Текст книги "Дверь № 3"

– Я о таком слышал, – кивнул я. По крайней мерс мог слышать.

– Мы привыкли рассматривать сознание как нечто материальное и поэтому стараемся непременно локализовать его. Однако на самом деле сознание вовсе не привязано ни к какому определенному месту, и то, что его «помещают» в мозге, не более чем условность, вызванная потребностью избежать психического дискомфорта.

– Вот даже как! – воскликнул я. Все вокруг было как в тумане.

– Именно эта нелокальность разума и позволяет нам размышлять о самих себе, воспринимать себя как бы со стороны. Подумайте сами: ведь сознание развивалось точно так же, как зрение, и вместе с ним. У низших животных глаза находятся по бокам головы и смотрят в разные стороны. Такие существа видят мир двумерным. Вот попробуйте, закройте рукой один глаз!

– Который?

– Какой хотите.

Я попробовал, попал пальцем в глаз и ойкнул от боли.

– Вот так они и видят! Однако в ходе эволюции глаза сместились и повернулись вперед, так что накладывающиеся друг на друга ноля зрения стали обеспечивать трехмерное восприятие. Теперь мы можем видеть в глубину, появилось новое, третье измерение. Эффект сознания практически аналогичен: оно также дает нашему восприятию мира новое измерение… Руку можете убрать.

Профессор подождал, пока я это сделаю, потом продолжил:

– Стереоскопичность, связанная с совместной активностью двух полушарий мозга, точно так же включается в результате акта восприятия окружающего мира и попытки его осмысления…

Я недоверчиво покачал головой.

– Теория интересная, а как обстоит дело с доказательствами?

Он презрительно махнул рукой с зажатой в ней сигаретой.

– Этим пускай занимаются экспериментаторы. Я теоретик.

Я задумчиво почесал в затылке. Смело, конечно, но… Профессор увлеченно жестикулировал.

– Вот возьмите хотя бы такой феномен, как метафоры в человеческом языке. В отличие, скажем, от каких-нибудь дельфинов или орангутангов мы просто не можем обойтись без метафор! А что это такое? Два понятия сравниваются и связываются в одно целое без всяких там «похоже» или «как»: «огненная колесница солнца», «пелена тумана» и так далее. Понимаете? Таким образом язык отражает свойства сознания, два информационных сигнала накладываются, порождая третий, создавая новый смысл!

– М-м… орангутанги… а у них как? – тупо спросил я. Профессор только отмахнулся и понесся дальше. Глаза его горели.

– А вот самое интересное! Сознание животного существует лишь в настоящем. Хочется есть? Давай сейчас! – Он ткнул пальцем в стойку. – Видим то, что видим сейчас. – Тычок в окно. – Все в настоящем времени! Все привязано к тому, что окружает нас в данный момент. Сознание увязает в примитивных реалиях. – Руки его плавно поднялись и резко опустились, словно прижимая воздух к земле. Я готов был аплодировать его артистическим способностям. – И только человеческий разум способен предвидеть и сожалеть, вспоминать и надеяться! Понимаете? Понятие времени существует лишь в рамках человеческого сознания! Само по себе время есть следствие стереоскопичности!

– Гм… – У меня появилось какое-то странное ощущение. – Гм… – Однако мой собеседник явно ожидал более пространной реакции. – Даже время? А не слишком ли вы размахнулись?

Он снисходительно улыбнулся.

– Да что вы… Вы же сами видите, какие тут перспективы! Просто невероятные!

– Ну да, конечно, – промямлил я, желая поскорее закончить лекцию. Однако профессор явно не собирался так скоро сдаваться.

– Способность «смотреть со стороны», в том числе и во временном аспекте, дала человеку возможность развить также и мораль! Что это такое, как не способность предвидеть нужды или откладывать на будущее их удовлетворение? – Он вздохнул, заморгал и возвел взгляд к потолку. – На самом деле это всегда доставляло мне массу неудобств…

– Что, мораль?

