Текст книги "Дети Морайбе"

23

– Проклятый Прача! Проклятые кители!

Карлайл – грязный и небритый – бьет кулаком по балконным перилам. Он уже неделю не может попасть к себе в «Викторию»: в район фарангов никого не пускают. Его одежда в тропическом климате быстро поистрепалась.

– Якорные площадки закрыты, шлюзы – тоже, на причалы нельзя. Чертовы белые кители! – Он заходит обратно в комнату и наливает себе выпить.

Его раздражение только веселит Андерсона.

– Говорил я – не дразни кобру.

– Да не дразнил я! Это кого-то в министерстве торговли осенило, вот и устроили бардак. Чертов Джайди! – бесится Карлайл. – Могли бы и сообразить, что выйдет боком.

– Думаешь, Аккарат?

– Он не такой дурак.

– Это не важно. – Андерсон приветственно поднимает стакан с теплым виски. – Уже неделя, как все закрыто, а белые кители, похоже, только входят во вкус.

– Вот только не делай такое довольное лицо, – шипит Карлайл. – У тебя ведь тоже неприятности.

– Откровенно говоря, я не очень переживаю. От фабрики был свой толк, теперь его нет. – Андерсон отпивает виски и продолжает, чуть подавшись вперед: – Сейчас я хочу знать: Аккарат в самом деле так хорошо подготовился, как ты говорил? – Он кивает в сторону города. – Потому что ему, похоже, не хватает сил.

– Ты находишь это смешным?

– Я нахожу, что, если он сейчас в изоляции, друзья ему не помешают. Я хочу, чтобы ты снова с ним связался и предложил нашу чистосердечную поддержку.

– У тебя уже другое предложение? Не то, после которого он хотел бросить тебя под мегадонтов?

– Предложение то же. Как и вознаграждение. – Андерсон делает еще глоток. – Только в этот раз Аккарат, надеюсь, будет готов выслушать доводы.

Карлайл хмуро глядит на зеленый метановый огонек.

– У меня что ни день, то новые убытки.

– А как же твой козырь – насосы на плотинах?

– Перестань меня поддразнивать. Этих мерзавцев даже не запугаешь – они просто не принимают переговорщиков.

Ухмыльнувшись, Андерсон говорит:

– Как-то неохота ждать, пока придут муссоны и белые кители сообразят, что к чему. Устрой мне встречу с Аккаратом. Предложим ему все, что захочет.

– Думаешь, вот так просто сплавал на Ко-Ангрит и привез оттуда революцию? И кто ее устроит – пара клерков да капитанов? Может, еще кучка младших торговых представителей, которые только и делают, что пьют и ждут, когда наступит голод и королевство снимет все эмбарго? Напугал.

– Если мы и придем, то из Бирмы, причем так, что никто не заметит, пока не будет слишком поздно. – Андерсон долго и пристально смотрит на Карлайла. Наконец тот отводит взгляд и спрашивает:

– Значит, те же условия? Никаких изменений?

– Да. Доступ к банку семян и человек по фамилии Гиббонс. Больше ничего.

– А взамен?

– Что захочет: деньги на взятки, золото, бриллианты, нефрит… Ударные войска.

– Ого! Так ты не шутил насчет Бирмы.

Рукой, в которой держит стакан, Андерсон указывает в сторону темного окна:

– Мое прикрытие пошло прахом. Либо я это признаю и двигаюсь дальше, либо, поджав хвост, бегу в Де-Мойн. Буду честен: «Агроген» всегда идет ва-банк – с тех самых пор, как ее основали Винсент Ху и Читра Д’Алесса. Так что неприятных историй мы не боимся.

– Вроде тех, что были в Финляндии?

– Надеюсь, в этот раз расходы окупятся лучше.

– Ну дела… Хорошо, устрою встречу. Но и обо мне потом не забудь.

– «Агроген» всегда помнит о друзьях.

Андерсон провожает гостя к выходу, закрывает за ним дверь и размышляет о том, как же сильно меняют человека внезапные трудности. Всегда нахальный и самоуверенный Карлайл растерян: понял, что на фоне других сейчас выделяется так, словно у него синяя кожа, осознал, что в любой момент кители могут согнать всех фарангов в лагеря или просто убить и никому до этого не будет дела. Вся его вера в себя внезапно оказалась отброшена, как ненужная защитная маска.

