Текст книги "Странные приключения Ионы Шекета. Часть 4"

Исторический музей

Когда безумный изобретатель планет в пятый раз явился ко мне на прием, я понял, что нужно использовать неконвенциональное оружие.

– Рад вас видеть, дорогой господин Бурбакис! – заявил я. – Спешу однако сообщить, что ваши планеты не подпадают под определение безумных изобретений и потому не подлежат экспертному рассмотрению в нашем институте.

– Вы решили, Шекет, избавиться от меня раз и навсегда? – презрительно сказал Бурбакис, как ни в чем не бывало располагаясь на диване, предназначенном для опасных посетителей. Особенностью этого предмета мебели было то, что в случае, если клиент начинал сильно жестикулировать, отстаивая свое уникальное мнение, поверхность дивана становилась вязкой, и бедняга тонул, будто в болотной трясине.

– Так вот, – продолжал Бурбакис, – изобретение, которое я намерен запатентовать, только такой ретроград, как вы, способен не назвать гениальным. Кстати, планета называется Терра Бурбакиана, и не нужно спрашивать, почему я назвал ее так, а не иначе.

– Я и не собираюсь, – буркнул я. – Ваша скромность мне известна. Повторяю: ваши изобретения не являются безумными, и потому…

Я поднялся и подошел к сидевшему на диване Бурбакису с намерением схватить изобретателя за воротник и выставить в коридор. Именно в этот момент клиент начал размахивать руками с такой силой, что диван разверзся, как хляби небесные, Бурбакис провалился в его бездонную глубину, а я, потеряв точку опоры, рухнул сверху, лишь теперь поняв, что попался на элементарную провокацию.

Мы барахтались в недрах дивана, вопили не своими голосами, неожиданно я рухнул куда-то и едва не сломал себе обе ноги. Приподнявшись, я обнаружил, что нахожусь в рубке управления звездолета господина Бурбакиса, и машина набирает скорость, унося нас обоих в межзвездное пространство.

– Как вам это удалось? – мрачно поинтересовался я, когда мы привели себя в порядок, смыв с одежды и кожи липкую диванную жидкость.

– На всякое изобретение, Шекет, всегда найдется контризобретение, – самодовольно заявил Бурбакис. – Имейте в виду, я могу придумывать не только планеты. Все очень просто. Узнав о секрете вашего дивана, я заменил программу, благо хранится она не в компьютере Института безумных изобретений, а в Мировой информсети. В результате этот предмет домашнего обихода выплюнул нас обоих туда, где мы с вами сейчас и находимся.

– Если ваша планета окажется недостаточно безумной, – предупредил я, – патента вам не видать, а судебного иска вы не избежите ни при каких обстоятельствах.

– Как знать, Шекет, как знать… – пробормотал изобретатель, довольно потирая руки.

Терра Бурбакиана, если смотреть на нее из космоса, оказалась милой планетой, напоминавшей Землю. Впрочем, это обстоятельство не могло меня успокоить. Наверняка коварный изобретатель снабдил свое детище свойствами, способными довести до белого каления даже такого уравновешенного человека, как я.

Звездолет опустился на лесной опушке, и я первым делом проверил, с какой скоростью здесь распространяется звук. Мой крик, усиленный динамиками, отразился от кроны дерева, неподалеку от которого мы совершили посадку, и я услышал собственный голос, искаженный и потому далекий от совершенства.

– Со звуком все в порядке, – ехидно сказал Бурбакис. – Пошли, Шекет, а то пропустите самое интересное.

Мы вышли из звездолета, и я увидел… Это было зрелище не для слабонервных, и потому я опущу слишком натуралистические детали. Скажу лишь, что передо мной был огромный ящер, который уплетал за обе щеки ящера поменьше. Повернув голову, монстр издал боевой клич, оставил жертву в покое и вперевалку направился ко мне, решив, должно быть, что Шекет представляет собой более лакомое угощение. Я выхватил лучевик и выстрелил, не задумываясь. Луч не успел высверлить в воздухе огненное отверстие, как ящер исчез, будто его и не было, а вместо него я увидел опиравшегося на трость джентльмена, произносившего речь перед толпой своих сторонников. Прежде чем я успел понять, что происходит, лазерный луч ударил джентльмена в грудь, и бедняга упал, разрезанный пополам, на руки подоспевших слушателей.

