Текст книги "Гори"

Патрик Несс
Гори

© Осипов А., перевод на русский язык, 2022

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2022

* * *

Посвящается Ким Каррен, золотой душе

* * *

Царь Саламандр его звать,

Он мастер пустыни создавать,

Добрый крематор с каленым тавром,

Хочет и будет землю сжигать.

– Siouxsie Sioux

Жги, детка, жги.

– «The Trammps»

Часть первая

1

Студеным вечером в воскресенье где-то в начале 1957 года – в тот самый день, когда Дуайт Дэвид Эйзенхауэр второй раз принял президентскую присягу Соединенных Штатов Америки, – Сара Дьюхерст вместе с отцом торчала на парковке шевроновской бензозаправочной станции и ждала.

Они ждали дракона, которого папа нанял помогать на ферме.

– Что-то он запаздывает, – тихонько сказала Сара.

– Никакой это не «он». – Папа сплюнул в промасленную грязь, целясь в трещинки на льду замерзшей лужи. – По имени не звать. Не говорить «наш». И помнить, что это «оно». Не «он». Неодушевленное.

Впрочем, на вопрос, где до сих пор носит дракона, отец так и не ответил. Хотя, может, и ответил: суровостью тона и метким плевком.

– Холодрыга тут, – пожаловалась Сара.

– Зима на дворе.

– Можно я в грузовике посижу?

– Это тебе понадобилось со мной сюда тащиться.

– Так я ж не знала, что он будет опаздывать. Оно. Оно будет.

– Этим тварям вообще нельзя доверять.

«Тогда зачем ты одну из них нанял?» – подумала Сара, но вслух благоразумно не сказала.

Она даже и ответ знала сама. Платить людям за расчистку двух южных полей у них бы просто не хватило денег. Поля надобно было срочно засадить – только в этом случае еще оставался шанс (совсем маленький, но все-таки шанс, как его ни крути) сохранить ферму, не спустить ее банку. Если дракон целый месяц будет жечь деревья и вывозить золу и лом, может, к концу февраля Гарет Дьюхерст наймет по дешевке пару тощих кляч и начнет ворочать уголь – плугом, который уже лет тридцать как безнадежно устарел. И вот тогда… да, возможно, тогда к началу апреля новые поля будут готовы к посеву, и это удержит кредиторов в узде до самого урожая.

Такова была всепоглощающая, выпивающая все силы идея, которую Сара с отцом лелеяли вот уже два года – с самой смерти матери. А тем временем ферма тихонько катилась под откос, потому как двух пар рук на нее никак не хватало, и долги множились и засасывали, как трясина. Страх за ферму был так велик, что оттеснил даже горе куда-то в угол и гнал их обоих работать – каждый час, что отец не спал, а Сара не занималась в школе. Каждый божий час.

Папа длинно выдохнул через нос. Знать, сейчас помягчеет.

– Езжай-ка ты домой, – бросил он через плечо негромко.

– А помощник шерифа Келби как же? – всполошилась она (в животе, как всегда при мысли о нем, завязался узел).

– Ты правда думаешь, я бы стал встречаться с наемным когтем, если бы не знал, что помощник шерифа сегодня не при исполнении? Езжай.

Она стояла за ним в пяти футах, но улыбку все равно предпочла спрятать.

– Спасибо, па.

Оставалась еще пара месяцев до тех пор, как Саре исполнится шестнадцать и великий штат Вашингтон пожалует ей водительские права… но когда занимаешься фермой, на многие вещи волей-неволей закрываешь глаза. Если это, конечно, не глаза помощника шерифа Келби. И если ты – не Сара Дьюхерст, у которой кожа гораздо темнее, чем у папаши, и гораздо светлее, чем у дражайшей покойной маменьки. У помощника шерифа Келби на этот счет были свои соображения. Помощник шерифа Келби, можно сказать, спал и видел Сару Дьюхерст, дочь Гарета и Дарлин Дьюхерстов, за рулем семейного грузовика без прав… Догадайтесь, как он поступит, обнаружив ее там наяву?