Андерсон выходит на балкон и смотрит в ночь – в сторону далекого океана, Ко-Ангрита и тех сил, что терпеливо выжидают своего часа на границе королевства.

Еще немного – и пора.

24

Пока белые кители громят и карают, Канья пьет кофе в магазинчике, где подают лапшу. Немногочисленные посетители угрюмо притихли в углу – слушают бой по муай-таю по приемнику с ручным заводом. Не обращая на них внимания, она сидит на скамейке для клиентов одна – устроиться рядом никто не смеет.

Раньше кто-то, может, и рискнул бы составить ей компанию, но теперь, когда кители показали зубы, таких нет. Команда Каньи ушла вперед – рыщут, как шакалы, в поисках добычи, избавляются от прошлого, рвут прежние связи, начинают все с нуля.

Хозяин лавочки склонил голову над горячими мисками с лапшой; с подбородка течет пот, в капельках на лице отражаются голубые язычки запрещенного метана. Торговец наверняка проклинает тот день, когда купил этот газ на черном рынке.

Звук кипящих в воке сен-ми для супа временами перекрывает жестяное потрескивание приемника и приглушенные вопли со стадиона Лумпини.

Канья потягивает кофе и, мрачно ухмыляясь, смотрит на прячущих глаза слушателей. Силу они понимают. Пока министерство было добрым, не обращали внимания, даже посмеивались, но едва кители начали размахивать дубинками и поигрывать смертоносными пружинными пистолетами, вести себя стали совсем иначе.

Сколько она уже разгромила нелегальных горелок – вроде этой, вроде тех, какими пользуются в бедных лавочках с лапшой и кофе, когда не могут заплатить за разрешенный, облагаемый налогом метан? Наверное, сотни. Газ слишком дорог, дать взятку дешевле. Правда, на черном рынке нет тех добавок, которые придают пламени безопасный зеленый оттенок, но таков риск, и на него шли охотно.

«До чего просто было нас подкупить!»

Канья прикуривает от огня, грозящего неприятностями хозяину лавки; тот не мешает и делает вид, что ее здесь вообще нет. Удобно обоим: она будто бы не белый китель, заметивший запрещенную горелку, а он вовсе не желтобилетник, которого за это могут кинуть на верную смерть в душную башню к своим собратьям.

Капитан задумчиво делает затяжку. Этот человек страха не показывает, но его чувства и без того ясны. Канья вспоминает тот день, когда в ее деревню пришли белые кители: засыпали теткины пруды с рыбой щелоком и солью, забили кур, свалили в кучу и спалили.

«Тебе, желтый билет, везет. Нам кители ничего не оставили. Факелы в руки и – жгли, жгли, жгли. С тобой обошлись лучше».

Бледные, покрытые копотью лица, защитные маски, глаза как у демонов – до сих пор страшно. Явились ночью, без предупреждения. Соседи и двоюродные сестры Каньи голыми выскочили на улицу и с воплями побежали прочь от факелов. Позади в темноте вспыхивали дома на сваях, бамбук и пальмы трепетали в оранжевом пламени, как живые. Пепел обжигал кожу, вызывал кашель, многих рвало. На ее тогда тонких детских ручонках огненные хлопья оставляли ожоги – светлые пятна шрамов видны до сих пор. Канья с сестрами, сбившись в кучку, с ужасом смотрели, как министерство природы ровняет их деревню с землей. Ее сердце тогда наполнилось ненавистью к белым кителям.

А теперь она сама ведет своих бойцов на такое же задание. Джайди оценил бы юмор ситуации.

Вдали слышны испуганные крики, вопли взлетают к небу, как густой черный дым от крестьянских лачуг. Канья втягивает носом воздух. В некотором смысле ностальгия – запах тот же. Она курит и думает, не перестарались ли там парни. Огонь в трущобах, построенных из всепогодки, – не шутка. Масло, которым пропитана древесина, не дает ей гнить, но в жару вспыхивает очень легко. Канья выпускает клуб дыма. Впрочем, сейчас с этим ничего не поделаешь. Может, просто подожгли нелегальную свалку. Она отпивает кофе и смотрит на синяк у официанта на щеке.

