Текст книги "Холодное блюдо"

Глава 5

Сознание вернулось толчком, словно на голову опрокинули ведро с холодной водой. Волна темной пустоты схлынула, оставив после себя полумрак и красные круги перед глазами. Артем хлопнул веками, полумрак не рассеялся, красные круги не исчезли. Сквозь них проглядывали какие-то серые стебли, часть из которых норовила залезть в ноздри. Несмотря на то, что затылок разламывался от боли, мысли были довольно ясными, только ленивыми, тяжелыми, медленными. Стрельцов понял, что лежит на боку, лицом в траве. Последнее, что он запомнил: борьба на заднем сиденье, укус за руку здоровяка в бейсболке и «взорвавшийся» затылок.

Наверное, приложили чем-то тяжелым, гады. Помимо затылка боль поселилась в груди. Острая, резкая – по ребрам стадо слонов пробежалось, не меньше. Прыгали они на нем, что ли? Отстраненно, словно думая о чужом человеке, Артем удивился, что еще жив. Ощущения не оставляли иных толкований – вряд ли в посмертии, если таковое и существует, боль будет иметь четко выраженную локализацию. По всем раскладам бандиты должны были избавиться от лишнего свидетеля, что бы ими ни задумывалось относительно парня в кафе «Венеция». Иначе зачем его привозить на безлюдный остров?

Ан нет, жив вроде. Не добили? Артем напрягся, приподнял голову, а затем, оттолкнувшись от земли, встал на четвереньки. В грудь воткнулся раскаленный железный штырь, глаза застила красная пелена, в которую разрослись круги, руки ослабли, и Стрельцов едва не рухнул обратно мордой в траву.

Больно-то как! Пелена нехотя рассеялась, и взору открылся тот же пейзаж, которым посчастливилось любоваться ранее. Остров, нависшие над берегом кусты, руины деревянного строения. Машина, к счастью, отсутствовала. То ли пелена перед глазами исчезла не до конца, то ли просто смеркалось, но на остров опустилась полутьма, детали пейзажа выглядели размытыми, нечеткими. Видимость оставляла желать лучшего – притаись в кустах один из злоумышленников, обнаружить его Стрельцов бы не сумел. Поэтому сквозь боль и гнев пробивалось опасение, что похитители не уехали, а если и удалились, то ненадолго и в любой момент могут вернуться. Отсюда желательно убраться…

А грудь-то отчего так разламывается? Стрельцов привстал на левое колено и потрогал пальцами левый бок и верхнюю часть живота. Сохранять равновесие было очень трудно, поскольку голова кружилась сорвавшейся с орбиты и тормозов планетой, багровый туман периодически укутывал сознание, а почва под ногами тряслась и подпрыгивала, будто припадочная, но Артему это удалось. Пальцы наткнулись на теплую влажную субстанцию, а затем коснулись краев резаной раны. Опустил глаза и увидел два кровоточащих узких отверстия на теле: одно под правым соском, а второе на три пальца ниже. И без того чудовищная слабость трансформировалась во всеобъемлющую. Ноги подогнулись. Как Стрельцов удержался в вертикальном состоянии, он сам не понял. На одной силе воли.

Порезали, подонки! Все пузо в крови. То-то у него багровый прилив в зрачках, и конечности ватные, словно у мягкой игрушки, не слушаются. И холодно! Настолько, что кажется: внутри скоро сосульки вырастут, а ресницы покроются серебристой краской инея. А ведь не ноябрь на дворе, а середина июня. Может, его морозит оттого, что торс ничем не прикрыт? Только сейчас Артем уразумел, что он по пояс голый, кровь струится по коже, а не впитывается в ткань рубашки. Поскольку рубашки на нем нет.

Кто-то его раздел. Бандиты? Но зачем? Одежду жертв коллекционируют, что ли?.. Фетишисты проклятые! А рубашка бы пригодилась. И для обогрева, и в качестве перевязочного средства. Дырки в груди и животе пугают, но есть надежда, что жизненно важные органы не задеты, в противном случае душа уже бы осваивала незримые просторы обещанного проповедниками иномирья или, как минимум, находилась на полпути к блистающим чертогам. Или к адовым котлам. И дикая боль – существенный аргумент в пользу этого робкого предположения. Артем где-то читал, что мертвые и смертельно раненные боли почти не чувствуют. Никто не поручится, что прочитанное – правда, но обнадеживает изрядно. Опасность же фатальной кровопотери реальна как никогда, пальцы мокрые, словно Стрельцов вытащил руку из-под раструба открытого водопроводного крана, а не отнял от раны.