– Отложенное удовлетворение. – Он пристально посмотрел мне в глаза и улыбнулся. Заговорщически…

От профессора страшно несло одеколоном. Я поежился. О боже. Он все не унимался:

– Сама человеческая цивилизация как таковая обусловлена объективизирующими свойствами стереоскопичности. Когда люди осознали, что могут взглянуть на себя «со стороны», то вся их жизнь стала, по существу, историческим сюжетом. Разум стал как бы рассказчиком. Отсюда мифы, биографии – литература, наконец!

– «Так говорил Заратустра»! – расхохотался я, обрызгав слюной его свитер.

Удивительный лектор все больше возбуждался, его очки запотели, жестикуляция стала беспорядочной. Я почему-то был уверен, что сейчас он заговорит о Боге…

– И в самом деле, – воскликнул он, раскинув руки широко в стороны, – в этом «внешнем» сознании, если разобраться, содержится вся суть наших понятий о божественном! Что это, как не душа в самом классическом ее понимании? Нелокальность, нематериальность, существование вне тела и одновременно способность наблюдать, судить, делать выводы! Требуется лишь один маленький шажок, чтобы появилось понятие о «высшем духе», вездесущем и всезнающем, направляющем и контролирующем развитие всего мира, видимого и невидимого! Это и есть всеобщий первоисточник, универсальный историк, главный творец сюжетов – Господь Бог! – Профессор перевел дух, удовлетворенно затянулся сигаретой и, наклонившись ко мне, тихо спросил: – Вы когда-нибудь спали с мужчиной?

Сол потянул меня за рукав.

– Пошли, – шепнул он. – Ты же видишь, это псих.

– Ага, – согласился я, догоняя его, – но какие у него руки!

– Ты совсем, что ли, пьяный? – фыркнул он.

Я оглянулся. Профессор размахивал руками, повернувшись к какому-то бедняге, оказавшемуся рядом. Похоже, он начал лекцию сначала… Ладно, Богему в помощь. И всем нам. Я чувствовал себя просто великолепно. Солу пришлось прислонить меня к стенке лифта и поддерживать одной рукой, нажимая кнопку нашего этажа. Лифт загудел и тронулся. Я посмотрел на свое отражение в зеркле: мои плечи тряслись от смеха, лицо было искажено безудержным весельем. «Типология! Френология! А как же без теологии!» – повторял я, хихикая. Сол молча слушал и вздыхал. Вдруг я обратил внимание на табличку, которую он прицепил мне на грудь в начале вечера. В зеркале задом наперед читалось: «кочаб йонвымС». К шестому этажу мне наконец удалось это расшифровать.

– Ах ты, гад! – обернулся я к Солу, показывая на табличку и стараясь не смеяться.

Он вынул сигару изо рта и пожал плечами.

– Так, просто пришло в голову.

26

Я проснулся с таким похмельем, что больно было даже дышать. С трудом приподнявшись и разлепив глаза, я обнаружил, что все шторы открыты и комната полна слепящего света. Постель Сола была даже не разобрана. На телефоне у кровати назойливо мигала красная лампочка. Это меня раздражало. Я поднял трубку и вызвал портье. Трубку взяла вчерашняя нервная дама.

– О, мистер Доннелли! Доброе утро! – сладко пропела она. – Для вас оставлено сообщение от мистера Кифера. Вам прочитать?

– Да, пожалуйста, – с трудом прохрипел я.

– «Беги».

– Что? – не сразу понял я. – Как это беги?

– Это и есть сообщение. «Беги», больше ничего. Ничего не понятно.

– Когда он звонил?

– В два часа ночи.

Я потер лицо, медленно приходя в себя.

– А сейчас сколько?

– Одиннадцать ноль-пять.

– Спасибо.

Я повесил трубку. Слово каталось в моей больной голове как тяжелый шар с надписью «беги». Может, я еще пьяный? Что мог иметь в виду Джек? До чего же надоели эти проклятые интриги! В животе творилось черт знает что. Я сполз с кровати и на коленях пополз к туалету.

