Текст книги "Братья Sisters"

Глава 61

К десяти вечера мы наконец добрались до нашей с братцем хижины в пригороде Орегона. Дверь была сорвана с петель, а мебель внутри перевернута и поломана. Я сразу же направился в дальнюю комнату, где в стенном тайнике позади зеркала мы хранили заначку, и нисколько не удивился, обнаружив на месте двадцати двух сотен долларов один-единственный листочек бумаги. Записку.

Дорогой Чарли!

Я такая сволочь, забрал все твои бабки. Сейчас я бухой, но, когда протрезвею, вряд ли что-то верну. Бабки Эли тоже у меня, так что прости. Ты мне всегда нравился, если только не задирал меня по пьяни. С вашей заначкой уеду далеко-далеко. Если хочешь – догони, желаю удачи. Да вы все равно еще заработаете, бабки к вам так и липнут. Прощаюсь, конечно, по-свински, но такой уж я, и мне нисколько не жаль. В моих жилах течет порочная кровь. Или башка у меня дурная? Короче, я неисправим.

Рекс

Сложив записку, я вернул ее в тайник, а после собрал ногой разбросанные по полу осколки зеркала. Я ни о чем не думал, просто ждал, пока мысль сама придет в голову. Или пока в опустевшем сердце родится хоть какое-нибудь чувство. Не дождавшись, вышел на улицу и снял Чарли с Шустрика. Перед отъездом доктор Крейн вручил нам пузырек морфина, и всю дорогу мой братец пребывал почти что в блаженном, одурманенном состоянии. Хорошо, что я додумался привязать его к седлу и вести коня на веревке. Чарли то и дело выныривал из ступора, замечая, что руки больше нет. Осознав же ее отсутствие, братец от потрясения впадал в уныние.

Я проводил Чарли в его комнату и помог улечься на голый покосившийся тюфяк. Потом сказал, что мне надо отлучиться по делу, и братец даже не спросил по какому. Ему было не до меня. Зевнув и громко щелкнув зубами, он помахал мне культей.

Я оставил братца лежать в наркотической дреме, а сам вышел. На пороге задержался и оглядел наше поврежденное скудное имущество. Я никогда особенно не любил этот дом, но при виде заляпанных вином простыней, битых тарелок и чашек понял: больше я сюда не вернусь.

До города был час езды. Много дней я провел в дороге, но усталости не испытывал. Рассудок сохранил трезвый и свободный от страха.

Особняк Командора стоял погруженный во тьму, только теплился жиденький свет в окнах верхнего этажа. Луна висела высоко. Я спрятался под раскидистым кедром на границе владений. В этот момент через заднюю дверь вышла служанка. Неся под мышкой пустое корыто, она тихонько ругалась по пути к отдельному домику. Я выждал пятнадцать минут и, когда служанка не вернулась, прокрался к черному ходу. Девушка забыла запереть дверь, и я беспрепятственно проник на кухню. Здесь было тихо и прохладно, кругом царил порядок. Чем, интересно, Командор обидел служанку? Я снова оглянулся на ее домик. Ничего не изменилось, разве что девушка зажгла на подоконнике свечу.

Я поднялся на второй этаж по застеленным ковром ступенькам и застыл у двери в комнату Командора. Изнутри доносилась отборная брань: Командор распекал кого-то из подчиненных. Кого и за что – я не понял, виновный едва слышно бормотал извинения. Получив нагоняй, он направился к двери. Когда подошел совсем близко, я вжался в стену со стороны петель.

Револьвера при мне не было. Вооруженный лишь круглым штыком, я приготовился, однако человек вышел и меня не заметил, сразу стал спускаться вниз, на первый этаж. Он покинул особняк через черный ход, и я приник к окну в конце коридора, проследил, как разобиженный прихвостень Командора входит в домик служанки. Вот он выглянул в окно, и я шмыгнул в тень, присмотрелся к перекошенному лицу, по которому сразу понял: этот человек умеет творить только зло. И тем не менее вот он стоит, оскорбленный, униженный, не в силах отстоять свою гордость. Потом он задул свечку, погрузив домик во тьму, а я прокрался назад, к открытой двери в комнату Командора.

