Текст книги "Дверь № 3"

12

Ну и скатертью дорога! Кому нужна эта сучка? Черт побери, она сломала мне челюсть! Больше полугода встречались – и вдруг такое! Я несколько дней не мог прийти в себя от ярости. Получив по почте конверт с тремя двадцатками и десяткой, я порвал его в мелкие клочки вместе с содержимым и лишь много позже вспомнил, что на купюрах, как и на всех прежних, стояла подпись Айви Бейкера Приста, государственного казначея в 50-х, при Эйзенхауэре, хорошо знакомая мне еще со времен увлечения коллекционированием. Набушевавшись вволю и придя в себя в достаточной степени, чтобы осознать, насколько близок оказался к профессиональному самоубийству, я немедленно впал в панику. Как можно было до такой степени ошибиться в состоянии пациентки? Почему я так доверял ей, почему не разглядел приближающуюся вспышку гнева, с самого начала недооценил явную склонность к насилию? И самое главное – почему, уже после нападения, продолжал испытывать чувство вины, ощущая себя чуть ли не предателем? Внезапно я с ужасом понял, что ищу для Лоры оправданий, так же точно как жены, подвергшиеся жестокому обращению, пытаются оправдать своих мужей. Иными словами, мне настоятельно требовался отдых.

Это был мой первый отпуск после окончания аспирантуры. Предел моих мечтаний – две недели в Траверс-Сити на берегу озера в северном Мичигане, после окончания туристского сезона, вдали от суеты. Я читал, спал, слушал классическую музыку, но главным образом наслаждался тишиной. Вы не представляете, насколько желанной может быть тишина после того, как столько лет сидишь в кабинете и только и делаешь, что говоришь, слушаешь, снова говоришь и снова слушаешь. Я жег костры. В День благодарения напился в одиночестве и до поздней ночи шатался по лесу. Наблюдал целое семейство оленей на вершине холма. И никаких летающих тарелок – ни одной. И каким же надо было быть идиотом, чтобы связаться в этакую историю! Хватит с меня мрачных тайн и мировых загадок, пусть ими занимаются те, кому положено. Две недели я почти не вспоминал о Лоре, хотя предыдущие семь месяцев практически не думал ни о чем другом.

На работу я возвращался с удовольствием, готовый к подвигам. Походка была упругой, глаза блестели. Так продолжалось до тех самых пор, пока я не стал просматривать почту. Один из конвертов был без обратного адреса, тяжелый и пах как-то странно. Я долго держал его в руке, не открывая, полный мрачных предчувствий. От нее, наверняка от нее. Что делать с этим ящиком Пандоры? Открывать или нет? Я потер подбородок и поморщился – трещина в челюсти еще давала о себе знать.

Дорогой Джон!

Поскольку мы, наверное, никогда больше не увидимся, я решила рассказать тебе остаток моей истории…

Нет, нет, нет! Только не это! Я в отчаянии взъерошил волосы и закурил. И все-таки придется прочитать.

Очень странно было видеть слова взрослой женщины с острым умом и грамотной речью, выведенные старательным почерком девочки-подростка, с росчерками и завитушками, на голубой почтовой бумаге. И еще одно. Некоторые девочки имеют обыкновение ставить над «i» вместо точек маленькие кружочки. Вы не поверите, но Лора ставила квадратики!