Если отверстия не зажать, то… о подобном исходе вообще не стоит вспоминать. Еще накаркаешь. А вот соответствующие нехитрые меры принять не помешает. Борясь с приливами багрового тумана, Артем сунул окровавленную пятерню в карман джинсов – вдруг там завалялся нужный предмет, например, носовой платок или, лучше, бинт. Абсурдное желание, но некое пятое или десятое чувство подсказывало Стрельцову, что он терпит боль и роется в карманах не напрасно. Осторожно покопался, старясь не делать резких движений, в одном отделении, затем в другом и, – о чудо! – достал пачку салфеток. Пачку – громко сказано, но три или четыре бумажных прямоугольника перепало. Артем их машинально прихватил в кафе, когда покупал пиво. Словно предвидел, что пригодятся. Не бинты, конечно, но не в его положении выбирать. Из одной салфетки соорудил импровизированную затычку и, шипя сквозь зубы от боли, запихнул ее в верхнюю рану, поскольку она кровоточила сильнее. Оставшиеся бумажные «перевязочные средства» приложил к нижней ране на животе. И прижал салфеточные тампоны-затычки ладонью, слава богу, раны рядом расположены, задействовать вторую руку у Артема бы не получилось – она ему требовалась для опоры.

Мозг подкидывал странные идеи, то ли из некогда просмотренных кинофильмов, то ли из книг, то ли из армейских легенд и баек. Например, прижечь раны огнем или присыпать порохом, извлеченным из раскуроченного патрона. Идеи откровенно бредовые; даже если отбросить сомнения в полезности и эффективности указанных мер, то откуда возьмутся на пустыре боеприпасы… Зажигалки дешевой и той нет. Против подобных идей протестовал и армейский опыт. Отцы-командиры учили, что бороться с ранами нужно медикаментозно, а не разводить антисанитарию. Для того и предусмотрены инд. пакеты. К несчастью, ни индивидуальным пакетом, ни аптечкой здесь не разживешься. Деревянные руины – не аптека. До людей надо добраться, а потом в больницу. Шкуру заштопать и все прочее, что по прейскуранту положено.

Люди, ау!

Артем бы крикнул, если бы не опасался, что перенапряжется и спровоцирует новый приступ обильного кровотечения или, упаси бог, потерю сознания. А еще крик могут услышать и бандиты. Кто знает, где сейчас мордоворот с товарищами, вдруг неподалеку? Услышат – вернутся, добьют. Как пить дать. Да и удастся ли извлечь из глотки полноценный крик – вопрос. А сиплым шепотом тишину разгонять – занятие пустое и неблагодарное. К тому же остров Гладышева, если не принимать во внимание дни проведения массовых мероприятий и народных гуляний, явно не принадлежал к числу часто посещаемых мест. Даже в дневное время, не говоря уже о темном времени суток. Сегодня календарь никаких праздников не предусматривал, соответственно, людей на острове наверняка нет. А до них добраться надо. Кровь из носа. И из живота. Живое человеческое участие ему зело потребно. Глядишь, и помогут, и до больницы подбросят. Стрельцов пробежал мутным взглядом по окрестностям. Река, берег, кусты, кусты, деревья, опять кусты, пустырь, сарай, метрах в пятнадцати от него какой-то продолговатый предмет, наполовину вытащенный из воды и прикрытый вездесущими зарослями. Лодка? Опять кусты.

