Текст книги "Гордое сердце"

Глава восемнадцатая

Весна нагрянула неожиданно. В особенности для Эйприл. Она с грустью провожала зиму – самое счастливое время в ее жизни, проведенное бок о бок с Маккензи в маленькой хижине среди заснеженных гор.

Помнилось только хорошее, хотя были и слезы, и вздохи, и огорчения. Ей хотелось физической близости с ним, но он после той первой единственной ночи не поддавался соблазну страсти.

Перебирая в памяти события минувшей зимы со всеми радостями – большими и маленькими, Эйприл часто вспоминала Рождество. Маккензи с тех пор будто подменили – он окружил ее любовью, вниманием и лаской.

Исчезло вечное стремление уединиться – Маккензи уже не мечталось об одиночестве. Но внешне он по-прежнему оставался сдержанным и немногословным.

Однако Эйприл чувствовала, что душевный переворот хотя и медленно, но все же совершается.

Впрочем, она давно пришла к выводу: что медленно – то прочно, а что прочно – хорошо.

Сердце подсказывало: она и Дэйви стали для него самыми близкими существами. И хотя новое отношение к ней Маккензи сделало ее жизнерадостной и деятельной, иногда хотелось поднять со дна души вечные вопросы о будущем, о семье, о доме. Но, сознавая, что он еще не расстался с прошлым, Эйприл не торопила события. Мудрый Маккензи скоро сам поймет, что нельзя слишком часто оглядываться назад, в прошлое, иначе можно упустить будущее.

Рано утром мужчины ушли гулять в горы. Волк увязался за ними – дикий зверь, словно котенок, жался к ребенку и все норовил лизнуть ему руку.

Эйприл осталась дома. Собрав в бадью вещи для стирки, отправилась к ручью. На душе было легко, поэтому работа спорилась. Закончив постирушки, привела и себя в порядок. Когда высохли волосы, легла на шелковистую траву и, устремив взор в бездонную синеву неба, предалась размышлениям. Мыслями она была с Маккензи: все события, связанные с ним, казались ей значительными и важными.

Как-то они отправились на прогулку, оставив волка дома. Дэйви спал, а зверь лежал пластом возле кровати.

В низинах еще лежал снег, но на песчаных проплешинах бобриком зеленела трава. Солнце заливало ясным, но нежарким светом верхушки сосен-великанов, на заснеженных вершинах гор лежала густо-синяя тень от высоких облаков, расходившихся тонким белым дымом на влажно синеющем небе.

Они неспешно шли по тропинке и молчали. Каждый думал о своем. Эйприл чувствовала, что его что-то заботит, но прервать молчание не решалась. Почему Маккензи так замкнут? То, что он нелегко сходится с людьми, она уже поняла, но вот о Беннете Моргане отозвался очень тепло. Что за человек этот Морган? Может, он сумеет им помочь?

Шагая рядом с Маккензи, она осторожно повела речь об этом незнакомом ей офицере. К ее удивлению, Маккензи поддержал разговор.

– В ту пору я служил разведчиком на Севере, – начал он свою исповедь. – Вашего отца вызвали в Вашингтон, а вместо него остался Бен Морган. Как-то раз он послал меня в дозор. Нашей группой командовал лейтенант – точная копия Пикеринга. Здравого смысла – ни капли. Мы должны были дознаться, кто грабит фуражирские обозы. Случалось такое, и не раз. Мне удалось напасть на след. И надо же… – Маккензи запнулся, – до чего я был неопытен тогда – вывел отряд прямиком к индейской деревушке.

Тяжело вздохнув, Маккензи помолчал.

– Не могу вспоминать о происшедшем без содрогания. Часа два я наблюдал за поселением и понял: племя, враждовавшее с жителями этой деревушки, учинило там разгром. Ни одного мужчины я не увидел. Остались только женщины, дети и старики. Я вернулся в отряд и доложил обо всем лейтенанту. И представьте, он все равно скомандовал идти в атаку. Мол, жители прячут дезертиров. Я всеми силами старался остановить его, но он приказал арестовать меня. Что я мог поделать?

Щадя Эйприл, Маккензи не рассказал, что его привязали к дереву, дабы собственными глазами увидел расправу. Слыша истошные вопли матерей, на глазах которых погибали дети, пронзенные штыками, он кричал, посылал изуверам проклятия.