Она занимала второй этаж полностью: никаких стен, просто мебель расставлена так, чтобы создать ощущение разделенности. В темноте горели редкие настольные лампы да канделябры. Из-за китайской ширмы в дальнем углу поднимались сизые клубы сигарного дыма. Заслышав голос Командора, я застыл на месте, подумал, что в комнате, кроме нас двоих, еще кто-то есть. Однако хозяину дома не ответили, и я понял: он один, просто, нежась в ванне, ведет разговор с кем-то воображаемым. Как-то странно купание воздействует на мозги…

Сжав рукоятку штыка покрепче, я пошел к ширме. Ступать старался по коврам – те скрадывали шум от шагов. Обогнув ширму, я вскинул клинок, приготовился вонзить его в сердце Командору и… застыл, невольно отведя руку в сторону. Тот отмокал в воде, положив на глаза салфетку. Передо мной в медной ванне лежал человек, чье влияние ощущалось даже в самом дальнем, глухом уголке этой страны: безволосое тело, впалая костлявая грудь; пепел с кончика сигары вот-вот упадет в воду. Дребезжащим голоском Командор говорил:

– Господа! Сегодня я задам вопрос, на который не многие знают ответ. Посмотрим, сможете ли ответить вы. Итак, что делает человека великим? Кто-то говорит, богатство. Другие – сила характера. Третьи утверждают, будто велик тот, кто владеет собой. Или же тот, кто яро поклоняется Богу. Однако стойте, я отвечу сам. Скажу, что делает человека великим, и надеюсь, сегодня вы прислушаетесь ко мне и примете мои слова всем сердцем и душой, усвоите их смысл. Ибо – да! – я намерен одарить величием и вас!

Кивнув, он поднял ладонь, принимая воображаемые аплодисменты. Потом глубоко затянулся сигарой. Пепел упал в воду и зашипел. Отводя его подальше от себя, Командор наугад поплескал рукой.

– Благодарю. О, благодарю, спасибо. – Набрав полные легкие воздуха, он заговорил уже с нажимом, громче: – Велик тот, кто в силах отыскать в нашем материальном мире пустоту и наполнить ее частицей себя! Велик тот, кто одной только силой воли способен на пустом месте сколотить состояние! И, наконец, велик тот, кто из ничего способен сделать нечто! Перед собравшимися здесь я говорю – и поверьте мне на слово, господа: мир вокруг нас и есть это самое ничто!

И тогда одним быстрым движением я отбросил штык и надавил на плечи Командору. Как только его голова оказалась под водой, он замолотил по воздуху руками и ногами. Кашляя и задыхаясь, Командор издавал причудливые звуки:

– Кхэх, кхэк, кхэх!

Они отражались от стенок ванны и волнами проходили через ноги мне в живот. Командор теперь бился за жизнь не как человек, а как животное. Он рвался наверх с удвоенной силой и яростью, но я держал его. Держал крепко, не давая подняться. Чувство правоты придавало смелости, ничто не сбило бы меня с пути, не помешало довести начатое до конца.

Салфетка спала с глаз Командора, и он взглянул на меня из-под воды. Я не хотел видеть его глаз, однако передумал, решив, что так правильнее, и заглянул в них. Я поразился увиденному: Командор, как и многие до него принявшие смерть, просто-напросто испугался. Он признал меня и все равно, кроме страха, ничего не испытывал.

В глубине души я, наверное, даже хотел, чтобы Командор увидел мое лицо и запоздало раскаялся. Надо было выказывать мне большее уважение, а теперь время упущено. Однако мир у него перед глазами, скорее всего, взрывался красками, на смену которым пришла бездна. Черная, как ночь или все ночи вместе взятые.