Замечательно! Дороги нет, тропинки да колея между деревьями, проторенная автомобилем. Куда тропинки заведут – неизвестно, выбирай любую, словно богатырь из пресловутого сказочного сюжета о камне у развилки. Том камне, на котором надпись была выбита: направо пойдешь – коня потеряешь, налево… и так далее. Только Стрельцов – не богатырь былинный, на его придорожном камне все надписи сливаются в одну: куда бы ни пошел, если заблудишься – погибель найдешь. Сил на блуждания – плутания у него не хватит, упадет носом в пыль где-нибудь на полпути – и поминай как звали. И пешеходная прогулка по автомобильной колее отпадает. Страх перед тем, что бандиты могут вернуться, не покидал Артемову душу ни на миг. Вот был бы номер – навстречу им приковылять. В дружеские, простите, объятия. Ломиться сквозь заросли на свет тоже не улыбается. Много ли он наломится с продырявленным пузом, продираясь сквозь переплетение ветвей и кропя кровью траву? Шагов пятьдесят – максимум.

Что остается? Сложить руки, лечь на землю и ждать, по меткому выражению одного советского фантаста, приобщения к большинству? Не пойдет, ему ублюдкам отомстить надо. И узнать, что с Настей приключилось. Не дай бог! Нет! Мысли, прочь!

Еще темный предмет в кустах имеется. Если это в самом деле лодка, то можно в нее забраться, и течение, с большой долей вероятности, прибьет ее к берегу в той части острова, где расположен въезд на мост. А там уже: машины нескончаемым потоком, трамваи, автобусы, людей полно, освещение. Цивилизация. Там спасут. Есть даже шанс на проезжающую карету скорой помощи нарваться, они часто через мост курсируют. Надо лишь оттолкнуться правильно и причалить верно. А вот грести у него не получится – на ноги бы встать да удержаться.

Совершив маленький подвиг и поднявшись в позу, приличествующую достойному представителю вида Homo Sapiens, Артем доковылял до прибрежных кустов. Почти доковылял. Около дюжины шагов не одолел – влезть в заросли не сумел. Новая волна боли накрыла с головой, все силы ушли на то, чтобы на ногах удержаться. Впрочем, подходить ближе не требовалось; Стрельцов выяснил, что хотел. Чаяния не оказались обманутыми. Темный предмет в кустах, к счастью, оказался не роялем, а самой натуральной лодкой. Деревянной, просмоленной, покрашенной – ввиду сгущающегося полумрака цвет разобрать было трудно. Похоже, зеленый, с лавками и уключинами. Не хватало одной существенной детали оснастки, вернее, двух – весел. Данное обстоятельство Артема нисколько не тронуло: во-первых, он находился не в том состоянии, чтобы его волновала такая ерунда, как отсутствие чего-либо, весла это или мешок с золотыми дукатами, а во-вторых, он находился в том, состоянии, когда гребля представлялась делом малоперспективным.

Отдышавшись и переждав девятый вал боли, Артем прикинул, что забраться в маленький чудо-корабль и оттолкнуться от берега в его нынешней форме будет сложно, и осознал, что пойдет по колее. Иного выбора не дано. Он тяжело, словно подбитый танк времен Первой мировой войны – два снаряда под башню, гусеницы еле ворочаются, пробуксовывают, развернулся и услышал приближающиеся голоса.

Люди! Ура!

Забыв о собственных сомнениях, Артем попытался позвать на помощь. Крикнуть, то ли к счастью, то ли нет, не получилось. Дыхание перехватило, и крик умер на полпути между мозгом и гортанью, не выплеснувшись наружу. Стрельцов закашлялся, салфетка промокла, и по пятерне, зажимающей нижнюю рану, побежали теплые струйки, а еще в очередной раз накатил багровый туман. Когда туман отступил, Артем уже не хотел рвать глотку. Недолго накликать… не неприятности даже – по сравнению с тем, что с ним произошло за последние сутки, любая неприятность не страшнее щекотки – просто смерть.

Кто направляется сюда? Случайные прохожие? Искатели приключений? Или же старые добрые знакомые, раскатывающие на БМВ с заляпанными грязью номерами? Звук работающего мотора до Стрельцова не доносился, но при его «превосходном» самочувствии и надсадный рев самолетных турбин пропустить немудрено.

Голоса раздались ближе. Они уже не сливались в одно невнятное «бу-бу-бу», сквозь фон прорывались отдельные реплики. Артем расслышал нечто вроде: «…поищи» или «…ищи», произнесенное голосом, напоминающим раздраженно-холодный баритон главаря похитителей.