Сара поплотнее запахнулась в пальто, затянула пояс. Пальто было мамино, но и из него она уже почти выросла – правда, не настолько, чтобы покупать новое. Оно жало в плечах, но хотя бы грело. Ну, будем считать, грело.

Сара сунула руки поглубже в карманы и тут услыхала крылья.

До полуночи еще оставался час; «Шеврон» стоял закрытый, только сигнализация горела. Небо дышало льдом и было все забрызгано звездами, а ровно посередине тянулась длинная лужа Млечного Пути. Эта часть страны была знаменита дождями… – вернее, нескончаемой пасмурью дней. Но вот эта конкретная ночь, двадцатое января 1957 года, почему-то выдалась ясная. Луна в третьей четверти висела низко над горизонтом – яркая, конечно, но по сравнению с этими белыми искрами так, запасной игрок.

Несмотря даже на то что поперек искр уже легла длинная тень.

– Оно тебя не загипнотизирует, – пообещал папа. – Это все бабкины сказки. Оно – просто зверь, животное. Большое, опасное, но животное.

– Говорящее животное, угу, – пробормотала Сара.

– Тварь без души – все равно тварь, сколько бы слов ни выучила, чтобы смущать твой разум ложью.

Люди драконам не доверяли, хотя между их народами уже не одно столетие держался мир. Для мужчин в возрасте ее отца такие предрассудки были делом обычным. Хотя сама Сара все время думала: интересно, уж не оттого ли они возникли, что эти создания – загадочные, говорящие! – нынче так убежденно сторонятся человеческого рода? Ну, кроме той горстки, что готова наниматься на работу за плату. В Сарином-то поколении вряд ли сыщется хоть один подросток, который не мечтал бы стать… да-да, именно стать драконом.

Дракон, которого папа нанял, летел к ним с севера – Саре хотелось думать, что он держит путь с великих Драконьих пустошей Западной Канады, одной из немногих природных зон, где его сородичи все еще летали на свободе, жили своими общинами, хранили свои тайны. Жутко интересно! До самой Канады и то миль двести, а до Пустошей – еще двести сверх. К тому же канадские драконы официально прервали всякие контакты с людьми лет за десять до того, как папа Сары появился на свет. Кто знает, чем они занимались там, у себя на Пустошах, все последние полвека? Те отщепенцы, что прилетали наниматься на работу, ответов, понятно, не давали. Этот вот, если посмотреть правде в глаза, наверняка летит с какой-нибудь другой фермы, где тоже занимался грубым, скверно оплачиваемым трудом.

Тень прошла над ними.

«Он, – подумала Сара, – он прилетел». Что это не она, Сара знала только с папиных слов, когда тот впервые заикнулся про наем дракона.

– Это не противозаконно, – объяснил папа (хотя Сара и так знала). – Но неприятности у нас все одно будут. Пока он не примется за работу – молчок. Тогда уже никто не сможет его остановить.

Что же такое случилось за последнюю неделю, из-за чего «он» вдруг поменялся на «оно»?

Света от заправки было достаточно, но за пределами освещенного пятна дракон, ходивший широкими кругами, оставался темным силуэтом на фоне неба. И все равно Сара оценила его размеры и удивилась.

Пятьдесят футов в размахе крыльев… самое большее, шестьдесят.

Дракон был совсем мал.

– Па?

– Тихо.

Дракон еще раз прошел у них над головами и взял выше в небо. Место встречи назначили довольно обычное, время тоже. Достаточно света и цивилизации, чтобы человек чувствовал себя в безопасности; достаточно темноты и безлюдья, чтобы и дракон не слишком забеспокоился… и не устроил лишних неприятностей, о которых толковал отец. Но даже и так дракон вел себя осторожнее многих своих собратьев.

Когда он приземлился, Сара наконец поняла почему. И почему он такой маленький – тоже.

– Он голубой, – выдохнула она, нарушив сразу несколько из установленных отцом правил.

– Я сказал тебе заткнуться. И больше повторять не буду.