Вторично опущу натуралистические подробности, скажу лишь, что крови было столько, что даже я, находившийся на расстоянии не менее пяти метров, обнаружил капли на своем рукаве. Отбросив лучевик, я бросился вперед и оказался… Ощущение было таким, будто в аду кипели в котлах миллионы грешников, а я сидел на помосте и помешивал варево огромной разливной ложкой. От воплей у меня заложило уши, но мне почему-то показалось, что в этом гвалте отчетливо выделялся голос моего клиента господина Бурбакиса. Я ничего не имел против того, чтобы он оказался в одном из котлов, но мне нужно было как-то выпутываться, я понимал, что столкнулся со зловредным характером нового изобретения, и без автора мне не справиться.

Бурбакис наверняка только этого и ждал!

Не дождешься, подумал я и, желая вышибить клин клином, без раздумий бросился в один из котлов – в тот, из которого, как мне казалось, доносился вопль Бурбакиса.

В тот же момент я оказался на огромном лугу, где взад и вперед носились кони и люди. Кони были в латах, а люди – в набедренных повязках, но с оружием, напоминавшим древние русские палицы. Люди с гиканьем кидались на лошадей, а те увертывались, но звуки ударов показывали, что ловкостью они не отличались. Один из сражавшихся, размахивая палицей, ринулся на меня, сверкая глазами. Оружия у меня больше не было, но и отступать я не привык, а потому принял боевую позу, выставил вперед ладони и принялся ждать нападения.

Гладиатор налетел на меня, будто астероид на метеоритную пушку, и, конечно, получил удар, от которого палица отлетела в одну сторону, а бедняга – в другую, но сам я с трудом удержался на ногах, сделал шаг назад и…

Оказался в толпе на стадионе. Народу было столько, что меня сжали со всех сторон, я с трудом мог пошевелиться, и мне ничего не оставалось делать, как смотреть на игроков, бегавших по полю за огромным голубым мячом. Игра была похожа на футбол, но футболом не являлась, поскольку у каждой команды было всего по четыре игрока, один из которых летал над полем на небольшом махолете и ловил мяч, когда тот высоко поднимался в воздух.

Я огляделся по сторонам. Никто не обращал на меня внимания, и я смог рассмотреть зрителей этого странного матча. Вообще говоря, это были не люди. Слишком длинные носы, слишком маленькие уши, а руки вообще оказались далеко не у всех, что, однако, не доставляло никому беспокойства.

– Послушайте, – обратился я к одному из зрителей, вопившему что-то нечленораздельное на языке, напоминавшем одновременно литературный английский и бранный энтурекский. – Послушайте, я здесь впервые, не скажете ли вы…

– Не задавайте глупых вопросов, Шекет, – услышал я раздраженный голос Бурбакиса, исходивший, как мне показалось, из желудка болельщика, продолжавшего вопить, не обращая на меня внимания. – Не задавайте глупых вопросов!

– Так это вы! – воскликнул я и попытался схватить болельщика за руку.

Сделав шаг вперед, я оказался в пещере, куда с трудом проникал дневной свет. Вокруг была грязь, валялись какие-то коробки, копошились животные, напоминавшие маленьких утконосов, а неподалеку стоял боевой робот системы «шалаш» – устаревшая модель, с такими я как-то имел дело на одной из планет Альгениба. Справиться с «шалашом» голыми руками смог бы лишь герой древнегреческих мифов или русских былин, а если учесть, что такие герои существовали только в воспаленном воображении народа, то угомонить робота не мог никто, если, конечно, не применял лазерной пушки или хотя бы ракетной установки конца двадцатого века.

Вы думаете, я испугался? Напрасно вы так думаете. Кое-что я уже успел понять в этой не прекращавшейся катавасии и потому стоял, ожидая событий и сложив руки на груди, как Наполеон при Аустерлице.

Робот повернул ко мне морду, похожую на изображение Химеры на Соборе Парижской богоматери, и выдвинул клыки, которыми он обычно расправлялся с иноземными тварями. Меня обуял спортивный азарт – кто, в конце концов, окажется более проворным: я или эта тварь, не соображавшая, что является всего лишь результатом творчества безумного изобретателя Бурбакиса?

Робот бросил клык, я увернулся и…

Очутился на людной городской улице, где, как мне показалось, начался карнавал идиотов. Участвовать в этом мероприятии у меня не было никакого желания. Я закрыл глаза, повернулся и, протянув вперед руки, нащупал холодную поверхность трапа.

