Текст книги "Пять президентов"

Акт пятый

В душе напичканного лекарствами Джекобса, когда он вернулся от доктора Креера, пели ангелы. Прежде всего он с удовлетворением отметил, что за время его отсутствия ничего не изменилось. Ковер лежал на своем месте, на полу, часы висели на стене в единственном числе, и вообще в комнате не было никаких признаков чуда.

И тут он увидел сигару. Она дымилась.

Джекобс погрозил ей пальцем.

– Не-ет, – сказал он. – Не обманешь.

Он потоптался вокруг стола, зажмурился и даже хихикнул, радуясь своей догадке. Потом осторожно открыл глаза. Сигара дымилась как ни в чем не бывало.

– Существуешь? – миролюбиво спросил Джекобс. – Ну существуй.

Он сел за стол и громко сказал:

– Никакого президента нет! Не было и нет! Сигара есть, раз она существует, а президента нет. Чья сигара? Моя, конечно…

Вторая рюмочка, кажется, была лишней.

Он задумался. О чем-то подобном философы однажды уже говорили. Как это? «Я» есть «я» только по отношению к своему «я», а поэтому все окружающее есть проекция моего «я». Умные головы! Конечно! Вот он сейчас войдет в кабинет президента, и никакого президента там не окажется, потому что он видел, как тот уехал, а раз он видел, то никакого президента в кабинете быть не может. А когда он вернется обратно, то и сигары не окажется, потому что в его отсутствие исчезнет проекция его «я». Надо только выбросить из голова мысль о сигаре. Тогда все будет хорошо. Надо помнить только о кресле. И о ковре. И о мире тоже. А то, кто его знает, может и он исчезнуть, если о нем не думать.

Джекобс на негнущихся ногах сделал несколько шагов к двери президентского кабинета и, мурлыкая детскую считалку: «Раз, два, три, четыре, пять – я иду искать», переступил порог.

За столом сидел президент и что-то писал.

– Я иду искать, – вслух сказал Джекобс.

– Что? – Президент поднял голову. – В чем дело, Джек? Я тебя не звал.

– Ах, не звали? – Джекобс широко улыбнулся. – Очень хорошо.

Он повернулся, как манекен, и вышел. «Что-то философы путают, – грустно подумал Джекобс. – Раз президент на месте, то и сигара должна быть на месте». Он осторожно покосился: сигара была на месте. «А если это мой президент, то значит…» – и его посетила неожиданная мысль.

– Кен, – сказал он, снова входя к президенту, – похоже, вам нужна машина.

– Машина? – Президент оторвался от бумаг. – Я не просил никакой машины.

– Выходит, речь в благотворительном обществе вы произносить не будете?

– Какая речь? Ты видишь, Джек, я работаю.

– Допустим, вижу. Но это еще ничего не значит. Так вам не нужна машина?

– Джек, ты мне мешаешь.

– А в зоопарк вы тоже не поедете?

– Что-о?! – Президент отшвырнул ручку, и она прокатилась по бумаге, разбрызгивая кляксы.

Лицо Джекобса излучало кротость.

– Что с тобой, Джи?

– Ничего. Я почему-то решил, что вы хотите выступить по радио.

– А-а… Э-э… – Президент попятился вместе с креслом. – Джекобс, кто-то из нас сошел с ума!

– Не я.

– Боже… Какой сегодня день?

– Воскресенье.

– Суббота, Джекобс, суббота! Приди в себя!

– Воскресенье. Желаете убедиться?

Джекобс на негнущихся ногах подошел к столу, набрал номер и с улыбкой протянул трубку президенту.

– Сегодня, в воскресенье, – донеслось оттуда, – жителей столицы с утра ждет малооблачная погода без осадков, во второй половине дня…

Президент обмяк.

– О Господи! – вырвалось у него. – Воскресенье! А что я делал с тех пор, как выступил на митинге филателистов?

– Определенно могу сказать: не лечился, Кен, хотя неплохо было бы подлечиться.

«А вот сейчас я расскажу ему про философов, – подумал Джекобс, – и подам воды, и мы славно потолкуем о проекциях моего „я“, а то, чего доброго, бедняга и вправду подумает, что я сошел с ума».

– Джек, – президент взял себя в руки, – суббота сегодня, воскресенье или понедельник, и пусть хоть весь мир спятил, но это еще не дает тебе права мешать мне работать. Уходи и соедини меня с Дороном.