Он даже не обернулся: взгляд его теперь был прикован только к дракону.

Который и вправду был голубой. Ну, в смысле масти – не ярко-голубой, понятное дело, а голубой, как лошади или кошки: темный серебристо-серый, отливавший в синеву при правильном освещении. А вот каким он точно не был, так это жженым черно-красным, как все нормальные канадские драконы, каких ей случалось иногда видеть на фермах или в воздухе над дальними горами, – летали там себе бог его знает куда и по каким делам.

Но голубой… Голубой означал русский – по крайней мере, изначально, по крови. Очень редкий вид. Сара таких только в книжках встречала. Надо же, и о нем никто в округе не говорил! Русский дракон был опасен и по другим причинам: Хрущев, премьер Советского Союза, чуть ли не каждую неделю грозился их извести под корень. Драконы в человечью политику не вмешивались, но с русским голубым на ферме Дьюхерсты вряд ли заведут себе новых друзей.

Дракон приземлился сразу за границей светового круга, который отбрасывала заправочная вывеска, – Сара с отцом стояли строго внутри. От посадки землю под ними не тряхнуло: зверь мягко переступил из воздуха на твердую почву в финальной точке скольжения, – но она ощутимо дрогнула, когда он двинулся к ним. Голова на длинной шее склонилась вниз; когти на концах крыльев втыкались глубоко в землю на каждом шагу. Крыльев он, кстати сказать, не сложил – оставил распахнутыми, чтобы выглядеть больше. И опаснее.

Когда на дракона упал свет, Сара увидела, что глаз у него только один. Второй был весь изрезан шрамами и вроде бы даже зашит гигантскими, толщиной в веревку, стежками. Зато другой, живой, уверенно вел всю остальную тушу вперед. Подойдя к ним, дракон встал и втянул две большущих понюшки воздуху. Сара так и знала, что он это сделает. Нюх у них – почище, чем у ищейки. Ходили слухи, что чуют они не только запах. Нос дракона скажет, боишься ли ты, лжешь ли… хотя, может, это все тоже бабкины сказки. Ну да, и загипнотизировать может, а как же! Хотя…

– Ты – тот человек? – слова пророкотали так глубоко в грудной клетке, что Сара их даже не услышала – ощутила.

– А кто ж еще?

Сара удивилась, разобрав у отца в голосе глубоко запрятанную ноту страха. Драконий глаз подозрительно сузился. Употребленного отцом оборота зверь явно не понял.

– Я тот человек, – поправился папа, тоже это заметив.

Дракон осмотрел его с головы до ног и обратно, потом перевел взгляд на Сару.

– С ней ты говорить не будешь, – отрезал Гарет. – Я привел ее только как свидетеля, потому что ты этого требовал.

Вот так новости! Свидетеля? А сам сделал вид, что это ее собственная докучливая идея – а он скрепя сердце согласился.

Дракон не поднял головы, но выгнул шею – ни дать ни взять змея, готовая к броску. Нос его почти уперся в отцовский… так близко, что ам! – и нету.

Хотя, говорят, теперь такого почти не случается.

– Плата, – пророкотал зверь.

Просто слово. Даже не вопрос.

– После, – так же коротко возразил отец.

– Сейчас, – сложившиеся было крылья рывком разошлись в стороны.

– Или что? Сожжешь меня?

Снова низкий рокот из груди. Сара вся похолодела: а ну как папа зашел слишком далеко? Где-то же этот дракон потерял глаз. Вдруг ему нипочем все эти…

Тут до нее дошло, что дракон смеется.

– Почему дракон больше не убивает человека? – уголки рта приподнялись в улыбке.

На сей раз растерялся отец.

– Чего?

Но зверь ответил себе сам:

– Общество.

И даже в этом нечеловеческом (и, если уж на то пошло, нерусском) акценте, даже в его хваленом бездушии Сара расслышала удивление и горечь, пропитавшие это короткое слово.

– Половину.

Дракон приступил к торгу.

– После.

– Половину сейчас.

– Четверть сейчас. Три четверти после.