– Я рвался помочь, защитить – безуспешно, – продолжал Маккензи. – Они связали меня так, что я и пальцем пошевелить не мог. А потом обвинили в нарушении присяги. Твердили, будто я смалодушничал.

Господи, какое унижение, как страдала его гордость! У Эйприл сжалось сердце. Помолчав, он заговорил вновь:

– Знаете, майор Морган и ваш отец – лучшие из офицеров, каких когда-либо я встречал. Морган выучил индейские диалекты, знает обычаи разных племен, стал настоящим разведчиком. Поставил цель – и добился своего! Он верил нам, индейским следопытам. Я имею в виду – информации, которую мы сообщали. Другие не верили, а он верил. Когда мы вернулись, я Моргана не нашел. Он был в дозоре. Лейтенант принялся сочинять небылицы заместителю Моргана. Уверял, будто в той деревушке прятались бандиты, и поэтому пришлось вступить в бой. Подлый враль! Оба орали на меня, обвиняли в измене. Бросили в тюрьму для военных… – Маккензи поперхнулся. – С тех пор я не верю ни одному белому. Цивилизованному белому, если угодно. Спорить с ними? Бесполезно! Они всегда правы, а ты – виноват. Вот тогда я поклялся, что никогда им не удастся лишить меня свободы. Никогда…

Эйприл стали понятны все его действия. Но что произошло потом?

– Я просидел в тюрьме неделю. Вернулся Морган. – Маккензи оживился. – Он поверил мне. Опросил всех, кто был там. Один солдат честно рассказал, как было дело. Морган приказал выпустить меня, а лейтенантом занялся военный суд. Когда я вышел из тюрьмы, понял: остаться в армии не смогу и кошмара того не забуду. Морган уговаривал, чтобы я не спешил, подумал. Но у меня и по сей день перед глазами те несчастные. Уехал я в горы, а пару лет назад ваш отец отыскал меня. К тому времени у меня уже была долина. Так хотелось официально оформить владение! Но для этого нужны деньги. Поэтому я вернулся.

Он умолк. После паузы со вздохом сказал:

– Знаете, Эйприл, ведь ничего не изменилось. Стоило бы зарубить себе это на носу… Уж мне ли не знать! Жестокие люди эти белые… Стерли с лица земли деревушку навахов. Ненавижу себя за то, что опять пошел к ним на службу. Но так хочется иметь что-нибудь свое, ферму, например…

Эйприл положила ладонь на его руку.

– Вы ничем не сможете помочь навахам, поверьте. Уж очень они гордые. Никогда не покорятся.

Да и Маккензи такой же! Положив голову ему на грудь, она почти физически ощущала, как мучительно он все переживает снова…

Прошло время. Казалось, Маккензи забыл об этом разговоре. Но временами она стала замечать, как затуманиваются печалью его глаза, а лицо мрачнеет. Наверно, переживает за нее и Дэйви, опасается, как бы чего не случилось, решила она. Но о возвращении в форт он не заикался. А сама она разговора не заводила – боялась услышать роковое: «Завтра едем!»

Эйприл обращалась с ним бережно. Никогда ни о чем не просила. Дни летели быстро, незаметно. Обитатели хижины Роба Маккензи радовались каждому мгновению, проведенному вместе. Надо бороться за него до конца! – приняла решение Эйприл. Если бы у них родился ребенок… Возможно, малыш привязал бы его навсегда к ней. Но увы и ах! Он ее не хочет…

Надеть бы сейчас красивое, нарядное платье… Как надоели эти неуклюжие, выношенные брюки! Уж и не припомнить, когда наряжалась последний раз… И Маккензи полюбовался бы ею. Он только однажды видел ее в платье – в гарнизоне Чако. Это случилось всего полгода назад, а кажется, будто прошла целая вечность. Ну ничего, можно потерпеть.

Ближе к полудню вернулись Маккензи и Дэйви. Усталый, но сияющий сынишка еще издали прокричал:

– Мы видели оленя с олененком! Они прошли совсем близко, вот так. – Он показал. – Мама, смотри! А вокруг такая красота, уже и цветы появились… – с жаром продолжал рассказывать Дэйви.

Маккензи незаметно покосился на Эйприл. Поняла ли она? Цветы… Оставаться здесь уже небезопасно.

