Текст книги "Идеи о справедливости: шариат и культурные изменения в русском Туркестане"

2. О публичном измерении права

Переосмысление контуров исламского юридического поля требует, чтобы мы рассматривали население в качестве одного из правовых акторов этого поля. Местные жители, обращаясь в суд, приводили в действие описанную мною выше правовую систему. Именно они были потребителями правосудия. Так как они не были специалистами по вопросам права, они должны были обращаться к правоведам и улемам за экспертными знаниями. Тем не менее местное население все же обладало некоторыми познаниями в сфере закона, позволяющими им подавать в суд и требовать компенсации ущерба. Эти познания и лежали в основе представления подданных о собственных правах, о добре и зле. Назовем эти представления «общими знаниями».

Если мы говорим о том, как люди представляют себе законность, то мы должны также обсудить, что конкретно известно этим людям и каковы их «способы познания» права. Как выстроить данное рассуждение? Можно пойти по пути, продиктованному практическим умом, и попробовать разграничить информацию и знание, как это делает Питер Бёрк в книге «Социальная история знаний» (A Social History of Knowledge). Бёрк замечает, что «необходимо разделять знания и информацию, отличать навыки (knowing how) от теоретических представлений (knowing that), четко обозначенное – от само собой разумеющегося <…> а относительно „сырое, конкретное и практическое“ <…> [от] того, что было создано, обработано или систематизировано посредством разума»[229]229
  Burke P. A Social History of Knowledge: From Gutenberg to Diderot. Cambridge: Blackwell Publishers, 2000. Р. 11.


[Закрыть].

Целесообразность такого подхода стоит под вопросом. Вне зависимости от своих целей и задач индивиды, как правило, получают уже осмысленные другими людьми сведения о таких явлениях, как налогообложение, кулинарные рецепты или магические приемы; то есть эти сведения возникают в результате когнитивных процессов, проходивших ранее в сознании других индивидов[230]230
  Здесь я привожу аргумент Субрахманьяма: Subrahmanyam S. Between a Rock and a Hard Place. Some Afterthoughts // The Brokered World: Go-Betweens and Global Intelligence, 1770–1820 / Eds S. Schaffer et al. Sagamore Beach, MA: Watson Publishing International, 2009. P. 432.


[Закрыть]. Более практичным представляется подход, где применяется концепция знаний, предложенная антропологом Фредриком Бартом. Под «знаниями» Барт понимает «переживания (личные взгляды), а также информацию, закрепленные навыки, словесные описания и концепции – все способы понимания, посредством которых мы формируем переживаемую и осмысляемую реальность»[231]231
  Barth F. An Anthropology of Knowledge // Current Anthropology. 2002. Vol. 43. Р. 1.


[Закрыть]. Согласно данному представлению, знания представляют собой скорее личные интерпретации фактов, чем корпус разрозненной информации: «…знания обеспечивают людей материалом для размышлений и предпосылками к действиям»[232]232
  Barth F. An Anthropology of Knowledge. Р. 1. Концепция знаний, предложенная Бартом, близка к понятию «интерпретативной диспозиции» у Джея Смита, то есть «множества разрозненных убеждений и представлений, в совокупности образующих общую нравственность и определенное мировоззрение»: Smith J. M. Between Discourse and Experience: Agency and Ideas in the French Pre-Revolution // History and Theory. 2001. Vol. 40. Р. 141–142.


[Закрыть].

В Средней Азии XIX века общие знания о праве входили в так называемый «публичный архив» (термин Дэниела Лорда Смэйла)[233]233
  Smail D. L. The Consumption of Justice: Emotions, Publicity, and Legal Culture in Marseille, 1264–1423. Ithaca, NY: Cornell University Press, 2003. Р. 211.


[Закрыть]. Общие знания о праве существовали просто потому, что некоторые правовые практики выполнялись публично, а память об этих практиках имела важное значение для сохранения местных традиций. Как иначе можно объяснить существование множества частных собраний исламских юридических документов Средней Азии? Вероятно, общим знанием было то, что для гарантии соблюдения собственных прав каждому следовало хранить наготове вещественные доказательства для суда. Например, чтобы гарантировать право на земельный участок, необходимо было получить и затем хранить документы, в которых засвидетельствовано это право[234]234
  Яркий пример приведен у Т. Уэлсфорда: Welsford T. Fathers and Sons: Re-Readings in a Samarqandi Private Archive // Explorations in the Social History of Modern Central Asia (19th–20th Century) / Ed. P. Sartori. Leiden: Brill, 2013. Р. 299–323.


