Текст книги "Гордое сердце"

Глава четырнадцатая

Маккензи очнулся от крепкого сна и спустя мгновение обнаружил, что Эйприл спит в его объятиях.

Его захлестнула волна нежности, и почти одновременно возникло желание разбудить ее поцелуями и снова овладеть ею, теплой и сладкой.

Нет, этого он не сделает! Маккензи покосился на спящую женщину. А если она забеременеет? Что тогда? Мысль о том, что его ребенок будет носить клеймо полукровки, пронзила сердце острой болью. Да если бы только это! Он – изгой, преступник, а мир… цивилизованный мир жесток.

Маккензи мгновенно вспомнил, какие унижения пришлось ему испытать. Белые его просто ненавидели, а индейцы презирали. А что ждет Эйприл? Любой сможет ткнуть в нее пальцем. Мол, белая женщина связалась с насильником и убийцей…

Маккензи лежал, слушал завывание ветра снаружи, смотрел на тлеющие угли в костре… Пора собираться в дорогу. В пещере стало холодно и сыро. Он встал, подбросил в огонь хворосту. Выглянул наружу. Утренняя предрассветная полутьма наполнила сердце тревогой. Подгоняемые ветром, носились серыми мотыльками хлопья снега. Надо торопиться, пока не занесло все тропы, да и день пошел на убыль. Нужно засветло добраться до отцовской хижины.

Неслышными шагами подошла Эйприл, закутанная в одеяло. Склонив голову ему на плечо, робко замерла. Маккензи почувствовал, как его мужское естество радостно откликнулось на ее близость.

– Снег идет… – прошептала Эйприл. – Красиво.

– И опасно, – заметил Маккензи мрачным тоном.

Она выпростала из-под одеяла руку и сжала его ладонь. Маккензи хотел было отвести взгляд, но ее синие глаза не позволили ему сделать это, а опухшие губы напомнили о том, о чем не хотели забыть ни он, ни она.

Не глядя ей в глаза, он сказал хриплым голосом:

– Пора в путь. Будите Дэйви.

Он отвел ее руку и шагнул в снежную круговерть.

Лошади с трудом продвигались вперед сквозь густую снежную пелену. Плотнее закутав Дэйви, Маккензи понукал коня. Впервые в жизни ему было неуютно в горах. Деревья, скалы причудливо меняли очертания. Где знакомый можжевеловый куст? Все нет и нет. До отцовской хижины еще далеко. Внезапно на память пришли слова пресвитерианской молитвы. Око за око, зуб за зуб… Суров кальвинистский Бог, но не всегда справедлив.

Отец Маккензи происходил из старинного шотландского клана Маккензи. Их предок-якобист бежал, спасая жизнь, во Францию. Была середина восемнадцатого столетия. Земли оказались конфискованными, главе клана грозила смерть. Он перебрался в Америку, поселился в Массачусетсе.

Маккензи вздохнул. Погиб, сошел на нет некогда богатый род. Семья хранила в памяти старинные шотландские легенды, рассказы о рыцарских турнирах и сильно бедствовала. Роб Маккензи опустился, стал пить. Был пойман за кражу, угодил за решетку. Но ему удалось бежать. Именно тогда он и решил: укроется в горах, поселится в таком месте, где ни одна живая душа не сможет его отыскать. Не пропадет! Как-никак предки – горцы. Довелось ему и среди индейцев пожить. Многому он научился у них. И сам в долгу не остался. Научил пользоваться кремневыми ружьями.

Маккензи передернул плечами. Прочь, грустные воспоминания! Он покрепче прижал к себе Дэйви. Господи, помоги преодолеть этот путь…

Тело сковало холодом. Снег слепил глаза. Эйприл с трудом вглядывалась вперед, стараясь не потерять из виду Маккензи. Она успокаивала себя, что все будет хорошо, потому что Маккензи рядом. Неожиданно лошадь оскользнулась и упала. Упала и Эйприл. Лежала, придавленная поклажей, пыталась встать и не могла. Лошадь билась рядом. Подошел Маккензи, нагнулся, похлопал по щеке:

– Соберитесь с силами, Эйприл. Вставайте! Да вставайте же!

Он помог ей подняться. Лошадь продолжала биться. Осмотрев животное, Маккензи присвистнул.

– У нее сломана нога, – сказал он тихо. – Придется вам ехать на моей. Идите, я сейчас вас догоню.