Когда Командор наконец сдох, я приподнял его, так чтобы голова немного торчала над поверхностью воды. Словно он захлебнулся по пьяни. И не было ни капли достоинства в такой кончине: мокрые волосы облепили череп, у самого лица плавает окурок сигары.

Выйдя через переднюю дверь, я поехал обратно в нашу хижину. Чарли спал и ехать куда-либо наотрез отказался. Начхав на протесты братца, я взгромоздил его на Шустрика, привязал к седлу, и мы отправились к матушке.

Эпилог

Высокая трава серебрилась росой в рассветных лучах. Когда мы ехали по тропинке к дому, Чарли, добивший пузырек с морфином, храпел на широкой спине Шустрика. Я столько лет не видел отчий дом и передумал всякое. Вдруг он разрушен? И что делать, если не застану матушку? Но вот я увидел его, дом: он в полном порядке, недавно покрашенный, сзади появилась пристройка, огород зеленеет, а среди посадок торчит пугало. Оно мне кого-то напоминало. И я понял кого. Папашу. Пугало было одето в отцовский сюртук, шляпу и штаны.

Спешившись – я так и ездил на коне Морриса – я подошел и пошарил в карманах у пугала. Отыскалась одна сгоревшая спичка. Спрятав ее себе в карман, я взошел на крыльцо. Долго не решаясь постучать в дверь, просто смотрел на нее, пока наконец матушка – она услышала, как я иду – сама не вышла в ночной сорочке. Посмотрела на меня без тени удивления, потом глянула мне за плечо и спросила:

– Что это с ним?

– Повредил руку и сильно расстроился.

Нахмурившись, матушка попросила обождать ее на крыльце. Якобы не хотела, чтобы кто-то видел, как она укладывается в постель. Мне-то ничего объяснять было не нужно. И потому я сразу сказал:

– Я приду, когда позовешь, матушка.

Она ушла, а я присел на перила, покачивая ногой и внимательно оглядывая дом. Сердце сладко заныло. Посмотрев на Чарли, привязанного к седлу, я вспомнил проведенные здесь дни.

– Не так уж и плохо тут жилось, – обратился я к спящему братцу.

Тут меня позвала матушка, и я прошел через весь дом в заднюю комнату, в пристройку. Матушка лежала на высокой медной кровати, застеленной мягким хлопком.

– Куда очки подевались?

Она пошарила вокруг себя рукой.

– Они у тебя на лоб сдвинуты.

– Что? Ах, да. Вот они, правда. – Опустив очки на нос, матушка посмотрела на меня. – Вернулся, значит. – Потом, нахмурившись, она спросила: – Так что там с Чарли?

– Приключилась беда, и Чарли остался без руки.

– Руку потерял, значит? – произнесла матушка. Покачав головой, она пробормотала: – Словно безделушку какую.

– И вовсе это не безделушка ни для меня, ни для него.

– Как все случилось?

– Руку опалило, началось заражение. Доктор сказал: оно поразит Чарли в сердце, если руку не ампутировать.

– Поразит в сердце?

– Так сказал доктор.

– Вот прямо так и сказал?

– Как я понял.

– Гм… Чарли было больно, когда резали руку?

– Саму ампутацию Чарли проспал. Сейчас говорит, что культю жжет, а срез зудит. Но морфин помогает. Думаю, Чарли скоро поправится, щеки у него порозовели.

Матушка откашлялась, потом еще раз. Покачала головой из стороны в сторону, словно взвешивая в уме слова. Когда я попросил ее не молчать, она сказала:

– Твоему возвращению, Эли, я очень даже рада. Ничего такого не подумай, но… Ты мне вот что скажи: почему решил навестить меня? Ведь столько лет прошло.

– Очень захотелось к тебе. Очень-очень, невмоготу прямо. Я и приехал.