Не очень удобно подниматься по металлической лестнице с закрытыми глазами, но я с этим справился и минуту спустя сидел в пилотском кресле, ожидая возвращения господина изобретателя.

– Ну что? Каково? – воскликнул Бурбакис, ввалившись в рубку следом за мной. – Впечатляет? Разве это не безумно интересно?

– Если безумие определяется интересом, то конечно, – кивнул я.

– Когда вы догадались, в чем суть изобретения? – спросил Бурбакис.

– Сразу, – сказал я, чуть погрешив против истины. – Правда, последовательность исторических событий несколько произвольна…

– Не я ее определяю! – воскликнул изобретатель. – Это все совершенно случайно! Интерференция, понимаете ли…

– Понятно, – кивнул я. – Вы ведь на самом деле не создали планету, а взяли уже готовую, верно? Вы только консервировали ее историю. Вытащили из прошлого, использовав колодцы времени, и расположили слоями, будто пирог. Делаешь шаг и оказываешься в одной эпохе, еще шаг – и ты уже в другом времени.

– Гм… – сказал Бурбакис. – Не совсем так, но похоже. Как вы полагаете, Шекет, Терру Бурбакиану можно использовать в качестве музея? Брать билеты с туристов?

– Только после того, как получите патент, – твердо сказал я.

– Когда же я его получу? – быстро спросил Бубракис.

– Никогда! Идея ваша безумна, согласен, но недостаточно безумна, чтобы заслужить право на жизнь. В выдаче патента отказано.

Кажется, Бурбакис хотел меня убить. Впрочем, он быстро одумался и всю злость выместил на кнопке старта, которую вдавил в панель управления с такой силой, будто хотел пробить дыру.

Безумный и сумасшедший

Я надеялся, что безумный изобретатель планет господин Бурбакис оставит меня в покое. Во всяком случае, целый месяц он не докучал мне своими посещениями. Возможно, занимался тем, что писал на меня жалобу. Ну и ладно. Жалоба придает государственному чиновнику некую самодостаточность.

Я предавался воспоминаниям о том, как Бурбакис третировал меня своими проектами, и когда воспоминания достигли кульминационной точки, дверь произнесла раздраженно:

– К вам Пук Дан Шай. Впустить?

Обычно дверь не раздражалась по всяким пустякам вроде появления очередного клиента. Дверь на то и запрограммирована, чтобы не впускать без доклада и сообщать о посетителях. Если в голосе двери слышалось раздражение, это свидетельствовало о том, что новый посетитель применил физическое воздействие, пытаясь проникнуть в кабинет без предварительной записи.

– Впустить, – сказал я. – И поставить экран. Посетитель огнедышащий, судя по имени?

– Нет, – сообщила дверь. – Гуманоид.

– Тогда не нужно экрана, сам справлюсь.

Занудным скрипом дверь выразила сомнение в моих физических возможностях, но на подобную мелочь я уже давно не обращал внимания. Посетитель вошел с таким видом, будто он был Наполеоном Бонапартом, а я – французским народом, по гроб жизни благодарным явлению правителя.

Пук Дан Шай действительно оказался гуманоидом. Более того, человеком – но каким! Рост два метра восемьдесят три сантиметра, я определил это точно, поскольку посетитель, войдя, задел макушкой висевшее под потолком знамя Патруля времени, память о моей службе в этой замечательной организации. Масса посетителя превышала два центнера, и это я тоже легко определил по тому, как взвизгнули и прогнулись биметаллические пластины пола.

– Пук Дан Шай, – басом, срывавшимся в инфразвук, сказал клиент и протянул мне ладонь, похожую на ковш метеоритной ловушки.

– Иона Шекет, – представился я, делая вид, что не замечаю протянутой руки. – Если у вас есть заявка на безумное изобретение, готов вас выслушать.

– У меня нет никаких изобретений – ни безумных, ни обычных! – воскликнул Пук Дан Шай. – Ненавижу все, что связано с техникой!

– Зачем же вы тогда проделали путь до Цереры и довели мою дверь до истерики?

– Объясняю, – заявил клиент. – Я, видите ли, главный врач клинической лечебницы для душевнобольных представителей цивилизаций Третьего галактического рукава. Это региональная клиника, принимаем мы только рожденных, а не отпочковавшихся, только дышащих, а не жаброносящих, поскольку специфика лечения предполагает…

– Замечательно! – воскликнул я. – Всегда мечтал посмотреть на психов с разных планет! Непременно побываю в вашей клинике – в качестве гостя, разумеется. Вы здесь проездом, я вас верно понял?