Уже стоя под душем, я вдруг вспомнил. Где Сол? Почему он ушел и не оставил даже записки? Или опять хлопнулся? Слава богу, хоть хватило ума оставить на тумбочке три таблетки тайленола… С благодарностью проглотив их и натягивая брюки, я заметил на полу в пятне солнечного света синюю гидеоновскую библию. Она стояла на ковре «домиком», будто ее случайно уронили. Ничего особенного, но я почему-то страшно перепугался. «Беги»? В смысле, «убирайся отсюда»? Боже мой…

Вот тут-то дверь затрещала, и они вломились. Крепкие парни, сияющие чистотой, остриженные по-военному, в черных костюмах и белых рубашках с галстуками. Действовали они очень слаженно. Один, здоровенный блондин, толкнул меня на кровать и многозначительно поднес палец к губам, хотя, впрочем, необходимости в этом не было. Другой задернул шторы и стал рыться в моем чемодане, не забыв распороть подкладку. Третий методично обследовал ящики комода, потом выдвинул их полностью, проверив, нет ли чего снизу, и высыпал все содержимое в пластиковый мешок. Еще один вырвал из стены телефонный провод, обмотал его вокруг кулака и аккуратно притворил дверь, поправив сбитые петли. На поясах у всех висели маленькие черные рации, но пистолетов почему-то не было.

Однако самым сильным потрясением для меня оказался старший из них – пузатый тип в мешковатом синем костюме, – мой старый знакомый. Он молча подошел к шкафу, поднял с ковра все еще валявшуюся там библию, зачем-то понюхал и перебросил через всю комнату своему коллеге, который ловко подхватил ее и положил в мешок к остальным вещам. Пузатый сел на стул и начал задумчиво щелкать суставами пальцев. Пока не было сказано ни слова. Он лишь пристально смотрел на меня, будто чего-то ждал. На его большой куполообразной голове коротким ежиком топорщились седые волосы. Старый вояка, подумал я. Остальные гости остались стоять, сидел он один.

Покончив со своими обязанностями, подчиненные молча повернулись к нему, ожидая дальнейших указаний. Подумав еще, он слегка кивнул, и тогда белобрысый снял с пояса рацию и сухо произнес: «Готово».

Мой ошарашенный разум наблюдал всю сцену, находясь вовсе не там, где принято считать, а где-то далеко сзади. Мне хотелось взять пульт и переключиться с этого жуткого боевика на другой канал. Скорей бы рекламный перерыв. Мышца на правой икре почему-то начала подергиваться.

Допрос начал блондин. Он произносил фразы с южным акцентом, очень вежливо, как бы между прочим. Роль «доброго» следователя в классическом варианте.

– Если вы не возражаете, мы зададим вам несколько вопросов, мистер Доннелли.

– О вашей матери, – добавил другой, продолжая накручивать на руку телефонный провод. Тон его был резким и саркастическим, под пиджаком вздувались грозные мускулы, кулак он старался держать все время на виду… «Злой» следователь.

– Вы последним видели ее живой? – спросил «добрый».

Я кивнул. Моя мать? Она-то тут при чем? Лицо мое сморщилось от умственных усилий. Попробуйте сделать это с похмелья, и вы поймете, как я себя чувствовал.

– Вы знаете, от чего умерла ваша мать? – продолжал южанин.

Я удивленно уставился на него, потом ответил: – Рак.

– А вы очень удивитесь, если мы вам скажем, что умерла она от перелома позвоночника? – ехидно осведомился «злой».

У меня отвисла челюсть. Закрыв рот, я с трудом выдавил:

– Не может быть…

– Не пугайтесь, это не допрос, а дружеская беседа, – продолжал он с фальшивой улыбкой. – Вас ни в чем не подозревают. Пока.

Мне хотелось прыгнуть на него и перегрызть горло. Или хотя бы расквасить нос. Надо успокоиться. С этими людьми надо быть осторожней.