Будь воля министерства природы, все эти желтобилетники давно бы отправились обратно за границу. Пусть у малайцев голова болит. Беженцы – проблема их суверенного государства, а вовсе не королевства. Если бы не милосердие и сострадание ее величества Дитя-королевы… Канье ее не понять.

Она обнюхивает сигарету – хороший это табак, «Золотой лист», лучший в королевстве, работа местных генных инженеров, – достает еще одну из упаковки (целлофан из проса), прикуривает от голубого пламени, потом протягивает чашку за новой порцией сладкого кофе. Официант-желтобилетник – сама вежливость. Из трескучего приемника доносятся радостные вопли болельщиков. Посетители, плотно обступившие динамик, тоже ликуют, на мгновение забыв о белом кителе.

Шаги за спиной не слышны, каждый попадает точно в возгласы, но подошедшего выдает выражение лица официанта. Не оборачиваясь, Канья подзывает его жестом:

– Либо убей меня, либо сядь рядом.

Усмехнувшись, тот садится.

На Наронге свободная черная рубашка с высоким воротником и серые брюки. Вид опрятный, как у клерка, вот только глаза слишком беспокойны, а тело, наоборот, слишком расслаблено. Его самоуверенность и надменность плохо сочетаются с такой скромной одеждой. Есть люди, которым не скрыть своего могущества, как бы они ни старались, потому его и заметили тогда на якорных площадках. Канья, подавив в себе вспышку гнева, молча ждет.

– Нравится шелк? – Наронг показывает на рубашку. – Японская. У них там до сих пор есть шелковичные черви.

Она пожимает плечами:

– Мне в вас вообще ничего не нравится.

– Да брось. Посмотри на себя – стала капитаном, а на лице тоска. – Он жестом велит официанту-желтобилетнику подать кофе.

Густая коричневая жидкость наполняет стакан. Перед Каньей ставят блюдо с супом, и она начинает вылавливать из куриного бульона среди сорго и рыбных шариков ю-тексовскую лапшу.

Наронг сперва терпеливо выжидает, потом говорит:

– По-моему, ты просила о встрече.

– Это вы убили Чайю?

Он вздрагивает:

– Тебе всегда не хватало такта. Столько лет прожила в городе, столько мы тебе денег дали, а ведь могла бы до сих пор разводить рыбу в Меконге.

Канья бросает на собеседника холодный взгляд. Признаться честно – он ее пугает, но показывать этого нельзя.

По радио снова радостно кричат.

– Вы такой же, как Прача. Все вы мне отвратительны.

– Та беззащитная девчонка, которую мы позвали в Бангкок, так не думала. Ты так не думала, пока мы годами поддерживали твою тетю до ее последнего дня. И когда дали тебе шанс нанести удар по генералу Праче и белым кителям – тоже.

– Всему есть пределы. Чайя была ни при чем.

Наронг, замерев по-паучьи, смотрит на нее, а потом говорит:

– Джайди зашел слишком далеко. А ведь ты его предупреждала. Осторожнее – сама-то не лезь в пасть кобре.

Канья хочет что-то сказать, передумывает, снова открывает рот и, старательно сдерживаясь, спрашивает:

– Со мной поступите, как с Джайди?

– Вот сколько мы уже знакомы? – улыбается Наронг. – Сколько лет я забочусь о твоей семье? Ты нам как дочь любимая. Ни за что не стал бы тебя обижать. Мы же не такие, как Прача. – Он протягивает ей пухлый конверт и ненадолго замолкает. – Скажи, как уход Тигра повлиял на ваше ведомство?

– А разве не ясно? – Она кивает в сторону доносящегося с улицы шума. – Генерал в ярости. Джайди был ему как брат.

– Говорят, он хочет напасть на само министерство торговли. Может, даже сжечь его.

– Само собой, хочет. Если бы не Торговля, проблем у нас было бы в два раза меньше.