– Лед растаял? – Эйприл выжидательно смотрела на Маккензи.

Он молча кивнул.

– А перевалы?

– Свободны, там тоже стаял снег.

– Но ведь нас не найдут. Никто же не знает о хижине.

– Просто никогда не было повода разыскивать ее, эту хижину. Но теперь, я уверен, ваш отец прикажет прочесать всю местность.

– Тогда придется немедленно уезжать. Только вот куда? – Эйприл посмотрела на Маккензи в упор.

Дэйви внимательно прислушивался.

– А юному джентльмену не мешает соснуть, – сказал Маккензи. – Проснешься – пойдем удить рыбу.

Дэйви радостно кивнул. Рыбалка, да еще вместе с Маккензи! Пожалуй, стоит поспать.

Они вернулись в хижину. Дэйви мигом съел суп и забрался на кровать, а волк улегся на полу возле него.

Когда Дэйви заснул, Маккензи обнял Эйприл за плечи и повел к ручью. Ручей весело журчал, словно радуясь освобождению из ледяного плена. Они сели на поваленное дерево.

– Эйприл, пора собираться, – сказал Маккензи внезапно охрипшим голосом. – Здесь оставаться опасно.

– Я согласна с вами. А куда мы поедем?

– Вы с Дэйви – домой, а я уйду в горы.

– Маккензи, наш дом – там, где и ваш.

– Нет, Эйприл, нет!

– Да что же это такое в самом деле! Ведь я не ребенок и отвечаю за свои слова. Мое решение твердо. В форт я не вернусь, вот и весь сказ.

– Эйприл, не вынуждайте меня идти на крайности. Вас ждет отец. Я обязан переправить вас в форт Дефайенс.

Эйприл придвинулась к нему.

– Но я же люблю вас, Маккензи!

– Все проходит, Эйприл. Спустя какое-то время и вы забудете меня. Вы молоды и красивы. У вас наверняка появятся поклонники.

Эйприл побелела.

– Уж не из числа ли тех, кто собирается вздернуть вас? Так-то вы думаете обо мне?

Не помня себя от гнева, она влепила ему пощечину. Градом хлынули слезы. Она сползла на землю и крепко обхватила руками колени, чтобы унять охватившую ее дрожь.

Маккензи потерянно смотрел на нее. Ну что делать? Он опустился перед ней на колени, обнял ее, прижал к себе.

Она обвила его руками, сплела крепко пальцы – казалось, никакая сила не сможет их разъединить.

Маккензи почувствовал себя совершенно беззащитным перед отчаянным напором страсти. Эйприл судорожно рыдала.

Стараясь успокоить ее, он стал мурлыкать песенку – ту самую, которую напевал когда-то, убаюкивая Дэйви. Раскачиваясь вместе с нею, вдыхал аромат ее кожи, шелковистых волос, и неожиданно его охватило желание, парализовавшее волю.

Коснувшись пальцами подбородка, он приподнял ее голову, увидел глаза, обещающие блаженство, и прильнул ртом к губам, ищущим и трепещущим. Сердце его в тот же миг отозвалось мощным толчком, а страсть, вырвавшаяся из-под опеки разума, безудержной волной затопила сознание.

Теряя самообладание, Маккензи все же успел подумать, что только одна любовь дарует чистое блаженство, а богатство, слава и благополучие – лишь удовлетворение.

– Эйприл, – прошептал он захлебываясь.

Но она, ослабевшая от рыданий, была не в состоянии что-либо сказать, а только приоткрыла губы, и его язык немедленно проник в ее сладостный рот.

Сразу же приятная тяжесть в чреслах сменилась ощущением пульсирующей боли – мужское естество Маккензи не замедлило напомнить о себе властно и напористо.

А если она забеременеет? – немедленно напомнил внутренний голос. Но для Маккензи уже не существовало ни прошлого, ни будущего. Он отмахнулся от надоедливой осторожности – сейчас для него имело значение лишь настоящее…

Террелл утратил все.

Армия влекла его с юности, и в пятидесятые годы мечта осуществилась. Его сразу приписали к полку, который бросили на подавление мятежа индейцев. С тех пор Террелл возненавидел их лютой ненавистью.