Или это только показалось? Нет, похож! Артем заметался. Скорее мысленно, чем наяву. По понятным причинам он не совершал резких телодвижений, не суетился, а судорожно, если так позволительно выразиться, думал, выбирая, куда броситься. К руинам деревянного сарая, чтобы там спрятаться, в кусты с аналогичными целями, или к лодке. Решил совместить второе с третьим и подстреленным медведем ломанулся по кустам к плавсредству. Отпихнул лодку от берега, прыгнул – громко сказано – в нее, присел возле правой уключины, сделал несколько коротких гребков свободной рукой и обессиленно стек по борту в узкое ущелье между скамеек.

На дно.

И через мгновение багровый туман окрасился в иссиня-черные тона. И стремительно темнеющее небо обрушилось на голову лежащего в лодке человека, увлекая его душу на дно миров.

На дно…

* * *

Кнопка дверного звонка мягко поддалась внутрь, в квартире раздалось мелодичное чирикание. Величев опустил кулак. Даже находясь в крайней степени раздражения, едва не скрипя зубами от злости на своих тупоголовых помощников, он не забыл об элементарных мерах безопасности. На кнопку звонка давил костяшкой мизинца, дабы не оставить ненароком отпечатков пальцев. А отпечатки кожи на костяшках пусть легавые снимают. По ним Велика не найдут. Ведь помимо подушечек пальцев другие участки кожи уникальным рисунком не обладают. Вроде бы.

Секунду подумав, Серега рукавом протер корпус звонка и выпуклый гривенник кнопки. Береженого, как говорится… Он потому и пацанов с собой не взял, чтобы не создавать излишнюю многолюдность, не привлекать внимания. А то ввалится такая толпа орясин в подъезд, шуметь начнет, топать – соседи заинтересуются. Бабки-пенсионерки к глазкам прилипнут. Хотя в подобном доме старух поискать еще надо; в центре, постройка сталинских времен, почти все квартиры наверняка давно выкуплены «деловыми» и чинушами. В подъезд-то еле попадешь, хорошо, что Величев заранее отобрал ключ у ныне покойного «клиента». Все равно лишний риск ни к чему. Особенно, если учесть, в какой боеготовности пребывают Митяй и Чалдон. Правильно он сделал, что отправил их в сопровождении Химика к «своему» доктору.

После мелодичного чирикания ничего не изменилось. За дверями не захлюпали тапочки по полу, не застучали каблуки ботинок, впускать незваного гостя никто не спешил.

«Хоть здесь не облажались, не топают, проверяются», – мысленно одобрил осторожность пацанов Величев. Разозлился он на пацанов серьезно. Мало того, что эти дуболомы, рискуя не кисло запалиться, на квартиру покойного ныне кренделя его жену повезли, вместо того чтобы по-тихому на даче или в гараже отсидеться, или хотя бы на хате съемной, так еще и…

Выждав для надежности секунд тридцать, Велик демонстративно повернул голову вправо-влево перед окуляром видеоглазка и тихо процедил:

– Открывай, я.

Волшебные слова подействовали, дверь радушно распахнулась и на пороге возникла долговязая, жилистая фигура Алика. Харя у него была столь кислая, что хоть в чай добавляй вместо лимона. Чует подлец, что рыльце в пушку. Величев резко шагнул вперед, заставив Алика распластаться по косяку, и оказался в просторном – квадратов сорок – холле. Слева тянулась великая китайская стена встроенных шкафов и вешалок, слева сверкала жемчужной белизной стеклянная ширма, по полу разливалась елочка паркета. Прямо по курсу виднелась широкая арка, за которой то ли продолжался тот же холл, то ли начинались комнаты. Велик сходил, проверил. Обнаружил, что холл продолжается, изгибаясь поваленной на бок буквой «Г», а комнаты в количестве трех расположены за поворотом. Огромные, кстати, и шикарно обставленные комнаты. На Рублевке бы, конечно, только презрительно скривились, но, по среднестатистическим меркам, недурно. У самого Сереги берлога, попроще. Жилплощадь более габаритную и роскошную из величевских знакомых имел лишь Туманов, но ему по статусу положено. Кратковременный осмотр притаившейся за стеклянной ширмой кухни и зимнего сада подтвердил первоначальное впечатление – квартирка большая и богатая. Величев выразил мнение вслух:

– Шикарная нора. Сам бы от такой не отказался.