Конверт все еще лежит между ними. Конверт, хотя вполне могло бы быть и сердце Джайди. Проценты, набежавшие на давний вклад в месть.

«Прости, Джайди. Я пыталась тебя предупредить».

Наронг наблюдает за тем, как она перекладывает деньги в сумку на поясе. У этого человека даже улыбка хищная. Его волосы гладко зачесаны назад. Сидит совершенно неподвижно и вселяет совершенный же страх.

«Вот с какой породой ты разве только не породнилась», – вдруг звучит у нее в голове.

Канья вздрагивает – словно это Джайди сказал; та же интонация, та же жесткая насмешка – осуждение, но шуткой. Санук никогда его не оставлял.

«Я не такая, как вы».

И снова, будто с ухмылкой: «Знаю-знаю».

«Раз знали, почему просто меня не убили?»

Ответа нет.

Из трескучего приемника все еще звучит матч по муай-таю. Чароен и Сакда – интересная встреча, но то ли мастерство первого резко выросло, то ли второму заплатили за проигрыш. Канья в этот раз ошиблась. Бой покупной – даже отсюда заметно. Видимо, Навозный Царь решил проявить интерес к рингу. Она делает недовольное лицо.

– Неудачный бой? – спрашивает Наронг.

– Всегда не на тех ставлю.

– Вот почему полезно получать нужную информацию как можно раньше, – смеется он и протягивает ей обрывок листка.

Список имен.

– Это всё друзья Прачи. Даже генералы есть. Он опекает их, как кобра – Будду.

– И представь, как они удивятся, когда генерал пойдет против них, начнет нападать, портить жизнь, даст понять, что игры кончились, что теперь министерству не важно, кто нарушает закон. Никаких больше родственников, друзей и договоров по-приятельски. Все увидят, как министерство природы встает с колен.

– Хотите рассорить Прачу и его союзников, настроить их друг против друга?

Ее собеседник только молча пожимает плечами. Канья доедает лапшу и, понимая, что больше указаний не будет, встает.

– Мне пора. Мои ребята не должны заметить нас вместе.

Наронг кивком отпускает ее. Под разочарованное гудение людей у приемника – Сакда спасовал перед невесть откуда взявшимся боевым духом Чароена – она выходит из лавочки.

На углу в зеленоватом свете метанового фонаря Канья поправляет форму и замечает на кителе пятно – след сегодняшнего погрома. Морщась от омерзения, она пробует его оттереть, потом достает листок, полученный от Наронга, и заучивает имена.

Все эти мужчины и женщины – ближайшие друзья Прачи, которым теперь придется не легче, чем желтобилетникам в башнях, не легче, чем жителям той деревушки на северо-востоке, которых генерал бросил на голодную смерть, когда сжег их дома.

Непростое дело, но в кои-то веки справедливое.

Она сминает бумажку.

«Вот так мир и устроен: глаз за глаз, пока все не умрем и чеширы не сбегутся пить нашу кровь».

Канья размышляет о том, действительно ли раньше жилось лучше, на самом ли деле был золотой век нефти и техники, когда решение одной проблемы не порождало другую. Она проклинает тех, прежних фарангов – калорийщиков с их неуемными лабораториями и тщательно сконструированными сортами растений, которые должны были накормить весь мир, с их новыми версиями животных, что стали бы работать куда эффективнее, потребляя меньше калорий; проклинает все эти агрогены и пур-калории, которые обещали дать человечеству пищу, но всякий раз находили повод отложить изобилие.

«Простите меня, Джайди. Простите меня за то, что я сделала с вами и вашей семьей. Я никак не хотела вам навредить. Знай я, чего будет стоить борьба с жадностью Прачи, и не подумала бы переезжать в Крунг-Тхеп».

И она, вместо того чтобы идти к своей команде, шагает в храм. Небольшое окрестное святилище: несколько монахов несут службу, да мальчик с бабушкой сидят перед сверкающей статуей Будды. Больше никого. Канья покупает у ворот немного благовоний, входит внутрь, поджигает их, опускается на колени, потом, держа дымящиеся палочки у лба, трижды поднимает их в знак почитания триратны – Будды, даммы, санги[78]78
  Триратна – три ценности буддийской доктрины. Санга – сообщество тех, кто следует путем Будды.