[Закрыть]. Для жителей Средней Азии не было ничего сложного в том, чтобы познать основы доказательства в исламском праве, практикуемые в регионе. Прежде всего, суд требовал, чтобы истец представил доказательство (байина) в поддержку своего заявления; этим доказательством могло служить письменное подтверждение определенных прав. В правовой культуре, где предпочтение отдавалось устному свидетельству, в XIX – начале XX века существовали и специалисты, признававшие доказательную силу за документами[235]235
  См. фетву: «Правда ли, что свидетельство (васика), которым обладает вышеупомянутый покупатель и которое было оформлено по всем правилам, относится к делу, имеет обязывающую силу и действительно? Да, это так»: Welsford T., Tashev N. A Catalogue of Arabic-Script Documents from the Samarqand Museum. Doc. 375. Использование документов в суде могло помочь ответчику опротестовать обвинение; Ibid. Docs. 493, 496, 512.


[Закрыть]. Данный феномен иллюстрируется в следующей фетве:

[Вопрос: ] Мы взываем к благословению Всевышнего. Что говорят имамы ислама, да будет Аллах ими доволен, по следующему вопросу? Дело состоит в следующем. Так случилось, что Мулла Мир Бабай муфти имеет право требования достоверного и законного долга [дайн] – некоторой суммы денег, составляющей финансовое обязательство Баба-бая. Находясь в состоянии, позволяющем подтверждать и осуществлять все права узуфрукта, упомянутый Баба-бай законно признал перед сообществом мусульман наличие упомянутого права требования и предъявил правовой документ [хатт-и васика-и шар‘и] с печатью исламского казия, который он передал Мулле Мир Бабаю муфти. В этом случае, согласно сунне Мухаммеда, его правовому учению <…> и мазхабу Ханифы, если упомянутый Баба-бай станет отказываться [мункир] от иска на указанную сумму или же заявит, что уже вернул указанную сумму, то этот документ следует рассматривать как вещественное доказательство [ин хатт-и васика-и мазкура худджат башад] того, что упомянутая сумма [по-прежнему должна быть уплачена], не так ли? Объясните кратко.

[Ответ: ] Да, это так, и Аллах – мудрейший[236]236
  Аноним. Джунг. Ташкент. ИВАНРУз. № 6102. Л. 331б. На основании печатей можно логически заключить, что фетва относится к середине XIX века.


[Закрыть].

Народные знания касались не только функционального значения документов. Людям также были известны определенные юридические принципы. Очевидно, любой бухарский подданный знал, что если труп его жены найдут рядом с трупом мужчины, с которым она, предположительно, ему изменяла, то с большой вероятностью он избежит меры возмездия, поскольку убийство будет расценено как совершенное в состоянии аффекта. Следующий пример знакомит нас с одним из подобных дел об убийстве. Знатный бухарец (бай)[237]237
  Сегодня исследователи истории Средней Азии часто переводят бай как «богатый землевладелец» или просто «богач». Однако это не совсем верно, потому что в основе такого определения лежит советский бюрократический язык 1930-х годов, игнорировавший тот факт, что в Хорезме словом бай обозначался один из официальных административных постов. Мы узнаем это из ряда грамот, найденных в провинции Хорезм. Эти документы показывают, что лица, обладающие титулом бай (а также касхуда – распорядитель), пользовались налоговыми привилегиями (тархан/суйургал), поскольку занимали некую официальную должность в ханском дворце (давлат-хвах хадим ва кар-агах мулазимларимиз). Я основываюсь на информации, почерпнутой из документов об освобождении от уплаты налогов из личного собрания Комилжона Худойбергенова.


[Закрыть] был обвинен в том, что при разных обстоятельствах убил свою жену и еще одного мужчину, а после этого положил трупы вместе, чтобы создать впечатление, что он застал людей во время полового акта. Пострадавшая сторона сочла, что убийца инсценировал место преступления, чтобы представить двойное убийство как непредумышленное (хадр)[238]238
  Layish A. Legal Documents from the Judean Desert: The Impact of the Shari‘a on Bedouin Customary Law. Leiden: Brill, 2011. P. 40.