Когда началась война между Севером и Югом, он служил на границе Виргинии и Мэриленда. Четыре года кровавой бойни окончательно ожесточили его душу. Вскоре его произвели в сержанты, и наступил его звездный час.

Как он тогда радовался! – вспоминал Террелл, трясясь в седле. Считал, что стал равным среди равных, членом товарищества, скрепленного опасностями и трудностями. И вдруг появляется этот Маккензи, убивает закадычного друга, и все кончается тем, что его, Террелла, вышвыривают из армии. Будь проклят этот краснокожий! А гонора-то… Корчит из себя черт знает кого.

На душе у Террелла скребли кошки. Вспомнился разговор с Вейкфилдом. Гнев и горечь душили Террелла. Генерал называется! Ничего святого, никаких традиций… Встал на защиту ублюдка. Террелл ушам своим не поверил, когда Вейкфилд заявил, что он – позор для армии. Услышать такое после пятнадцати лет безупречной службы… И еще военным судом пригрозил. Выставить на судилище перед солдатами, которых он водил в бой? Нет уж… Прощайте, сержантские лычки! Эти скоты ни перед чем не остановятся. Не пойдет он в тюрьму за нарушение присяги. И опозорить его им не удастся. Пусть отставка, но он отомстит за себя. Проучит краснокожего недоноска. А Вейкфилд?.. Отомстит не ему, а его дочери. Потаскуха! Спуталась с индейцем! Это она во всем виновата. Вступилась за недоноска. Если бы не она, труп Маккензи уже давно склевали бы хищные птицы. Террелл злобно ухмыльнулся. Ладно, посмотрим, чья возьмет… Только бы отыскать краснокожего, а уж там ему не жить!

Террелл стал вынашивать план мести, как только вышел в отставку. Он отправился вслед за отрядом Морриса, долго висел у того на хвосте. Но когда добрались до развилки, перевал оказался под снегом. Продвигаться дальше было слишком опасно. Пришлось временно прекратить поиски. Моррис вернулся в форт Дефайенс, но Террелл поступил иначе. Он задумал разыскать поселение ютов. Уж они-то знают местность как никто, рассуждал он. На его счастье, с ними заключен мирный договор. Можно ехать, ничего не боясь. Террелл накупил дешевого виски и угощал индейцев не скупясь. Пришлось забыть о ненависти к краснокожим. Семейные кланы сбились в небольшие враждующие группировки – он выведывал у одних сведения о других. Вначале индейцы никак не хотели говорить с белым. Но виски развязывало им языки, и один из ютов вспомнил о состязании между вождем племени и каким-то белым. Вождь проиграл, рассказывал индеец, и чувствовал себя страшно униженным. Тот белый выиграл у него лошадь и чудесную долину.

Уж как его остальные юты уговаривали не распускать язык, мол, Маккензи – наполовину индеец. Ничего не помогало. Индейцу не терпелось выпить, и он выкладывал Терреллу все, что знал.

Долина… Так-так! О ней он наслышан. Нет, должно существовать еще какое-то прибежище, где скрывается его враг. Индеец поспешил рассказать: где-то высоко в горах есть хижина Маккензи.

– Нарисуешь план?

Индеец принялся старательно водить карандашом по бумаге, попутно отвечая на вопросы Террелла.

Когда снег сошел, Террелл решил: Маккензи у него в руках. Вейкфилд поймет, чего он стоит, когда увидит трупы краснокожего недоноска, своего любимца, дочери и внука.

Достойный способ мести!

На этот раз Моррис, отстранив фуражиров, сам занимался подготовкой к походу. Уж он ничего не упустит, все запасет, все предусмотрит. Без Маккензи отряд не вернется. Чего бы это ни стоило!

Он опасался гнева генерала, поскольку напасть на след дочери и внука до сих пор не удалось. Тогда генерал пощадил своего адъютанта. Страдая от уязвленной гордости, Моррис был ужасно недоволен собой. Тяжело сознавать, что не смог оправдать ожиданий. Он тщательно, скрупулезно готовился к новому походу.