Прогрохотал выстрел. Эйприл зажмурилась. А потом ее нагнал Маккензи, мрачно отводя взгляд.

Усадив Эйприл на коня, он закутал их с Дэйви одеялом. Разорвав второе одеяло, обмотал обоим широкими полосами ступни в мокасинах, и они двинулись в путь.

Первой заметила хижину Эйприл. Она с облегчением вздохнула. Все, добрались! Да что такое с Маккензи? Шагает и шагает, не думает останавливаться.

Эйприл рывком натянула поводья, крикнула:

– Маккензи! Да вот же она – хижина!

Он остановился, тупо глядя на нее. Молча побрел к хижине. Долго пытался открыть дверь. Эйприл спешилась, сняла Дэйви, пошла помочь Маккензи. Повозившись, откинула щеколду и обернулась. Дэйви сидел в снегу, не в силах подняться от усталости.

– Вставай же, сынок! – прикрикнула она.

Подталкивая, довела его до хижины. Следом брел Маккензи. Когда вошел в дом, Дэйви тотчас забрался к нему на колени. Они сидели обнявшись, дрожа от холода. Эйприл разыскала спички, положила поленья в очаг, разожгла огонь. Шипели, лопались пузырьки смолы. Наконец огонь разгорелся, заливая золотым светом хижину, даря тепло и уют.

Эйприл обвела взглядом жилище. Убогое зрелище. Но не это главное, подбодрила она себя, усадив Дэйви ближе к огню. Потом размотала обледенелые тряпки, стащила с ног Маккензи мокасины и обомлела, увидев багровые ступни. Не долго думая, принялась растирать их ловкими, легкими движениями. Друг отца, костоправ, объяснял как-то, что если человек обмораживает руки или ноги, надо немедленно растереть их, согревая постепенно, не сразу. Маккензи сидел не шевелясь, уставившись в одну точку.

Скоро в хижине стало тепло. Эйприл, сидя перед Маккензи на корточках, положила голову ему на колени. Что им дал этот человек, кроме тревог и бесконечных испытаний? Господи, он дал ей счастье, а Дэйви нашел в нем настоящего друга.

– Мне уже лучше, – наконец отозвался он. – Позаботьтесь о мальчике. А вам спасибо.

Господи, ну что с ним такое? Опять пытается воздвигнуть стену.

– Маккензи, я сама просила привезти нас сюда. И не жалею ни о чем!

– А что вам оставалось делать? Если не ради себя, то ради сына. Кончится снегопад, и вы уедете отсюда. Я вам это обещаю.

– Почему вы говорите мне все это? – сказала Эйприл дрогнувшим голосом.

Она подошла к очагу, задумалась, глядя на огонь. Дэйви посапывал во сне. Как она устала! Устала спорить, переубеждать.

– Пойду взгляну на лошадь, – бросила Эйприл, направляясь к двери.

– Черта с два я позволю! – Маккензи попытался встать, но рухнул на кровать.

Боль в распухших ступнях полоснула ножом.

Не обращая внимания на его разгневанный тон, Эйприл отворила дверь и с шумом захлопнула за собой. Отведя лошадь под навес, укрыла ее одеялом вместо попоны.

– Нет у меня ничего для тебя, дружок, – сказала она, прижимаясь к лошадиной морде. – Ни яблочка, ни овса…

Сунув замерзшие руки в карманы полушубка, Эйприл пошла назад. Маккензи, должно быть, мрачен как туча. Ну что ж, пусть! Она уже привыкла.

Развесив одежду сушиться, она потеплее укутала Дэйви, протянула сухое одеяло Маккензи.

– Вам надо отдохнуть, – сказала Эйприл как ни в чем не бывало.

– Вы полагаете, я буду спать на кровати, как младенец, а вы с Дэйви на полу? – усмехнулся Маккензи.

– Дэйви не возражает – это во-первых. А во-вторых, я не хочу его беспокоить. Что касается меня, думаю… – Эйприл замолчала.

Почему он не хочет подвинуться? Им бы обоим хватило места. Прижалась бы к нему, и ничего больше не надо. Да хотя бы сесть на край кровати! Она сделала шаг, другой… Переутомление, усталость взяли свое. Она пошатнулась и едва не упала. Маккензи подхватил ее и, превозмогая боль в ступнях, отнес на кровать.