[Закрыть]. Если бы замысел преступника остался нераскрытым, он мог бы обойтись компенсацией за кровь и избежать меры возмездия и уплаты более крупного штрафа (см. ил. 5):

8 числа месяца мухаррама 1306 года [14.09.1888] Ахмад-бай из джамаата[239]239
  Похоже, автор текста передает термином джамаат (букв. сообщество) некоторые тонкости общественной организации, которые остались мне неясны. Тем не менее очевидно, что джамаат, будучи самостоятельной правовой единицей, мог представлять доказательства в суде от имени своих членов. О джамаате см.: Stewart F. H. Customary Law among the Bedouin of the Middle East and North Africa // Nomadic Societies in the Middle East and North Africa: Entering the 21st Century / Ed. D. Chatty. Leiden: Brill, 2006. P. 242.


[Закрыть] Иски предстал перед ‘Абд ас-Саттаром Беком Туксаба и Кази Саидом Муллой Джалалем Ра’исом. Он помолился за государя и сообщил: «Я видел некоего Хидир-бая у себя в доме вместе с моей женой, Тухта-Ай. Он [лежал сверху] на ней, и я их убил». <…> В связи с признанием мы арестовали этого человека и приказали двум нашим людям, а также пяти или шести знатным людям провинции, [осмотреть место преступления]. Они пришли и установили, что двое убитых людей были обнажены, один [лежал сверху] на другой, как будто у них было сношение [ба ха’ийат джама‘ микардаги]. Джамаат, к которому принадлежали убитые, говорит: «Убийца вообще-то не был знаком с Хидир-баем, у них была ссора [хусумат], и один убил другого; потом он [Ахмад-бай] унес [труп] оттуда и положил на свою жену после того, как ее убил. [Убитые мужчина и женщина] невиновны [би-гунах]. Так как количество крови убитых незначительное. Если бы они действительно были убиты в одном месте, [то] крови должно быть больше». Через одну ночь и один день [члены] джамаата, в котором состояли убитые, пришли и сказали, что [видели] следы крови более чем в семи танабах[240]240
  Здесь неясно, почему автор указывает танаб как меру длины, поскольку это слово обозначает меру площади.


[Закрыть] от дома убийцы и что также были заметны следы сопротивления[241]241
  См.: ЦГАРУз. Ф. I-126. Оп. 1. Д. 1761. Л. 4.


[Закрыть].

Это не единственный случай инсценировки места убийства в Бухаре[242]242
  Еще один случай, когда два тела убитых были помещены рядом, по-видимому, чтобы уменьшить размер компенсации за кровь, см.: ЦГАРУз. Ф. I-126. Оп. 1. Д. 1761. Л. 6.


[Закрыть]. Например, однажды после получения судебного доклада эмир приказал одному из служителей испросить у муфтия юридическое заключение по поводу двойного убийства. Муфтий постановил, что «если двое были убиты в одном месте и там пролилась их кровь, то компенсация за кровь должна иметь размер, соответствующий компенсации за непредумышленное убийство [хун-и анха хадр мибашад]. Соответственно, убийца не подлежит никакому дальнейшему наказанию [ба-катил-и мазкур чизи лазим намишавад]. Если наследники жертв решат, что те были убиты безвинно [ба-на хакк кушта], им следует подать иск, а убийца должен принести клятву»[243]243
  См.: там же. Л. 25. О процессе см.: там же. Л. 7: человек, совершивший двойное убийство, был задержан и допрошен. Он заявил, что застал жену за незаконным сношением с мужчиной и убил обоих. В качестве аргумента он принес клятву (савганд хурда). Правоведы выдали ему свидетельство о непредумышленности убийства (хатт-и хадр), которое, по всей вероятности, обеспечило ему мягкий приговор в виде уплаты компенсации за кровь.


[Закрыть].

Мы видим, что даже на периферии члены джамаата были осведомлены о подобных судебных предписаниях. Соответственно, мы можем предположить, что существовало некоторое пространство обмена знаниями, в рамках которого население получало информацию о нормах судопроизводства от специалистов. Среднеазиатские судебные документы, составленные из смеси юридического языка и обиходной речи, демонстрируют смешение культурных практик: профессиональный опыт правоведов применяется наравне с непрофессиональными знаниями собеседников в чайхане. Можно предположить, что в таких крупных городах, как Самарканд, Бухара и Хива, где значительную часть городского ландшафта занимали медресе, базовое представление о законе имели люди самого разного происхождения.