– Я тоже, – поддакнул Алик.

– Хрен на роже, – передразнил его Серега. – Ты сначала научись ширинку расстегивать, а потом на телку лезь. Вы какого хрена сюда явились?

– Думали, удобнее.

– Удобнее на потолке без штанов спать, понял? А если кто вас срисовал?

– Не, Серега, никто, ни одна падла, в натуре.

– Подумали они, кретины. Нет бы, на любую дачу отвезти и, типа, расслабиться, так они в центр города поперлись, по людным улицам.

– Ё-мое, про дачу как-то вылетело. И ты не говорил.

– Дятлы! Я что, должен на каждом шагу сопли подтирать, над каждой мелочью, типа, башку ломать? Своих мозгов совсем нет?

– Серега, я же… мы же… – снова начал лепить отмазки Алик, но Величев только махнул рукой:

– Где герой дня?

– В сортире.

– А баба где? Я ее почему-то не заметил. Тоже в сортире?

– Нет, в спальне. В той дальней комнате, за кроватью лежит. Ее от входа не видно.

– Ясно. Пойдем посмотрим.

В дальней комнате, оформленной в голубых и розовых – полный абзац! – тонах, чувствовалось женская рука. Шторочки, оборочки, люстры, шкатулочки, столики и вазочки не оставляли сомнений – настоящая хозяйка спальни – женщина, а ее муж здесь только спит. Величев заглянул за масштабную, как провинциальный аэродром, кровать.

Хозяйка комнаты лежала на полу, на сползшем с «аэродрома» покрывале, согнувшись почти пополам, лицом к стене, связанные впереди руки прижаты к животу и упираются локтями в бедра. Рядом с животом растеклась солидная лужа крови, по которой рассыпались длинные светлые волосы. Женщина была одета в легкое платье. Ключевое слово – была, потому что назвать платьем состоящее из трех порванных кусков ткани одеяние язык не поворачивался. Плачевное состояние одежды позволяло увидеть многое. Например, что часть нижнего белья отсутствует. Из-под полы платья, простите, из-под обрывков великолепно просматривалась голая… хм… просматривалось то место, на котором обычно сидят.

Зрелище довольно омерзительное, но информативное. Теперь становилось понятно, что здесь произошло. Велик не знал, то ли ему смеяться, то ли плакать. Подарочек ему «торпеды» приготовили классный. Откровенно говоря, окончательного решения, что делать с женой недавно преставившегося… как его там… Стрельцова, он не принимал. Однако склонялся к тому, чтобы оставить ее в живых. Незачем руки о бабу марать. С учетом того, что она ничего и никого не видела, Алик с Барсуком и Кривым должны были работать в масках. Примет не описать, номера на машине левые. А насчет упокоившегося муженька, ей бы по ушам проехали: мол, наши требования не выполнил, ввязался в пьяную драку и схлопотал перо в сердце. Случайность, судьба. И пусть мусора бы грузились, головы ломали, есть ли связь между похищением и мокрухой. Концов не отыскать. Даже если бы возникли подозрения, то ничего путного бы у них не вышло. Следов-то нет, улик – тоже.

Пусть бы баба жила. Вреда от нее никакого. Однако один озабоченный урод рассудил иначе. И зачем он Кривого подтянул? Ведь только два дня назад румбу на его боках плясал, маслинами башку нафаршировать хотел, ненадежный же тип, а на дело подписал. Невзирая на то, что боец из Кривого сейчас никакой, полрожи в синяках и пара ребер сломано – ходит в корсете не сгибаясь и поминутно охает. Все из-за нехватки людей. И так в резерве одни невменяемые остались. Не привлекать же к работе вечно бухого Профа или Плафона, который и кличку получил по причине исключительной тупости. Засунул голову в плафон, а вытащить не сумел. И хоть произошло сие знаменательное событие в нежном возрасте, кличка прилипла намертво.