[Закрыть] – и молится.

Сколько зла она уже сотворила? Сколько дурных поступков надо искупить, исправляя камму? Кого было важнее чтить: Аккарата, обещавшего восстановить равновесие сил, или Джайди, ее приемного отца?

Когда в твою деревню приходит человек и предлагает тебе пропитание, жизнь в городе, деньги на лечение кашля твоей тети и на виски дяде и при этом даже не требует взамен твое тело – чего еще желать? Есть ли лучший способ купить твою преданность? Каждому нужен покровитель.

«Да встретятся вам в новой жизни друзья надежнее, чем в прежней, верный боец. Простите меня, Джайди. Быть мне миллион лет призраком за свои проступки. Да родитесь вы в месте лучшем, чем это».

Она встает, делает ваи в сторону Будды, выходит из храма и, стоя на ступенях, смотрит на звезды. Канья думает, отчего камма так страшно повернула ее жизнь, и закрывает глаза, сдерживая слезы.

Вдали с треском вспыхивает здание. В том районе сейчас больше сотни ее человек – дают всем понять, что с законом шутки плохи, что закон, вроде бы безвредный на бумаге, – очень неприятная вещь, когда от него нельзя откупиться взяткой. Люди об этом уже позабыли.

Внезапно накатывает усталость. Канья отводит взгляд от места, где идет расправа. Хватит с нее на сегодня крови и копоти, парни сами знают свое дело. К тому же дом совсем близко.

* * *

– Капитан Канья!

В дом льется тусклый утренний свет. Она приоткрывает глаза и спросонья не сразу вспоминает последние дни и то, кем теперь стала.

– Капитан! – зовут в затянутое сеткой окно.

Канья встает с постели и подходит к двери.

– Кто там? В чем дело?

– Вас требуют в министерство.

Она приоткрывает дверь, берет у молодого посыльного письмо, снимает печать и читает.

– Надо же – из карантинного управления.

Юноша кивает:

– Это была добровольная обязанность, которую капитан Джайди… – Тут он прикусывает язык. – Генерал Прача просил всех, кто с ним работал…

– Да, понятно.

Она вспоминает истории о первых эпидемиях цибискоза, и у нее мурашки пробегают по спине. Джайди рассказывал, как он вместе со своей командой боролся с заразой: сердце уходило в пятки, и все гадали, кто из них умрет еще до конца недели. Рассказывал, как, страшно боясь подцепить болезнь, но не покладая рук, жгли целые деревни – дома, ваты, статуи Будды, как монахи пели молитвы среди пламени и призывали на помощь духов, а на земле лежали люди, которые захлебывались жидкостью, вытекавшей из разорванных легких. Карантинное управление. Канья дочитывает до конца и коротко кивает посыльному:

– Хорошо.

– Ответ будет?

– Нет, мне все ясно. – Она осторожно, будто скорпиона, кладет конверт на стол.

Юноша отдает честь и сбегает по ступеням к велосипеду. Канья, задумавшись, медленно прикрывает дверь. Письмо сулит ужас. Видимо, это ее камма, ее расплата.

Вскоре капитан уже вовсю крутит педали, направляясь в министерство. Мимо бегут зеленые улицы, мосты над каналами и широкие проспекты, построенные когда-то в расчете на пять полос бензиновых машин, а теперь свободно вмещающие стада мегадонтов.

Перед карантинным управлением ее заставляют пройти еще одну проверку, после чего наконец разрешают доступ в комплекс.

Вентиляторы в компьютерах и кондиционерах гудят, не умолкая ни на секунду. Здание будто дрожит от сжигаемой в его недрах энергии: больше трех четвертей положенной ведомству нормы угля уходит на мозг карантинного управления, который занят предсказанием генетических изменений, требующих вмешательства министерства.