– В чем вы хотите меня обвинить? – спросил я спокойно.

Он усмехнулся.

– Вы с матерью, кажется, были не в самых лучших отношениях?

Я промолчал.

– Мы вполне могли бы понять человека, который хотел избавить родную мать от лишних страданий… – пожал плечами «добрый». – Убийство из милосердия, так сказать.

Абсурдность всего происходящего заставила меня утратить хладнокровие.

– Я не понял. Вы хотите сказать, что я убил свою мать из ненависти или потому, что хотел облегчить ее страдания?

«Злой» следователь так туго затянул на руке провод, что костяшки пальцев побелели.

– Нам просто кажется любопытным, что старший сын, вычеркнутый из завещания состоятельной женщины, оказался последним, кто застал ее в живых.

Я знаю, что это звучит глупо, но до того момента мысль о завещании не приходила мне в голову. Душеприказчиком был Хоган, ему обо всем и заботиться. Расходы на похороны, долги, пожертвования в пользу церкви, благотворительность… Я никогда не думал о матери как об особе состоятельной. За двадцать лет мне не досталось от нее ни цента, да я ни на что и не рассчитывал. И мысль о том, что меня подозревают в корыстолюбии, ударила меня больнее, чем само обвинение в убийстве.

Я злобно глянул на «злого» следователя.

– Если вы меня обвиняете, то арестуйте! Если нет, выкатывайтесь отсюда!

«Добрый» достал из кармана глянцевую фотографию и бросил мне на колени.

– Мистер Доннелли, вы были знакомы с этой женщиной?

Я глянул и похолодел. На снимке была единственная женщина, убийство которой мне пришлось наблюдать. Я кивнул и спросил:

– Как она умерла?

– Откуда вы знаете, что она умерла? – тут же парировал «злой».

– Э-э… он сказал, – заикаясь, промямлил я.

– Нет, сэр, я такого не говорил, – покачал головой белобрысый. – Она могла просто уехать. Когда вы видели ее в последний раз?

Я лихорадочно соображал.

– В октябре прошлого года… А в чем дело?

– Вы ушли тогда с вечеринки вместе с ней, – сказал «злой». – Она провела ночь у вас дома?

Миссис Джордан! Соседка нас видела. Скрыть не удастся.

– Да, – ответил я, сглотнув подкативший к горлу комок. Неужели они нашли тело?

– Мисс Эдриен Джоунз пропала без вести в марте этого года, – сообщил «злой». – С тех пор о ней ничего не известно.

– При чем здесь моя мать? Ответил добрый:

– Мы надеялись, что вы можете помочь нам и в этом деле.

Я молчал. Знают ли они что-нибудь о Хогане?

– Машину мисс Джоунз несколько раз видели припаркованной возле дома вашей матери. Вы можете это объяснить? – спросил «злой».

У них машина, значит, знают и про Хогана! О Господи! Надо быть как можно осторожнее. По моей груди потекла струйка пота.

– Скажите, мистер Доннелли, ваш брат встречался с мисс Джоунз? – вкрадчиво осведомился «добрый», глядя на носки своих начищенных туфель.

– Мой брат женат, – тупо буркнул я.

– Это нам известно, – ухмыльнулся «злой». – Речь идет о супружеской измене, не так ли? Они трахались?

– Откуда мне знать?

– Говорят, что ваш брат очень темпераментный человек… – протянул он.

«Добрый» прервал его:

– Скажите, сэр, когда ваша мать скончалась, ваш брат тоже находился в больнице?

Голова у меня шла кругом. Мать, Эдриен, Хоган… Что случилось? Почему все сразу?

Новый вопрос «доброго» прозвучал как эхо моих мыслей:

– Какова связь между вашим братом, вашей матерью и мисс Джоунз?

– Это вы мне скажите, – хмыкнул я.