Я ни в коем случае не утверждаю, что юридические специалисты в действительности не являлись экспертами. Как мы видели выше, грамоты о назначении на различные юридические должности свидетельствуют о том, что лишь казиям и муфтиям было дозволено выполнять определенные функции и пользоваться профессиональными прерогативами. У кочевников также имелся человек, наделенный обязанностями судьи, который имел монополию на применение силы в случае нарушения исламского закона[244]244
  «Да наказывает он тех, кто противится благородному закону» (шар‘-и шариф амрига мухалифат килганларга та‘зир уруб). Это фраза из хивинской ханской грамоты о назначении на должность судьи и надзирателя за нравственностью (кази-ра‘ис би ’л-истиклал) племенной группы (тайфа) хитай Каракалпакского улуса: Шаввал 1255 г./декабрь 1839 г. Частное собрание Абдусалима Идрисова, Нукус, Каракалпакстан.


[Закрыть]. Я предлагаю иной подход и утверждаю, что рядовые подданные строго следили за соблюдением закона и осуждали отклонение от местных обычаев и общепринятых порядков.

Документы канцелярий Бухарского эмирата и Хивинского ханства свидетельствуют о том, что категории справедливости и нравственности, как и понятие судебного процесса, были понятны простым людям. Например, женщина могла классифицировать домашнее насилие как преступление еще до того, как специалист по вопросам права открывал дело о побоях на основании ее жалобы[245]245
  См. доклад хакима г. Гурлен хивинскому ясавулбаши: раби‘ ал-аввал 1335 (январь 1917) год. ЦГАРУз. Ф. I-125. Оп. 1. Д. 498. Л. 28.


[Закрыть]. Как иначе объяснить тот факт, что женщины подавали исковые заявления о побоях, не привлекая юридических специалистов? Рассмотрим, к примеру, дело некоего Яхши-Мурата, который избил свою жену Са‘адат-бику и ушел из супружеского дома. Нийаз-бика, мать пострадавшей, обратилась напрямую в ханский дворец Хивы. Несомненно, Нийаз-бика была полностью осведомлена о доступных ей правовых ресурсах, так как ей было ясно, что телесные повреждения (маджрух)[246]246
  Джарх. См. jarḥ здесь: Layish A. Sharī‘a and Custom in Libyan Tribal Society: An Annotated Translation of Decisions from the Sharī‘a Courts of Adjābiya and Kufra. Leiden: Brill, 2005. Glossary 292.


[Закрыть] являются категорией преступления, предполагающей возможность обращения в суд.

Знакомство населения с правовыми категориями и формирование у него представлений о справедливости и несправедливости было неизбежно, так как закон имел публичное измерение. Прежде всего, правовые практики осуществлялись публично. К примеру, судебные разбирательства проводились открыто, при посторонних. Правовые документы заверялись в присутствии нескольких лиц. Здесь я не имею в виду профессиональных свидетелей (‘удул) или лиц, уполномоченных давать показания (гувах). В среднеазиатских документах указывается, что оформление и заверение должно проводиться публично, перед собранием присутствующих в суде (хуззар-и маджлис)[247]247
  См., например, документ о разделе наследства некоего Килич-бая, оформленный хивинским казием в 1864 году. Помимо свидетелей, при процедуре заверения присутствовали по меньшей мере три человека; см.: Каталог хивинских казийских документов… Док. 587.


[Закрыть]. Предполагалось, что в зале суда находились местные высокопоставленные лица; своим присутствием они обеспечивали связь между судом и более широкими слоями населения, гарантируя, что о происходящем в суде позже узнает широкая публика. Когда умирал человек, в присутствии местного сообщества (джам‘-и касир хузурида) составлялся перечень (руйхатт)[248]248
  О том, как проходила эта процедура в Бухаре, см.: Хамид Ходжа. Танзил ал-имсал фи зикр байан ал-ахвал. Ташкент. ИВАНРУз. № 602. Л. 100б–101a.


[Закрыть] всех объектов, переходивших во владение наследников[249]249
  Каталог хивинских казийских документов… Док. 236. Тот же документ: ИВАНРУз. Хива козилик хужжатлари. Док. 236. См. также: ЦГАРУз. Ф. I-125. Оп. 1. Д. 486. Л. 124.


[Закрыть]. В ходе данного публичного процесса формировались новые имущественные права и укреплялось понимание того, каким образом должно распределяться семейное наследство.

Подданные понимали, что все сказанное ими имеет значение для судебного следствия. На основе слухов и молвы всегда было можно представить косвенные доказательства по делу[250]250
  Записка гурленских казиев для хивинского ясавулбаши. 6 день месяца раби‘у ас-сани 1335 года (30.01.1917). ЦГАРУз. Ф. I-125. Оп. 1. Д. 498. Л. 75. Старейшины представили косвенные доказательства, основанные на молве, по делу об оспаривании имущества, сторонами в котором выступали частные лица и вакф, организованный прихожанами мечети.