– Храбрая вы, Эйприл, – сказал он, целуя ее в волосы.

Эйприл замерла. «Вот и все, и ничего больше не надо! » – подумала она и мгновенно заснула.

Эйприл уже не слышала, как он целовал ее. Потом, подбросив поленьев в огонь, он закутался в одеяло и, улегшись рядом с Дэйви, погрузился в раздумье. Может быть, так случится, что они не один месяц пробудут здесь вместе. А потом? Что ждет их потом?

Глава пятнадцатая

Проснувшись, Эйприл испуганно вскинулась. Где Дэйви? Где Маккензи? В очаге еле мерцали крохотные язычки пламени. В отблесках скудного света она увидела: ее мужчины – оба, большой и маленький, – спят на полу обнявшись.

Интересно, который час? Не определишь – два оконца наглухо закрыты ставнями. Впрочем, какое это имеет значение? Пора приниматься за дела. Она поднялась, накинула полушубок. Маккензи тоже проснулся.

– Доброе утро! Ну как вы? – спросила она, хотя видела, что он выглядит неважно.

– Не выходите из дома одна. Провалитесь в расщелину – и конец, – сказал он и сел, собираясь, похоже, идти вместе с ней.

– Нет-нет! Не ходите за мной! – Эйприл смущенно улыбнулась.

Отодвинув засов, Маккензи выглянул наружу. Медленно падал снег. Взяв Эйприл за руку, он отвел ее за сотню шагов к загону. К чему чрезмерная стыдливость? Ведь они не чужие…

Когда возвращались в хижину, Эйприл не удержалась:

– Маккензи, как вы оказались на полу?

– Так будет лучше, Эйприл. Дэйви – разумный мальчик. Не надо его травмировать.

Он долго молчал, а затем сказал то, что не давало покоя:

– Неужели вы не понимаете самого главного? А если забеременеете? Я этого допустить не могу. Кончится снегопад, переправлю вас в форт.

– Вы не смеете!

– Смею! И сделаю это! Видно, судьбе так угодно: не бывать нам вместе!

Прошло два дня. Ураган не стихал. Жизнь в занесенной снегом маленькой хижине замерла. Грусть и уныние поселились в душах ее обитателей. На какие только хитрости не пускались Эйприл и Дэйви, чтобы расшевелить Маккензи! Куда там! Ни теплого взгляда, ни ласкового слова. Днем он старался занять себя делами: ходил за дровами, ухаживал за лошадью. На счастье, отыскался запас фуража времен Роба Маккензи. А вечерами, когда Эйприл ложилась спать, он подсаживался к Дэйви, и начинались рассказы. Понятным для ребенка языком Маккензи рассказывал историю Шотландии. Сказания и легенды завораживали мальчика.

Но стоило Эйприл попытаться заговорить с ним, он замыкался, становился озабоченным и уходил. Возвращался, ступая на цыпочках, ложился спать, стараясь не разбудить Дэйви.

Выглянув на третьи сутки за дверь, Эйприл вскрикнула:

– Маккензи, вы только посмотрите! Какая красота…

Под голубым безоблачным небом блестел, искрился снег. Розовели в лучах восходящего солнца снеговые шапки на соснах. Мир казался сказочным, добрым и спокойным.

Маккензи подошел, встал рядом. Он всегда любил раннее утро в горах, когда дух захватывает от неописуемой красоты. Но сколько опасностей таит величественная природа! Под пушистым снегом притаились горные расщелины, лесные хищники рыщут в поисках добычи. Ледяной холод безжалостно, медленно расправляется с неосторожным, зазевавшимся, просто усталым человеком.

– Без меня никуда! – жестко приказал Маккензи.

Проснулся Дэйви. Лежал, потягиваясь, протирая глаза. Попросился по маленькому. Эйприл начала было собираться, но Маккензи схватил мальчика в охапку и понес к двери, велев ей готовить завтрак.

Потом они быстро поели, смели все до крошки.

– Теперь можно и на охоту, – сказал Маккензи. И стал одеваться. – Ждите меня здесь. От хижины – ни на шаг!

Он ушел и долго не возвращался. В нетерпении Эйприл выглянула наружу, но тут же захлопнула дверь. Подмораживало. Она оделась потеплее и вышла. Набрав снега в железный кувшин, растопила на огне. Умыла Дэйви, ополоснулась сама. Потом запасла воды для питья. Достав зеркальце Маккензи, взглянула на свое отражение и ахнула. Сущее пугало! Кожа облупилась, волосы в беспорядке. Руки в цыпках. Теперь понятно, почему Маккензи не обращает на нее никакого внимания.