– А врача не надо?

– Не надо.

– И вы никуда не поедете?

– Никуда.

Джекобс чуть не рассмеялся:

– И не надо присылать вам Арви?

– Я занят! – взорвался президент. – Ты что, не понимаешь, что я работаю?

– А в дурака мы еще будем с вами играть? – не сдавался Джекобс, давясь от еле сдерживаемого смеха.

– Вон! – заорал взбешенный президент.

– Ну как знаете, Кен, – невозмутимо ответил Джекобс. – А то я могу принести вам сигару.

Состояние духа Джекобса было теперь непробиваемо, как железобетон.

Этого, однако, нельзя было сказать о Таратуре. Час шел за часом, в канаве оглушительно стрекотали кузнечики, солнце раскалило кузов машины, над пустынным шоссе заструились серебристые переливы марева. А из усадьбы никто не выезжал.

«Четыреста восемьдесят семь… Четыреста восемьдесят восемь… Четыреста восемьдесят девять…» – считал Таратура, вывинчивая и снова завинчивая запальную свечу. Когда счет достиг пятисот, Таратура не выдержал.

– Шеф, – крикнул он в микрофон рации, – с пятым, похоже, осечка! Его до сих пор нет! Прием.

– Черт с ним, – после секунды молчания ответил Миллер. – Хватит и четырех. Возвращайтесь.

Глава 4
Вызов Дорону

По воскресеньям первую половину дня Дорон работал.

Это не значило, что Дорон не умел отдыхать. Напротив. В воскресенье он позволял себе встать на час позже, не торопясь – за стаканом черного кофе, – перечитывал ночные донесения, перелистывал утренние газеты и тем самым сразу включался в ритм жизни планеты. Дорон был и мудр и равнодушен; в донесениях он видел смысл и содержание истории, к творцам которой причислял и себя.

Программу второй половины воскресенья готовил Дитрих, который точно угадывал желания и фантазии своего генерала. Поэтому вечером Дорону предстояла либо стрельба из лука по летучим мышам, либо поездка в варьете, ужин при свечах с певицами, развлечения в духе Борджиа, пасторальные танцы. В одном он был уверен твердо: Дитрих не ошибается и вечер будет приятным, интересным, запоминающимся.

В этот день все шло, как и всегда. До обеда было еще далеко. В углу кабинета то и дело раздавался пулеметный стук телетайпа, и Дитрих неслышно клал на угол стола бумаги с нулями и единицами. Дорон, погруженный в обдумывание, не замечал своего секретаря. В эти часы Дорон оставался сверхточной и сверхлогичной вычислительной машиной.

– Осмелюсь побеспокоить, господин генерал. – Дитрих воспользовался секундным перерывом в размышлениях Дорона, точно им угаданным. – Сейчас объявили, что по радио будет выступать президент.

– Стоит ли слушать эту болтовню? – вслух спросил себя Дорон. – Ладно, включи.

Дорон гордился своим умением делать сразу несколько дел: думать, писать, слушать. Гай Юлий Цезарь, говорят, тоже обладал таким качеством.

Мурлыкающую речь президента он слушал вполуха, но сразу отметил некоторое своеобразие выступления: президент много и с жаром говорил о регби. Мысли генерала текли параллельно, не мешая друг другу. «Если Ла-Ронг действительно осуществит операцию на гене, то это открытие должно принадлежать нам…»; «Чего этот старик так напирает на регби? Нет ли тут тайного политического хода?»; «Ла-Ронг работает в нищей стране. Переманить его, вероятно, не составит большого труда. Но если он патриот…»; «Надо было сразу догадаться. Президент – умница. Какой тонкий ход: привлечь перед выборами на свою сторону болельщиков регби!..»; «… тогда нужно будет организовать против Ла-Ронга газетную кампанию. Подрыв религии, связи с коммунистами. Ему уже некогда будет заниматься наукой. Не грубо ли?»; «Да, у президента надо поучиться. Как заливается!»; «Нет, другой план лучше. Надо будет устроить Ла-Ронгу видный административный пост. Если патриот, клюнет. Благо народа, благо страны… и все время уйдет у него на совещания, заседания, председательство, руководство. Это хорошо. Изящно и действенно»; «Можно подумать, что от правил регби зависит ход государственной политики. Интересно, сам президент всерьез принимает свои речи?»

На пульте перед Дитрихом зажегся огонек. Секретарь снял трубку:

– Господин генерал, вас просит президент.