Я так и слышу, как ты говоришь со своим обычным скептицизмом, что не понимаешь их вечной неподвижности. Попробую объяснить еще раз. Во-первых, холоки начали путешествовать по снам очень давно, на многие сотни лет раньше, чем стали применять тот же самый метод для свертки пространства. Последнее они умеют делать всего какую-нибудьсотню ваших лет. Как? Представь себе детскую карусель. Ты сидишь на лошади неподвижно, но в то же время движешься. Или вспомни Гераклита с его вечно текущей рекой, в которую нельзя войти дважды. Если ты захочешь, допустим, попасть куда-нибудь выше по течению, то вынужден будешь прилагать большие усилия и тратить массу энергии, преодолевая напор воды. Но достаточно просто лечь на дно, и та часть реки, в которую ты хотел попасть, сама придет к тебе. Ты неподвижен – перемещается вода. Надо просто подождать. Пространство и время устроены так же – они находятся в постоянном движении. Скорость потока равна скорости света, и противостоять ему невозможно, если ты, конечно, не Супермен. Однако можно использовать готовое движение, научившись особой технике неподвижности. Ваша восточная медитация слегка похожа на нее, но позволяет лишь двигаться вместе со всеобщим потоком. Вы не умеете выходить из него и снова входить – такое доступно лишь холокам. Я и сама не умею – в комнате снов мне можно было только спать, а они, говорят, способны проникать даже в прошлые и будущие сны. Сьюки рассказывал, что в комнате снов они совсем не замечают хода времени: выходят, а как будто только что вошли, но чувствуют себя свежими и как бы обновленными. Самой мне никогда не разрешали даже попробовать, но я знаю, что над памятью у них нет такой власти. В снах они участвуют, а память могут только смотреть. В то же время память они записывают и собирают, а сны записывать так и не научились.

Я отложил письмо и задумался. Почему не научились? Это казалось нелогичным, однако в голове что-то смутно брезжило, словно забытый сон, оставивший в душе неизгладимый след, хотя сюжет его давно и безнадежно утерян. Что-то вроде отпечатка ноги неандертальца в окаменевшей глине. Я чувствовал, что это важно, что здесь зарыт ключ.

Когда мне исполнилось пять лет, Сьюки научил меня плавать. Холоки – амфибии, так же как, кстати, и я, поэтомуне нуждаются ни в каком водолазном снаряжении. Поверхность их планеты вся покрыта океаном. Вода густая, вязкая и очень теплая. Ночи не бывает – все время одно и то же зеленоватое свечение, вызванное солнечными лучами, проходящими сквозь желеобразную жидкость. Везде вокруг высятся гигантские кристаллические образования, похожие на замки из хрусталя, – они тянутся вверх и вниз, в темноту, насколько видно глазу. Холоки никогда не поднимаются на поверхность, они боятся атмосферного воздуха и вообще очень суеверно к этому относятся. Говорят, что оттуда никто не возвращается. Уйти наверх значит быть «отвергнутым», смысл я объясню позже. Жилища их располагаются примерно на полпути между дном и поверхностью, на обширном плато. Оно простирается во все стороны – чтобы пройти его из конца в конец, вам потребовалась бы неделя.

Я снова задумался, представляя маленькую Лору, плывущую под водой мимо хрустальных стен рука об руку со светящимся белым призраком, и вспомнил, как она звала меня в бассейн учиться плавать.

На всей планете есть еще только два вида животных. И те, и другие ~ змеи, и обе слепые. Одна совсем маленькая, с мой палец, и черная. Другую вы, наверное, назвали бы драконом – длинная, метров десять, белая и с острыми зубами. «Драконы» едят прозрачные кристаллы – откусывают и жуют, как леденцы, – а мелкие змеи питаются испражнениями больших. Они плавают стайками, сопровождая «драконов», наподобие роя черной саранчи. Оба вида совершенно безобидны, примерно как ваши птицы.

Я уже упоминала, что ваше «вверх-вниз» для них все равно что «влево-вправо». Так и есть, это совершенно серьезно. Дома-купола стоят на боку, и жители их ходят боком, в буквальном смысле. В ваших снах им долго не по себе, все время хочется перевернуться. Вот почему во сне вы часто испытываете странные смещения перспективы. Гравитация на их планете такая, что им безразлично, по какой поверхностиходить. Можно лежать на стене, стоять на потолке или на полу – все равно. Иногда они разговаривают, стоя голова к голове на противоположных плоскостях. Разговаривают, разумеется, беззвучно. В их мире всегда абсолютная тишина. Впрочем, слышат холоки прекрасно. Однако говорить «картинками» им нравится гораздо больше, чем вслух, тем более что голос у них очень скрипучий и неприятный, как у некоторых ваших птиц. После того, как они перейти на телепатическое общение, у них даже уши постепенно уменьшились, остались лишь спиралевидные углубления по бокам головы, вроде морской раковины в разрезе.