За стеклянными стенами помигивают зеленые и красные индикаторы серверов, которые, сжигая энергию, тем самым и топят, и спасают Крунг-Тхеп. Канья идет по коридорам вдоль кабинетов, где за огромными яркими экранами сидят ученые и исследуют генетические модели. Ей кажется, что от того количества угля, которое сгорает ради одного только этого здания, даже воздух тут насыщен энергией.

Карантинное управление возникло лишь после долгой серии операций и неожиданных союзов, которые позволили королевству освоить нужные технологии. Были фаранги, за большие деньги доставленные в страну, были иностранные специалисты, что, словно вирусом, заражали остальных своими знаниями, идеями преступного взлома генов, умениями, которые помогали тайцам выживать и противостоять эпидемиям.

Некоторые из тех людей стали такими же народными героями, как Аджан Ча, Чарт Корбджитти[79]79
  Аджан Ча (1918–1992) – учитель буддизма, популяризовал на Западе тхераваду (одну из школ раннего буддизма) и тайскую традицию лесных монастырей. Чарт Корбджитти (р. 1954) – тайский писатель.


[Закрыть] и Себ Накхасатхиен, некоторые – бодхи, духами – хранителями королевства.

В углу внутреннего двора стоит домик духов, внутри две маленькие статуэтки: учитель Лалджи, похожий на щуплого иссохшего аскета-саддху, и святая Сара, покровительница «Агрогена», – неразлучные бодхисатвы, мужское и женское начала, разбойник и взломщица генов, вор и созидательница; возле них – несколько палочек-благовоний, блюдце с едой и неизменный венок бархатцев. Когда бушуют эпидемии, здесь ученые беспрестанно читают молитвы, надеясь найти верное решение.

«Даже молимся фарангам. Их лекарством лечим их же заразу», – думает Канья.

«Подбирай любое орудие, какое найдешь, и пользуйся им, – говорил как-то Джайди, растолковывая, почему они имели дела даже с худшими из худших, зачем подкупали, выкрадывали и поддерживали чудовищ вроде Ги Бу Сена. – Мачете все равно, кто им размахивает. Возьми нож и режь им, возьми фаранга, и пусть он тебе служит, а обернется против тебя, переплавь – будет кусок металла про запас».

«Подбирай любое оружие». Капитан всегда был практичен.

Однако это унизительно. Они разыскивают и вымаливают у иностранцев знания, словно чеширы, роются в отбросах ради выживания. «Мидвест компакт» – кладезь информации. Стоит где-то на свете появиться талантливому генетику, как его немедленно – угрозами, силой и деньгами – заманивают работать в Де-Мойн или в Чанша́[80]80
  Чанша – столица провинции Хунань на юго-востоке Китая.


[Закрыть] к другим таким же светлым умам. Противостоят компаниям-калорийщикам – «Пур-калориям», «Агрогену» и «Редстару» – только самые храбрые, но что может предложить им королевство, если даже самые мощные его компьютеры на несколько поколений отстали от заграничных?

Канья гонит прочь подобные мысли.

«Но ведь мы живем. Сколько стран погибло, а мы – нет. В Малайе – резня, Цзюлун[81]81
  Цзюлун – полуостровная часть Гонконга.


[Закрыть] – под водой, Китай развален на части, Вьетнам разорен, Бирма умирает от голода, Американская империя исчезла, Европейский союз рассыпался на мелкие куски, а мы стоим, мы даже растем. Хвала Будде за его милосердие и за благоразумие королевы, дозволяющей применять эти пугающие заморские знания, без которых мы были бы беззащитны».

На последнем пропускном пункте документы проверяют еще раз, затем Канью проводят в электрический лифт, куда из-за перепада давления ее втягивает с потоком воздуха. Раздвижные двери закрываются, и она падает вглубь земли, будто в ад, представляя голодных духов, обитающих в этом страшном месте, призраков мертвых, которые отдали себя в жертву, лишь бы не дать демонам выйти наружу. От страха по коже бегут мурашки.

Вниз.

Вниз.

Лифт замирает.

Белый коридор – переходный шлюз – снять одежду – душ с хлоркой – на выход.

Какой-то мальчик выдает спецодежду, находит имя Каньи в списке, говорит, что повторную дезинфекцию проходить не надо, и ведет ее дальше.