– Неверно, – ухнул Пук Дан Шай. – Я специально проделал путь от Альтрогениба-2, чтобы предложить вам проект, который прославит ваш Институт не только в пределах Третьего рукава, но даже в соседних галактиках.

– Вы же только что сказали…

– Да, я не изобретатель! Но в моей клинике лежат десятки разумных существ, мания которых заключается в том, что они воображают себя именно великими изобретателями прошлого, настоящего и будущего.

– Понятно, – вздохнул я. – Извините, вы неправильно поняли название нашего института. Безумное изобретение, согласно стандарту, – это не изобретение, сделанное психом! Изобретение должно быть безумным настолько, насколько в свое время была безумной теория относительности или квантовая механика, или пространственная хронодинамика, или… В общем, вы меня понимаете?

– Я вас – да, а вы меня – еще нет, – парировал Пук Дан Шай. – Изобретения моих психов никуда не годятся, это верно. Но прошу учесть, господин Шекет, что у меня лежат выдающиеся умы, которые воображают себя изобретателями, не умея изобретать. А также выдающиеся писатели, не умеющие связать два слова. И еще великие полководцы, не знающие, как командовать ротой. С полководцами и писателями все ясно – их мы лечим, поскольку полководческий и писательский таланты – от Бога. Но изобретатели! Их-то можно обучить, поскольку существует всеми признанная теория, в которой я, к сожалению, ничего не понимаю, но вы-то, Шекет, обязаны разбираться, как золотарь в дерьме! Что скажете на это?

И Пук Дан Шай ткнул в меня своим длинным пальцем, более похожим на стальной прут.

– Повторите, – сказал я, потирая ушибленную грудь.

– Почему в эксперты идут самые тупые? – будто бы про себя проговорил посетитель. – Повторяю. Есть разумное существо с отклонениями в психике. Диагноз: мания величия в области изобретательства. Можно вылечить и выпустить. А можно обучить – ведь это действительно умные существа, способные обучаться чему угодно! И тогда…

– Вы полагаете, – задумчиво сказал я, – что если сумасшедшего изобретателя обучить теории, то его изобретения…

– Это будут поистине гениальные безумные изобретения! – воскликнул Пук Дан Шай и стукнул по столу кулаком, отчего мой компьютер в ужасе отпрыгнул в угол кабинета и заявил, что отказывается работать в условиях повышенной сейсмической опасности.

– Итак, – продолжал Пук Дан Шай, немного успокоившись, – мы с вами объединяем усилия. Я предоставляю материал, отбирая наиболее перспективных больных. Вы обучаете их теории изобретательства. Они создают безумные изобретения. Прибыль мы делим пополам, поскольку клиенты моей клиники лишены всех прав, в том числе и авторских.

– Я нахожусь на государственной службе, – напомнил я. – То, что вы предлагаете, является…

– Хорошо – прибыль поделим между мной и правительством Соединенных Штатов Земли, – пожал плечами Пук Дан Шай. – Кстати, я с удовольствием осмотрю вас на предмет выявления психических отклонений. Впервые встречаю человека, готового отдать государству прибыль от сугубо частного предприятия!

– Перейдем к делу, – торопливо сказал я. – Где, вы сказали, находится ваша лечебница?

Палаты на Альтрогенибе-2 оказались оборудованы по последнему слову психиатрической техники. Моим первым учеником стал полоумный изобретатель с Реупагонды Акуманиты Девятой, вообразивший себя великим Футируганом Первым, придумавшим когда-то ментальную пленку, отгородившую эту планету от всей Вселенной. На самом деле звали психа Иуркаподом с каким-то порядковым номером, который менялся в зависимости от времени суток, а потому я его и запоминать не стал.

Проблема заключалась в том, что я не должен был сообщать ученику, что обучаю его именно теории изобретательства. Ведь он-то считал себя достаточно великим в этой области! На помощь мне пришел Пук Дан Шай, заявивший Иуркаподу, развесившему по стенам палаты все свои двенадцать щупальцев:

– Мы переходим от лекарственных методов лечения к вербальным. Это Иона Шекет, парамедик, он будет вам давать задания, а вы выполняйте их. Это ни в коем случае не повредит вашим занятиям в области изобретательства.

