Текст книги "Пять президентов"

Глава 8
Появление пятого

Последней фразой «коммерсанта Бума» было:

– Молодой человек! Образ ваших мыслей представляется мне антипатриотичным и недостойным гражданина великой страны! Но вас прощает ваша молодость! (Хотя Честер, имея за плечами ровно тридцать три года, уже давно не считал себя мальчишкой.)

После этого президент чопорно выставил локоть, на который тут же оперлась Клара, и направился к выходу. Супруга президента тоже не одарила Честера своей знаменитой улыбкой, потому что, во-первых, не разделяла его взглядов на президента и, во-вторых, Честер, откровенно говоря, никогда не считался красавчиком.

А Таратуры все не было. «Вот болван! – подумал Честер, так как ему пришлось буквально выворачивать себя наизнанку, чтобы задержать президента на лишние десять минут. – Метал бисер, и все, оказывается, зря!»

Между тем негодование президента и его супруги было отчасти успокоено невероятно экзотическим финалом этого невероятно экзотического дня: поездкой в такси. Как и утром, они тут же остановили машину с тремя синими шашечками на желтом фоне и получили возможность еще раз насладиться потрясающей поездкой.

Президент, право, не мог припомнить, сколько десятилетий назад он в последний раз пользовался такси (и пользовался ли вообще?), и потому вся процедура остановки неизвестной машины с неизвестным шофером, посадка в нее, когда шофер не позволил себе даже пошевелиться, чтобы распахнуть дверцу, щелканье счетчика – решительно все сделало поездку жгуче любопытной. В своем автомобиле президент ездил обычно с несравненно меньшими удобствами, потому что со всех сторон бывал зажат телохранителями и ужасно потел в тесноте. Тут же было просторно, уютно, не гудел радиотелефон, а шофер и не думал каменеть от ответственности за судьбу главы государства, поскольку не понимал, что его нога, упертая в акселератор, держит эту судьбу, образно говоря, в своих руках. Президенту втайне хотелось, чтобы шофер узнал его, он все поворачивал к нему лицо и много раз начинал заговаривать, но шофер лишь мычал в ответ что-то нечленораздельное, явно пренебрегая разговором с этим навязчивым и шустрым пассажиром. Короче говоря, он так и не признал в президенте президента, даже когда они подъехали к усадьбе и потрясенная охрана взяла под козырек.

Первый человек дома, которого увидел президент, был Джекобс.

– Добрый вечер, Джи, – бодро приветствовал глава государства своего секретаря, поскольку дело действительно шло уже к вечеру, и вдруг добавил фразу, которую сегодня еще не произносил, ибо еще не видел Джекобса: – Старина, ты преотлично выглядишь!

Джекобс посмотрел на супругов странно туманным взглядом, потом светло улыбнулся и сказал:

– Господа, весьма польщен, но для всех вас у меня уже нет достойных ответов.

И, закрыв глаза, низко поклонился, чего с гордым Джекобсом никогда не случалось.

– Вы себя плохо чувствуете, Джи? – участливо спросила Клара, и искренняя тревога действительно прозвучала в ее голосе.

– Я? – спросил Джекобс и приоткрыл один глаз. – Я-то что! Вы спросите, Клара, как чувствует себя сенат, биржа и генеральный штаб!

Он открыл наконец оба глаза.

– Какие-нибудь новости? – быстро спросил президент.

– О Матерь Божия! – воскликнул старый слуга. – Он еще спрашивает! Воистину родитель новости узнает о ней в последнюю очередь, поскольку, рожая, не знает, что это – новость, а знал бы, так не стал бы рожать.

– Кого рожать? – не поняла Клара.

– Ларошфуко, – не моргнув глазом, ответил Джекобс. – Эта мысль принадлежит ему.

– Да что случилось, наконец? – не выдержал президент. – О каких новостях ты говоришь, выживающий из ума болван?

– Благодарю покорно, – сказал Джекобс обиженным тоном. – Вы уже давно, господин президент, не обласкивали меня такими словами, но сегодня вы сами все посходили с ума. Да, Клара, чуть не забыл! Мне велено передать вам, что сегодня господин президент не будет с вами ночевать, хотя эта новость, надеюсь, вас не очень убивает.

– Кто посмел «велеть»?! – вскричал президент, почувствовав, что одновременно задета и его честь мужчины, и его честь главы государства.

– Не горячитесь, Кен, – печально улыбнулся старый Джекобс. – Я тоже могу погорячиться, но у нас просто неравные силы! Я – один, а вас – много.

– Не понимаю, – вмешалась Клара, – кого – вас?

– Кенов, – невозмутимо произнес Джекобс.