[Закрыть]. Любое действие, совершенное на публике, приобретало определенную правовую силу. К примеру, если кто-либо заявлял перед собранием людей, что взял деньги в долг у другого человека, то факт долга отпечатывался в памяти местного сообщества, а все свидетели данного заявления были осведомлены о последствиях, из него вытекающих[251]251
  Welsford T., Tashev N. A Catalogue of Arabic-Script Documents from the Samarqand Museum. Doc. 69.


[Закрыть].

Судьба правонарушителя также зависела от отношения к нему публики. Решение, передать ли преступника под ответственность поручителя (кафил) или же посадить его в тюрьму, зависело от того, как люди оценят его репутацию и последствия решения для социальных отношений, в которых состоят стороны, и для сообщества в целом. Например, после ограбления в Хорезме[252]252
  Письмо Мухаммада Юсуф-бая ибн Пахлаван махрама к хивинскому ясавулбаши. 25 день месяца зул-ка‘да 1334 год (23.09.1916). ЦГАРУз. Ф. I-125. Оп. 1. Д. 498. Л. 57. Невозможно установить точное место происшествия, так как нет упоминаний ни о месте рождения, ни о месте жительства пострадавшего; указано лишь, что он принадлежит к общине (кавм) под названием Сарт-Алача, управляемой аксакалом.


[Закрыть] пострадавший пошел по следу нападавших, поймал одного из них и притащил к местному хакиму. Тот пригрозил ему физической расправой (сийасат). Под угрозой насилия подозреваемый признался (икрар) в преступлении и выдал двух своих сообщников. Когда их разыскали и установили, что именно эти три человека совершили преступление (джинайат), дело перешло в руки официальных представителей местного сообщества. Они постановили, что виновные должны выплатить денежную компенсацию пострадавшему. Хаким известил ханский дворец об этом решении для получения дальнейших указаний. В докладе он также спрашивал, следует ли ему задержать преступников или же отправить их в Хиву. Однако был и третий вариант – передать виновных на поруки кафилю. Кафил нес ответственность за поведение правонарушителей, и его поручительство возлагало бремя на все сообщество, от имени которого он выступал. Часто в качестве поручителей-кафилей выступали местные высокопоставленные лица, занимавшие главные административные посты (аксакал/катхуда/на’иб). Именно они возлагали неформальную правовую ответственность[253]253
  В. Халлак называет эту ответственность «donative liability», см.: Hallaq W. Sharī‘a: Theory, Practice, Transformations. Р. 258.


[Закрыть] на лиц, сознавшихся в таких преступлениях, как убийство или ограбление[254]254
  Подробные примеры, где аксакалы и катхуды выступают в качестве поручителей, см. доклады о разрешении конфликтов в Хорезме: Мухаммад Юсуф-бай ибн Пахлаван махрам хивинскому ясавулбаши. 12 день месяца зул-ка‘да 1336 г./19.08.1918. ЦГАРУз. Ф. I-125. Оп. 1. Д. 498. Л. 87–87 об.; Мухаммад Я‘куб-бай бин Джаббар Кули махрам хивинскому ясавулбаши. 22 день месяца джумада ас-сани 1335 г./15.02.1917. ЦГАРУз. Ф. I-125. Оп. 1. Д. 498. Л. 111.


[Закрыть].

3. Колониализм, ориентализм и изучение шариата

С самых первых лет российского правления в Средней Азии было принято считать, что шариат как правовая область испокон веков находится под исключительным контролем юридических специалистов. Как мы увидим в следующей главе, у русских военных, бюрократов и ученых всегда находились причины утверждать, что казицентричный шариат, соблюдавшийся при российском правлении, был прямым продолжением шариатской системы, существовавшей до завоевания. Тайный советник граф К. К. Пален в 1909 году описывал имперскую политику следующим образом:

Покорив Туркестан и занявшись строительством края, русская государственная власть в основание судебного устройства положила принцип сохранения у туземцев народного суда с изменениями, кои необходимы для пользы самого народа и уменьшения в нем фанатизма, а следовательно, и преград к сближению с русскими[255]255
  [Пален К. К.] Отчет по ревизии Туркестанского края по Высочайшему повелению сенатором гофмейстером графом К. К. Паленом. Народные суды Туркестанского края. СПб.: Сенатская тип., 1909. С. 6.


[Закрыть].