У холоков есть один очень странный миф о том, как появилась телепатия. Как и всякий миф, он многое говорит об особенностях их культуры. Кстати, во всех их мифах «быть отвергнутым» означает то же самое, что у вас – попасть в ад. Эквивалента рая у них нет, если только не считать таковым мир ваших снов. Отвергнутым оказывается тот, кто отличается, кто не следует принятым правилам, не принадлежит к единой общности, к Единству, как они говорят.

Согласно преданию, однажды некий холок услышал странную музыку, которая доносилась откуда-то издалека, из шлома, как они называют океан. Он покинул свой Дом, поплыл туда и повстречал Великую Мать. Так холоки называют «драконов» – единственных существ женского пола на планете, которые к тому же в те времена были огромными, как ваши динозавры. Великая Мать пела, и холок подплыл поближе – так близко, что смог дотронуться до ее хвоста. Она перестала петь и сказала:

– Кто посмел дотронуться до меня?

– Это я, холок. Спой мне еще!

– Я не вижу тебя, подплыви ближе. – И холок подплыл ближе.

– Я здесь.

– Я не вижу тебя, еще ближе! – И холок подплыл еще ближе.

– Я здесь.

– Я чувствую твой запах, но не вижу тебя.

И холок подплыл к самой голове Великой Матери.

– Я здесь. Спой мне, пожалуйста! – Тогда Великая Мать сказала:

– Приставь ухо к моему рту, чтобы лучше слышать. Холок так и сделал.

– Спой мне, Великая Мать, потому что твоя песня такая (я не могу подобрать эквивалентного слова)… и я проделал долгий путь, чтобы услышать ее.

И тогда Великая Мать откусила ему ухо. Холок в страхе уплыл прочь и прятался много дней, пока его рана не зажила.

Я вновь остановился. История звучала как-то очень знакомо, будто мне уже приходилось слышать нечто подобное. Но что именно привлекло мое внимание, я определить не мог, как ни старался. В душе росла какая-то тяжесть – почему, опять-таки непонятно…

Время шло, и однажды он снова услышал ту же самую музыку. Она была такая (опять то же слово)… что он не смог устоять и поплыл в шлом. И снова оказался возле хвоста Великой Матери.

– Спой мне, Великая Мать, я не могу жить без твоей песни.

– Подплыви ближе, я не вижу тебя. – Холок подплыл ближе.

– Еще ближе! Я чувствую твой запах, но не вижу тебя. – Холок подплыл совсем близко. Однако он боялся потерятьвторое ухо и поэтому сказал:

– О Великая Мать, я подплыву к твоему рту, если ты обещаешь, что не съешь мое ухо.

– Но я очень люблю уши, – ответила Великая Мать.

– Но если ты съешь мое единственное ухо, я не смогу слышать твою музыку и умру!

Тогда Великая Мать подумала и сказала:

– Если ты позволишь мне съесть твое последнее ухо, я сделаю тебе великий подарок. Ты сможешь слышать мою музыку без ушей. Она будет жить в твоей голове и останется с тобой навсегда.

Холок приставил ухо корту Великой Матери, и она откусила его. Вернувшись к Единству без ушей, он рассказал, что с ним случилось, но никто не поверил – ни его отцы, ни его сыновья. И они заперли его в самой дальней комнате, чтобы не слышать нелепых россказней. И вот через некоторое время в Единстве начали слышаться странные звуки, будто кто-то плакал. Они проникали везде, и избавиться от них было невозможно. Тогда кто-то сказал, что звуки похожи на голос холока, которого отвергли. Когда его комнату открыли, он лежал на потолке и плакал. Его стали ругать, и отвергнутый объяснил, что больше не слышит музыки, что Великая Мать обманула его, и он больше не может жить. Потом он затих, и его снова заперли, надеясь, что на этом все закончилось. Однако плач продолжался и слышался каждый день. И тогда все решили, что надоедливого холока надо съесть. Так они и сделали. Некоторое время все было спокойно, но потом все опять услышали странный шум. Одни называли это музыкой, другие – плачем. Звуки наполнили Дом, и от них невозможно было избавиться. В них стали слышаться слова. Потом появились картинки. Скоро все Единство уже могло различать мысли тех, кто был рядом.