– Он и впрямь свихнулся, – шепнул президент супруге. – Иди к себе, дорогая, я сам разберусь в случившемся. Впрочем, я так устал сегодня, что отложу-ка я дела на потом. Мы идем вместе, Клара! Джи, проводи нас наверх.

– Простите, Кен, – сказал вдруг Джекобс, – вам не кажется, откровенно говоря, что президентов слишком много даже для такой большой страны, как наша? А секретарь у них всего лишь один.

– С ним бесполезно сейчас объясняться, – шепнула Клара президенту.

– Глав государства ровно столько, – официально сказал президент, – сколько положено по конституции. А ты, Джи, пока неплохо справлялся со своими обязанностями.

– Кен, скажите, мы с вами друзья? – грустно спросил Джекобс.

– Конечно, Джи! – демократично воскликнул президент.

– Тогда скажите по совести: какой вы по счету президент?

– Что значит «какой»? – оторопел глава государства. – Это же всем известно!

– Уже?! – воскликнул Джекобс. – И Клара тоже знает?

– Чуть ли не в первую очередь, – смеясь, сказала Клара.

– Я – тридцать восьмой! – не без гордости произнес президент, совершенно не понимая, почему Джекобс, воскликнув: «О Матерь Божия! Я этого не перенесу!» – вдруг повалился на пол без чувств.

Пока длился весь этот разговор, тщетно пытающийся примирить официальную историю государственности с теорией матричной стереорегуляции профессора Чвиза, на втором этаже дома, в Круглом зале для заседаний, за огромным круглым столом белого дерева сидели восемь пожилых и достаточно симпатичных людей в скромных костюмах и незаметных галстуках и два относительно молодых человека, имеющих внешность киноактеров.

Из скорбных старческих ртов (а также из ртов молодых) не торчали тигриные клыки, из белоснежных тугих манжет не высовывались ястребиные когти, никто из присутствующих не ел сырое мясо и не пил теплую кровь. Но это были самые опасные хищники, которых только можно было отыскать на планете. Все кровожадные твари с древнейших времен, все ихтиозавры и вампиры были в сравнении с ними плюшевыми игрушками из детских яслей, среди которых царь Ирод мог претендовать только на место доброй нянечки.

Эти восемь трусливых старичков, скрестивших на дорогих набалдашниках тростей свои подагрические ручки, и два молодых пижона, то и дело поправляющих какую-нибудь часть своего туалета, жгли напалмом деревни в джунглях, обматывали колючей проволокой черные резервации, взводили курки в дни военных путчей в банановых республиках и т. д. и т. п. За дорогим столом белого дерева сидели десять самых крупных мировых воров. Они воровали нефть в Азии, ананасы в Америке, уран в Африке, шерсть в Австрии и руду в Европе. Они выворачивали страны и государства, как вор выворачивает карманы. Они покупали банки, газеты, министров и президентов. Они решали, чем должна кончиться предвыборная возня, на которую они смотрели, как на возню щенят, понимая, что щенятам нужно иногда разрешить повозиться. Они были всемогущи, эти короли нефти, стали, ракет, нейлона и напалма. Они редко собирались вместе, потому что слишком ненавидели друг друга. Но, когда обстоятельства требовали и они собирались, их единству могли бы позавидовать самые верные друзья. Ибо в эти минуты их объединял страх. Они боялись только трех вещей на этом свете: людей, влюбленных в свободу, друг друга и смерти. Чрезвычайные обстоятельства собрали их этим чудесным летним вечером в усадьбе президента, – чрезвычайные, необыкновенные, фантастические, не поддающиеся их старческому и даже молодому воображению, не укладывающиеся в привычные рамки политических и экономических коллизий: в стране было четыре совершенно одинаковых президента!

– … Таково положение на двадцать часов сегодняшнего дня, – объявил, заканчивая свой доклад, министр внутренних дел Воннел. – В настоящее время все четыре президента находятся в усадьбе, здесь, на втором этаже, в соседней комнате. Они поручены моей личной охране. Вызван врач, потому что все четыре президента, увидев друг друга, почувствовали себя плохо.

Министр стоял у холодного камина, в тени, вытянувшись по стойке «смирно», идеально выбритый и в идеально подогнанном френче. Воннел днем, в сандалиях, и Воннел вечером, у камина, походили друг на друга, как деревенская дворняга на сенбернара-медалиста. Рядом с Воннелом, в той же стойке «смирно», застыл и генерал Дорон. Больше в зале никого не было: совещание было сверхсекретным и не предназначалось даже для ушей преданных личных секретарей.