Дэйви вытащил деревянную лошадку.

– Мамочка, как мне назвать ее?

– А как Маккензи зовет свою?

– Просто лошадь.

Ну еще бы! Никаких нюансов… Лошадь – это лошадь, женщина – это женщина… И как только ему удалось пересилить себя, назвать ее Эйприл? А то «миссис Мэннинг»! Будто на светском рауте!

– Нет, сынок, у лошади обязательно должно быть имя, – сказала она. Помолчав, обронила в сердцах: – Дьявол, наверное, вселился в этого Маккензи!

– Придумал! – взвизгнул Дэйви. – Дьявол! Я назову лошадку Дьявол. Как думаешь, Маккензи понравится?

– Думаю, понравится.

– А когда он придет?

– Наверное, скоро. Пойдем посмотрим. Может, он уже неподалеку.

Они оделись потеплее. Вышли, плотно притворив за собой дверь.

Дэйви впал в неописуемый восторг. Будто сказочные замки, высились к небу остроконечные утесы, сияло голубое небо.

– Мамочка, давай построим крепость! Эйприл остановилась в нерешительности. В Бостоне малышу запрещали возиться в снегу. Однажды они попробовали было… Бабушка и тетки набросились на него с упреками.

А что скажет Маккензи? – подумала Эйприл. А, да ладно! Сам-то наслаждается чудесной погодой, а они что, должны сидеть взаперти? Погуляют возле дома, ничего страшного.

И они принялись строить снежную крепость. Скоро получился настоящий форт. Позабыв обо всем на свете, пошли в лес за ветками. Какая же крепость без пушек?

– Мама? – испуганно вскрикнул Дэйви.

Эйприл замерла. Где сын? А когда увидела волка, застыла от ужаса. Нет! Господи, только не это… Она медленно двинулась к Дэйви. Сделай она резкое движение – и огромный зверь растерзает его.

– Сынок, стой на месте, не шевелись! Злобные зеленые глаза волка следили за каждым ее движением.

Сейчас он бросится на нее…

Ноги подламывались от страха, но Эйприл медленно, маленькими шажками шла вперед.

Наконец-то! Она взяла сына на руки. Один шаг назад, другой… Волк шел следом.

Скорее бы оказаться возле двери! Опять кольт забыла взять, разиня! – ругала себя Эйприл.

Волк присел, готовясь к прыжку.

– Сынок, – шепнула Эйприл, – как только отпущу тебя на землю, мчись со всех ног в дом. Запрись изнутри. Жди Маккензи. Откроешь только ему. Понял?

Волнение матери передалось мальчику. Он бросился бежать.

И вдруг из леса послышался тихий свист. Волк замер, остановился, повернулся и пошел на свист.

Эйприл глазам не поверила, когда увидела на опушке Маккензи – невозмутимого, с ружьем за спиной. Вот так-то! Свистом подзывает лютого зверя. Волк в три прыжка оказался возле Маккензи, сел рядом.

– Не бойтесь! – крикнул Маккензи. – Волк вас не тронет. Он охраняет хижину.

Маккензи подошел к Дэйви, потянул за руку.

– Пойдем, я познакомлю тебя с волком. Он должен обнюхать тебя.

Мальчик, одной рукой крепко вцепившись в Маккензи, другой с опаской дотронулся до волка.

– Теперь он и ваш верный защитник, – улыбнулся Маккензи. – Я нашел его волчонком, вырастил, выходил. Когда уезжаю надолго, он стережет дом. Ходит со мной и в долину. Иногда бродит с дикими волками. Никто не верит, что он ручной. Боюсь, он может стать легкой добычей. Не отвести ли мне его подальше в лес? Дикому зверю все-таки не место среди людей.

– Маккензи, а как его зовут? – спросил Дэйви, не отводя от зверя восхищенного взгляда.

– Просто Волк.

Эйприл лукаво улыбнулась. Так она и знала!

Маккензи нахмурился.

– Но ведь я велел никуда не выходить! Почему вы не послушались?

– Сидим безвылазно дома, прямо как пленники. Вот и захотелось погулять.

– А почему кольт не взяли?