Если этот миф – единственное, что у них есть с участием женщин, то ты сам можешь себе представить, как они относились ко мне. Никто не решался подойти ко мне близко. Только потом я поняла почему – они боялись, что я их укушу.

Больше я читать не мог. Впечатление было ошеломляющим. С этой женщиной надо что-то делать, но что я могу? Так или иначе, оставлять ее без присмотра просто немыслимо. Если не я, то кто-нибудь другой, все равно. Лору надо лечить, и лечить в стационаре. Позвонить Стюарту? В отличие от меня он хотя бы имеет право положить ее в больницу. Может быть, она продолжает ходить к нему? Тогда я могу со спокойной совестью умыть руки.

В клинике Форда мой вызов переключали шесть раз, пока кто-то согласился поговорить. Это был начальник отдела кадров.

– Доктор Стюарт скончался, – сказал он.

– Мне очень жаль.

– Вы его друг?

– Скорее знакомый. Какой ужас! На вид он был вполне здоров…

– Вы что, не читали газет?

У меня по спине побежали мурашки.

– Я уезжал в отпуск.

– Он был убит у себя дома две недели назад.

– Когда точно? – спросил я, когда ко мне вернулся дар речи.

– В позапрошлый четверг. Вечером.

Боже мой! В тот самый вечер, когда она меня ударила.

– Да, ужасно, – продолжал мой собеседник. – Стюарт был прекрасным специалистом. Просто в голове не укладывается, что у такого человека могли быть враги.

– Полиция кого-нибудь подозревает? – с трудом выговорил я.

– Нет. Пока полная загадка.

Повесив трубку, я ощутил прилив животного страха. Мне хотелось сесть на самолет, спрятаться где-нибудь за границей, сменить имя. Уйти в подполье, лечь на дно. В меня влюбилась криминальная психопатка.

Ночевать я напросился к приятелю-полицейскому, которому когда-то помог в трудную минуту. Он три месяца сидел на крэке, но сумел с моей помощью выкарабкаться, хотя семью все-таки потерял. Обзвонив знакомых, приятель сказал, что дело Стюарта расследует некий Джек Кифер. Произнося это имя, он скривился, будто укусил лимон.

– Что, плохо? – спросил я.

– Пять лет прослужил под его началом. Твердокаменный тип. Жил с матерью. Не завидую старушке.

С Кифером мы встретились в закусочной в центре города. После моих обычных извинений – я, разумеется, опоздал – он сразу взял быка за рога.

– Так вы говорите, она напала на вас в тот же вечер?

– Совершенно верно.

Он задал стандартные вопросы об обстоятельствах, времени, характере повреждений, записывая мои ответы в блокнот. Лицо Кифера было все покрыто оспинами, кожа сальная, курил он еще больше, чем я. Продолжая писать, он ехидно заметил:

– Вы на вид вполне способны справиться с женщиной…

– А вы когда-нибудь пытались надеть наручники на буйного психа? – парировал я.

Следователь улыбнулся.

– Я не подумал, извините. – Захлопнув блокнот, он задумчиво постучал кончиком карандаша по обложке. – Не нравится мне это дело. Кстати, вы моя первая зацепка, так что с меня причитается.

– Я буду очень рад, если вы ее поймаете. Невероятно сильная женщина.

– Вы хорошо знали Стюарта? – спросил Кифер.

– Не очень, – пожал я плечами. – Встречались один раз.

– Вы знали, что он имел обыкновение дружить с пациентками?

– Что?

– Да-да, было несколько эпизодов.

– Откуда вы знаете? – Следователь улыбнулся.

– Жена рассказала. Похоже, она была не слишком против.

– Звучит довольно подозрительно. А у нее есть алиби?

– Будем проверять, – хмыкнул он.

– А сами пациентки?

– Они все очень тепло о нем отзываются, многие пришли на похороны. – Кифер тоненько захихикал, и я окончательно решил позволить ему заплатить по счету. Поняв, что шутка не удалась, он со вздохом кивнул: – Есть и такая версия. Разрабатываем.

– Как умер Стюарт?