Чарлз Роберт Пак-младший (сталь, алюминиевая корпорация, вся добыча и выплавка титана, компания по использованию лазеров в металлургии, рудники меди в Чили, рудники олова в Малайе и т. д.) пожевал потухшую сигару и совсем тихо – это был не голос, а шорох – спросил:

– Ну?

Все молчали.

– Может быть, вы потрудитесь отвечать на вопросы, генерал? – проскрипел наконец Мохамед Уиндем-седьмой (нейлон, силиконы, пластмассы, химия моющих средств, краски, специальные химические инертные покрытия, жаростойкие эмали, промышленность синтетических пленок и т. д.).

Дорон вытянулся так истово, что казалось, вот-вот лопнет от внутреннего напряжения, но не проронил ни слова.

– Институт перспективных проблем находится в вашем ведомстве, генерал? – прошипел «Джон Уайт и сыновья» (нефть и многое другое). – Мы требуем объяснений.

– Действительно, – глухо начал генерал, – установка биологического дублирования, точнее, матричной стереорегуляции находится…

– Не перегружайте нас научной терминологией, генерал, – перебила Сталь.

– … находится в Институте перспективных проблем, – продолжал Дорон, – и работает…

– … постарайтесь не говорить уже известное нам, – сказал Нейлон.

– … работает в течение трех лет. Установку создал профессор Чвиз, затем к работе подключился известный вам профессор Миллер.

– Какой Миллер? – спросил Цемент (железобетон, строительная техника, дорожные машины и подъемные краны).

– Я вас не понял, – быстро сказал Дорон.

– Какой из двух Миллеров, генерал?! – взревела Сталь. – Не прикидывайтесь дурачком!

– Этого никто не знает, – тихо и спокойно ответил генерал. – Даже сам Миллер. Ведь оба считали себя настоящими.

– Почему вы не подняли тревогу, когда появился второй Миллер? – спросил Нейлон. – Ведь тогда мы были бы гарантированы от чрезвычайных событий, которые привели нас сюда.

– История с Миллером была чистой случайностью. Мой человек в институте гарантировал…

– Что сейчас гарантирует ваш человек? – язвительно перебила Нефть.

– Он погиб в автомобильной катастрофе несколько месяцев назад, – ответил Дорон.

– Мы отвлекаемся, – поправил Нейлон. – Итак, в институте эти работы вели профессора Миллер и Чвиз. Где они?

– Чвиза нет. Я ищу его, – ответил Дорон.

– А Миллер? Может быть, их осталось два?

– Нет, – ответил Дорон. – Один из Миллеров обезврежен и устранен. Я сам видел его труп. У меня все эти три года не было оснований сомневаться в оставшемся Миллере. Он был очень послушен и исполнителен. Но куда он исчез, пока не знаю. Буду искать.

– Неважные перспективы, генерал. Один исчез, другой погиб, третий затерялся… – задумчиво проговорил самый молодой член Совета, король ракет и самолетов.

– Меня интересует другое, Дорон, – перебила Сталь, – зачем Миллеру потребовалось создать четырех президентов?

– Я думаю, он сошел с ума, – ответил Дорон. – Других объяснений пока не вижу.

– А я вижу! – взвизгнула Сталь. – Я вижу! Сегодня четыре президента, завтра – сорок четыре президента! И все в стране летит вверх тормашками! И над нами смеется весь мир! А вы знаете, генерал, сколько миллиардов кларков стоит одна улыбка общественного мнения?!

– Можно прожить хоть с сотней президентов, – спокойно сказал один из молчавших до сих пор членов Совета. У него не было ни заводов, ни рудников, ни ракет, ни железных дорог, ни даже пошленького игорного дома. Он изучал спрос и предложения, доходы и расходы, прибыли и убыли, направления развития и тенденции упадка: он владел информацией, а его специальностью был прогноз будущего, и остальные девять членов Совета всегда слушали его с особым вниманием. – Можно прожить даже с тысячей президентов, – продолжал он, – и сотни две из них я берусь прокормить сам. Это чепуха. Но что будет, если появится пять Доронов, генерал? Или десять Воннелов отдадут десять разных приказов службе безопасности? Или… – он вдруг поднялся, и всем стало как-то не по себе, жутко и муторно, – или появятся два Чарлза Роберта Саймака-младших, три Мохамеда Уиндема, пять Джонов Уайтов с сыновьями? Что будет тогда? Дробление капитала, ликвидация всякого контроля за деловой активностью. Один Саймак – это сталь полумира, а тысяча Саймаков – это кучка негоциантов средней руки. Прошу прощения, вы понимаете, о чем я говорю. И речь идет сейчас не об улыбках общественного мнения, – он обернулся к молодым Ракетам и самолетам-снарядам, – сколько бы они нам ни стоили, а о стабильности самих устоев нашего общества. Я надеюсь, что мне не потребуется рисовать перед вами все ужасы бесконтрольного дублирования деловых людей.