Российские колонизаторы превратили юридическое поле шариата в систему «народных судов» под председательством мусульманских правоведов, избиравшихся на пост путем голосования. Таким образом колониальная администрация, сохранив профессию мусульманских правоведов как таковую, подвергла значительным изменениям широкий правовой контекст и саму сеть властных отношений, в которую были включены эти специалисты[256]256
  [Гейнс А. К.] Собрание литературных трудов Александра Константиновича Гейнса. СПб.: Тип. Стасюлевича, 1898. Т. 1. С. 466; Лыкошин Н. С. Казии (народные судьи): бытовой очерк оседлого населения Туркестана. С. 53.


[Закрыть].

Поступая таким образом, российские власти не только лишали местных правителей судебной власти, но и отрицали сам факт того, что мусульманские ханы и эмиры когда-либо имели полномочия осуществлять правосудие. С одной стороны, имперский проект реконструкции механизмов шариата в колониальной Средней Азии помогал воплощению замысла культурной трансформации[257]257
  Hallaq W. B. On Orientalism, Self-Consciousness and History // ILS. 2011. Vol. 18. № 3–4. Р. 404.


[Закрыть]. С другой стороны, реконструкция шариата была неразрывно связана с системой взглядов, согласно которой право является областью исключительной компетенции профессиональных юристов. Стоит сказать, что большинство колониальных чиновников занимались повседневными административными делами и не слишком углублялись в среднеазиатскую историю права. Тем не менее российская имперская администрация не придерживалась единого мнения относительно истории регионального права: чиновники на местах порой отстаивали различные позиции. Однако если колониальные власти иногда и признавали, что в более ранние периоды местные правители вершили суд, то обычно утверждалось, что ханы и эмиры делали это «по произволу»[258]258
  Халфин Н. А. Россия и ханства Средней Азии (перв. пол. XIX в.) М.: Наука, 1974. С. 12; Костенко И. Ф. Средняя Азия и водворение в ней русской гражданственности. СПб.: Тип. Б. Безобразова, 1871. С. 63. Похожий взгляд на Британскую Индию см.: Singha R. A Despotism of Law: Crime and Justice in Early Colonial India. New Delhi: Oxford University Press, 1998. Р. 27.


[Закрыть].

В то время как одни колониальные чиновники гиперболизировали роль мусульманского правителя в юридическом поле региона, другие попросту игнорировали ее важность. Яркую иллюстрацию тому представляет неопубликованная работа выдающегося востоковеда Василия Вяткина, посвященная истории культуры империи Шейбанидов[259]259
  Династия Шейбанидов, или Абулхайридов, правила Средней Азией в XVI в. См.: McChesney R. Shībānī Khān and Shībānids // EI2. Vol. IX. P. 426 etc., 428 etc.


[Закрыть]. В одном из разделов работы описывается судебная система империи[260]260
  Вяткин В. Л. К вопросам изучения узбеков в Средней Азии (XVI век) (рукопись создана в Самарканде в 1932 году). Неопубликованная рукопись (150 листов). ЦГАРУз. Ф. R-2773. Оп. 1. Д. 1103. Л. 1–37.


[Закрыть]. Вероятно, автору было неизвестно, что ханские дворцы Бухары, Хивы и Коканда выполняли судебные функции. В основе исследования Вяткина лежит неизвестный текст об исламской судебной этике (указанный под названием «Адаб ал-кази»), а также три правовых руководства раннего Нового времени. Первым из них являются тетради самаркандского казия конца XVI века[261]261
  Маджму‘а-и васа’ик. Ташкент. ИВАНРУз. № 1386. Текст представляет собой справочное руководство и содержит 737 копий правовых документов, прошедших нотариальное заверение в период с 996/1588 по 999 /1591 год в суде под председательством исполняющего обязанности верховного судьи Мавланы Сиддика ал-Халва’и. Руководство было передано Вяткину казием г. Ургут в 1907 году. Несколько текстов, переведенных Вяткиным, опубликованы здесь: Казийские документы XVI века / Ред. Р. Р. Фитрат, К. С. Сергеев. Ташкент: Комитет наук Узбекистана, 1937. Подборка текстов из «Маджму‘а-и васа’ик» издана в переводе на узбекский: Васиқалар тўплами (XVI асрининг иккинчи ярми Самарқанд областидаги юридик документлар) / Ред. B. Ибрагимов. Ташкент: Фан, 1982. Данные из руководства также использовала Розия Галиевна Мукминова: Мукминова Р. Г. Социальная дифференциация населения городов Узбекистана в XV–XVI вв. Ташкент: Фан, 1985. Как заметил Музаффар Алам, некоторые переводы текстов «Маджму‘а-и васа’ик», сделанные Мукминовой, неверны. См.: Alam M. Trade, State Policy and Regional Change: Aspects of Mughal-Uzbek Commercial Relations, c. 1550–1750 // JESHO. 1994. Vol. 37. № 3. Р. 202–227. № 3, 14, 15.