Долго тянулась зима. Горные перевалы были недоступны. Моррис ломал голову, стараясь понять, по какой дороге поехал Маккензи. Карты, имевшиеся в его распоряжении, оказались настолько несовершенными, что разобрать что-либо не представлялось возможным. Но он упорно, терпеливо изучал их и в один прекрасный момент понял: Маккензи поехал по крутой горной тропе, которую он, Моррис, счел непреодолимой. Горные тропы, конечно, не препятствие для разведчика. Однако зимой туда не сунешься. Оставалось ждать. Маккензи надо застать врасплох, поэтому придется отправляться в путь, не дожидаясь, пока сойдет снег.

И вот настал долгожданный день. Провиант уложен, лошади навьючены, седельные мешки полнехоньки.

– Марш! – скомандовал Моррис. Отряд из тридцати человек покинул форт.

Лошади ураганом понеслись в сторону гор.

На лужайке, усеянной яркими весенними цветами, Дэйви боролся с волком. Неподалеку, обнявшись, стояли Эйприл и Маккензи. Волк угрожающе рычал, но его уже никто не боялся. Высунув от удовольствия язык, зверь помахивал хвостом, а Дэйви старался его повалить.

Маккензи поглядывал на улыбающуюся Эйприл и в душе благодарил судьбу за счастье, дарованное ему нежданно-негаданно. Если бы не Эйприл, ее терпение, любовь к нему, он так бы и не узнал, что это такое. Страшно подумать…

Но самое удивительное заключалось в его нежелании отсюда уезжать. Разве здесь им плохо? Нет… В этой хижине он обрел счастье, в которое почти не верил. И вообще об отцовской хижине никому не известно. Во всяком случае, время еще есть.

– Тебя что-то беспокоит? – спросила Эйприл, прижимаясь к нему. – Считаешь, нам лучше уехать?

Маккензи поцеловал завиток волос, выбившийся из ее прически. Он теперь то и дело целовал Эйприл, старался просто прикоснуться к ней. И ждал ночи…

Дэйви они объяснили, что он уже совсем взрослый и должен спать один. Все вместе соорудили роскошное ложе – охапку лапника задрапировали шкурами, а сверху положили матрасик из одеял. Дэйви пришел в восторг. А когда Маккензи занял его место на кровати и стал спать с матерью, он воспринял это как нечто само собой разумеющееся. Дэйви засыпал быстро, спал крепко – приглушенный счастливый шепот в ночи его не беспокоил.

Маккензи и Эйприл наслаждались счастьем. Меж тем дни летели с пугающей быстротой. Когда на деревьях лопнули почки, а горные склоны стали напоминать узорчатый разноцветный ковер, Эйприл встревожилась.

– Маккензи, нам надо поторопиться, ты не находишь? – спросила она без обиняков.

– Надо, но не раньше, чем я сделаю то, что задумал, – ответил он с лукавой улыбкой.

Эйприл улыбнулась в ответ, подумав про себя, что озорной блеск в его глазах точь-в-точь как у Дэйви.

– Ты что-то замышляешь? Сознавайся!

– Никуда не уходи! Жди меня здесь. Я скоро вернусь.

Быстро шагая, он скрылся в лесу. Эйприл смотрела ему вслед и улыбалась. Как он переменился!

Она опустилась на землю, прислонилась к дереву и закрыла глаза. Ей было хорошо и покойно. Если раньше Эйприл то и дело искала глазами Дэйви, то сейчас не беспокоилась, где он и что с ним. Волк не даст ребенка в обиду – надежный защитник. Пожалуй, ей с ним не сравниться! Да скажи ей кто-либо прежде, что сына будет охранять хищный зверь, она сочла бы такого человека безумцем.

Впрочем, теперь вся ее жизнь совсем не похожа на ту, что была до знакомства с Маккензи. Кстати, что он там делает? Эйприл поднялась и направилась к хижине. Скоро она вышла на опушку леса и увидела его. Орудуя лопатой, Маккензи копал яму под огромной сосной.

Промерзлая земля поддавалась с трудом – по его лицу струился пот. Эйприл неслышными шагами подошла ближе. В этот момент Маккензи вытащил из ямы огромный узел и, удовлетворенно крякнув, стал очищать его от земли. Не подозревая о том, что Эйприл рядом и наблюдает за ним, он осторожно перерезал ножом веревку. Через секунду он уже осматривал предметы, рассыпавшиеся по потемневшей от времени шкуре.