Зверь задумался, и на короткое мгновение огненный взгляд снова уперся в Сару.

«Он не может тебя загипнотизировать, – напомнила она себе. – Не может, и все».

– Годится, – проворчал дракон и сел на пятки, ожидая обещанной платы.

Гарет Дьюхерст повернулся к дочери и отрывисто кивнул. Как и было договорено, она пошла к грузовику, открыла пассажирскую дверь и полезла в бардачок. Достала крошечный, поблескивающий слиточек золота – это отец расплавил свое дешевенькое обручальное кольцо. Больше у них ничего не было. Ничего – чтобы заплатить дракону по окончании контракта, но все Сарины попытки как-то эту проблему разрешить отец категорически отмел.

– Разберемся, – вот и все, что он сказал.

Она так поняла, что дальше он понесет расплавить фамильный серебряный сервиз, оставшийся от мамы, – в надежде, что дракон удовольствуется металлом попроще… наверняка ведь удовольствуется.

А если нет? Вдруг ему не понравится, что его обжулили? Хотя, если так посмотреть, что у него за выбор? Любому помощнику шерифа, пусть даже не Келби, совершенно наплевать, что какому-то там дракону недоплатили. И все же мысль эта неуютно ворочалась у Сары в животе. Там вообще много чего ворочалось: туда Сара складывала все свои тревоги. А их в последнее время накопилось порядком.

Она понесла слиточек отцу. Он наградил ее кивком – «вот какая храбрая у меня дочка», – подумала она за него – и протянул золото дракону – обнюхать. Он и обнюхал – так мощно втянул воздух, что чуть не всосал слиток ноздрёй.

– Скудно, – прокомментировал дракон.

– На этом договорились, – строго возразил отец.

– Договорились на скудном, – парировал дракон, но все же протянул открытую лапу, куда отец и уронил золото.

– Наш договор засвидетельствован, – сказал Гарет. – Четверть гонорара выплачена. Сделка заключена.

Прошла секунда. Дракон кивнул.

– Ты знаешь, где находится ферма?

Еще кивок.

– Спать будешь на полях, которые чистишь, – продолжал отец. – К работе приступишь утром.

Больше дракон кивать не стал, только улыбнулся, словно умиляясь тому, как им тут раскомандовались.

– Что? – рявкнул отец. – В чем еще дело?

Еще один хохочущий рокот глубоко в недрах груди.

– Общество, – повторил дракон.

Он прянул в небо так внезапно, что Сару с отцом чуть не сшибло с ног. И вот вам, пожалуйста, – снова только тень на фоне звезд.

– А оно правда знает, где ферма? – осторожно осведомилась Сара.

– Надо же было твари оценить масштабы работ, – проворчал отец и зашагал к грузовику.

– А я где была в это время? – продолжала допытываться Сара, бредя за ним. – Ты сказал, что добыл его через брокера мистера Инагавы…

– Все знать совершенно не обязательно, – буркнул отец, влез в кабину и захлопнул водительскую дверь.

Она открыла пассажирскую, но внутрь не села.

– Ты сказал, что пустишь меня за руль.

Он снова длинно выдохнул через нос.

– Было дело.

И вот они уже на дороге. Сара ловко орудовала передачами – даже этим их тугим рычагом, печально известным своей несговорчивостью, даже через бесконечные подъемы и повороты этой части округа. Она объезжала колдобины, она сигналила, хоть и милями не встречала других машин, и никогда, никогда не давила лишком на газ, чтобы не бесить отца, – потому как от этого он реально бесился. Жаловаться ему было абсолютно не на что. Но он, ясное дело, все равно жаловался.

– Не так быстро, – проворчал отец, когда грузовичок протрюхал по последнему отрезку мощеной дороги во Фроме, штат Вашингтон (деревня, совсем небольшая, на дальней орбите которой торчала их ферма). – Никогда не знаешь, вдруг тебе олень под колеса выскочит.

– Там дракон в небе, – она на всякий случай посмотрела вверх через ветровое стекло. – Все нормальные олени попрятались.