– Да будь я с кольтом, вашему любимцу не поздоровилось бы… Скажите-ка лучше, как прошла охота.

– Подстрелил лося. Притащил, сколько смог. Остальное подвесил на сук. – Он кивнул в сторону леса.

Нарезав мясо кусками, Маккензи отнес его подальше от того места, где стоял конь. Не дай Бог, запах привлечет волчью стаю.

Эйприл окликнула Дэйви:

– Сынок, пошли домой, не то обморозишься!

– Я скоро вернусь! – крикнул Маккензи. – Накормлю лошадь и приду.

Эйприл зажарила на вертеле большой кусок мяса, сварила суп. Обед напоминал праздничное пиршество, но ее не покидали грустные мысли. Единственный друг Маккензи – волк. Как печально! И как они похожи – человек и зверь… Суровые, гордые, но надежные защитники.

Долго ли приручал Маккензи волка? И сколько времени понадобится ей, чтобы приручить Маккензи?

Глава шестнадцатая

Незаметно летели день за днем. Эйприл и Дэйви освоились, полюбили хижину. Сообща обдумывали, как украсить свое жилище, сделать его уютным. Жизнь шла заведенным порядком. Утром они уходили в лес на прогулку. Днем Маккензи отправлялся на охоту, оставляя волка караулить их. Строго наказывал: от хижины – ни на шаг! У них оставался еще запас лосятины, но кто знает, как долго придется жить здесь? А вдруг опять буран? Как-то Маккензи подстрелил зайца и оленя. Из зайчатины и оленины они заготовили копченое мясо.

Вечерами Маккензи замыкался в себе. Ложился спать последним и сразу засыпал.

Однажды он притащил огромную окровавленную шкуру.

– Господи, это еще зачем? Что с ней делать? – Эйприл с интересом рассматривала трофей.

– Придется потрудиться, – ответил Маккензи, не вдаваясь, как всегда, в подробности.

Эйприл быстро оделась, и спустя минуту они вдвоем уже шагали к ручью, который еще месяц назад весело журчал, а теперь неторопливо бежал под ледяным панцирем.

Октябрь сменился ноябрем, наступил декабрь, но такого снегопада, как в те два дня, когда они добирались до хижины Роба Маккензи, больше не было. Сразу ударили морозы, и горные тропы покрылись ледяной коркой. Маккензи радовался. Теперь уж до них никто не доберется, а Мэннинги пробудут с ним до самой весны.

Он проделал прорубь в толще льда, сковавшего ручей, и каждое утро спешил сюда, чтобы освободить отверстие от наледи. Зачерпнув ведерком воду, шел домой, а потом возвращался и ловил рыбу.

Погрузив шкуру в бадью со студеной водой, они долго отмывали ее от крови. У Эйприл окоченели руки, но она помалкивала.

Лед отношений с Маккензи ей так и не удалось растопить, и она радовалась хотя бы тому, что они дружно заняты делом, и даже Дэйви помогает.

Вернувшись в хижину, растянули шкуру на полу, присыпали волосяной покров золой, а потом смочили золу водой.

Прошло три дня. Мех слез, и можно было выщипывать из шкуры волоски. Они принялись за дело.

Для ребенка любое занятие важно превратить в игру, и Маккензи объявил соревнование: кто больше всех надергает волосков, тот и выиграл.

Работа закипела. Взрослые не особенно усердствовали – пускай Дэйви окажется победителем.

Но уловка не осталась без последствий. Руки Эйприл и Маккензи то и дело соприкасались, и настал момент, когда он намеренно продлил касание. Всего на какую-то секунду, но при этом в его глазах появилось такое выражение, которого ей раньше видеть не доводилось. Эйприл задержала дыхание и проглотила ком в горле. Такие мгновения случались все чаще и доставляли Эйприл наслаждение, потому что черты его лица тотчас становились мягче и появлялось подобие улыбки.

Дэйви распирало от гордости, когда Маккензи торжественно объявил его победителем.

– А приз? Маккензи, какой я получу приз?

– Так и быть, спою для тебя твою любимую песенку про Лягушонка и Мышку, – улыбнулся Маккензи.

В песне говорилось о нежной дружбе двух зверьков. Маккензи пел с чувством, на разные голоса, а когда закончил, Дэйви спросил:

– Маккензи, скажи, если Лягушонок квакает, а Мышка пищит, разве они могут договориться остаться на всю жизнь друзьями?