И Барсук тоже подвел. Едва бабу спеленали, соскочил. Правда, заранее предупреждал. Жена, видите ли, рожает. Нашел причину. Тут и Кривой, пусть ненадежный и побитый, пригодится. Конечно, сейчас Величев предпочел бы отправить с бабой на хату одного Алика, но поздно пить боржоми. Промашка вышла. Серега рассчитывал, что Кривой для исправления из кожи вон полезет. Кривой и полез. Судя по ситуации, трахнул или попытался, а потом завалил. Интересно, как он это проделывал со сломанными ребрами? Кстати, а замочил ли? Велик ткнул тело женщины, брезгливо поморщился и спросил у Алика:

– Точно зажмурилась?

– Да.

– Проверял? Может, дышит? Просто в отключке или, типа, клиническая смерть?

– Отошла, сто пудов. Да ты потрогай, она уже холодеет.

– Сам трогай, дебил! Давно окочурилась?

– Нет, и часа не прошло, как Кривой это… мне сказал.

– Что сказал?

– Что биксе плохо.

– Ага! – фыркнул Велик и показал рукой на разорванное платье. – Она, по-твоему, от сердечного приступа загнулась? Или от несчастной неразделенной любви к Кривому?

– Серега, ты че? Я же понимаю. Кривой ее…

– Проехали! Давай кайся, что тут у вас конкретно стряслось? С какого перепуга этот недоделок на бабу полез? И ты где был, что делал, почему ему не помешал, я ведь, типа, старшим тебя поставил.

– Чего каяться-то? Ну, приехали мы с бабой сюда, вошли тихо, сидим, паримся, звонка ждем. Часа через три Кривой заходит и говорит…

– Стоп! Куда заходит? Почему? Он выходил из хаты?!

– Нет, в комнату заходит.

– Слава богу, хоть перед соседями не засветились! Что это вы по разным углам разбежались? Рожа Кривого настолько опротивела?

– А че? Не гомики, чтобы друг на друга пялиться. Да и сначала мы вместе были, бабу на диван определили, сами телик включили. А когда футбол начался, Кривой ее в спальню увел и сам ушел, сказал, что присмотрит.

– Присмотрел, сука! Отлично, присмотрел! Теперь разгребай его присмотры. Ты-то чем думал, задницей?! Или тебе пять лет и ты, типа, не знаешь, что мужики с бабами в спальне делают?

– Велик, падлой буду… я ни сном ни духом, что он сорвется! – Алик рванул футболку на груди, но, поскольку данный предмет гардероба ворота не предусматривал, эффект получился смазанным. – Думал, ему обрыдло футбол смотреть. Он все ныл: переключи, переключи! А в спальне еще один телик стоит.

– И этот «специалист» идет в спальню, типа, порнуху смотреть. И бабу с собой берет. Догадаться, зачем берет, конечно же, трудно. Мало ли! Может, приспичило с культурной женщиной произведения Шекспира обсудить. А заодно художественную ценность порнографических фильмов.

– Откуда там порнуха?! В спальне и видика нет.

– Заткнись! Ты хоть его там, в спальне, проверял, Перетурин?

– Не-а.

– Блеск! А когда баба кричала, почему не помешал?

– Не слышал я криков.

– Не слышал, не видел, не состоял. Ты, милый мой, просто находка для мусарни. Идеальный свидетель, твою мать!

– Я реально не слышал, падлой буду!

– Только не надо втирать, что она молчала, когда Кривой ее пер во все щели. Судя по натюрморту, – Величев ткнул пальцем в распростертое на полу тело, – она должна была орать типа хряка недорезанного. Я бы послушал, как бы ты вопил на ее месте.

– Ни звука, чем хочешь поклянусь! Он ей рот заткнул… рукой или подушкой. Точно – вон наволочка жеваная.

– Красиво поешь. Аргументированно. А может, проще было? Ящик включил на полную катушку и, типа, расслабился?

– Серега, телик тихо работал, я же в теме, понимаю, что шуметь в чужой хате со связанной хозяйкой… Да и за шум ты предупреждал.

– Мало предупреждал. По гвоздю в башку каждому вбить надо, тогда бы… Ни на что не способны.

Алик потупился и виновато пожал плечами.