– Это если у них мозгов хватает, – возразил отец, но хотя бы заткнулся и перестал комментировать ее стиль езды.

Кругом царила абсолютная тьма, нарушаемая только светом фар. Ни тебе фонарей, ни окон в домах: да и домов-то никаких не было, – один только лес надвигался с обеих сторон на дорогу, будто сама ночь. Некоторое время они ехали молча. Сара думала, как будет вставать через каких-то жалких шесть часов: кормить свиней и кур, а потом тащиться в школу.

– Что там насчет свидетеля? – вспомнила она вдруг. – Чему это меня, не спросясь, сделали свидетелем?

– Драконы думают, что люди всегда врут, – объяснил отец (но извиниться даже не подумал). – И требуют, чтобы при каждой юридической сделке присутствовал еще хотя бы один человек.

– А что мешает свидетелю тоже врать? – не поняла Сара.

– Ничего не мешает, и они, понятное дело, врут, но так хотя бы вина распространяется. Двое рискуют своей репутацией – это больше, чем один, – он пожал плечами. – Драконья философия.

– И мы врали.

Он бросил на нее мрачный взгляд.

– Да, врали, – повторила она. – У нас больше нету золота, чтобы заплатить ему в конце.

– Я уже говорил, об этом можешь не беспокоиться.

– С чего бы это? Драконы опасны. Мы ему наврали. Вина теперь лежит на нас обоих.

– Нет на тебе никакой вины, Сара, – судя по тону, вопросы на сегодня закончились, и про вину тоже: сколько ее и на ком. – К тому же это говорит плохо не о нас, а о них. Это они так относятся к слову. Это они держатся своих так называемых принципов.

– Прям как будто у них душа есть, правда? – не сдержалась Сара.

– Сара! – предупредил отец.

Грузовик слетел с дороги.

Сначала Сара решила, что это она каким-то образом съехала в канаву. Капот ткнулся вниз, ее вдавило в рулевое колесо, а отца бросило на приборную доску. Он вскрикнул – больше от неожиданности, чем от боли, удержался рукой. Сара ударила по тормозам, но ничего не произошло. Их продолжало нести вперед, словно машина решила, раз уж такое дело, докрутить полное сальто… – пока не потащило назад и не швырнуло беспомощно обратно на сиденья, когда грузовик макнуло кормой.

– Какого дьявола? – прорычал отец.

Грузовик накренился снова вперед. Сара попыталась выглянуть на дорогу, которая торопилась из-под колес куда-то по своим делам и в явно неположенную сторону.

– Он нас схватил! – крикнул отец, умудрившийся извернуться и посмотреть в заднее окошко.

Сара тоже посмотрела – но по-быстрому, так как боялась выпустить руль надолго. Дракон действительно держал грузовик за борта задними лапами, будто орел, изловивший лосося в реке. Она снова повернулась к лобовому стеклу: дорога и лес неслись назад в свете фар, и били громадные крылья, унося их, оставалось надеяться, в сторону фермы.

– Он нас схватил! – прошипел отец, едва держа себя в руках и даже не заметив, как переключился обратно, на ненавистное «он».

– Он нас что, сбросит? – спросила упавшим голосом Сара и поняла, что ответа папа не знает.

Они висели в когтях у дракона, и в том, что будет дальше, их голос ничегошеньки не решал.

2

Он тяжело ударился о землю, зацепившись запястьем, и несколько секунд не шевелился – в надежде, что не сломал его. Подышал немного, дал боли определиться – она решила ограничиться нытьем, а не бешеной вспышкой перелома. Ладно, это мы уже проходили – вон и ключица кривая в доказательство. Осторожно перекатился, сел, несколько раз согнул и разогнул запястье… Больно, но работать будет.

Со стоном он поднялся на ноги. Сумка приземлилась дальше, метрах в двадцати: он нашел ее не раньше, чем поискал, не обнаружил, испугался и снова поискал, лихорадочно рыская по кустам. Ну, если он ее потерял… все будет гораздо, гораздо хуже. Назовем вещи своими именами: все станет вообще невозможно. На этом-то все разом и кончится.