– Да, да, да, – кивнула матушка. – Я, правда, не поняла ничего. Изволь объясниться.

Тут я расхохотался, но, заметив, что матушка шутить не настроена, попытался состряпать более или менее правдоподобный ответ:

– Понимаешь, я выполнял очень долгое и тяжелое задание и уже в самом конце вдруг подумал: отчего бы нам не быть вместе, ведь мы так хорошо ладили? Ты да я, да Чарли?

Она будто не слушала меня или просто не поверила. Желая сменить тему разговора, матушка спросила:

– Как твои приступы гнева?

– Случаются время от времени.

– Успокоительный метод практикуешь?

– Прибегаю к нему, да.

Кивнув, матушка взяла с ночного столика чашку с водой. Отпила из нее и промокнула лицо воротничком сорочки. Рукав немного сполз, и я заметил место, в котором сломанное некогда предплечье срослось неправильно. Искривленная кость наверняка причиняла матушке неудобство. Подумав так, я ощутил призрачную боль в собственной руке – боль сочувствия. Глядя на мою физиономию, матушка улыбнулась – улыбнулась прелестно, ведь в молодые годы она славилась красотой.

– Знаешь, ты ничуть не изменился, – сказала она.

Словами не передать, какое я почувствовал облегчение.

– Дома я чувствую себя прежним, а вдали от него перестаю быть собой.

– Ну так оставайся.

– С удовольствием, матушка. Я так соскучился по тебе, вспоминал постоянно. Да и Чарли, наверное, тоже.

– Чарли думает только о себе, больше ни о ком.

– Трудно за ним уследить, всякий раз от рук отбивается. – Из груди чуть не вырвался всхлип, но я вовремя погасил его. Выдохнул, взял себя в руки и спокойно произнес: – Не надо бы его оставлять снаружи. Можно мне ввести братца в дом?

Долго я ждал, пока матушка ответит, да так и не дождался. И тогда сказал:

– Чего мы с Чарли только не пережили. Видели такое, что многим даже не снилось.

– Это так важно? – спросила матушка.

– Теперь, когда все закончилось, да.

– Закончилось? Что закончилось?

– Хватит с меня такой жизни. Хочу осесть, никаких больше разъездов.

– В этом доме тишины тебе хватит. – Обведя комнату рукой, она сказала: – Ты заметил, как я поработала? Жду похвалы, любой.

– Шикарно ты потрудилась.

– В сад заглядывал?

– Сад замечательно выглядит. И дом тоже. И ты. Кстати, как себя чувствуешь?

– Ни так ни сяк, то хорошо, то плохо. – Подумав, матушка добавила: – Ни так ни сяк бывает чаще.

Раздался стук, и в комнату вошел Чарли. Сняв шляпу, он повесил ее на культю.

– Здравствуй, матушка.

Она пристально посмотрела на него и наконец ответила:

– Ну здравствуй, Чарли.

Смотреть на него она не переставала, и тогда братец обернулся ко мне.

– Я сначала и не понял даже, куда ты меня привез. Смотрю: дом вроде знакомый, а где он… – Шепотом братец спросил: – Пугало видел?

Матушка смотрела на нас, и на губах ее играло подобие улыбки, грустной, совсем не веселой.

– Вы голодны, мальчики?

– Нет, матушка, – ответил я.

– Я тоже не голоден, – произнес Чарли. – Помыться бы не помешало.

Матушка ответила, что он волен принять ванну, если желает, и братец уже в самых дверях посмотрел на меня. Взгляд его был прост и наивен. И куда подевался тот забияка? Когда Чарли наконец удалился, матушка заметила:

– Его не узнать.

– Чарли просто устал.

– Нет.

Похлопав себя по груди, она печально покачала головой. Тогда я объяснил, что Чарли утратил рабочую руку.

– Надеюсь, вы, мальчики, не ждете от меня сочувствия по этому поводу?

– Мы от тебя вообще ничего не ждем, матушка.