[Закрыть]. Второе руководство – «Мухтар ал-ихтийар ‘ала ал-мазхаб ал-мухтар». Его автор, Ихтийар ад-Дин бин Гийас ад-Дин ал-Хусейни, служил казием в Герате при султане Хусейне Байкаре, правителе династии Тимуридов[262]262
  Alam M. The Languages of Political Islam: India, 1200–1800. Chicago: University of Chicago Press, 2004. Р. 52. Алам утверждает, что единственная рукопись сохранилась в городе Патна, однако более ранний вариант на сегодняшний день находится в Бодлианской библиотеке; см.: Fraser. P. 234, 235, 239. Данное руководство, по всей видимости, широко использовалось в Средней Азии вплоть до начала XX века. Другие копии данного источника (включая изученную Вяткиным) были недавно обнаружены в библиотеке рукописей Ташкентского института востоковедения. Вероятно, Ольга Чехович изучала одну из этих копий и перевела из нее несколько параграфов: ЦГАРУз. Ф. R-2678. Оп. 1. Д. 379.


[Закрыть]. Наконец, третье руководство – это источник под заглавием «Шурут-и аранги», о котором больше не имеется никаких сведений. В системе разрешения конфликтов, которая у Вяткина называется шариатом, единственные должностные лица, исполняющие обязанности судей при ханском правлении, – это казии и муфтии.

Российские колониальные власти представляли введение народных судов как двойное достижение. Во-первых, им удалось сохранить статус-кво; во-вторых, новая правовая система представлялась более рациональной и свободной от действующей по своему усмотрению власти правителя[263]263
  См. гл. 2.


[Закрыть]. В данный культурный проект были активно вовлечены востоковеды. В имперский и раннесоветский периоды эксперты по языкам Средней Азии и истории исламской культуры, наблюдая за процессами в «народных судах», приходили к весьма изобретательным выводам относительно шариата и описывали его в своих трудах. Одна из таких работ принадлежит авторству Нила Сергеевича Лыкошина (1860–1922), посвятившего казиям русского Туркестана целую монографию. В основе данной работы лежало собственное наблюдение Лыкошина, сделанное во время работы приставом в мусульманских кварталах Ташкента. По словам Лыкошина, прежняя правовая система оседлых жителей Туркестана была представлена исключительно казиями, от решений которых зависела жизнь и смерть подданных; народный суд же «сменил» эту систему. Лыкошин подчеркивает, что институциональные нововведения русских властей в области исламского права сводятся к ограничению прежней компетенции казиев: некоторые преступления были выведены из-под их юрисдикции, а телесные наказания были отменены[264]264
  См.: Лыкошин Н. Казии (народные судьи): бытовой очерк оседлого населения Туркестана. С. 53.


[Закрыть].

В других случаях мы видим, что востоковеды добивались от информаторов рассказов на определенные излюбленные темы. Во время полевой работы в Бухаре группа советских ученых во главе со знаменитым этнографом и лингвистом Михаилом Андреевым[265]265
  Акрамова К. Ф., Акрамов Н. Востоковед Михаил Степанович Андреев (научно-библиографический очерк). Душанбе: Ирфон, 1973. Данный материал мне любезно предоставил Улфатбек Абдурасулов.


[Закрыть] побеседовала с бывшим специалистом в области исламского права наследования (тарикачи), который когда-то работал служителем ханского суда. Исследователи попросили его составить список обязанностей кази-калана, или инспектора по надзору за рынком (ра’ис)[266]266
  Тарджума-и ахвал-и Кази Каланха-и дарун-и Бухара. ЦГАРУз. Ф. R-2678. Оп. 2. Д. 251. Л. 6 об. – 4. Информант – некий Кари Ахмад, служивший помощником при нескольких бухарских судьях.


[Закрыть]. Вопросы ученых неизменно основывались на предположении, что позднемангытские казии имели монополию на правосудие[267]267
  Фиолетов Н. Судопроизводство в мусульманских судах (суды казиев) Средней Азии // Новый Восток. 1928. № 23–24. С. 204–217.