– Ну, вы понимаете, в прессе никаких подробностей не было. Его соседи большие шишки, они не хотели бы, чтобы их собственность упала в цене…

– Как он умер? – настойчиво повторил я.

– Смерть наступила в результате перелома шейных позвонков, но еще перед этим он получил значительные телесные повреждения.

– Перед этим? Вы уверены?

– Да.

Вот ведь интересная работа у людей, подумал я. Кифер снова закурил.

– Об этой женщине точно нет больше информации? – прищурился он.

– Разве что в клинике Форда. Я никаких записей не вел.

– Почему?

– Так она просила.

– Довольно странно, – с сомнением протянул он.

– Тогда я не придал этому значения.

– Ну ладно… Ваш телефон у меня есть. Если что будет, сообщим.

– Буду очень признателен. Не могу же я вечно прятаться.

– Похоже, она сильно вас напугала, – улыбнулся он. Чертов шутник.

– Да, – буркнул я, стараясь сохранять спокойствие. Кифер встал и взял со стола счет. Тут я спохватился.

– Так что насчет телесных повреждений?

Он странно посмотрел на меня, потом снова сел и окинул взглядом зал. Посетителей почти не было, только какая-то мамаша вытирала младенцу рот, измазанный мороженым.

– Вам нужны детали? – фыркнул он. – Ну да, конечно, врачи любят вдаваться в детали.

Я судорожно сглотнул.

– Мне нужно знать. Возможно, я следующая жертва.

– Ну хорошо, – усмехнулся Кифер. – Кто-то откусил ему уши. – Я вздрогнул и на мгновение прикрыл глаза. – И еще член.

13

Если бы я сочинял обыкновенный триллер, то сейчас как раз наступило бы время раскрыть карты и указать пальцем на настоящего убийцу. Разумеется, Лора была никакая не инопланетянка. Родилась она в Айове и в детстве стала сексуальной игрушкой отчима-альбиноса, который угрожал убить ее, если она проболтается. Он внушал ей такой страх и настолько подавил ее разум еще в нежном возрасте, что она и теперь чувствовала себя в опасности. Отсюда и вся таинственность. В детстве она прошла через несколько заведений для душевнобольных, где ей назначались различные психотропные средства, – вот причина галлюцинаций. «Комната снов» – это не что иное, как палата, обитая войлоком. Доктор Стюарт – всего лишь последний из длинного ряда насильников. Лорины рассказы – плод воображения, а реальная ее жизнь состоит из насилия, психозов и постоянного бегства от самой себя. Повреждение психики крайне серьезно, и я при всем желании вряд ли смог бы оказаться полезен. Хоть это и жестоко, но я от всей души желал, чтобы все обстояло так на самом деле. Вполне правдоподобная, впрочем, теория – состряпанная мною в четыре часа утра после панической бессонной ночи. Как бы то ни было, она помогла мне немного успокоиться.

Я продолжал прятаться у моего приятеля Грега и, чтобы хоть немного окупить свое пребывание и отвлечься от неприятных мыслей, красил стены у него на кухне. Однако отказаться от работы не смог: мои пациенты нуждались во мне, и подводить их не хотелось, даже если показываться в клинике было опасно. Сидя в кабинете, я каждую минуту ждал стука в дверь или телефонного звонка, мне мерещился знакомый силуэт в коридоре. Что ей сказать, если она появится? Снова и снова я перечитывал строки письма:

Итак, ленты памяти, комнаты снов, прозрачные купола, телепатия, желе… О чем я еще не рассказала? Ах да, конечно, об их чудесных машинах! Они не идут ни в какое сравнение с примитивной механикой вашего мира. Холоки постоянно возятся с ними, испытывая к своим созданиям примерно те же чувства, что вы – к домашним животным. Зависят от них и полагаются на них во всем. Приготовление пищи, уборка, обучение – все делается с помощью машин. Без своих любимцев они просто пропали бы. Помню, в детстве я испытывала ревность к машинам и даже сломала несколько. Как же мне за это доставалось! Целыми неделями сидела взаперти в комнате снов.