– То есть ничего, кроме бесплатного жилья и кормежки?

– Мы найдем работу.

– И какую же?

– Ну, я подумывал открыть факторию.

– То есть вложиться в нее? – уточнила матушка. – Ты ведь не встанешь сам за прилавок? Придется много общаться с людьми.

– Вот именно за прилавок я встать и хотел. Что, трудно представить?

– Если честно, то очень.

Я тяжело вздохнул.

– Да какая разница, чем мы займемся? Деньги приходят и уходят… – Я покачал головой. – Разницы нет, и ты об этом прекрасно знаешь.

– Ну ладно, – уступила матушка. – Вы с братом можете занять свою прежнюю комнату. Если всерьез собираетесь тут обосноваться, позже мы пристроим еще одну. И когда я говорю «мы», то имею в виду тебя и Чарли. – Взяв со столика зеркальце на ручке, она принялась поправлять волосы. – Мне стоит радоваться, что вы с братом по-прежнему держитесь друг друга. С самого детства вы неразлучны.

– Сколько раз мы ссорились и снова мирились…

– Это отец вас сблизил. – Матушка опустила зеркальце. – Хоть одно доброе дело сделал.

Я сказал:

– Пойду, пожалуй, прилягу.

– Разбудить тебя к обеду?

– А что на обед?

– Тушеная говядина.

– Вот и ладно.

Подумав, матушка переспросила:

– То есть? «Вот и ладно» значит «разбуди меня» или «вот и ладно» – «дай поспать»?

– Обязательно меня разбуди.

– Хорошо. Ступай, отдохни.

Развернувшись, я посмотрел в дальний конец коридора. Парадная дверь была открыта, и вход сиял чистым белым светом. Уже на пороге комнаты мне показалось, будто матушка окликнула меня. Я обернулся, и она вопросительно посмотрела на меня в ответ.

– С тобой все хорошо? – спросил я. – Ты звала меня?

Матушка жестом поманила меня, и я подошел. Цепляясь за мою руку, как за веревку, она приподнялась и обняла за шею, поцеловала меня в щеку, над самой щетиной, влажными холодными губами. Ее волосы, лицо и шея пахли сном и мылом.

Уже в нашей с Чарли комнате я прилег на тюфяк, прямо на полу. Хорошая комнатка, чистая. И ничего, что маленькая – на время сойдет идеально. Я и забыл, когда последний раз приходил туда, куда зовет меня сердце. Когда был собой доволен.

Я провалился в сон, однако через несколько минут внезапно проснулся. Мне слышался чей-то голос… Да нет, просто Чарли моется в соседней комнате. Он молчал и точно не заговорил бы, зато журчанье воды – то, как она мелкими волнами бьется о стенки ванны, а потом, тихо всплеснув, замолкает, как изредка падают капли – мне и напомнило отзвуки голоса. Будто кто-то тихо рассуждает вслух то грустно, то радостно. И мы с братцем, хотя бы сейчас, свободны от всех мирских страстей и напастей.

До чего же легко и приятно.

Выражаю признательность

Лесли Нейплсу

Густаво де Витту

Гэри де Витту

Нику де Витту

Майку де Витту

Майклу Дэггу

Ли Бодрю

Эбигейл Холстин

Дэниелу Галперну

Саре Холлоуэй

Саре Маклахлен

Мелани Литтл

Питеру Макгигану

Стефании Абу

Дэниелу Макгилливрею

Ханне Браун Гордон

Джерри Калайяну

Филиппе Аронсону

Эмме Аронсон

Мари-Катрин Вахер

Азазель Джейкобс

Монте Мэттсону

Марии Семпле

Джорджу Майеру

Джонатану Эвисону

Дэйву Эриксону

Дэну Стилзу

Дэнни Палмерли

Элисон Дики

Джону Си Рейли

Карсону Меллу

Энди Хантеру

Отису «Псу»