«Ну конечно, выступление было записано на пленку», – подумал Дорон.

– Поздравляю с отличной речью, господин президент. Я в восторге от вашего тонкого хода. Какого хода? С регби! Что? Терпеть не можете регби? Это естественно, я тоже. Грубая игра. Но народ… «Хлеба и зрелищ», как говорили римляне. Перед выборами надо польстить народу… Да, да, полон внимания, господин президент.

– Генерал, – донеслось из трубки, – настоятельно прошу форсировать опыты по дублированию. Я только что подписал распоряжение о выделении вам из секретного фонда пяти миллиардов кларков. Результаты должны быть получены за месяц до выборов.

– Слушаюсь! – воскликнул Дорон.

– Поскольку мы принадлежим к одной партии, я раскрою вам смысл этого требования. Успех опытов повлияет на финансирование кампании. Боюсь, что и противном случае трудно будет одолеть Ярборо. А Ярборо, как вы знаете, ненавидит интеллигенцию и всех, кто с ней связан. Прошу понять, что мой успех будет и вашим успехом, генерал.

– Это я прекрасно понимаю. И могу вас заверить… («Как бы не так! Ярборо тоже не кретин и в случае победы не закроет передо мной кассу. Но лучше иметь дело со стариком, тем более что сейчас он зависит от моих работ, а не мои работы от него».) Могу заверить, что вы можете быть спокойны, господин президент. Я был и остаюсь вашим верным… – на мгновение Дорон запнулся, подыскивая нужное слово, – генералом!

– Вот и отлично. Вы знаете, я не забываю своих друзей. Уверен в успехе. Всего хорошего, генерал.

– Дитрих, откуда он звонил? – спросил Дорон.

Дитрих взглянул на пульт:

– Из усадьбы, генерал.

– Я так и понял, – сказал Дорон. – Это была пленка.

Ну что ж, все складывается превосходно. До обеда еще оставалось время, чтобы обсудить ситуацию с Ла-Ронгом. А там уже скоро вечер…

Хм, еще пять миллиардов кларков, без которых, откровенно говоря, уже вполне можно обойтись. Чистейший подарок! Шальные деньги. Президент, вероятно, здорово боится этого Ярборо. Ну и отлично! Деньги можно употребить… на того же Ла-Ронга! На десяток Ла-Ронгов! Превосходная мысль!

– Дитрих, сегодня хороший день.

– Так точно, господин генерал. Разрешите обратить внимание вот на это донесение?

– Что такое? Хм… «Незапланированный расход энергии в Институте перспективных проблем». В воскресенье?

– Прикажете дать взбучку?

– Зачем? Миллер просто усердствует, зря я в нем сомневался. Работает даже в воскресенье! Судя по расходу энергии, у него сегодня серьезные успехи. Поистине день чудес. Соедини меня с Миллером, Дитрих.

Пока секретарь набирал номер, Дорон успел отключиться, чтобы уточнить план обработки Ла-Ронга. Генерал терпеть не мог непоследовательности. Что бы ни происходило, а начатое дело должно быть закончено.

– Ни в лаборатории, ни дома телефон Миллера не отвечает, господин генерал.

– Странно. Не хочет, вероятно, отрываться от работы. Хорошо, успею поздравить его завтра.

И все же Дорону трудно было сосредоточиться на текущих делах. Каким-то внутренним чутьем он инстинктивно почувствовал, что именно сегодня вздымается гребень событий, влекущих его вверх. И потому он не удивился, когда Дитрих положил на стол экстренный выпуск газеты. Экстренный?! Дорон, торопливо пробежав полосы, с некоторым разочарованием отложил газету. Всего-навсего утренняя речь президента на благотворительном собрании. «Ну и энергия у старика!» – подумал он. Внезапно он снова схватил газету. Какое-то несоответствие, какая-то нелогичность… Так и есть. Он еще раз перечитал это место. «С печалью я гляжу на бурные проявления низменного инстинкта непросвещенных масс, которые так ясно проявляются в оглушительном реве толпы на регби, этой грубой, отталкивающей игре, достойной только пьяниц. Я поднимаю этот бокал (Дорон иронически улыбнулся) за то, чтобы у нас было больше больниц, церквей и школ – и меньше пьяниц! Больше воздержания от порока – и меньше упоения грубыми зрелищами!»