Он сел, и в течение целой минуты никто не мог не только произнести слово, но даже пошевелиться.

– Где гарантия, генерал, что опыты Миллера уже прекращены? – резко крикнули Атомные электростанции, урановые рудники и заводы изотопов. – Я требую немедленных и абсолютных гарантий!

– Я уже отдал приказ об отключении института от всех линий энергопитания, – ответил Дорон.

– Института?! – подскочили на своем месте Ракеты. – Вы с ума сошли! Вырубить всю энергетическую сеть! Все до единой лампочки! Откуда мы знаем, где сейчас Миллер, что он может, а главное, что он хочет? Пока мы не найдем Миллера, все источники энергии должны быть отключены!

– Это, по самым предварительным подсчетам, приведет к убыткам в размере двух с половиной миллионов кларков в минуту, – быстро подсчитало Будущее.

– Вы слышите, Воннел? – Сталь повернулась к министру внутренних дел. – Вы слышите, Дорон, сколько стоит каждая минута поисков профессора Миллера? (Оба у камина склонили головы.) Вы ручаетесь, генерал, – продолжала Сталь, – что четыре президента – это первый и последний сюрприз профессора Миллера?

– Да, – глухо ответил Дорон. – Ручаюсь, поскольку лаборатория лишена тока, блокирована и полностью мной контролируется. Между тем другой аппаратуры, способной осуществлять дублирование из иных мест, не существует…

– Послушайте, что за шум, что здесь происходит? – послышался вдруг спокойный, даже сонный голос.

Все обернулись и увидели президента. Он стоял в тяжелом дорогом халате, под которым белели худые ноги в шлепанцах. Кисточки ночного колпака вздрагивали, когда президент, щурясь от света, обводил взглядом своих нежданных ночных гостей.

– Чем обязан, господа, в столь поздний час? – спросил президент с сонной улыбкой.

– Пятый! – громко сказал Воннел.

Глава 9
Игра в лото

– Ваш любимый стерфорд, шеф, – произнес Таратура, извлекая из портфеля бутылку вина. – А это, – он подмигнул Чвизу, – отличное средство против скуки.

На стол легла коробочка, на которой зелеными буквами было написано: «Лото».

– В детских магазинах, – продолжал Таратура, – бывают удивительные вещи. Заходишь и сразу превращаешься в ребенка. Готов биться об заклад, что за этой штуковиной мы отлично скоротаем время и даже забудем, что президенты должны передраться.

– Чепуху вы говорите, Таратура! – резко перебил Миллер. – При чем тут ваше лото?

– Таратура, вы настоящий психолог! – вмешался Чвиз, беря в руки коробочку. – В самом деле, Миллер, иногда не мешает сбросить с себя этак годков пятьдесят.

– В городе по-прежнему спокойно? – спросил Миллер, хотя прекрасно понимал, что спрашивает напрасно: Таратура начал бы не с лото, а с новостей, если бы они были.

– Спокойно, шеф, – вздохнул Таратура и серьезно добавил: – Если не считать того, что «Шустрая» родила трех щенят.

Чвиз громко расхохотался. Словно бы оправдываясь, Таратура сказал:

– Профессор, клянусь вам честью, весь магазин был занят «Шустрой», когда я покупал лото!

– Ах, лото! – подхватил Чвиз, мечтательно подняв глаза. – Я помню, как мы с покойной моей супругой играли в лото, когда были еще детьми, и моя теща отчаянно переживала, когда ей не выпадали… эти…

– Фишки, – подсказал Таратура.

– О! Фишки! – обрадовался Чвиз. – Сколько слов уходит из нашего обращения с годами… фишки, теща… Забавно: у меня, Миллер, когда-то была теща!

Все умолкли, погрузившись в собственные мысли, как будто Чвиз помянул не тещу, а Бога. Таратура не знал, о чем думают в этот момент ученые, но сам он подумал, что еще неизвестно, кто более счастлив: тот, кто вспоминает о теще, или тот, кто только мечтает о ней.

– Начнем, – сказал Чвиз, садясь за стол с таким видом, с каким садятся главы семейств, окончив молитву и разрешая семье приступать к трапезе.

Таратура мгновенно сел, но Миллер, пожав плечами, нерешительно придвинул к себе стул.

– Очень успокаивает нервы, шеф, – сказал ему Таратура, вытаскивая из портфеля мешочек с фишками.