– Хорошо, скажем, – расплылся в улыбке «злой». – Когда ваша мать скончалась, Хоган Доннелли имел интрижку с Эдриен Джоуиз. Он должен был унаследовать кучу денег. Вы знали, что его автомобильная фирма близка к банкротству? Только наследство могло позволить ему расплатиться с долгами и содержать свою куколку.

Я скрипнул зубами.

– Мать и так могла умереть в любую минуту. Зачем Хогану было убивать ее? Он любил ее, черт побери!

«Гости» переглянулись. Могу поклясться, что на их лицах было такое выражение, будто я сделал невесть какое признание.

– Так вы думаете, что это ваш брат убил се? – спросил «злой».

Последовала пауза. Слишком долгая.

~ Нет… – ответил я. – Он не мог.

Человек, стоявший в углу, принялся что-то писать в блокнот. Что за чертовщина тут творится?

В руках белобрысого южанина появилась папка с бумагами.

– Скажите, сэр, вам было известно, что мисс Джоунз работала на правительство? – Он раскрыл папку и показал мне досье. Специальный агент. Особое задание. Под прикрытием. Папка исчезла, будто ее и не было. – Вам знаком человек по имени Сол Лоуи? – продолжал он.

Я ничего не понимал. Убийство матери, убийство Эдриен… Теперь еще и Сол! Что им известно? Чего они хотят?

– Да, знаком.

– Фактически вы живете у него, так? – спросил «злой», делая шаг вперед.

– Да.

На лице «доброго» отразилось удивление.

– Сэр, вы уехали из Детройта вместе с ним и довольно поспешно. У вас была особая причина?

Я не ответил.

– С какой целью вы прибыли в Чикаго?

Я продолжал молчать.

– Где Сол Лоуи? – спросил «злой».

Молчание.

– Где Сол Лоуи? – повторил вопрос «добрый».

Я опустил глаза.

В комнате стояла мертвая тишина. Лишь за окном был едва слышен шум машин на Мичиган-авеню двенадцатью этажами ниже. Я чувствовал себя как игрок на площадке, окруженный несколькими противниками. Вздумай я сделать пробежку, не продвинулся бы ни на шаг. Рот пересох, словно набитый песком.

– Где Сол Лоуи? – прозвучал новый голос. Пузатый человек, сидевший на стуле, перестал щелкать суставами и поднял глаза на меня. Голос у него был особенный. Чувствовалось, что не ответить ему означало нарваться на крупные неприятности.

Я промолчал.

– Приведите его, – скомандовал пузатый.

«Злой» следователь поднес к лицу рацию и что-то тихо произнес.

«Добрый» зашел в ванную, оттуда послышался шум воды.

Дверь распахнулась, и двое очередных «гостей» втащили худого высокого мужчину в футболке и спортивных брюках. Его босые ноги были стянуты у щиколоток серой изоляционной лентой, руки скованы наручниками за спиной, рот заткнут белой тряпкой. Глаза покраснели, будто он только что плакал. Его усадили на стул и повернули лицом ко мне.

Мы сразу узнали друг друга.

– А он здесь зачем? – удивился я.

Пузатый долго молчал, потрескивая суставами, потом ответил:

– Говорят, вчера вам было что сказать друг другу…

– Да он тут вообще ни при чем! – запротестовал я. – Это просто сумасшедший изобретатель с конференции! Мы вчера только познакомились.

Связанный дернулся и что-то промычал. Похоже, я выразился не совсем удачно. При слове «изобретатель» глаза толстяка тревожно застыли, как будто я сказал «шпион», «террорист» или «гомосексуалист».

– В самом деле, парни, тут какая-то ошибка! Боже мой, за что вы с ним так? – сделал я еще попытку.

Человек с телефонным проводом нагнулся и выдернул кляп изо рта физика. В первый момент тот скривился от боли, потом заговорил, громко и быстро:

– Это чудовищное насилие! Я профессор университета Лойолы! Мой декан председательствует в президентском комитете по высшему образованию! Мои научные труды опубликованы в Австралии! Я требую адвоката! – Он перевел дух и оглянулся, ища поддержки. Не дождавшись, простонал: – Вы изуродовали мне руки!