У здешних ученых загнанный вид живущих в осаде – они знают, что лишь несколько стен отделяют их от всех ужасов апокалипсиса, готовых вырваться на волю. От мысли об этом у Каньи желудок сводит судорогой. Вот в чем крылась сила Джайди – тот верил в свои прошлые и будущие жизни. А она? Она еще дюжину воплощений будет умирать от цибискоза, прежде чем ей позволят двигаться дальше. Камма.

– Ты бы подумала об этом, прежде чем сдавать меня, – говорит Джайди.

Споткнувшись, она глядит назад, видит капитана в двух шагах от себя, ахает, вжимается спиной в стену и стоит, не в силах даже вдохнуть. Джайди внимательно смотрит на нее, чуть склонив голову. Задушит прямо тут, отомстит предателю?

Ее проводник замирает и спрашивает:

– Вам плохо?

Джайди нигде нет.

Сердце бешено стучит, пот льет градом. Если бы она побывала в чуть более опасной зоне, решила бы, что подхватила смертельную бактерию или вирус, и сама попросила бы отправить себя в карантин и больше не выпускать.

– Я… – выдавливает Канья, вспоминая кровь на ступенях у офиса генерала Прачи и аккуратно упакованную страшную посылку с ошметками тела Джайди.

– Позвать врача?

Капитан преследует ее, это был его пхи. Она через силу вдыхает, потом выдыхает и берет себя в руки.

– Все в порядке. Идем дальше.

Вскоре провожатый указывает на одну из дверей. Канья входит. Оторвавшись от монитора, ее легкой улыбкой встречает Ратана.

У всех компьютеров здесь большие экраны – некоторые не выпускают уже лет пятьдесят, и хотя каждый съедает энергии больше, чем пять новых, работу свою выполняют исправно, а потому их тщательно оберегают. Даже стоять возле таких жутковато – столько электричества они сжигают. Канья так и видит, как в ответ на подобное расточительство все ближе подступает океан.

– Спасибо, что пришла, – говорит Ратана.

– По-другому и быть не могло.

И ни слова о прежних свиданиях, ни намека на общее, пошедшее вразнос прошлое. Канья не могла больше играть роль возлюбленной той[82]82
  В Таиланде распространены женские пары, при этом в них существует подчеркнутое разделение женской и мужской ролей.


[Закрыть], кого рано или поздно предала бы, – это было бы слишком лицемерно даже для нее. А Ратана все так же прекрасна. Канья вспоминает, как ночью в Лой Кратонг[83]83
  Лой Кратонг – традиционный праздник в честь духа воды, обычно проходит в ноябре. В Лой Кратонг на воду спускают кораблики в форме цветка лотоса, на них обычно устанавливают свечи и благовония.


[Закрыть] они ходили на лодке по Чао-Прайе, смеялись и смотрели на плывущие мимо бумажные кораблики со свечами; вспоминает ее нежные объятия, плеск волн и огоньки на водной глади вокруг них – тысячи молитв и загаданных желаний.

Ратана подзывает ее к экрану посмотреть на фотографии и замечает капитанские нашивки на белом воротничке.

– Мне очень жаль Джайди. Он был… хороший.

Канья хмурится и гонит прочь воспоминание о пхи, только что встреченном в коридоре.

– Лучше чем просто «хороший». Что это? – Канья смотрит на снимки каких-то тел.

– Двое мужчин. Из двух разных больниц.

– И?..

– В их организмах побывало что-то очень нехорошее. Похоже на разновидность пузырчатой ржи.

– Ну и?.. Съели что-то зараженное, умерли – и что?

– Не-ет, она паразитировала у них внутри, плодилась, но в млекопитающих-то ржа жить не может. Я такого еще не видела.

Канья листает больничные записи.

– Кто такие?

– Неизвестно.

– Семья не посещала? Кто-то видел, как их привезли? Сами что-то говорили?

– Один при поступлении был в бреду, второй уже умирал.

– Уверена, что это были не зараженные фрукты?