Но нет, вон она, в папоротниках, которые тут же облепили его толстое зимнее пальто мертвыми спорами, пока он ее оттуда выкапывал. Он расстегнул молнию, проверил содержимое, снова застегнул. Самое важное на месте, и запас еды с водой тоже. Отлично, значит, путь можно будет проделать, не взаимодействуя с людьми лишний раз.

Хотя некоторых взаимодействий, конечно, не избежать. Впрочем, это его не пугало. К этому он был готов.

Уже минула полночь, но идти ему было далеко, и времени зря терять не хотелось. Небо ясное, луна светит. Он высадился на опушке леса, как и ожидалось, – рядом с дорогой, повторявшей изгибы реки. В основном он собирался держаться русла, но в столь поздний час дорога пришлась как нельзя более кстати – так будет проще щелкать мили.

Но первым делом он преклонил колени и помолился:

– Защити меня на пути, Митера Тея. Не дай сбиться с дороги. Обереги от всего, кроме исполнения цели.

Он не молился о том, чтобы вернуться целым и невредимым. Он этого и не ожидал.

Покончив с молитвой, он осторожно ступил из травы на дорогу, словно та могла укусить его в ответ или провалиться под грубой подошвой ботинка. Ни того ни другого не случилось, и тогда он повернул на юг и зашагал вперед.

Ночь выдалась холодная, но опять же и к этому он был готов. Пальто поверх шерстяной фуфайки, толстые шерстяные брюки, варежки и шапка, которая закрывала уши и вообще почти все лицо целиком. Лицо, впрочем, было отличное: светлое, на диво молодое – сущий подросток, – с синими глазами, которые не угрожали, но и не прельщали, и улыбкой, скромной, располагающей и абсолютно, совершенно безопасной. Такому лицу веришь.

Ему и верили.

Все это был обман.

Парень шел всю ночь, с рюкзаком на плечах; любовался облачками пара изо рта – невинно, как будто лет ему было на деле еще меньше, чем казалось.

Миновал несколько домов, стоявших вдалеке от дороги и еще дальше – друг от друга, но не увидел ни единой машины. Только после рассвета, когда он совсем уже было собрался устроить первый привал, вдалеке заурчал мотор.

Впереди на дороге – совсем далеко – показался желтый «олдсмобиль»-великан. Спрятаться труда не составило: он скрылся в лесу на противоположной от реки стороне (там деревья росли погуще) и принялся ждать. Сел, прислонился спиной к дереву, отвернувшись от шоссе. Стал слушать, как нарастает рычанье. Он не боялся: из машины его наверняка не увидели, а если и увидели, что тут такого? Ну, парень, ну, гуляет. Он полез в рюкзак – укусить твердую галету, пока машина неторопливо приближалась. Укусил раз, другой, но прожевать не успел, осознав, что звук мотора перестал меняться – застрял на одной высоте и громкости.

Прислушался. Да. Двигатель работает, но машина стоит. Он очень, очень медленно выглянул из-за ствола. Машина стояла в точности там, где он нырнул с дороги в подлесок. Колоссальная, явно тяжелая, вся из скругленных углов, словно буйвол, готовый напасть. Стояла там, одна, посреди морозного утра на пустынной лесной дороге – может, его ждала? Из-за деревьев не разглядеть, сколько народу внутри и чем они заняты. Что-то лязгнуло, и машина словно присела. Надо понимать, переключилась с «ход» на «парк».

Он, не торопясь, опустил печенье в суму, повел запястьями, и в ладони скользнули спрятанные в рукавах два бритвенно-острых лезвия.

Рассветный лес стоял тихо-тихо. Снега не было, но мороз основательно сковал землю. Ни тебе насекомых, ни птиц – тишина кромешная. Звука всего лишь два: мотор да его собственное дыхание.