– Н-да! – Во вздохе «бригадира» сквозили тяжесть навьюченного на горб груза и мировая скорбь по неисправимости бестолковых подчиненных. – Пошли на кухню, что-то атмосфера тут не располагает.

На кухне бригадира поджидал дополнительный сюрприз.

– Не понял, это что за натюрморт с говядиной? – Величев лишь сейчас разглядел валяющееся у балконной двери неподвижное тело собаки, кажется, таксы. Что характерно, в крови. – Откуда?

– Собака, – пожал плечами Алик.

– Я вижу, что, типа, не мартышка.

– Хозяйкина собака, – уточнил Алик.

– Ты, в натуре, умник, – съязвил Велик. – Псину-то за что замочили?

– Как хозяйка зажмурилась, она громко выть стала, и Кривой ее пером…

– А до того, типа, не лаяла?

– До того – нет, тявкала только.

– Киллеры, вашу мать! Живодеры недоделанные! – выругался Величев и присовокупил тройку словосочетаний пожестче. – Я на вас, уроды, общество охраны прав животных натравлю. Ладно, вернемся к нашим баранам. Кстати, чего он до сих пор в сортире делает? Раскаялся и решил, типа, в унитазе утопиться?

Шутка успеха не имела.

– Сходи, вытащи героя!

Дверь в туалет подверглась массированной, ожесточенной бомбардировке кулаками. Алик себя не жалел и долбил по косяку от души.

– Андрюха, выходи! Велик зовет!

Волшебные слова сработали, сезам открылся и пред очи «бригадира» явился Андрей Никитин по прозвищу Кривой. Хотя в настоящий момент шрам на щеке затенялся общим жалким видом героя дня. Он выглядел побитым – под глазом и на скуле красовались восхитительной выразительности синяки, помятым, взъерошенным и мокрым. Вылитый воробей, окунувшийся в неглубокую придорожную лужу. Будто в самом деле в унитазе топился, и так, и эдак мостился, но размеры фаянсового вместилища нырнуть не позволили. Величев невольно почувствовал себя злоязычным предсказателем. Пошутил неудачно, а выяснилось – почти угадал.

Очевидно, аналогичные мысли посетили и Алика, потому что он странно покосился на Серегу и деревянным голосом спросил:

– Ты что тут, купался?

– Не, блевал, – осклабился Кривой.

– От того, что бабу завалил? – удивился Алик.

– Не, похмелюга… со вчерашнего.

От реплики Никитина Велика передернуло. Лучше бы вообще пасть не открывал, ублюдок! Сказать, что Серега злился на Кривого – сильно преуменьшить, снизить градус негативных эмоций на порядок. Тварь, второй раз за неделю подставил, а спрашивать Туман с него будет. И спросит, будьте покойны. Велик Никитина готов был растерзать, порвать на клочки, уничтожить, убить. И убил бы без лишней полемики, если бы они не находились в чужой хате в центре города. Причем в хате засветившейся пара хозяйских трупов тому порукой. Стрелять нельзя, шуметь тоже нежелательно. Соседи, мусора и так далее. А без шума вряд ли получится. То, что сопротивляться будет, – ерунда. Со сломанными ребрами долго не побрыкаешься, рога быстро обломаем. Но орать ведь, подлец, начнет.

Кривой увидел выражение лица Величева и позеленел. Надо полагать, не от радости. Вкупе с бледностью и гематомами зрелище, достойное кисти фламандца.

– Велик, я пошутил! Прикололся просто. Не бухал я вчера, отвечаю! Ты же запретил.

Кулак «бригадира» непроизвольно дернулся, Кривой отшатнулся назад, в кажущийся спасительным кафельный уют уборной. Бледно-зеленую, а местами синюю физиономию, в полном соответствии с незатейливым прозвищем, основательно перекосило.

– Зуб даю, не бухал! – срываясь на фальцет, возопил Никитин. – А блевал, потому что я теперь, в рот-компот, каждый день блюю! После того как ты на мне попрыгал, я одни лекарства жру! Остальная жратва обратно лезет!