Та лишь разводит руками. От жизни под землей у нее бледная и гладкая кожа. Канья, хоть и смуглая, как крестьянка, обгорелая на суровом солнце за время бесконечных патрульных обходов, ни за что не согласилась бы работать здесь, во тьме. Ратана очень смелая, сомнений нет. Канья пробует представить, какие темные силы в душе девушки вынудили ее погрузиться в эту преисподнюю. Пока они были вместе, Ратана ни словом не обмолвилась о своем прошлом, о лишениях. Но без них не бывает, как не бывает моря без пены на волнах и камней под водой. Камни есть всегда.

– Нет, конечно, не уверена. По крайней мере, не на сто процентов.

– А на пятьдесят?

Ратана нервно пожимает плечами и вновь берет в руки бумаги.

– Знаешь же, что я не могу просто взять да заявить такое. Но вирус тут другой, у белков измененная структура. Ткани разрушены иначе, чем при обычной пузырчатой рже, но тесты показывают, что это известные разновидности: агрогеновская АГ134s и TH249x.d «Тоталнутриента», которые очень похожи. – Она умолкает.

– И?..

– Только нашли мы их в легких.

– Значит, цибискоз.

– Да нет же – пузырчатая ржа. Понимаешь теперь?

– И нам ничего не известно об этих людях, так? Может, они были за границей и приплыли на паруснике? Ездили в Бирму, в Южный Китай? Вдруг жили в одной деревне?

– Об их истории вообще ничего не известно. Есть только общая болезнь. Была у нас когда-то база данных по всем жителям – ДНК, члены семьи, место работы и проживания, – но ее отключили, передали ресурс упреждающим исследованиям. В любом случае база не помогла бы – в ней сейчас почти никто не отмечается.

– То есть у нас ничего нет. А еще случаи были?

– Ни одного.

– Имеешь в виду – пока ни одного?

– Откуда мне знать? Мы и об этих-то узнали только потому, что кругом стали гайки заворачивать. Больницы сейчас нам о каждом чихе сообщают – лояльность показывают. Все равно случайность – и отчет, и то, что я его заметила в куче других. Нужна помощь Ги Бу Сена.

Канья вздрагивает:

– Джайди умер. Ги Бу Сен теперь не станет помогать.

– Иногда он проявляет интерес к чему-то, кроме своих занятий, а этим его можно увлечь. Ведь ты однажды видела, как Джайди его уговаривал. Вдруг и у тебя получится? – с надеждой в голосе спрашивает Ратана.

– Сомневаюсь.

– Вот, посмотри. – Она перебирает больничные записи. – Тут явные признаки сконструированного вируса. Изменения в ДНК не похожи на естественные. С чего бы пузырчатой рже вдруг самой перейти с растений на животных? Не с чего, да и непросто это. Гляди: различия выделены. Мы как будто видим ее будущее, какой она станет через десять тысяч жизненных циклов. Настоящая головоломка. И очень нехорошая.

– Если ты права, нам всем конец. Надо доложить генералу Праче и дворцу.

– Постой. – Ратана хватает ее за рукав и смотрит умоляюще. – А вдруг я ошибаюсь?

– Не ошибаешься.

– Я не знаю, может ли она перескакивать на людей, а если да, то насколько легко. Спроси Ги Бу Сена – он сможет дать ответ.

– Ладно, попробую, – недовольно соглашается Канья. – А ты пока предупреди госпитали и уличные больницы – пусть отслеживают похожие симптомы, составь им список. Сейчас и без того на всех нажимают, поэтому подозрений из-за лишнего отчета не возникнет – подумают: просто держим их в тонусе. Так хоть что-то новое узнаем.

– Если я права, начнутся бунты.

– Хорошо бы только бунты. – Канья, чувствуя себя немного дурно, идет к двери. – Закончишь тесты, соберешь все данные – отнесу их этому твоему демону. – Ее передергивает. – Пусть посмотрит. Будут тебе доказательства.

– Канья!

Та молча оборачивается.

– Мне очень жаль Джайди. Вы же были близки.

– Он был Тигром, – хмуро говорит Канья и оставляет Ратану одну в ее преисподней. Целый комплекс работает над спасением королевства, день и ночь жжет киловатты энергии, а толка – ноль.