Он распахнул глаза. Дыхание. Громадные облака пара из-за дерева выдавали его с головой. С тем же успехом можно было костер разжечь! Хотя, с другой стороны, рассудил он, с чего ему вообще прятаться? Случайный водитель праздно любопытствует, чего это прохожий вдруг стреканул с дороги в чащу. Ничего необычного ровным счетом.

Открылась дверь, потом вторая. Открылись, но не закрылись. Мотор продолжал скворчать. Еще раз высунуть нос из-за дерева было крайне рискованно, но как тут удержаться? Он затаил дыхание, соскользнул на землю, пока не простерся на корнях плашмя, потом медленно, медленно, медленно выглянул из-за ствола. Первая пуля снесла ухо шапки и серединку его собственного уха. Она долетела до него раньше звука выстрела, и несколько слепящих секунд он никак не мог связать причину со следствием и думал, что его укусила какая-то загулявшая супротив сезона пчела. Вторая пуля вырвала изрядную горсть щепы в опасной близости от его физиономии. Он схоронился обратно за ствол, а пули продолжали сыпаться, вонзаясь в дерево вокруг него и окатывая ливнем ошметков.

Ухо теперь немилосердно жгло; он потрогал его и уставился на пальцы – сплошь в крови. Пришлось сосредоточиться. Своего огнестрела у него не было. Тому имелись свои причины, очень веские. Только ножи и скрытые лезвия. Да и уровень ответной агрессии, с которым он мог прогнозируемо столкнуться, считался слишком низким, чтобы получить в распоряжение огнестрел.

Ну да сейчас жаловаться все одно поздно.

Пальба прекратилась. На несколько мгновений воцарилась тишина, нарушаемая лишь тихим бурчаньем мотора и руганью вороны вдалеке: птица негодовала, что ее разбудили.

– Выхода у тебя нет, Малкольм, – донесся с дороги мужской голос.

Стало быть, Малкольм. В списке имен, который ему выдали на случай необходимости, было и такое. Одно из первых, самых ранних, что само по себе могло многое сказать о том, кто эти люди в машине… только вот он не понимал, что именно.

– Бросай оружие, Малкольм, – продолжал мужчина. – Хочешь – верь, а хочешь – нет, но ты нам нужен живой.

– Ты мне в ухо попал, – укоризненно крикнул он в ответ.

– Бросай оружие, – повторили ему.

– Да нет у меня никакого ствола!

– Чой-та я тебе не верю, – усомнился говоривший.

– Ну, значит, у нас проблема.

– Только не у нас, Малкольм, – возразили с дороги. – У меня точняк никаких проблем.

Малкольм – он временно принял это имя – подтянул к груди сумку в надежде, что там найдется пара приятных сюрпризов, и зная, что, увы, нет. Справа хрустнула ветка: наверняка еще один неприятель обходил его с фланга. Еще человек, еще ствол.

Ничего неожиданного в рюкзаке не обнаружилось. Единственное, чего там не было пару минут назад, это кровавого отпечатка руки на ткани. Но его он добавил сам, только что.

– Не может такого быть, – прошептал он себе под нос. – Не может быть, чтобы вот так сразу все и закончилось – даже начаться не успело…

Он поднял глаза в разгорающуюся утреннюю серость, потрогал ухо (ухо дергало), пробормотал – мольба? молитва? заветное желание?

– Митера Тея, защити меня.

Задержал дыхание, снова прислушался. Человек справа то ли остановился, то ли научился тише ступать. Тот, что на дороге, вел себя тихо, но тоже, наверное, приближался.

Ага, новый звук. Те двое его не услышали – пока. Зато услышал Малкольм, потому что он слушал.

– Сдаюсь, – крикнул он.

Последовала пауза.

– Чо, правда? – спросили с дороги.

– Дайте мне секунду, я положу оружие на землю и отойду от него. Не надо, чтобы кто-то пострадал.

– Я с тобой совершенно согласен, Малкольм. Но откуда мне знать, что ты сдержишь слово?

– Подозреваю, вы имеете некоторое представление о том, откуда я? И во что я верю?

– Типа того. Имеем.