– Почем? – спросил Чвиз, азартно потирая руки.

– По кларку за карту, не меньше! – убежденно произнес Таратура. – Иначе интереса не будет.

– Чепуха какая-то, – вновь сказал Миллер, садясь за стол. – Дайте мне… четыре карты.

– По количеству президентов, шеф? – неуклюже сострил Таратура, но Чвиз больно толкнул его коленкой. – Простите, шеф, сорвалось…

Мешочек с фишками уже был в руках Чвиза, и как только монеты звякнули о дно чашки, стоящей на столе, он жестом фокусника выудил первую фишку, отдалил ее на почтительное расстояние от своих дальнозорких глаз и торжественно провозгласил:

– Пятьдесят семь!

На ближайшие десять минут все общество, казалось, с головой ушло в игру. Таратура сопел, с трудом поспевая за быстрой сменой цифр, Миллер с внешним равнодушием заполнял свои карты, а Чвиз успевал и говорить, и фокусничать с фишками, и заполнять клетки, и даже ревниво присматривать за картами партнеров:

– Два!.. Тридцать шесть!.. На второй карте, Миллер, вам осталась сорок девятая фишка… Восемьдесят четыре!.. А где же моя двадцатка?.. «Барабанные палочки»!.. Коллега, вы невнимательны…

– Чепуха какая-то! – в третий раз произнес Миллер. – Вам не кажется, господа, что все это выглядит как в водевиле?

Он решительно встал со стула, неловким движением сбросив свои карты на пол. Таратура тут же закурил сигарету, а Чвиз стал разочарованно поглаживать свою бороду.

– Вместо того, – сказал Миллер, – чтобы срочно предпринимать какие-то действия, от которых зависит развитие событий, а в конечном итоге, быть может, и наша жизнь, мы занимаемся этими дурацкими «барабанными палочками»!

– Но какие действия, шеф? – сказал Таратура.

– Надо бежать, – убежденно произнес Чвиз. – Бежать, пока не поздно.

– У вас, коллега, побег – идефикс, – сказал Миллер. – Уже надоело.

– А мне надоела ваша беспрерывная жажда деятельности, хотя вы сами не знаете, чего вы хотите!

– Я хочу немедленно информировать общественное мнение, Чвиз! – с жаром воскликнул Миллер. – Поднять на ноги прессу, позвонить в посольства, расклеить по городу объявления…

– Вам никто не поверит, шеф, – спокойно произнес Таратура. – Или сочтут за остроумную шутку, или признают вас за сумасшедшего.

– Прав! Тысячу раз прав! – подхватил Чвиз. – Новость о том, что в стране четыре президента, должна исходить от самих президентов, и только тогда она будет достоверной. Мы выпустили джинна из бутылки, и теперь мы лишились власти над ним. Вам понятно, Миллер, хотя бы это?

– К сожалению, я вынужден это понимать.

– Но кое-что еще вы поймете несколько позже, – вдруг загадочно произнес Чвиз. – Не хочу вас разочаровывать раньше времени…

Он не успел договорить, как в комнате погас свет. Таратура тут же зажег фонарик, а Миллер сказал:

– Вероятно, перегорели пробки.

– А где щиток? – спросил Таратура.

– Откуда я знаю? – ответил Чвиз. – Это же не моя квартира.

Таратура стал шарить лучом по стенам, а Миллер тем временем подошел к окну. В доме напротив тоже не было света. Не горели даже уличные фонари. «Странно, очень странно…» – подумал Миллер, и вдруг острая догадка пронзила его.

– Чвиз, поднимите телефонную трубку! – воскликнул он.

Профессор нащупал в темноте аппарат и поднял трубку. Телефон был мертв.

– А радио? – воскликнул Миллер.

Молчало и радио!

– Друзья мои, – не сдерживая волнения, сказал Миллер, – они выключили электричество!..

– Вы думаете? – спросил Чвиз. – Во всем городе?

– Может быть, даже во всей стране!

– Но почему? – удивился Таратура.

– Они нас лишают электричества! Они боятся нас! Они хотят сохранить статус-кво! И это – начало хаоса, уже определенно, господа, определенно!

Когда Таратура, обшарив несколько ящиков, обнаружил случайно завалившийся с каких-то доисторических пор огарок и маленький язычок пламени, чуть-чуть разгоревшись, потеснил темноту и без того мрачной комнаты, Миллер решительно сел за стол и тоном полководца произнес:

– Пора!

– Что вы намерены делать? – спросил Чвиз.

– Бумагу мне, Таратура! Дайте мне бумагу! Наш час, господа, пробил!