– Надеюсь! – важно проговорил Иуркапод, выделяя слова в виде жидкой субстанции, стекавшей на пол. – Я сейчас изобретаю гениальную штуку: аппарат для сворачивания звезды в узел.

– Прекрасно, – восхитился я и приступил к делу, нудным голосом прочитав Иуркаподу первую главу из учебника изобретательства для тугослышащих. Безумец был настолько погружен в свои проблемы, что на контрольные вопросы отвечал совершенно механически – я только поражался его памяти и способности усваивать материал. В конце первого же занятия мы разобрались с главами о физических противоречиях и об идеальном конечном результате, и мне оставалось надеяться, что новые знания не останутся лежать в сознании сумасшедшего ученика мертвым грузом.

Я провел беспокойную ночь в гостинице Альтрогениба-2, а утром меня разбудил Пук Дан Шай, проревев у меня над ухом:

– Я вам говорил, Шекет! Только что Иуркапод заявил, что его гениальное изобретение стало еще более гениальным, поскольку сворачивание звезды в узел не является идеальным решением проблемы.

– О какой проблеме речь? – спросил я, протирая глаза.

– Иуркапод, а точнее Футируган Первый, которым он себя воображает, занимался проблемой жизни в искривленных пространствах, – объяснил врач. – Иуркапод, естественно, тоже думал только над этой проблемой, и его идефикс стали звезды, свернутые узлом, причем объяснить, как это сделать реально, он, ясное дело, не мог. Так вот, только что он придумал: нужно не звезды сворачивать в узлы, а узлы пространства разогревать до звездных температур, и тогда…

– Прием наоборот, – кивнул я. – Это мы вчера с ним проходили.

– Как по-вашему, изобретение действительно безумно? – с надеждой спросил Пук Дан Шай. – Я имею в виду – оно не сумасшедшее, а именно безумное?

– Пожалуй, – протянул я, представляя себе конструкцию, которую можно было бы сварганить, если действительно увеличить температуру пространственных узлов – этого добра в космосе было более чем достаточно, но пользоваться ими до сих пор никто не научился. Если сделать так, как предложил Иуркапод… Да это ведь принципиально новый способ общения с существами из параллельных миров! И я как эксперт…

– Отличная идея, – прошептал я. – Не знаю, гениальная ли, но безумная в лучшем смысле – это точно.

– Половина прибыли моя! – заявил Пук Дан Шай, и я поспешил согласиться от имени земного правительства.

Чужое счастье

Никогда не думал, что сумасшедшие – такие милые существа. И умные – вот что я скажу! Психически больной изобретатель отличается от безумного тем, что не докучает экспертам своими идеями – он даже не знает о том, что на Церере существует Институт Безумных Изобретений, где некий Иона Шекет мучается над экспертизой самых удивительных идей в истории человечества. Мысли свои изобретатель-псих излагает лишь роботам-санитарам. Вот почему, по моим наблюдениям, в больнице на Альтрогенибе-2 много автоматов, способных построить вечный двигатель, но абсолютно не умеющих скрутить опасного пациента, если тот неожиданно начнет буйствовать.

Только это последнее обстоятельство и мешало мне посещать Альтрогенибскую лечебницу чуть ли не ежедневно; долгая беседа с сумасшедшими изобретателями куда приятнее, чем минутный разговор с амбициозными посетителями нашего Института – один Бурбакис чего стоил!

Выкроив время между составлениями отрицательных заключений (а что еще можно было сказать, например, о предложении распылить Землю, чтобы эта планета не напоминала о мрачных периодах в истории человечества?), я отправился на Альтрогениб-2, где Пук Дан Шай встретил меня словами:

– Счастье, Шекет! Сумасшедшее счастье нам привалило!

– В прямом смысле или переносном? – осведомился я.

– В обоих! – воскликнул Пук Дан Шай. – Пойдемте, я проведу вас в палату, где лежит – а если выражаться точно, то бегает – пациент по имени Сто Тридцать Два Плюс.

– На какой это планете разумных существ обозначают числами? – проворчал я, направляясь за главврачом к палате, расположенной в конце длиннейшего коридора.

– На Мигуаре, – отозвался Пук Дан Шай. – Планета в системе Омеги Рыси. Звезда очень холодная, вот аборигенам и приходится…

Что именно приходится делать аборигенам Мигуары, чтобы не умереть от холода, я увидел минуту спустя, когда мы переступили порог странной палаты. В центре ее на растяжках висела самая большая лента Мебиуса, какую я когда-либо видел. По ленте, не останавливаясь ни на секунду, бежал огромных размеров муравей, отличавшийся от земных собратьев не только величиной, но и цветом – иссиня-белым, будто насекомое недавно покрасили несмываемой краской.

– У вас тут зоопарк, дорогой Пук Дан Шай, – ехидно спросил я, – или приличное заведение для разумных психов?

– Сто Тридцать Второй Плюс разумнее нас с вами! – обиделся за своего пациента главврач. – Мигуарцы вынуждены всю жизнь проводить в движении, останавливаясь только в момент смерти. Неподвижный мигуарец – мертвый мигуарец. А собственных имен у мигуарцев не может быть, ведь муравейник – это коллективный разум.

– Ну хорошо, – сказал я, – что же изобрел Сто Тридцать Второй?

– Сто Тридцать Второй Плюс, – поправил гравврач. – Очень умный псих, скажу я вам. Только вчера начал обучение по вашей системе, успел освоить несколько главных приемов, и вот, пожалуйста…

– Я изобрел Всеобщий Вселенский Генератор Счастья, – послышался у меня в голове скрипучий голос – впечатление было таким, будто звучали кости черепа, создавая внутри черепной коробки гулкий резонанс. – Это гениальное изобретение, которое…

– Понятно-понятно, – быстро сказал я, – ясно, что изобретение ваше гениально. Но в чем его суть?

– Прием квантования, Шекет! Я его выучил вчера вечером, и мне сразу стало ясно, что нужно делать! Дарю вам лично! И лично Пук Дан Шаю! И лично всей моей общине на Мигуаре! И лично…

– Перечислять будете потом, если получите патент, – довольно невежливо перебил я. – Не изволите ли изложить…

– Шекет! – прошипел у меня над ухом Пук Дан Шай, – не забывайте, что перед вами психически больное существо, не нужно его раздражать, имейте терпение.

– Я и не собирался, – пробормотал я, а Сто Тридцать Второй Плюс, сделав поворот, начал бежать по ленте Мебиуса в противоположную сторону, причем так быстро, что мне показалось, что сейчас он встретится сам с собой.

– И лично президенту Галактической федерации Асортуманту Диактерию! – завершил перечисление изобретатель и начал наконец излагать идею по существу.

– Что есть счастье? – рассуждал Сто Тридцать Второй Плюс. – И почему еще никогда никому не удавалось передать другому свое личное ощущение счастья? Да потому, что счастье неделимо! Передав ощущение счастья другой личности, вы перестаете ощущать счастье сами, становитесь несчастным, и количество счастливых разумных существ во Вселенной не увеличивается таким образом ни на одну единицу. Но давайте используем прием квантования, о котором я прочитал на втором видеодиске курса по развитию творческой фантазии. Разделим испытываемое вами ощущение счастья на мельчайшие отрезки длительностью в миллионную долю секунды каждый. Можем мы это сделать?

Поскольку в словесном потоке, извергаемом Сто Тридцать Вторым Плюс, наступила пауза, я понял, что вопрос обращен ко мне, и ответил:

– Конечно. Любое чувство можно разделить на кванты, и что из этого? Ваше ощущение счастья не изменится, а другой от этого счастливее не станет.

– Прием квантования, Шекет, прием квантования! – завопил Сто Тридцать Второй Плюс. – Разве вы перестанете быть счастливым, если отдадите мне не все свое ощущение, а лишь его незначительную часть, мельчайший квант длительностью в миллионную долю секунды? Вашего счастья от этого не убудет!

– Но и вашего не прибавится, – пробормотал я, надеясь, что бежавший со скоростью звука изобретатель меня не услышит. Но он немедленно ответил:

– Не прибавится, потому что квант счастья длительностью в миллионную долю секунды я не успею ощутить, вы правы! А если вы мне отдадите не один такой квант, а миллион? Но не подряд, а каждый второй или третий? Что тогда?

Я начал понимать ход мыслей Сто Тридцать Второго Плюс и поразился их гениальной простоте.

– Эффект двадцать пятого кадра! – воскликнул я.

Мне показалось, что Сто Тридцать Второй Плюс еще быстрее побежал по ленте, догоняя звук собственного возмущения.

– Только не говорите, что приоритет принадлежит не мне! Какой еще двадцать пятый кадр?