– Тогда вы в курсе, что я не могу и не буду вам лгать. Даже несмотря на то что вы меня подстрелили, я все равно вам сдамся, – он повернул голову, чтобы голос лучше долетал до первого из двух неприятелей. – Это дело принципа.

Он почти слышал, как тот думает.

И не он один.

– Это ловушка! – презрительно крикнул второй, явно почуяв то же самое. – Сам знаешь, что они за люди. Фанатики! И развед говорил…

– Да, я знаю, что они за люди, – перебил его первый. – Именно поэтому я в курсе, что для них значит это слово. Принцип.

– Как будто нету способа обойти любые принципы, – возмутился второй. – Как будто мы с тобой не знаем, как можно оправдать и любой принцип, и его противоположность!

– Вы что, философы? – искренне полюбопытствовал из-за дерева Малкольм.

В ответ пуля сочно воткнулась в ствол у него над головой.

– Вот тебе философский вопрос, – сказал второй. – Что это было: предупреждение или промах?

– Философ бы первым делом задался мыслью: не одно ли это и то же.

– Не одно.

– Вон оно что, – ухмыльнулся Малкольм. – С философией все ясно!

– Ты бы заткнулся уже, Годвин? – рявкнул первый.

Годвин заткнулся.

– Я сейчас сосчитаю до десяти, Малкольм, – предупредил первый. – И к последней цифре ты будешь стоять там, где мы оба сможем хорошо тебя видеть, подняв руки вверх. Ты меня понял?

Малкольм закрыл глаза и пробормотал благодарственную молитву, потом сказал:

– Абсолютно.

– Я не шучу. Один неверный шаг, и все философские вопросы разом закончатся. И это уже мое дело принципа. Ну, пошел. Раз…

Малкольм вдохнул, снимая ощущения с уха (ухо очень дергало).

– Два.

Выдохнул через рот, проводил глазами вырвавшееся оттуда гигантское облако пара.

– Три.

Он сел, выпрямился.

– Четыре.

Встал. Теперь ему было видно Годвина – коренастый мужик, совершенно не такой, как он себе представлял.

– Пять.

– Хорош на меня пялиться. Шевели ногами, – сказал Годвин.

– Шесть.

– Ну, прости, – сказал Малкольм.

– Семь.

– За что прости? – поинтересовался Годвин и взорвался таким ливнем огня и крови, что Малкольму пришлось отступить обратно за дерево.

А заодно и уйти с линии прострела первого… гм, собеседника. Щеку все равно окатило кровью – Годвинова теперь смешалась там с его собственной. Еще и сумку заляпало. Пламя облизало дерево – обожгло, конечно, но кора не занялась.

Сумка, понятное дело, была огнеупорная.

– Это что вообще было? – заорал первый. – Ты же сказал, что сдаешься!

– Я и сдаюсь. – Малкольм вжался в дерево, догадываясь, что сейчас будет. – Но вердикт может быть и отменен.

Крики начались секунду спустя, а закончились еще через две, так что мужик, по крайней мере, недолго страдал.

Малкольм подождал, пока рев прекратится, пока стихнут в небе удары огромных крыльев. Вскоре осталось только тиканье остывающего металла и нечастое бульканье кипящей резины.

– Спасибо, – пробормотал он в неподдельном изумлении. – Спасибо.

Подобрал рюкзак – Годвинова кровь уже подсыхала. На черный круг, оставшийся от леса там, где погиб Годвин, он смотреть не стал и быстро зашагал к дороге.

«Олдсмобиль» ныне сам собой представлял глубоко философский вопрос: автомобиль ли он еще, если большая его часть навек прекратила свое существование, а то, что осталось, умещалось в неглубокой лужице? И был ли у «олдсмобиля» дух, про который можно сказать, что он жив, пока Малкольм о нем помнит?

Дорогу он перешел метрах в десяти, чтобы жар асфальта не расплавил ему подошвы, и нырнул в лес, спускавшийся к реке. Закинув рюкзак на плечи, он двинулся вперед и ни разу не оглянулся.

Отдыхать будем потом.

До американской границы еще добрых сто восемьдесят миль.