Между делом Кривой шарил спрятанной за спиной пятерней по полочке над раковиной – на ней он видел отвертку, которая могла пригодиться для самообороны. Если «бригадир» на него бросится. Никитин хребтом – или расположенным пониже местом – чувствовал, что Величев в дикой ярости и на миллиметр от того, чтобы сорваться. А сорвется, тогда увещевания не спасут. Только ответный ход – отверткой в глаз.

Ох, как ребра ноют! И корсет – мертвому припарка. Ни ударить не получится, ни увернуться. Страх сдавил стальными тисками сердце, и даже когда рука Кривого нащупала отвертку, хватку не ослабил.

Величев наблюдал за телодвижениями Никитина со стоическим терпением и на них не реагировал. Агрессии не проявлял, но чего это ему стоило! Провентилировать разжиженные никитинские мозги свинцом хотелось настолько, что правый указательный палец сводило судорогой, а спрятанный за поясом ствол жег спину. Ничего, подождем! Салат с маслинами для Андрейки отложим ненадолго, после приготовим. Кривого расслабить надо, усыпить бдительность. Серега совершил маленький подвиг, согнав с физиономии свирепое выражение, и деловым тоном произнес:

– Не ори. Соседи сбегутся.

– Я и не ору. Просто ты на меня так, в рот-компот, пошел, что…

– Проехали. Потом разбираться будем, кто на кого, типа, плохо посмотрел. Сейчас не до твоих художеств, бабу куда-то определить надо. Может, за город вывезти и в старом карьере закопать? – Серега повернулся к Алику, всем видом демонстрируя, что Кривой ему в данный момент неинтересен. По крайней мере, в качестве мишени или мешка для отработки ударов.

– А почему тут не оставить?

– Нет, комбинацию испортит. – О том, что хитроумный замысел Туманова уже имеет высокие шансы на провал (поверить в то, что Паровоз завалил разными способами семейную пару труднее, чем в то, что он пришил одного поскандалившего с ним мужика), Величев благоразумно умолчал. Пусть баран окончательно расслабится. – Я подумаю, а ты иди с Кривым, замотайте бабу в покрывало или одеяло и уберитесь там. Заодно отпечатки протри, где наследить успел. Тебя, Кривой, тоже касается.

– А собаку? – спросил Алик.

– Псину пока здесь оставьте, потом на мусорку, типа, или еще куда отнесете.

Заострять внимание на залете Никитина Велик не стал специально, дабы создать впечатление, что разборок в ближайшее время не случится. И привлек к «зачистке» тоже с умыслом, чтобы меньше думал. Оставив пацанов у санузла, «бригадир» прошел на кухню и набрал номер Химика.

– Алло… Укушенных отвез? Все, их, типа, залатали, заштопали? Гиппократа подмазал? Отлично. Еще вот что… проверь, как там наш зажмуренный. Десант с сиренами, типа, не высадился? Жду звонка!

Сотовый запиликал минут через десять, когда Алик уже завернул тело женщины в покрывало и вытащил в холл, а Никитина Серега отправил за машиной, чтобы он ее подогнал поближе к дверям подъезда. Опять-таки в целях усыпления бдительности; мол, отпускаю, доверяю за баранкой сидеть.

– Слушаю. Что?! – Глаза Величева полезли на лоб. Следи последние пару часов за Серегой независимый зритель, то он непременно удивился бы тому, что «бригадир» слишком часто удивляется, выпучивает зенки и орет в телефонную трубку: «Что?!» Алик, конечно, зрителем не был по определению, и предыдущих восклицаний «лейтенанта королевских мушкетеров» он не слышал, но столь бурная реакция впечатлила и его, человека… эмоционально неразвитого. Поскольку некоторое время Велик внимал словам телефонного собеседника, замерев и почти не дыша, Алик даже решил, что звонит сам Туманов, но догадка оказалась неверной. Завершился разговор в манере, которая невозможна при общении с шефом: – А перо где? Понял. Оставайся там, скоро подскочим.

– Опять Кривой?!

– Нет, Химик звонил. Жмур у нас пропал. – Алик был, что называется, не совсем в теме, и посвящать его в детали комбинации Серега не хотел, но ему требовалось поделиться услышанным. С кем угодно поделиться, хоть со столбом, хоть с попугаем говорящим.