Маккензи поразился смышлености ребенка и ответил со всей серьезностью:

– Когда двое постоянно вместе, они начинают понимать друг друга, даже если молчат. Думаю, с Лягушонком и Мышкой именно это и случилось.

– Но все-таки, все-таки… можно догадаться, но ведь можно и неправильно понять. Разве я ошибаюсь?

Маккензи бросил на Эйприл умоляющий взгляд. Она тут же пришла на помощь:

– Когда двое любят друг дружку – а то, что Лягушонок и Мышка любят друг друга, в этом нет сомнения, – они все понимают без слов, – сказала Эйприл и покосилась на Маккензи.

– Но, мамочка, так не бывает…

– Бывает, сынок. Есть язык жестов… Лягушонок нежно дотронулся лапкой до шкурки Мышки, и та сразу все поняла. Вот ты, например, погладил волка, и он, конечно же, почувствовал, что ты ему друг, а не враг. Обрати внимание, какими глазами он на тебя смотрит, мол, в обиду тебя не даст и будет служить тебе верой и правдой. Глаза, сынок, тоже о многом говорят. Согласен?

– Да, мамочка! Мы с волком понимаем друг друга. – Дэйви тряхнул головой и улыбнулся.

Эйприл взглянула на Маккензи. В его глазах без труда читалось восхищение ее сметливостью.

После короткой паузы он сказал:

– Давай-ка я тебя буду учить шотландскому языку. Для начала прочту тебе стишок.

Маккензи объяснил значение некоторых слов и начал нараспев:

– Зачем же, Дэви, милый друг,

Нам скорбью омрачать досуг,

Покоя краткий час?

А коль в беду мы попадем,

И в ней мы доброе найдем,

Как видел я не раз.

Пускай беда нам тяжела,

Но в ней ты узнаёшь,

Как отличать добро от зла,

Где правда и где ложь.

[2]2
  Р. Бернс. Послание к собрату-поэту. Перевод С. Маршака.


[Закрыть]

Умолкнув, Маккензи окинул Эйприл выразительным взглядом и после короткой паузы добавил:

– Это Роберт Бернс написал, великий шотландский поэт.

Эйприл была потрясена. Маккензи проявил себя с совершенно неожиданной стороны. Его ум, такт и деликатность сразили ее наповал. Он это почувствовал и, как говорится, сменил гнев на милость: в продолжение этого необыкновенного вечера шутил, улыбался, словом, вел себя раскованно.

Эйприл ждала ночи. Она надеялась, что сегодня они заснут в объятиях друг друга. Выражение лица Маккензи ее в этом убеждало. Однако он положил счастливого, полусонного Дэйви, как всегда, на кровать, а потом, не говоря ни слова, устроил себе лежбище из одеял возле очага.

Эйприл опечалилась, но в глубине души все же теплилась надежда, что в скором времени все изменится. Наверняка песенка про Лягушку и Мышь была спета им неспроста.

Очищенную шкуру Маккензи погрузил в чан с водой, добавил золы. Сказал, что, когда шкура обезжирится, придется еще поработать над ней.

В шесть рук они ее мяли, колотили, когда она высохла. Наконец, к изумлению Эйприл, он разложил на столе кусок великолепно выделанной кожи. Спустя четверть часа перед ней лежали заготовки для новой пары мокасин.

Эйприл приступила к священнодействию – опустившись на тюфячок возле очага, с величайшей осторожностью начала прокалывать шилом едва заметные насечки по краям заготовок. И только потом стала соединять голенища, верх и подошвы упругими и прочными высушенными жилами.

Время от времени Эйприл поглядывала на Маккензи. Он сидел с Дэйви на полу и обучал его шотландскому говору. Она прислушивалась. Длинное стихотворение о каких-то двух собачках поставило ее в тупик. Как ни старалась, она не смогла уловить смысл, а Дэйви кивал темноволосой головенкой и улыбался. Оказывается, ее сынишке было все понятно.

– Бобби Бернс, – сказал Маккензи, оглянувшись на нее. – Я учился читать по книге его стихов и по Библии. Можно сказать, с ними вырос. – Лицо Маккензи озарилось горделивой улыбкой. – А Бернса помню наизусть. Он как бы мой близкий друг.

Сердце Эйприл возликовало, поскольку такого пространного комментария она давно уже не слышала. Правда, сведений о его жизни в прошлом она так и не получила, поэтому спросила:

– Вас читать учил отец?