Естественно, откуда ему знать? Это ведь из области кино, а классические фильмы на пленке исчезли из обихода несколько десятилетий назад, с изобретением голографических проекторов. Раньше фильмы снимали на ленту и показывали со скоростью двадцать четыре кадра в секунду. Так вот, какой-то тогдашний гений заметил: если вставлять после каждого двадцать четвертого кадра еще один – например, с рекламой пива, – то после сеанса зритель непременно воскликнет: «Пиво – великолепный напиток!» И наоборот: если вырезать из каждой ленты один кадр из двадцати четырех, никто этого не заметит, а между тем из вырезанных кадров можно составить новый фильм!

Говорить об этом Сто Тридцать Второму Плюс я не стал. В конце концов, он ведь предлагал поделиться счастьем, а вовсе не кусочком старого целлулоида.

– Хорошая идея, – сказал я. – Вполне безумная.

Стоявший рядом со мной Пук Дан Шай дернулся и наступил мне на ногу – он, видимо, решил, что пациент может обидеться.

– Безумная! – радостно подтвердил Сто Тридцать Второй Плюс. – Но ведь не сумасшедшая, верно?

– Разумеется, – согласился я, покосившись на главного врача.

– Предлагаю немедленные испытания! – прокричал Сто Тридцать Второй Плюс, пробегая мимо меня с такой скоростью, что у меня зарябило в глазах.

Только выразительный взгляд Пук Дан Шая не позволил мне ответить решительным отказом. Хватит с меня испытаний! После полетов на планеты Бурбакиса я предпочитал, чтобы новые изобретения испытывали те, кому это положено по приговору суда: заключенные из камеры смертников на Весте.

– Внимание! – воскликнул между тем счастливый пациент галактической психушки. – Начинаю передачу!

Что-то во мне щелкнуло, и я стал счастливым. Я бежал по поверхности ленты Мебиуса, все мое существо сливалось с двумерным пространством, и остановиться означало – стать самым несчастным существом во Вселенной, потому что тогда начнешь понимать, что есть еще и третье измерение, до которого мне сейчас не было никакого дела. Я готов был бежать вечно – вперед, вперед и в то же время назад, потому что только на ленте Мебиуса, у которой нет другой стороны, можно возвращаться, не возвращаясь, и это счастье так переполняло меня, что…

– Вы понимаете меня, Шекет? – услышал я доносившийся будто из другой Вселенной голос Пук Дан Шая.

– М-м-м… – пробормотал я и понял, что лежу на операционном столе, а надо мной склонился главный врач лечебницы с лучевым скальпелем в руке. – Эй! Что вы собираетесь делать?

– Уф… – пробормотал Пук Дан Шай и облегченно вздохнул. – Я уж решил, что придется делать вам лоботомию.

– Вы с ума сошли! – возмутился я и спрыгнул на пол. – Я всего лишь испытал чужое счастье, но сам пока не рехнулся!

– Понравилось? – деловито спросил врач. – Вы трое суток не желали выходить из транса.

– Трое суток! – поразился я. – Нет, господин Пук Дан Шай, придется вашему пациенту изобретать что-нибудь другое. Делиться счастьем нельзя, это я вам как эксперт говорю!

– Почему? Ведь счастлив должен быть каждый!

– Вот именно! И каждый понимает счастье по-своему. Для вас счастье – вылечить пациента, а для меня – оказаться в самой гуще звездных приключений. Если я передам вам частицу своего счастья, станете ли вы счастливее?

– Понимаю, – удрученно пробормотал Пук Дан Шай. – Что же мне сказать Сто Тридцать Второму Плюс? Он был на пути к выздоровлению, но если узнает, что вы ему отказали…

– То останется психом, верно? И следовательно, сможет сделать еще одно безумное и сумасшедшее изобретение! Разве это не замечательно?

– Может быть, – с сомнением произнес врач. – Но вы не откажетесь ознакомиться с очередным творением, когда оно будет сделано?

– Это моя работа, – гордо произнес я и покинул психолечебницу под рев какого-то пациента, пытавшегося разнести гору, в недрах которой находилась его палата. А может, это всего лишь пробуждался вулкан?

В своем кабинете на Церере я почувствовал себя наконец полностью лишенным чужого счастья бежать по ленте Мебиуса, не имевшей ни конца, ни начала. Я приказал двери не впускать посетителей и прикорнул на диване.