Дорон с досадой отшвырнул газету. Когда только эти политики научатся быть логичными! Впрочем, это в их характере: сегодня говорить одно, а завтра – нечто прямо противоположное. Но чтобы в один и тот же день! Старик явно теряет чувство меры.

– Господин генерал, вас просит президент.

– Как?

– Вас просит президент.

Дорон вытер вспотевший лоб. Что, если телепатия действительно существует, и стоит подумать о президенте, как он тотчас…

– Слушаю вас, господин президент.

– Генерал, сегодня весь день я думаю о вашем богопротивном дублировании и молю Бога, чтобы он простил мне мой грех.

В трубке трещало, и Дорон еле слышал голос президента.

– Господин президент! – заорал Дорон. – Я не понимаю вас! Плохо слышно!

– И я решил… – Голос наконец прорвался сквозь треск помех и зазвучал так громко, что Дорон отвел трубку от уха. – … решил с Божьей помощью прекратить ваши пагубные опыты впредь до… – Голос опять пропал.

– Господин президент, господин президент! Но ведь четверть часа назад вы твердо обещали… Алло, не слышу! Можно подумать, что вы говорите из автомата!

– Я говорю из своей машины. Четверть часа назад я не видел этих бедных мартышек…

– Каких мартышек?! – Дорон сел.

– … которые как две капли воды похожи друг на друга, и даже родная мать не может их различить. Но если Богу позволено так делать, то для нас это грех!

– Господин президент! Что с вами? Откуда вы говорите?

– Из зоопарка. Здесь так хорошо светит солнце, поют птички, и как я подумаю о том, что у нас творится… Я твердо решил. Прощайте.

– Алло, алло!

Но трубка уже безмолвствовала.

– Безумие какое-то! – Дорон был бледен. – Откуда президент звонил первый раз?

– Из усадьбы. Это точно. Показал пульт, и, кроме того, я узнал голос его секретаря Джекобса.

– Быть не может! За пятнадцать минут доехать до… зоопарка?! Я ничего не понимаю! Дитрих, Мартенса мне! Срочно!

Мартенс, доверенное лицо Дорона в охране президента (благородный псевдоним шпиона), к счастью, оказался на месте.

Дорон выхватил трубку из рук Дитриха и заговорил с Мартенсом сам:

– Где сейчас президент?

– Простите, это вы, господин генерал? Докладываю. Президент сегодня встал как обычно, то есть поздно, у него был отличный стул…

– Вы получите сто кларков, если без лишних слов точно и коротко скажете мне, где сейчас президент!

– В данную конкретную минуту?

– О Боже!!!

– В данную минуту господин президент находится у себя в кабинете.

– Вы в этом уверены?

– Господин генерал, я не пьян, и если вы думаете, что я пьян…

– Нет, нет! Он точно в кабинете?

– Так же точно, как то, что вы обещали мне сто кларков.

«Подонок!» – выругался про себя Дорон.

– И он не уезжал в зоопарк?

– В зоопарк? Президент сроду не бывал в зоопарке. Болтают, будто утром он уезжал на радио, но чтобы в зоопарк…

– Болтают или выезжал?

– Болтают. А то бы я знал. Президент сидит в своем мягком кресле и…

Но Дорон уже повесил трубку.

– Дитрих! Во-первых, выдать этому дураку сто кларков. Во-вторых, найти среди охраны человека поумней. В-третьих… Нет, во-первых! Немедленно выяснить, где Миллер.

Когда секретарь вышел, Дорон схватил со стола пустотелую гипсовую копию статуи Неповиновения и изо всех сил запустил ею в стену. Она с грохотом разлетелась на мелкие осколки. Генерал недаром изучал научную информацию. Он знал, что психологи рекомендуют нервам именно такую разрядку.

Ла-Ронг мог еще неделю спать спокойно. Дорону было теперь не до него.

– Выяснили? – встретил он Дитриха вопросом, как только тот переступил порог.

– Прислуга отвечает, что профессор не был дома со вчерашнего вечера. Его супруга третьего дня уехала к своим старикам в Паркинсон и вернется только в субботу.

– Достать из-под земли!

– Да, генерал, – поклонился Дитрих.

– Целым и невредимым!

И тут на пульте снова зажегся желтый огонек. Дорон покосился на него со страхом.

– Вас слушают, – сказал Дитрих, щелкая рычажком. – Даю.

Он зажал ладонью микрофон:

– Господин генерал, это он сам.

– Президент?

– Миллер.