И тут же пожалела об этом. Маккензи погасил улыбку и повернулся к Дэйви, бросив коротко:

– Да, отец.

– А он здесь долго жил? – спросила она ласковым голосом.

– Я здесь родился. – Маккензи ушел от ответа.

– А ваша мать? – Эйприл решила не отступать, хотя и видела, что он недоволен.

В конце концов, разве можно понять человека, если ничего не известно о его прошлом? Возможно, в детстве и юности случилось нечто такое, что сказалось только теперь. А иначе как понять его упорное нежелание принять ее любовь?

– Она умерла, когда мне было столько же, сколько теперь Дэйви. – Обдав Эйприл ледяным взглядом, Маккензи поднялся с пола и направился к двери. – Пойду за дровами.

Это была очередная увертка, поскольку сухие поленья лежали горкой по обе стороны очага.

– Маккензи… – произнесла Эйприл жалобно. – Маккензи… – повторила она, не зная, что сказать.

Он задержался у порога.

– Наденьте полушубок, – распорядился он приказным тоном.

Эйприл бросилась одеваться. Дэйви тоже вскочил, но Маккензи покачал головой, дав мальчику понять, что следует остаться дома. Дэйви молча кивнул.

На улице подмораживало. Светила полная луна, на темно-синем небе перемигивались звездочки. Воздух был прозрачен и свеж. Эйприл взяла Маккензи за руку – к ее удивлению, он отнесся к этому жесту спокойно. Однако она понимала, что это ровным счетом ничего не значит.

Они зашагали к опушке леса, там Маккензи остановился. Эйприл подняла на него глаза и поняла, что мыслями он не с ней. На его лице отразилось раздумье – на переносице пролегла глубокая складка, вокруг рта обозначились жесткие морщины.

– Маккензи, простите меня. Не стоило мне приставать к вам с расспросами, – сказала она вполголоса.

Он тут же отстранил ее руку, а свои сцепил за спиной.

– Мой отец, – начал он свой рассказ, – был человеком трудной судьбы. Он происходил из старинного дворянского рода, потерявшего все в безуспешной борьбе за восстановление шотландской династии Стюартов на английском престоле. Спасая жизнь, мои предки бежали в Америку. Нелегко пришлось моему отцу. Набедствовался, наголодался. В конце концов решил поселиться в горах. Горы… напоминали ему о далекой родине. Жил уединенно. Горечь, обида терзали его. Мне кажется, он никого не любил. Не смог полюбить…

– А ваша мать?

– Она родом из племени шошонов. Команчи выкрали ее, сделали рабыней. А потом продали моему отцу. Вернее, обменяли на лошадь. Для отца она всю жизнь оставалась наложницей, служанкой. И не более того. Моя мать все время молчала. Прожила жизнь молча. А потом умерла. Думаю, она видела в смерти избавление от тягот. Так что я испытываю… горькое одиночество… с детства. – Маккензи поморщился. – Отец приучал меня к нелегкой жизни в горах. Выучил читать и писать. Ему нужен был помощник. Он отправлял меня торговать шкурами. Был уверен, что сын не обманет. Научил играть на волынке. Мог часами слушать шотландские мелодии. В те минуты, судя по всему, воображал себя шотландским лордом… – Вспыхнув до корней волос, он с жаром воскликнул: – Эйприл, теперь вы понимаете меня? Я-то надеялся: есть у меня долина, заживу нормальной, человеческой жизнью. Разорву наконец этот замкнутый круг. А что получилось? Буду доживать свой век, как отец, скрываясь от закона. Такая жизнь не для Дэйви. И не для вас.

Голос его дрогнул, а Эйприл почувствовала, как по щеке скатилась слеза. Одна, вторая… Господи, она понятия не имела, что довелось ему испытать! Одиночество при живых родителях, полное отсутствие материнской и отцовской любви…

– Но вы совсем не такой, как ваш отец. Дэйви просто купается в вашей любви и внимании к нему… Не лишайте его того, чего были лишены сами.

– Вы что же, полагаете, я этого хочу? – Из груди Маккензи вырвался всхлип, похожий на стон. – Я не способен причинить кому-либо зло… но…

Эйприл не дала ему договорить:

– Маккензи, я люблю вас. Никогда не думала, что можно так сильно любить. – Она провела ладонью по его щеке. – Я не переживу разлуки.