Эйприл подошла и встала у него за спиной. Маккензи резко обернулся. Настороженный взгляд мгновенно сменился победным ликованием, отразившимся на его лице. В руке он держал старинную книгу в потемневшем от времени кожаном переплете. Эйприл только глянула на нее и сразу поняла – это Библия.

Он взял ее за руку.

– Эйприл… – Маккензи запнулся.

Она посмотрела ему в глаза и задержала дыхание.

– Маккензи… – выдохнула она слово, означающее для нее любовь.

– Через пару дней нам придется покинуть эту хижину… – произнес он медленно, глядя ей прямо в глаза.

Эйприл кивнула.

– Думаю… нам следует… потому что это возможно… – Он опять запнулся.

Эйприл смотрела на него с изумлением, не понимая, чем вызвано его волнение.

– Возможно – что? – спросила она.

– Ребенок, наш малыш… – выпалил он и опять замолчал.

Эйприл с трудом подавила улыбку.

– Да, – сказала она, улыбаясь глазами. – Думаю, этого исключить нельзя, поскольку мы с тобой…

Он не дал ей договорить.

– Я не хочу, чтобы он считался незаконнорожденным, – произнес Маккензи с расстановкой.

В его голосе прозвучали решимость и непреклонность.

– Или она, – заметила Эйприл не менее решительно, не понимая, куда он клонит.

Маккензи нахмурился. Он почему-то все время думал о том, какая участь ждет мальчика, а ведь если родится девочка… Девочка… с синими глазами, ясными, как у Эйприл…

– Я думал… я хочу сказать… то есть, если ты не против…

Эйприл перевела взгляд на Библию у него в руке, и тут ее осенило. Однако зловредность, свойственная любой женщине, ожидающей признания в любви, не позволила ей прийти Маккензи на помощь. Эйприл смотрела на него ясными синими глазами и ждала окончания.

– Пусть нас повенчают горы… Если поблизости нет никаких властей… Никто ни о чем не узнает… то есть если ребенка… если ребенок… – бормотал Маккензи.

Эйприл не выдержала:

– Ты хочешь сказать, что я имею право в любой момент разорвать наши отношения. Я тебя правильно поняла?

Маккензи молчал.

– Ты, Маккензи, сведешь меня с ума. Вот что я тебе скажу! Уясни на всю оставшуюся жизнь, что я тебя люблю. Люблю… – произнесла она по складам, словно желая вбить ему это в голову. – Понимаешь? Мне нечего стыдиться – я горжусь тобой, и хочу от тебя ребенка.

Она смерила его гневным взглядом. Маккензи предвидел, что его слова ранят ее, но считал, что обязан дать ей понять: их будущее от них, к сожалению, не зависит.

– Ну и что ты решила? – спросил он напрямик.

Эйприл вздохнула.

– Маккензи, на мой взгляд, это самое невразумительное предложение, которое когда-либо было сделано мужчиной женщине. Ну да ладно! Давай скажем об этом Дэйви.

Он взял ее за руку.

– Эйприл, ты хорошо подумала? Ты уверена, что не изменишь своего решения?

Она провела ладонью по его щеке.

– Ах, Маккензи, уж в чем, в чем, а в этом я уверена!

Он улыбнулся, но улыбка получилась робкая, жалобная, отчего ее сердце сжалось.

Дэйви, как и следовало ожидать, пришел в восторг, услышав новость. А потом не спускал серьезного взгляда с Маккензи и стоявшей рядом матери. Возложив руки на Библию, его самые любимые на свете люди поклялись друг другу в вечной любви.

Эйприл была взволнована. Свадебная церемония в храме природы растрогала ее, подумалось, что венчание в церкви, пожалуй, уступает по торжественности венчанию под голубым небом в окружении величественных гор, покрытых белоснежной фатой.

– Маккензи, теперь ты – мой папа, да? – взволнованно спросил Дэйви, когда церемония закончилась.

– Совершенно верно. Теперь я – твой папа, – подтвердил Маккензи.

– А как мне тебя называть?

– Как и прежде – Маккензи. Я привык.

Дэйви наградил его лучезарной улыбкой.

– Я тоже привык. А волк? Он теперь тоже мой?

– Ну, вас уже давно водой не разольешь! – засмеялся Маккензи и подхватил Дэйви на руки.

Поздно ночью Эйприл, лежа в объятиях Маккензи, подумала: «А ведь он так и не сказал заветного слова „люблю“.