«Надо обратить серьезное внимание на телепатию, – машинально подумал Дорон. – Она существует!»

– Профессор Миллер, хорошо, что вы позвонили. – Голос Дорона звучал почти спокойно. – У меня к вам всего один вопрос, я ищу вас с самого утра.

– Насчет президента? Ставлю вас в известность, генерал, что мной синтезировано три новых. Вместе с оригиналом в стране сейчас четыре президента.

– Что-о?! Где вы находитесь?!

– Хотел бы я знать, господин генерал.

– Зачем вы так шутите? Вы понимаете…

– А вы, господин генерал?

– Вы рискуете многим.

– Вы тоже, если сообразите, что вас тоже можно дублировать.

Дорон окаменел. Трубка выскользнула из его рук, но Дитрих сумел подхватить ее. На безмолвный вопрос генерала он тихо ответил:

– Звонит из автомата. Район Строута.

– Миллер, – прошептал Дорон, – вы меня слышите?

– Да.

– Чего вы от меня хотите?

– Узнаете немного позже. Всего хорошего.

Телефон дал отбой.

Глава 5
За кружкой пива

«Денег у меня на одну маленькую кружечку, а выпить я хочу минимум две больших», – рассуждал Фред Честер. Что же предпринять? Клуб прессы? Там не хотелось брать в кредит: надо держать марку. Занять у знакомых? Странное дело: у тех, которые бы дали, нет денег, а у тех, у кого они есть, не хочется занимать. Бар в «Скарабей-паласе»? Дорого. «Титанус»? Это не пивная, а какой-то конвейер по изготовлению пьяных людей. Значит, «Указующий перст». Милый и добрый «Указующий перст», где ему. Честеру, без особых переживаний всегда давали несколько кружек в кредит.

Честер и сам не заметил, что уже шагает по направлению к «Указующему персту». Это была маленькая пивная, простая пивная без модернистских выкрутасов и стилизации под океанский корабль или море. Сюда снобы не ходили.

В «Персте» Фред взял газету, кружку пива и, дожидаясь, пока осядет пена, принялся читать.

Речь президента на благотворительном обеде. «Наш папа плодовит, как лабораторная мышь, – подумал Фред. – Час назад старик говорил по радио о регби и вот уже успел…» Он пробежал статью:

«Мы слишком внимательны к телу, забыв о духе… Спорт и косметика, автомобили и авиация, целые отрасли промышленности заняты телом… даже пластические операции… где эквивалент духа?.. Вознесет ли авиация наши принципы?.. Устранит ли косметика изъяны морали?.. Кто и чем сможет сделать пластические операции наших нравов?.. Сейчас, перед лицом воинствующего атеизма Ярборо и его единомышленников, мы обязаны прежде всего в интересах нации подумать о горизонтах процветания духа…»

До чего же гнусный старик! Ведь час назад он кричал по радио о том, что нация погрязла в мелком самокопании, порицал культ узкогрудых грамотеев, этих лазутчиков туберкулеза, агитировал за регби как за наиболее полное выражение национального здоровья и политического здравомыслия и упрекал Боба Ярборо в строительстве библиотек вместо стадионов.

Честер опустил газету, чтобы взять свою кружку и… остолбенел. За его столиком сидел президент с женой…

– Свежее пиво? – учтиво осведомился президент у безработного репортера.

«Неужели моя прелестная Линда права и я действительно допрыгался до белой горячки?» – пронеслось в голове Честера, но на всякий случай он ответил:

– Здесь всегда свежее пиво.

– Разрешите представиться: Карл Бум, коммерсант. Моя жена.

«Может, и в самом деле Бум?» – подумал Честер, но тут же заметил, как президент слегка подтолкнул свою супругу локтем. «Ну, погоди, старый лицемер, – решил тогда про себя Честер. – Я отучу тебя корчить Харун-аль-Рашида и бегать „в народ“!»

И он воскликнул:

– Не может быть!

– Уверяю вас, – растерянно сказал президент, оглянувшись на Клару.

– Значит, мы однофамильцы.

– То есть?

– Я тоже Бум, – представился Честер. – Феликс Бум, зубной техник.

– Очень приятно. – «Коммерсант» и его супруга натянуто улыбнулись.

– Как вам нравится вот это? – Честер протянул газету с «горизонтами процветания».

– А что? – осторожно спросил президент.

– А то, что теперь уже всем ясно, что старый болван в глубоком маразме!