Маккензи глянул на нее, и у него защемило сердце. По ее лицу катились слезы, глаза светились такой любовью, что сердце немедленно отозвалось сильными толчками. Он невольно наклонился и слизнул языком слезинки с ее лица. Сразу осмелели руки. Заключив Эйприл в объятия, он крепко прижал ее к себе. Время остановилось. Маккензи замер, стараясь запомнить это мгновение, прежде чем распроститься с грезами любви навсегда. Навеки.

Эйприл прильнула к нему. Теперь, когда она поняла все, о чем раньше не догадывалась, ее любовь к нему обрела новые грани. Едва только она почувствовала, что он возбудился, как тут же пришло желание слиться с ним воедино. Прогибаясь, она потянула его на себя.

– Эйприл, – прошептал он, – мы не можем здесь… а Дэйви…

– Дэйви, скорее всего, спит… и это не займет много времени…

Маккензи задержал дыхание. Он уже не справлялся с собой – сердце бухало в ребра, возбуждение достигло предела.

– Нельзя, Эйприл, – прохрипел он. – Что будет, если вы забеременеете?

– А я хочу как раз родить вам ребенка, – сказала она срывающимся голосом.

В этот момент случилось неожиданное.

Маккензи с лицом, перекошенным от ярости, оттолкнул ее и, злобно прищурившись, выпалил:

– Ну уж нет! Никакого ребенка, пропадите вы все пропадом!

Он резко повернулся, быстро зашагал и скрылся в лесу.

Она долго смотрела ему вслед, а потом медленно побрела к хижине, ругая на чем свет стоит его отца.

Ранним утром на заднем дворе форта Дефайенс сидели двое: Эллен Питерс и лейтенант Филипп Даунc. Филипп недавно появился здесь. У этого молодого человека были хорошие манеры, но он производил впечатление человека замкнутого – с офицерами компанию не водил.

Как-то раз Филипп зашел в прачечную сдать белье в стирку и разговорился с Эллен.

Весьма сочувственно он выслушал ее сбивчивый рассказ. Бедная девушка! Несчастная жертва негодяя-полукровки. Отец зверски убит, а она – одна-одинешенька на белом свете.

Они стали встречаться. Филипп был мягок и предупредителен, старался ничем не обидеть Эллен. Не позволял себе ничего лишнего. Поцелуй на прощание – и все. Ничего более. Эллен была на седьмом небе от счастья. Сбывается ее заветная мечта! Наконец-то она станет женой офицера.

Эллен удвоила свои старания. Роль невинной жертвы ей удавалась. Она то роняла слезу, то напускала на себя гордый, неприступный вид. Филипп увлекся. Он искал встреч, старался понравиться. Правда, временами взгляды, которые бросала на него Эллен, вгоняли его в краску. Молодой, неопытный, он тушевался.

Эллен, как истинная дочь военного, прибегала к разнообразным маневрам. То и дело, будто случайно, сталкивалась с молодым человеком в укромных уголках. Потупив взор, в душе торжествовала. Рохля… Никуда он от нее не денется! Она добьется своего. Заставит этого девственника на себе жениться…

Однажды, возвращаясь домой, Филипп случайно услышал разговор трех офицеров.

– Этот Даунс, он что, всерьез втюрился в Эллен Питерс? – спросил один.

– Поделом ему! – заметил другой. – Нечего задирать нос! Мы ему, видите ли, не компания. А отпетая шлюха – в самый раз.

– Поверил, будто она невинная жертва. Ее и насиловать незачем. Только мигни – сама прыгнет в постель, – хмыкнул третий.

– Как? И ты?..

– А чему ты удивляешься? Здесь многие переспали с ней. Можно опросить всех и выяснить, кто воздержался. Бьюсь об заклад, что таких не найдется.

Раздался громкий смех.

– С ней легко сговориться, – хохотнул первый. – Страстная девушка.

– Вот только навязчивая очень, – заметил второй. – Не по мне. Вспомни хотя бы Маккензи. Наверняка он ни в чем не виноват. Как пить дать, сама липла к нему. А когда застукал папаша, подняла крик.

– Боб Моррис говорит, что и генерал так считает.

– Как он сам-то?

– Молчит. Будто воды в рот набрал. Злой как черт – дочку Вейкфилда найти не удалось.

Третий голос задумчиво произнес: