскому удалось прийти к власти. Он стал премьер – министром и военным министром и начал авторитарное правление. Одной из первых его мер был приказ, чтобы польская разведка особое внимание уделяла выяснению германо – русского сотрудничества. Фактически Польше удалось получить ценные, соответствующие действительности сведения, которые она предоставила в распоряжение секретным службам Великобритании и Франции.

Германо – русское сотрудничество в военной области вызвало озабоченность в Париже и Лондоне. Европа снова вступила в эпоху напряженности.

Данные, содержащиеся в последних абзацах, и дальнейшие сведения о развитии событий в 1927 году основываются главным образом на информации, которые абверу удалось получить благодаря его ценным контактам. О некоторых из них будет рассказано ниже.

В январе 1927 года меня снова навестил в Данциге мой добрый товарищ и друг Генрих Раух. Стояла холодная зима, и мы согревались крепким грогом.

– Надвигается гроза, – начал Раух. – От моих Близнецов из Померании я получил информацию, что представители западных разведок, в особенности английской, уговаривают своих коллег в Варшаве на превентивную войну с Россией. Ситуация для этого благоприятная, поскольку Советский Союз ослаблен внутренней борьбой за власть. Как на это реагирует маршал Пилсудский, пока неизвестно. В любом случае в этом году у нас будет предостаточно треволнений.

– И у меня похожие сведения. Мой друг Скупой из Лодзи очень озабочен. Он служит в одном из главных штабов и имеет возможность довольно реально оценивать положение в Польше. Как думаешь, Хайнц, что будет делать германское правительство, если Польша нападет на Советский Союз или оккупирует Данциг? И что мне в последнем случае лучше всего сделать?

– Вмешается ли правительство, представляется мне по меньшей мере сомнительным. Что может наша пара дивизий противопоставить Польше с ее 60 дивизиями, предусмотренными на случай войны! Насколько мне известно, данцигская охрана порядка вступит в бой с польскими наступающими частями, так как она способна своими девятью сотнями плохо вооруженных человек показать миру, что население Данцига встречает наступающие польские войска отнюдь не ликованием. Тебе в этом случае я бы посоветовал отправиться ко мне в Мариенбург. Там мы вступим в местный батальон и снова возьмем винтовки в руки, если дело дойдет до войны. Ведь вряд ли будет возможно по – прежнему вести нашу контрразведывательную работу. В любом случае тебе нельзя оставаться в Данциге, если придут поляки.

– Еще один вопрос, Хайнц. Я давно вынашиваю идею подключиться к телефонной линии, идущей из Польши к дипломатическому представительству в Данциге. Технически это сделать легко. До сих пор я колебался, поскольку это может спровоцировать скандал и новые претензии к Данцигу, если поляки докопаются.

– Если ты будешь прослушивать только сам и сумеешь абсолютно надежно закрыть доступ к станции прослушивания посторонним лицам, я сделаю это. В данных условиях, по моему мнению, ты даже обязан пойти на это, чтобы помочь Данцигу защититься от внезапного нападения.

Я поступил так, как посоветовал мне друг. Один надежный сотрудник данцигского почтового управления помог подключиться к телефонной линии, идущей в дипломатическое представительство Польши, и соединиться с прослушивающим устройством в моем служебном кабинете в полицейском управлении. Теперь по 11 различным линиям поляков я прослушивал, о чем говорилось, как только я подключался. Сотрудникам моего отдела я объяснил, будто это спецлиния для связи с филиалами данцигской уголовной полиции в Сопоте, Оливе и Нейфарвассере. Я мог сказать это не задумываясь, поскольку одновременно с прослушивающим устройством я распорядился проложить прямую линию из моего бюро с перечисленными отделениями.

Я был поражен сверх всякой меры успехом, которого добился с помощью моего нового прибора. Неужели поляки думали, что они защищены от прослушивания, если будут говорить скороговоркой? Велось столь много служебных разговоров, что я в первые часы прослушивания посчитал, будто поляки знают и морочат меня. Но я жестоко ошибался! Все, что из переговоров можно было проверить, оказывалось подлинным, судя по делам.

Новый прибор впоследствии оказался неоценимым вспомогательным средством для абвера, в особенности в периоды напряженности, когда поступали тревожные донесения. Нередко я уже после часового прослушивания польских телефонных линий мог доложить, что информация, вызвавшая такую озабоченность и столько беспокойства, не соответствует действительности. Тем самым я предотвратил множество случаев напрасного применения информаторов сети оповещения на германских пограничных с Польшей территориях. Ибо, само собой разумеется, подслушанная мной информация как можно быстрее передавалась в отдел абвера в Кёнигсберге и оттуда далее в отделение абвера в военном министерстве.

И позднее, когда мой тогдашний противник Лунте пронюхал и отдал сотрудникам дипломатического представительства Польши в Данциге строжайшее указание соблюдать осторожность при телефонных разговорах, прослушивание все равно не было безрезультатным. Даже из безобидных частных бесед извлекалась информация. Например, когда военнослужащим военного отдела дипломатического представительства Польши звонили их сослуживцы или невесты и они договаривались о поездках на выходные в Хелу или другие курортные места, становилось ясно, что в ближайшие дни не следует опасаться военных акций против Данцига.

Опасность прослушивания во многом недооценивается. Особенно в таких учреждениях, где сотни и более человек обрабатывают секретную документацию и в любой момент могут схватиться за трубку, необходимо предъявлять самые строгие требования к телефонным разговорам своих сотрудников. В определенных обстоятельствах даже хорошо законспирированные переговоры могут быть расшифрованы противником и нанести большой ущерб. Впрочем, мало кто верит, что все разбалтывается по телефону! Я бы тоже в это не поверил, если бы сам в течение нескольких лет не слушал это у аппарата.

Угроза войны в 1927 году

Как абвер на основе анализа секретной информации и предсказывал, в 1927 году возникла серьезная угроза войны. Напряженность в Европе росла из месяца в месяц. На глазах ухудшались отношения между Советским Союзом и Великобританией, которая предпринимала суровые меры, чтобы воспрепятствовать торговле русской нефтью на Ближнем и Дальнем Востоке. Оставалось сделать еще один шаг и разорвать с Советским Союзом дипломатические отношения. Поэтому английское правительство было особенно озабочено тем, что Советский Союз пытался развить бойкую экономическую деятельность в заморских владениях Великобритании.

А в самом Советском Союзе разгорелась борьба за власть между Сталиным и Троцким. Поэтому стране необходим был мир и требовалось устранить любую угрозу войны. Это ярко проявилось, когда летом 1927 года от пули белогвардейца погиб посол Советского Союза в Варшаве Войков. Правительство СССР ограничилось тем, что публично выдвинуло обвинение против Польши, Великобритании и Франции, готовивших якобы заговор против страны.

Этим правительство Советского Союза попало прямо в точку. В любом случае в том памятном 1927 году представители западных держав снова подталкивали маршала Пилсудского к войне с СССР. Но маршал отказывался, резонно замечая, что в 1920 году уже одержал победу над Россией и не видит причин, отчего ему следует вновь ставить на карту эту победу.

В действительности же не существовало никакой настоятельной необходимости для нападения на Советский Союз. Сегодня можно лишь удивляться тому, что западные державы считали Польшу способной к ведению подобной войны. Хотя то, что Советский Союз был отягощен внутриполитическими противоречиями и другими внутренними проблемами, и соответствовало действительности, но, с другой стороны, и положение Польши было далеко не блестящим. Ее отношения с Советским Союзом, Литвой, Чехословакией и Германией оставляли желать лучшего. Окруженная потенциальными врагами, Польша также вдобавок переживала катастрофическую экономическую ситуацию. Ко всему этому присоединялись и внутриполитические осложнения с украинскими и другими национальными меньшинствами, враждебно настроенными к Польше и потому поддававшимися русско – коммунистической пропаганде.

Выходит, охватывавшие весь мир секретные службы Франции и Великобритании были недостаточно информированы о положении Польши и Советского Союза? Пилсудский, несомненно, все оценивал реалистичнее, нежели они.

Если оглянуться в прошлое, не перестаешь поражаться тому, как легко представители западных держав подталкивали одну европейскую страну к войне с другой, как бездумно они играли с большим пожаром.

Мы еще не раз в дальнейшем повествовании столкнемся с подобной позицией европейских дипломатов и военных. Я думаю, пришло время назвать вещи своими именами и показать молодому поколению события так, как они развивались в действительности.

Вторая мировая война отчетливо продемонстрировала лишь то, что самим победителям она не принесла никаких выгод, а только, помимо огромных человеческих потерь, в значительной мере утрату влияния и экономический ущерб, и поэтому политические лидеры во всех странах Европы должны использовать иные средства, нежели война, когда между отдельными странами возникают трения и противоречия. Тем более, что атомная война отныне представляет угрозу всему человечеству.

Пилсудский с 1920 года вплоть до своей смерти в 1935 году был в Польше исключительной личностью. Он направлял внешнюю политику своей страны и не позволял вовлечь себя в глупые авантюры. Некоторые историки и писатели пришли к мнению, будто он, в отличие от Германии, проводил политику примирения. Но при ближайшем рассмотрении становится ясно, что это далеко не так. Конечно, Пилсудский не был другом России и коммунизма. Доказательством послужил тот факт, что в нынешней Польше его имя (русские коммунисты не желают слышать его!) можно назвать шепотом среди друзей.

Но Пилсудского и немцы не могли считать другом. Он, как опытный военачальник, прекрасно понимал, что небольшую, но дисциплинированную и хорошо обученную армию под командованием генерала фон Секта не стоит недооценивать. Всегда при случае он высказывался о ней с уважением. Но это не имело ничего общего с дружбой. Если бы он действительно был другом Германии, то вел бы иную политику по отношению к ней, чем та, которая во времена Веймарской республики в основном состояла из угроз и стремления как можно сильнее ослабить Германию. Ему было бы легче легкого, если бы он того захотел, остановить широкомасштабную психологическую войну против Германии и Данцига, которую вели польские ведомства.

Точно так же Пилсудский умел виртуозно разыгрывать симфонию внутренней политики. Он предоставлял свободу действий различным партиям польского парламента, сейма, и, несмотря на это, безраздельно царил над оппозицией, которая количественно была больше его сторонников. Но совершенно без репрессивных методов не обходился и диктатор Пилсудский. Поддерживаемый ближайшими друзьями, в большинстве своем бывшими офицерами в звании не ниже полковника, занимавшими ключевые посты в правительстве, он распорядился создать концентрационный лагерь и в 1930 году арестовал часть лидеров оппозиции. Эти меры в основном объясняются тем, что проправительственная коалиция режима Пилсудского на выборах в ноябре 1930 года впервые смогла получить большинство.

Усилия маршала по будущему устройству Польши были устремлены на создание федерации украинцев, литовцев и белорусов под польским верховенством по образцу Австро – Венгрии. Но эти замыслы и планы не имели ни малейших шансов на воплощение. В эпоху Пилсудского ни между поляками и литовцами, ни между поляками и украинцами не существовало по – настоящему дружественных отношений. Воплощение его концепции, вероятно, имело бы благодатный эффект. Но кто способен упрекнуть украинцев и литовцев, что они не желали добровольно отдаться под власть диктатуры Пилсудского!

Переговоры бывшего германского министра иностранных дел Штреземана с маршалом Пилсудским в декабре 1927 года

Однако давайте вернемся к самым значительным событиям 1927 года! При описании их нельзя обойти вниманием встречу и переговоры между Штреземаном и Пилсудским. То, что оба государственных деятеля обсуждали, выразительно освещает тогдашние отношения между Германией и Польшей.

С 9–го по 11 декабря Пилсудский находился в Женеве для урегулирования польско – литовского конфликта.

Это был первый и единственный раз, когда маршал выступал там.

После секретного заседания Совета Лиги Наций, которое тогда воспринималось как сенсация, французского министра иностранных дел Бриана пригласили на завтрак, на котором помимо многих членов Совета присутствовали также Пилсудский со Штреземаном. При этом между последними состоялась беседа, о которой несколько месяцев спустя Штреземан сделал следующую запись:

«Пилсудский помимо прочего жаловался на германскую пропаганду коридора, которая делала невозможной любую попытку прийти к какому – либо германо – польскому взаимопониманию.

Я возразил, что отторжение коридора тяжело ранило бы немецкий народ. Если найти взаимопонимание по этому вопросу, то рана эта затянется и воспринимаемая Польшей как недружественная пропаганда по коридору прекратится.

Более непонятной мне представляется постоянно возрастающая пропаганда, направленная польской стороной против германской Восточной Пруссии, а именно: пропаганда, исходящая от таких кругов, получавших для этого поддержку польского правительства, как, например, Балтийский институт в Торне.

Западнопрусский коридор и Данциг отторгались от рейха без всенародного голосования. Это было бы понятно, если бы в германской прессе муссировались притязания на этот «мост в Восточную Пруссию». Польская же пропаганда, напротив, нападает на ту Восточную Пруссию, где, проведенный под диктатом и надзором противников Германии, плебисцит показал почти стопроцентный прогерманский результат, и это именно в тех пограничных округах, которые господин Дмовский[10]10
  Дмовский Роман – один из выдающихся политиков тогдашней Польши. Перед Первой мировой войной был депутатом органа русского народного представительства, думы, а после учреждения Польского государства одним из ярких поборников сближения Польши и России. Еще в думе Дмовский произносил острые речи против немцев и евреев.


[Закрыть] в Версале определил как «тотально польские». В этих обстоятельствах польская пропаганда аннексии германской Восточной Пруссии все же заслуживает существенно иной оценки, нежели немецкая пропаганда ревизии урегулирования проблемы коридора.