– Вы кого имеете в виду? – с некоторым беспокойством спросила Клара.

– Одного нашего общего знакомого, – не моргнув глазом, ответил Честер.

Журналист ликовал. Он понял, что ему представился наконец тот фантастический, лишь в сновидениях доступный случай, когда он может сказать самому президенту все, что о нем думает. В состоянии большого душевного подъема Фред осушил кружку пива, тут же потребовал вторую и, навалившись грудью на липкий столик, начал:

– Объясните мне, пожалуйста, кого мы поселили в Доме Власти? Кто это такой? Нет, нет, не надо мне перечислять знаменательные даты его биографии с предвыборного плаката, от которого тошнит каждого приличного гражданина, – надеюсь, вас тоже. Что он за человек? Каковы его взгляды?

– Ну, как же… – смущенно сказала жена президента. – Он истинный христианин, любящий муж и отец…

– Отцом может быть любой негодяй, – перебил Честер, даже не догадываясь, какую глубокую травму он нанес жене президента. – Согласитесь, мадам Бум: чтобы стать президентом, недостаточно быть всего лишь отцом, как недостаточно быть только президентом, чтобы превратиться в отца!

Клара, по лицу которой пронесся весь спектр существующих в природе цветов, чуть не упала со стула.

– Наш президент – демократ! – сказал президент, очнувшись от потрясения. – Он тонкий политический стратег, теоретик в области финансов… – И президент напряг склеротическую память, вспоминая сведения из предвыборных агитброшюр.

– И гуманист, – добавила жена.

– И гуманист, – согласился президент.

– Этот зажравшийся сноб – демократ? – воскликнул Честер. – За всю жизнь он не пожал руку ни одному рабочему человеку, за исключением тех случаев, когда его фотографировали. Этот демократ за все свое президентство не преодолел по земле и мили собственными ногами. А зачем демократу целая шайка телохранителей, вооруженная огнеметами, газами и лазерами?

– Но политические враги… – начал было робко президент.

– Какие враги? – горячо перебил Честер. – Вы верите в эти сказки? Как, по-вашему, господин Бум, можно ли всерьез говорить о вражде кукол в театре марионеток?

– Вы забываетесь! – выдохнула Клара.

– Ничуть! Ссориться могут лишь актеры, дергающие за ниточки.

– Уж не хотите ли вы сказать, что я… – перебил президент.

– Помилуй Бог, – в свою очередь перебил Честер, – вы мне глубоко симпатичны, и я никоим образом не хотел бы обидеть вас, господин Бум.

– Я хочу сказать, что из ваших слов явствует, что президент – лицо пассивное и ничего не решающее?

– Совершенно верно! – улыбнулся Честер. – Я рад, что помог вам разобраться в этой простой проблеме.

– Но если президент ничего не решает, как объясните вы ожесточенную борьбу за этот пост? – не скрывая неудовольствия, спросила Клара.

– Так ведь Боб Ярборо – такой же законченный кретин. У него единственное преимущество: он моложе. Если же исключить физиологию, они абсолютно одинаковы: два близнеца из одной политической банды.

– Но Ярборо… – начал было президент, однако Честер тут же перебил его:

– Не рассказывайте мне о Ярборо. Я уже все о нем знаю. Вот, читайте! – Честер сунул под нос президенту газету. – «Тонкий стратег на полях политических битв… Демократ, в жилах которого бьется пульс его народа… Знаток права… Теоретик юриспруденции…» И разумеется, гуманист!.. Прочитали? Каково? А? Я спрашиваю: каково бедному избирателю, которому приходится выбирать между этими двумя близнецами? Неужели им так сложно хоть чуть-чуть пофантазировать?

– Кому – им? – осторожно спросил президент.

– Ну, тем, кто дергает за ниточки.

– Если бы я был президентом… – торжественно начал президент, но в это время официант попросил Фреда к телефону.

– Простите, мистер Бум, – извинился Фред, – подождите одну минуту. Мне страшно интересно было бы узнать, что бы вы предприняли, будучи президентом. – И он встал из-за стола.

«Кто бы это мог звонить? – думал Честер, шагая к телефонной будке. – По всей вероятности, кто-нибудь из друзей, которым известны две мои тайны: отсутствие денег и кредит в „Указующем персте“. Только бы не уполз президент, пока я буду говорить по телефону!»

Он поднял трубку:

– Алло! Честер слушает.

– Привет, старина! – Этот голос он узнал сразу.