«Злой» следователь вернул кляп на место.

– Ребята, – снова начал я, с трудом подавляя истерический смех, – это просто смешно! Он не может ничего знать. Понимаете? Ничего!

«Добрый» следователь вышел из ванной, держа в руках мокрое полотенце, аккуратно сложенное пополам. Я взглянул на толстяка, снова перевел взгляд на южанина, потом на профессора.

У меня заныло сердце.

– Нет! – в ужасе воскликнул я. «Добрый» обошел профессора и встал сзади.

– Нет… – повторил я.

«Злой» опустился на колени и схватил пленника за связанные ноги.

– Где Сол Лоуи? – снова спросил пузатый. Я решительно покачал головой.

– Не знаю! Не знаю! Не знаю!

«Добрый» набросил полотенце на лицо профессора и с силой затянул концы сзади. «Злой» продолжал удерживать брыкающиеся ноги. Я закрыл глаза, стараясь не слушать тошнотворные звуки, доносившиеся из-под полотенца. Потом все кончилось.

Открыв глаза, я увидел, что они волокут тело в ванную. Послышался плеск воды.

Молчаливый толстяк медленно поднялся со стула. Подчиненные уважительно отошли в сторону. Он подошел и встал передо мной. По его лицу ничего нельзя было прочитать.

– Вы не полицейский, – тихо проговорил я. – Кто вы? Он наклонился ко мне, приблизив лицо почти вплотную.

– Я человек, который хочет получить ответы на свои вопросы. Что случилось с Эдриен Джоунз? Кто убил вашу мать?

Что делать? Если дернусь, меня убьют. Если буду молчать – тоже. Внезапно в мозгу вспыхнул яркий свет – вот оно! Единственный выход: алиби, которое спасет Сола и нас всех, – то самое, за которое меня благодарил Хоган. Козел отпущения – вот кто нам нужен!

– Лора Джонсон, – ответил я.

Лежа скрючившись на полу и кашляя, я не сразу осознал, что получил удар в живот. Словно с далекого расстояния до меня доносился рев толстяка:

– Остановить запись! Стереть все, начиная с последнего вопроса!

– Что он сказал? – спросил кто-то.

– Не важно! – рявкнул он. – Все вон отсюда! Живо!

– Но, полковник…

– Живо! Идиот! Я сам с ним поговорю! Десяти минут хватит. Пишите что хотите, но это вне протокола. Вон!

Торопливые шаги. Стук закрывающейся двери. Меня поднимают за шиворот и кладут на кровать…

Когда я открыл глаза, толстяк сидел рядом со мной у изголовья. Пружины матраса тяжко стонали под его весом.

– Курить будете?

Я кивнул, он прикурил и сунул мне сигарету в зубы – мои руки еще не действовали.

– Джон, – начал он, помолчав, – меня зовут Питер. Вы правы: я не полицейский. Я полковник из специального подразделения, которое официально не существует. Судя по вашему политическому досье, этот факт должен подтвердить ваши худшие подозрения насчет – как вы там говорили в университете? – правящих кругов.

Я слабо улыбнулся и тут же сморщился от боли. Ударил он меня сильно.

– Вы опасный человек, Джон, – продолжал толстяк. – Находитесь в самом центре событий, но понятия не имеете, что на самом деле происходит…

Я кивнул. Мне больше не хотелось с ним ссориться.

Он снова защелкал суставами пальцев, задумчиво поглядывая на картину, украшавшую стену над кроватью. Потом презрительно фыркнул:

– То же самое висит у меня в номере: две старухи таращатся на океан из-под пляжных зонтиков. И что эта мазня должна означать?

– Наверное, их закупают оптом, – предположил я. Он улыбнулся. Мне ни у кого прежде не приходилось видеть такого неподвижного мертвенного взгляда.

– Слушайте меня внимательно. Если вы еще раз упомянете это имя, я ударю вас уже по-настоящему. Ясно?

Я поспешно кивнул. Ему можно было верить.

– Итак, – продолжал он, – вернемся к делу. Нам нужен Сол Лоуи. Где он?

– Зачем он вам? – спросил я и тут же сжался, ожидая неминуемых последствий.

Толстяк пожал плечами.

– У нас есть общие знакомые, скажем так. Извините за таинственность, но на большее я не имею права. Наши союзники. У нас договор. Они обладают передовой технологией и делятся ею с нами. Кое-что вам, возможно, уже известно…

Я в ужасе зажмурился. Это было во сто крат хуже, чем любой из фантастических сценариев мирового заговора, о которых я когда-либо слышал. Если он решился мне об этом сказать, то только потому, что у меня не будет ни единого шанса проболтаться.

– Вся штука в том, что мы должны держать наши отношения в тайне. Таково условие.

То же сказала в свое время Лора: никто не должен знать, ни одна живая душа.

– А что за технология? – спросил я. Полковник вздохнул.

– В основном под грифом «звездных войн», но гораздо шире.

– В каком смысле?

– Зачем вам лишние подробности? Могу только сказать, что мы одним скачком опередили своих врагов на целые десятилетия. – Он попытался придать своему лицу новое выражение, которое, по-видимому, считал искренним. – Я хочу подчеркнуть, Джон, что все это секретная информация. Речь идет о безопасности каждого американского ребенка.

– А как насчет остальных?

– Каких остальных?

– Не американских.

– Это уже не мое дело, – пожал он плечами.

Боже мой, подумал я, он не шутит. Спасатель, которому глубоко наплевать, кто там тонет по ту сторону его буйка. Толстяк прищурился.

– Надеюсь, вы понимаете, что вам придется держать рот на замке. От этого может зависеть ваша свобода…

Вес, мне конец. Сол, где ты? Я принялся молиться про себя. Пепел упал с сигареты мне на грудь, толстяк торопливо смахнул его.

– Наши общие друзья… – начал я. – Это они навели вас на меня?

– Они сказали, что вы представляете угрозу. Хотите разрушить нашу систему безопасности.

– Интересно, каким образом?

– А вот это вы мне скажите.

И все-то он знает, просто зависть берет.

– Значит, по условиям договора, они дают нам эту самую систему безопасности, – заключил я.

Он помрачнел и неохотно кивнул.

– Примерно так.

– Скажите, полковник, а что нужно от нас нашим друзьям?

– Этого я сказать не могу: закрытая информация. Когда вы заперты в комнате наедине с психом, который считает себя нормальным, и смерть кажется неминуемой, храбрость становится естественным состоянием – потому что терять больше нечего. Тем более если вас мучает похмелье и любые слова и поступки окружающих жутко вас раздражают. Я сел на кровати и заорал прямо ему в лицо:

– А я вам скажу, что им нужно! Сол Лоуи, вот что! Единственный человек на этой сраной планете, который способен надрать им задницу! Тот, кто лучше всех знает, кто наши настоящие враги… – Я не решился назвать их по имени, опасаясь нового удара.

Полковник снова вздохнул.

– Кстати, где сейчас Сол Лоуи?

– Да не знаю я!

Мой собеседник начал терять терпение. Вынул сигарету у меня изо рта и ткнул ее в пепельницу рядом с телефоном.

– Послушайте, Джон… Вы же не хотите, чтобы ваш брат провел остаток своих дней в тюрьме за убийство правительственного агента. Что будет с его женой, детьми, вы подумали? – Он тяжело засопел, это было похоже на скрип наждачной бумаги. – Если захотим, можем и вас засадить за убийство или за угрозу национальной безопасности. Или же просто сообщим нашим друзьям, где вы находитесь. Какой смысл жертвовать собой ради какого-то Сола Лоуи? Кто он такой, в конце концов? Свихнувшийся спекулянт из Нью-Джерси, тьфу! Разве вы не патриот? Или слишком образованны для этого? Впрочем, понимаю, вы же пацифист… За свою страну вы умирать не собираетесь.

Он замолчал, пристально глядя на меня. Еще немного – и позовет своих горилл…

– Вы правы, я не слишком высокого мнения о тех, кто работает на правительство, – поспешно заговорил я. – Большинство из них пошли туда только потому, что не способны ни на что другое…

– У меня интеллектуальный коэффициент сто сорок два, – вставил он.

– Вы помните много фактов и много секретов, – не унимался я, – но на самом деле ни черта не понимаете! Как же иначе, если вы готовы уничтожить весь мир, лишь бы получить вашу хваленую «систему безопасности»! Только я вам задам один вопрос… Что, если наши «союзники» – вовсе не союзники? Что, если они нас просто надувают, и им нужна не наша безопасность, а наша погибель? «Бойтесь троянцев, дары приносящих…»

– Данайцев! – поправил он с ехидной улыбкой. – Дары приносили данайцы, док!

– Вы сделали одну большую ошибку, Питер… – Я помолчал, стараясь выиграть еще хоть минуту времени, молясь в душе, чтобы Сол все-таки появился. – Вам не следовало оставаться со мной наедине!

Толстяк напрягся, не сразу осознав, что ему угрожают. Потом расхохотался, хлопая себя по коленям.

– Многовато триллеров смотрите, док! Многовато! Где же он? – хотелось мне крикнуть. Где? Неужели помощь так и не придет?

Отсмеявшись, толстяк погрозил мне толстым пальцем.

– Не советую вам блефовать, док… – Он снова принялся щелкать суставами. – Ах да, совсем забыл: так вас зовут только пациенты. Кстати, по какой специальности у вас докторская степень?

– По самообороне, – ответил я.

Только слова эти исходили не из моего рта, а почему-то из-за спины пузатого чудовища, сидевшего у меня на кровати. Звук удара, хруст проломленного черепа… голова полковника откинулась назад, и он тяжело сполз на пол.

Передо мной стоял человек, держа в руке тяжелую настольную лампу как дубинку. Человек улыбался. Это был я… только вроде бы старше и облепленный с ног до головы клейкой зеленой массой.

– Привет, Джон! – сказал он… я. Я оцепенел.

Он поставил лампу на место и стал вышагивать взад-вперед по комнате, поглядывая на меня.

– Не знаю, что будет с пространственно-временным континуумом… ну и хрен с ним! За дверью двое, я выскочу первым, они побегут за мной. Потом ты – в другую сторону. Сол ждет на подземной стоянке. Спускайся по лестнице в конце коридора, в лифт не садись! Понял? – Я тупо кивнул. Он продолжал: – Мы с тобой молодцы. Этот тип убил много людей… Закрой рот, у тебя глупый вид. – У двери он обернулся. – Не волнуйся, все получится! Не налети на Хуана. До встречи!

С этими словами он распахнул дверь и, проскочив между часовыми, кинулся со всех ног по коридору, выкрикивая что-то нецензурное. Часовые бросились за ним, вызывая по рации подмогу.

Глубоко дыша, я досчитал до десяти, потом выскочил тоже, по пути сбив с ног коридорного-латиноамериканца с подносом, полным еды. На пластиковой карточке, приколотой у него на груди, было написано «Хуан». Сопровождаемый потоком испанской ругани, я благополучно добежал до лестницы и помчался вниз через две ступеньки.

Сол ждал внизу в своем «линкольне», как и было обещано. Через минуту мы уже ехали по Мичиган-авеню. Начинался дождь. Спустя милю я вдруг спохватился и пересел за руль: при скромных габаритах Сола поменяться местами не составило труда.

– Куда теперь? – спросил я.

– В земной рай! – ответил он и затянул песню: – Калифорния, родной причал… Назад, к началу начал…

Я подхватил, но хора не получилось: еще до припева мой спутник снова исчез. Оно и к лучшему, все равно всех слов я не знал.