Жаль, что ты не можешь выглянуть со мной из окна. На той стороне площади за автостоянкой – парк аттракционов. Оттуда доносится причудливая смесь из обрывков веселых мелодий, но видно только верхнюю половинку чертова колеса – интересно, почему вы так его называете? Иногда кто-нибудь пронзительно взвизгивает, обычно юные девицы, но не от страха, а скорее от удовольствия. Ведь они знают, что рано или поздно колесо остановится и можно будет сойти…

Наверное, мне надо признаться и насчет моих шоколадок, раз уж они тебя так волнуют. Лекарство – это как раз они, а вовсе не валиум. Мой организм, хоть и похож на ваш, все-таки кое-чем отличается. Сахар, и особенно конфеты, действуют на меня успокаивающе, так же как на вас валиум, который в моем случае вызвал бы полное оцепенение. Для меня это способ вернуться. Речь идет не о суициде, будь у меня такое намерение, я давно бы уже убила себя. Я хочу жить, хочу остаться, хочу быть с тобой.

Остальное несущественно, заполнить пробелы я могу при встрече – если, конечно, ты захочешь меня видеть. Ты должен. Потому что ты – моя единственная надежда.

С любовью,

Лора.

P. S. Ты ведь никому ничего не рассказывал, правда?

P. P. S. Сожги это письмо.

В тот вечер на моем автоответчике в рабочем кабинете появилось таинственное сообщение, впрочем, вполне понятное: «Это я, нам обязательно нужно встретиться. Ты в опасности. Я буду в…» Ну что ж, по крайней мере в людном месте.

Мне хватило ума попросить своего друга-полицейского подвезти меня и ждать в машине у выхода. Он настоял на том, чтобы взять оружие, что только усилило мою тревогу. Лора назначила встречу в большом книжном магазине в Саутфилде, очень популярном в Детройте. Там полно уютных уголков, где можно без помех посидеть и что-нибудь полистать. В рабочий день после обеда посетителей было мало, так что свою бывшую пациентку я разглядел издалека. Лора сидела на одном из двух деревянных стульев возле горшка с пальмой, насколько я помню, рядом с полкой Герберта Уэллса. На ней был ярко-синий спортивный костюм, в руках – книга в бумажной обложке. Посмотрев в окно и убедившись, что Грег на месте, я не торопясь подошел.

Лора отложила книжку и встретила меня теплой улыбкой.

– Привет, Джон. Как поживаешь?

– Нормально. – Я сел рядом. – Давно ждешь?

– Не очень. Как твоя челюсть?

– Заживает понемногу.

– Я хотела извиниться в письме, но подумала, что лучше сделаю это лично.

– Ты очень внимательна.

– Так ты хочешь услышать окончание моей истории? – Она вела себя так, будто ничего не случилось и нас только что прервали.

– Нет, – отрезал я.

– Нет? – растерялась Лора.

Мне вдруг страшно захотелось курить.

– Сначала надо кое о чем договориться.

– Я не собираюсь тебя бить, если ты это имеешь в виду.

– А с какой стати я должен тебе верить?

– Ну вот… – Она печально отвернулась и долго молчала.

– Послушай, – начал я, – мне не хотелось бы снова попасть в опасную ситуацию…

– Опасную?

– Если ты хоть раз еще меня ударишь, наши отношения прекратятся навсегда.

– Я понимаю. Договорились.

– Во-вторых, я хочу знать все, что ты до сих пор недоговаривала. Мне нужен твой адрес – настоящий, а не тот фальшивый. Еще я должен знать, через кого можно с тобой связаться. Третье лицо, так сказать. И еще… – Я на секунду задумался. Мне вспомнилась сцена из фильма, где инопланетянин решает перед учеными на доске какое-то особенное уравнение, доказывая превосходство своего разума. – Мне нужна химическая формула тех прозрачных кристаллов, ваше определение числа «пи», образец твоей крови, твоя фотография… И ты должна рассказать полиции все, что знаешь про Стюарта.

Лора смотрела на меня без всякого выражения.

– Полиции?

– Тебе придется доказать свое алиби.

– Ты мое алиби, – улыбнулась она. – Когда его убили, я была с тобой.

– Ты можешь это доказать?

– Полиция может. Я уже была у них.