[Закрыть]. Соответственно, рассказ своего человека был помещен в рамки представлений, чуждых местным судебным практикам[268]268
  Одним из результатов этой этнографической экспедиции в Бухару стала следующая монография: Юсупов М. С. Суд в Бухаре. Судоустройство и судопроизводство в Бухарском эмирате в конце XIX и начале XX вв. (написано в Самарканде, 1941) (неопубликованная рукопись, 305 страниц). Самарканд. АМИКИНУз. № 828. Хотя Юсупов мимоходом замечает, что эмир самостоятельно принимал решения по делам подданных и по результатам докладов (л. 15–16), он практически не рассматривает процедуру подачи заявлений во дворец, вместо этого сосредотачиваясь на казиях и казийских судах.


[Закрыть]. В противоположность этому работа, посвященная хивинской судебной системе при Кунгратах и, очевидно, написанная без участия советских ученых, отводит ханскому дворцу главную роль в разрешении конфликтов[269]269
  Сафаров Бабаджан. Хваразм та’рихи (1864–1934). Ташкент. ИВАНРУз. № 10231. См., в частности, раздел «Порядок урегулирования споров ханами, чиновниками и хакимами» (Хан ‘амалдарлар хакимларнинг биргандан [?] да‘ва джанджалларни мухакама килиш ‘адатлари). Л. 21–23. Автор родился в конце XIX века в Хиве, учился в местном медресе и работал муфтием при Кунгратах. См.: Собрание восточных рукописей Академии наук Республики Узбекистана. С. 236. Из посланного Сафаровым в Бухару в 1919 году запроса на получение юридического заключения можно сделать вывод, что Сафаров занимал юридическую должность. См.: Kazakov B. Bukharan Documents: The Collection in the District Library, Bukhara / Transl. J. Pau. Berlin: Klaus Schwarz, 2001. Р. 44.


[Закрыть].

Говоря об отношении востоковедов к исламскому правоведению, следует избегать обобщений. Многие эксперты по исламскому праву, «воспитанные в текстуалистской, обычно немецкой филологической традиции»[270]270
  Agmon I., Shahar I. Theme Issue: Shifting Perspectives in the Study of Shari‘a Courts: Methodologies and Paradigms // ILS. 2009. Vol. 15. № 1. Р. 4.


[Закрыть], считали необходимым подробно исследовать теоретические правовые тексты, поскольку шариат как правовая база, с их точки зрения, находился в исключительном ведении юридических специалистов. Данная группа экспертов полагала, что характер применения и интерпретации шариата зависел только от решений муфтиев – теоретиков юриспруденции, в то время как казии были техническим персоналом, ответственным за согласование доктрины с внеправовыми обстоятельствами дела. Данного русла придерживалась циркулировавшая в Российской империи научная литература об исламском праве, которая имела в основном европейское происхождение[271]271
  Обзор доступной на начало XX века литературы см.: Крымский А. Е. О пособиях для изучения мусульманского права // История мусульманства. Самостоятельные очерки, обработки и дополненные переводы из Дози и Гольдциэра / Ред. А. Е. Крымский. СПб.: Тип. Варвары Гатцук, 1904. Ч. II. С. 28–38. В 1912 году востоковед Николай Остроумов заметил: «Русская печать в отношении исламоведения вообще и особенно в отношении мусульманского законоведения заслуживает справедливого упрека. Между тем невозможно управлять 20 мил<лионами> мусульман, не только не зная шариата, но и не сознавая в этом надобности». См.: Остроумов Н. П. Исламоведение. 4. Шариат по школе (мазхаб) Абу-Ханифы. Ташкент: Тип. при канц. Турк. ген. – губ., 1912. С. 19. Об Остроумове см.: Babajanov B. «How Will We Appear in the Eyes of Inovertsy and Inorodtsy?» Nikolai Ostroumov on the Image and Function of Russian Power // CAS. 2014. Vol. 33. № 2. Р. 270–288. Бабаджанов, однако, упускает из виду то, что Остроумов осознает зависимость характера исламского правоприменения от интерпретирующей роли правоведов (муфтиев), несмотря на то что востоковед некорректно использует термин «кодекс» по отношению к шариату. Именно Остроумов составил первый подробный русскоязычный список авторитетных юридических источников, используемых местными муфтиями: Остроумов Н. П. Исламоведение… С. 9–18.


[Закрыть]. Тем не менее этот научный взгляд мало повлиял на то, как российские чиновники воспринимали «народные суды». С точки зрения работников русской администрации, применение шариата в основном было делом казиев.