Она достала из книги закладку и записала адрес. Про состав кристаллов ей ничего не известно. Величина «пи» везде одинакова. Группа крови – первая, резус положительный, можно проверить у Форда в ее больничной карте. Фотография… Она вдруг захихикала.

– Ты думаешь, я вампир и на снимке не получусь?

– Очень смешно, – фыркнул я.

– Ну ладно. Я дам фотографию, но с одним условием: ее никто больше не увидит. Посмотришь и уничтожишь.

Я согласился. До сих пор приятно вспоминать об этой маленькой победе. Уничтожать я ничего не собирался, снимок до сих пор у меня.

– А третье лицо? – напомнил я.

Лора стала писать номер телефона – в своей странной манере, с прямоугольными нулями.

– Сол – мой друг, но он может и не захотеть говорить с тобой – смотря в каком будет настроении. Он хороший человек, не раз меня выручал.

– Это он дает тебе деньги? – задал я вопрос, который давно меня мучил.

– Да.

– Он может поручиться за тебя?

– Думаю, что да. – Она зябко поежилась.

– Послушай, Лора, я не понимаю… Почему ты сначала все скрывала?

– Никто не должен знать, – сказала она тихо, почти шепотом. – Это очень опасно.

– Что опасно, почему?

– У меня только один шанс. Они не хотят, чтобы все стало известно, – боятся.

– Чего?

– Вас. Всех вас. Что вы узнаете.

– Но что плохого мы можем им сделать?

Лора долго молчала. Казалось, она проверяет, не подслушивает ли кто. За окном залаяла собака.

– Вы можете забрать ваши сны, – прошептала она.

– Но… каким образом?

– Этого я не могу сказать.

Еще одна тайна. Когда же это все кончится? Собака залаяла снова, Лора настороженно обернулась к окну.

– Ты сказала, что мне угрожает опасность, – напомнил я.

– Да, если захочешь кому-нибудь рассказать.

– А как они узнают?

– Ленты памяти. В них есть все.

Собака лаяла все громче, и Лору это явно беспокоило. Она нахмурилась и спросила:

– У тебя животные?

– Что?

– Ну… кошка или собака… не важно кто.

– Золотые рыбки есть, а что?

– Это ничего, – с облегчением вздохнула она. – Рыбки не в счет. Главное – люди. Нельзя, чтобы кто-нибудь, кроме тебя, думал обо мне и моих делах.

– Я никому не говорил.

– А Стюарту?

– Мы с ним говорили о тебе, но я… Что случилось? – Лора вдруг смертельно побледнела. Казалось, она близка к обмороку.

– Ты не должен был! У него появились опасные воспоминания.

– Что?

Она судорожно сглотнула и огляделась.

– Вот почему его убили! Я же тебя предупреждала. Нельзя никому говорить про меня, даже самое невинное замечание может быть опасным… – Зябко передернув плечами, она снова горячо заговорила, не сводя глаз с моего лица: – Это не игрушки! Не думай, что я ненормальная. Они узнают, обязательно узнают, от них ничего не скроешь!

Мысль о том, что я невольно способствовал гибели доктора, привела меня в ужас.

– Но ведь я ничего не говорил ему о твоем прошлом! Совсем ничего!

– Не важно. Они сказали четко: один человек в здравом уме. Только один, больше никто. Один должен поверить – тогда я остаюсь. – Лора опустила глаза. – Мне кажется, что они и отпустили меня только потому, что не верили в это.

Я долго молчал, обдумывая ее слова. Она снова заговорила.

– Джон, я клянусь, что ничего не соврала про себя! Если они решат, что тебе нельзя верить, то убьют не задумываясь! Ты никому больше не говорил?

– Нет, – покачал я головой, стараясь выглядеть как можно честнее. Приятель-полицейский, следователь… кто еще?

– Если хочешь с кем-то поговорить, то лучше с Солом, – сказала она, вставая. – Его они не посмеют тронуть. – Потом вдруг улыбнулась какой-то странной улыбкой, от которой мне стало не по себе. – Пусть это будет нашим секретом. Ты ведь умеешь хранить секреты? Сол говорит, что в этом вся разница между большими мальчиками и сосунками. Большие мальчики умеют хранить секреты, а сосунки обязательно все разболтают.

Глядя, как она уходит, я вдруг вспомнил, что мать как-то раз сказала мне почти то же самое. Мы готовились к Рождеству, и она хотела убедиться, что я не расскажу отцу про его подарок. Уже не помню, что ему тогда подарили. Надо будет сказать Лоре. Очень кстати, что у меня память такая дырявая, потому что раскрывать чужие секреты мне приходится каждый день. За это, собственно, мне и платят деньги.

Выходя на улицу, я снова заметил его. Толстяк с армейской стрижкой в синем костюме – он как раз садился в машину.

– Эй! – крикнул я, подбегая. Неприметный серый «плимут» уже выезжал со стоянки. – Эй, ты!

Черт побери! Этот тип явно следит за мной! Садясь в машину, я все еще дрожал от возбуждения.

– Я видел, как она выходила. Такая дылда в красном платье, верно? – заметил Грег, несказанно меня обрадовав.

– Да, это Луиза, – кивнул я. – Не волнуйся, мы с ней больше не увидимся.

Все надежды на то, что Лорино «третье лицо» поможет хоть сколько-нибудь прояснить ситуацию, испарились в тот момент, когда он взял трубку. Со знакомства с ним начинается самый причудливый виток в моем извилистом повествовании. Сол оказался лишь очередной шкуркой бесконечно очищаемой луковицы. Что можно сказать об этом человеке? С ним не соскучишься. Его голос вызывал в памяти персонажей старых комедий: глуховатый, манерный, с хитрецой, как у Эдварда Робинсона. Он даже свое «не-а» выговаривал так же, как тот.

Не-а, ему совсем не хочется разговаривать со мной. Ни о каких девушках. Девушками он уже давным-давно не интересуется. Я верующий? Католик? Когда последний раз исповедовался? Как отношусь к регулированию рождаемости? В ходе той первой беседы, как и многих последующих, если только можно назвать беседой нескончаемый поток старческого маразма с периодическими вспышками сверхъестественной проницательности, я не раз отнимал бормочущую трубку от уха и с недоумением смотрел на нее, словно на таинственный предмет, смысл и назначение которого находится за пределами моего понимания.

– Да что это за фамилия такая – Доннелли?

– Обыкновенная, ирландская.

– И вы мне будете говорить, что вы не католик?

– Нет, не католик. Послушайте, Сол, мне нужно всего пару минут…

– Ну да, ну да… Время! Время – самое главное. Время – деньги. Время не ждет. Для расы, не имеющей понятия о том, что такое время, вы удивительно много болтаете о нем.

Так. Еще один критик земной цивилизации на мою голову.

– Сколько вы берете в час? – спросил он.

– Не ваше дело, – рассвирепел я.

– Хе-хе, встречу за ленчем я обычно оценивал в пару сотен. И платили как миленькие, поверьте. Они понимали, чего стоит старина Сол Лоуи.

– Если бы вы смогли просто… – попытался вставить я, но куда там.

– Время или деньги – теперь уже не вопрос. Я покончил с этими играми. Спросите Ванду, Руди, Ленни. Или саму принцессу. Да хотя бы…

Поморщившись, я отнял от уха трубку, так что несколько последних имен не отпечатались в моей памяти. Когда я снова прислушался, он уже говорил с кем-то другим.

– Аймиш! Аймиш! Оставь в покое крокодила!

– Сол?

– Вот сукин сын! До чего они жадные, эти кардиналы!

– Сол?

– Послушайте, я только хочу выяснить, насколько вам близка сама идея…

Я не сразу понял, что теперь он обращается ко мне.

– Какая идея?

– Господь всемогущий! Что еще может иметь значение?

– Не понимаю.

– Вы что, тупой? Я говорю о Боге.

– Ах вот оно что! – сообразил я.

– Тут важна специфика, имейте в виду. Каждая культура видит что-то свое. Кроме, конечно, этих проклятых баптистов с их бубнами. Как вы думаете, Богу могут понравиться бубны?

Я не нашелся, что ответить. Он продолжал: