Текст книги "Безумна ли физика?"

Что происходит с планетами?

Оценим изменение массы Земли и других планет в процессе их взаимодействия с Солнцем. Приведем некоторые справочные данные.

Расстояние от Солнца до Земли 149 600 000 км (астрономическая единица).

Расстояние от Солнца до Марса 227 900 000 км.

Масса Солнца 1,99 × 10³³ г. = 333 000 масс Земли, 3 027 000 масс Мapca.

Объем Земли V = 1,08 × 10¹² куб км.

Объем Марса: в единицах объема Земли 0,15 или 0,162 × 10¹² куб. км.

В сферическом слое, охватывающем Землю и находящемся от Солнца на расстоянии 149 600 000 км, плотность потока гравитонов (их количество в единице объема) по формуле (4) будет P = kM / 4πR². Эту величину умножим на объем Земли и узнаем количество «солнечных» гравитонов в объеме Земли.

Z = VP = V kM / 4πR² (формула 5).

Z = VP = (1,08 × 10¹²) × kM / 4πR² = (1,08 × 10¹²) × kM / / 281.100 × 10¹².

Z = 1,08 × kM/281.100

Нам неизвестна величина кМ, но известно, что масса Солнца равна 333.000 масс Земли. Заменим М Солнца на 333.000 m Земли. Тогда количество «солнечных» гравитонов в объеме Земли будет:

Z = 1,08 k ЗЗЗ.000m/281.100 или z = 1,08 333.000 km / 281100 = 1,28 km.

Z_мapc = 0,162 × 10¹² kM / 4π1,524R² = 0,75 km.

(Заменили М Солнца на 3 027 000 m Марса)

Аналогичные расчеты для других планет дают: Меркурий – 8,4 km; Венера – 2,6 km; Земля – 1,28 km; Марс – 0,75 km; Юпитер – 0,19 km; Сатурн – 0,11 km.

Это означает, что Меркурий, к примеру, отдавая km гравитонов, получает от Солнца 8,4 km. Земля, отдавая km гравитонов, получает 1,28 km, т. е. на 28 % больше, чем теряет. Марс же получает только 75 % от теряемой материи.

Но если Земля получает от Солнца гравитонов на 28 % больше, чем отдает, то это означает, что масса Земли непрерывно увеличивается, это увеличение идет изнутри, а не снаружи. От внутреннего давления земная кора иногда может лопаться. Лопаться в самых тонких местах, на дне океанов. в трещины идет поток океанской воды, которая кипит и испаряется Тучи закрывают небо. Начинается очередной всемирный потоп и похолодание, оттого что тучи не пропускают солнечные лучи к земле. Материки разъезжаются по поверхности Земного шара. Некоторые виды животных практически мгновенно погибают (мамонты, динозавры). Так могла погибнуть и Атлантида.

Некогда масса Солнца была много больше, чем сейчас. Солнце давало в пространство много больше тепла, льдов на Земле не было. Жизнь процветала даже в полярных зонах. На маленькой Земле и сила тяготения была меньше. При малой силе тяготения могли жить и гиганты. От большого Солнца и Марсу хватало тепла. Жизнь была и там.

Геолог Ю. В. Чудинов пишет, что вопрос, изменяется ли размер Земли в ходе геологического развития, специалисты теперь обсуждают редко. Причина очевидна: популярная сейчас, глобальная концепция литосферных плит… признает размеры планеты неизменными. Но на границах континентов и океанов происходит выведение глубинного земного вещества к поверхности. А это неизбежно ведет к постепенному расширению Земли («Наука в России» № 5. 1999 г. стр. 54).

Или вот что писал В. Нейман в газете «Соц. индустрия» 2.10.80: «Проф. Ю. Калинин из Красноярска убедительно показал, что ядро Земли… моложе самой Земли. Земля растет изнутри. Косвенным свидетельством служит то, что реальное давление в глубоких шахтах и буровых скважинах порой в десятки раз больше расчетного».

Официальная наука, как пишет Чудинов, не признает увеличения размеров Земного шара. Да и как признавать, ведь тогда нужно как-то объяснить, откуда попадает материя внутрь Земли.

Но в природе всё взаимосвязано: Солнце, звезды и планеты. И связь эта осуществляется через механизм всемирного тяготения.

Свет и тяготение

Выше я описал проблему тяготения в моем понимании. Статья об этом опубликована в сборнике «Пространство, время, тяготение» по материалам VIII международной научной конференции 16–20 августа 2004 г. Я побывал на этой конференции и поднялся на трибуну, чтобы доложить эту проблему. Но тут ко мне пришла мысль, что ее можно изложить более просто и понятно, но пока я размышлял, меня прогнали с трибуны. Ниже я излагаю проблему тяготения в связи со светом.

Мы знаем, что утром и вечером солнечный свет краснеет. Такое красное смещение ученые объясняет, все ускоряющимся, расширением Вселенной после фантастического большого взрыва. И за такое объяснение даже получают нобелевские премии. Но разве во время утренней или вечерней зари Солнце и Земля удаляются друг от друга с бешеной скоростью? Не лучше ли допустить, что утром свет пересекает атмосферу по более длинному пути, чем днем, и корпускулы от контактов с молекулами воздуха замедлят свое вращение (частоту)? Но тогда придется отказаться от расширения Вселенной? Разве допустят это «портные голого короля»?

Мы знаем, что некоторые корпускулы отражаются, а некоторые проходят через прозрачное тело (стекло). Это можно объяснить тем, что корпускула света не шарик, а имеет продолговатую форму и вращается. Попадая на стекло «плашмя» она отражается. Скорость света внутри меньше, чем снаружи, а снаружи скорость восстанавливается. Отсюда следует, что корпускулы света взаимодействуют с молекулами стекла. Молекула задерживает корпускулу на некоторое время, а затем выбрасывает ее в прежнем направлении до следующей молекулы. И так корпускулы проходят свой путь от молекулы до молекулы, подобно поезду от станции до станции. За счет остановок средняя скорость корпускул света в стекле будет меньше их скорости вне стекла. Но если корпускулы, выходят из стекла подобно пулям при выстреле, то возникает обратная отдача на стекло и стекло притягивается к источнику корпускул. Известно, что П. Лебедев экспериментально доказал давление света на непрозрачные тела. Я же пытаюсь доказать, что стекло потоком корпускул притягивалось бы источнику света, если бы не было тех корпускул, которые отражаются от стекла и оказываю на него давление. Таким образом, поток корпускул служит аналогом всемирного тяготения. Если бы Ньютон знал, что скорость света в стекле уменьшается, то он объяснил бы и причину всемирного тяготения.

Корпускулы света состоят из элементарных частиц – гравитонов и могут проходить только через некоторые (прозрачные) тела. Для гравитонов же нет непрозрачных тел. Все тела Вселенной, в конечном счете, состоят из гравитонов, которые излучаются этими телами и проходят насквозь через любые тела, связывая их в единое целое (Вселенную), создавая всемирное тяготение. И не надо ни искривлять пространство, ни вить веревки из времени.

Но в 1818 г. после опытов Юнга и Френеля Парижская АН ввела в пустое пространство Ньютона эфир Аристотеля через волновую теорию света. Начался кризис физики, кризис двойственности. Вакуум, совмещенный с эфиром, стал называться физическим. Вот это и была ошибка совмещение эфира из физики Аристотеля с физикой Ньютона.

Но как же быть с многочисленными волновыми свойствами света, о которых знал Ньютон, но отвергал волны эфира? Вероятно, волновые свойства показывают сами корпускулы. Но как?

Предположим, что корпускула света есть тончайшая нить из сцепленных гравитонов, свернутая в продолговатое кольцо, или даже имеющая форму цифры 8.

Корпускула летит, вращаясь вокруг центра восьмерки. Число ее оборотов в единицу времени, мы воспринимаем как частоту, а путь, проходимый за один оборот, – длина волны. Так это или нет, увидеть невозможно, но такая гипотеза позволяет объяснить очень многое вплоть до причины всемирного тяготения.

А пока восьмерка очень просто объясняет знаменитое красное смещение. Пока она летит через просторы Вселенной, то сталкивается со множеством одиноких гравитонов тоже летящих во Вселенной. В итоге ее частота и скорость уменьшаются. Она становится «краснее». А линейная скорость уменьшается: «Наземные измерения систематически дают для скорости света значение больше полученного с помощью астрономических методов». [5] Также понятно, что некоторые корпускулы, попадая на стекло «плашмя», отражаются. Другие же проходят.

Как одна частица проходит через две щели

Эксперименты с двумя щелями ясно показывают, что частица сразу проходит через две щели. Как это можно? Щели всегда разделяет очень тонкая перемычка, вроде ножа. Этот нож и режет частицу на две. Но как доказать это? Попалась мне как-то книжка, где я прочитал: «Направим пучок электронов из электронной пушки на непроницаемое препятствие, в котором имеются два отверстия. Поместим в отдалении за препятствием счетчик Гейгера и закроем одно отверстие.

Пусть в этом случае счетчик регистрирует ежесекундно 2 электрона. Если откроем это отверстие и закроем другое, то снова получим 2 отсчета в секунду. И, наконец, откроем оба отверстия. На опыте при этом иногда наблюдается, что счетчик вообще перестает регистрировать электроны (2 + 2 = 0)!.. Если немного подвигать счетчик в вертикальном направлении, можно найти точку, в которой он будет давать 8 отсчетов в секунду (2 + 2 = 8), т. е. вдвое больше простой суммы слагаемых. На первый взгляд всему этому трудно поверить, однако это так, и столь необычные явления обусловлены волновой природой электронов» [11].

Корпускулу в виде восьмерки я «сконструировал» в 1965–1966 годах еще не зная о странной арифметике интерференции. Но разве теперь не понятна эта арифметика? Восьмерка разрывается на колечки. Две корпускулы состоят из 4-х колечек. И тогда при усилении 4 + 4 = 8, а при ослаблении света 4 − 4 = 0.

Почему электроны и фотоны интерферируют одинаково? Электроны не точки, вращающиеся вокруг ядра, а колечки в виде тончайших нитей. Их переплетение и создаёт прочность тел. Фотоны те же колечки, свернувшиеся в восьмерку. Чтобы была интерференция нужно два источника волн, а для этого и нужно частицу (корпускулу, электрон и т. п.) разрезать на две части. Их разрезанные части состоят из небольшого числа гравитонов, может быть, из 3-х, 4-х, 5-х и т. д. Щель сортирует их по массе, поэтому на экране не две темных полоски, а несколько.

Некоторые следствия из нашей гипотезы

Если Вселенная представляет собой бесконечное пустое пространство, в котором имеется конечное число элементарных частиц материи (гравитонов) и тел состоящих, в конечном счете, из этих гравитонов и ничего больше, то мы должны понимать, что через пространство и через нас идут непрерывные потоки гравитонов, не ощущаемых нами. Но должны случаться объединения двух или больше гравитонов, которые могут обнаруживаться как виртуальные частицы – зародыши водорода. При избытке гравитонов возникает водород, а затем и другие химические элементы. Но если поток гравитонов ослабевает, то некоторые сложные химические элементы (уран -238) начинают распадаться и выделять энергию (уран -235). Попытки объяснить источник солнечной энергии привели к гипотезе термояда. Считается, что на Солнце идет термоядерная реакция с превращение водорода в гелий и дальше. На самом же деле обмен гравитонами разогревает Солнце и планеты. Солнце постепенно остывает. Но как же?

А водородная бомба? Разве не термояд? В водородной бомбе с помощью спецтехнологий использовали не редкий и дорогой U-235, а дешевый U-238.

В связи с этим, я уверен, что строительство экспериментального «термоядерного» реактора во Франции бессмысленно. О том, что на Марсе была когда то жизнь, впервые опубликовано в 2005 году в сборнике «Пространство, время, тяготение» и только недавно американский аппарат на Марсе стал находить следы этой жизни. Это подтверждает мои идеи.

Ох, и дурят нашего брата

Человек, появившись на свет, начинает познавать окружающий мир с помощью своих собственных органов чувств. Позднее, освоив язык, он продолжает познание мира с помощью чужого ума (родителей, учителей, авторов книг и т. д. и т. п.). Абсолютное большинство людей остаются на второй ступени познания. На этой же ступени формируются ученые – наиболее уважаемые члены общества. Для того чтобы стать учёным, достаточно изучить какую-либо узкую отрасль знаний и сдать экзамен об этом (защитить диссертацию). Но есть и третья ступень познания – это получение новых знаний с помощью своего собственного ума. Таких людей в истории науки было не так уж много. Пифагор, Архимед, Коперник, Галилей, Ньютон и др. Можно сказать иначе, сначала ученые накапливают факты (чувственные открытия) потом появляется некто, пытающийся объединить эти факты какой-то теорией. Теория же, если она верна, позволяет найти новые факты. Следовательно, открытия, т. е. новые знания, неизвестные до того человечеству, можно сделать двумя способами: либо с помощью своих собственных органов чувств, либо с помощью своего собственного ума. К чувственным открытиям относятся географические, астрономические, экспериментальные и т. п. открытия. Эти открытия, как правило, требуют значительных затрат на снаряжение экспедиций, оборудование обсерваторий и лабораторий. Чувственные открытия могут делаться коллективно. Но слава открытия заслуженно принадлежит организатору коллектива. Например, экспедиция Колумба открыла Америку, но мы справедливо говорим, что Америку открыл Колумб.

Теоретические же открытия требуют только сомнения в каких-то знаниях, умения правильно мыслить и карандаша с бумагой, чтобы записать свои размышления. Теоретические открытия по сути своей являются процессом решения какой-то назревшей задачи. Этой задачей могут одновременно заниматься разные люди в разных местах. Но кто-то решит стоящую задачу первым. Ему и должна принадлежать слава открывателя.

Теоретические открытия требуют практической проверки и публикации об открытии. Иначе приоритет открытия может быть утрачен. Так в прошлом веке француз Леверье теоретически открыл новую планету. По просьбе Леверье немецкие астрономы проверили открытие практически и нашли «вычисленную» планету в указанном месте. Оказалось, что за два года до Леверье англичанин Адамс сделал это же открытие, но никак не мог убедить королевского астронома Эри проверить открытие. Так Англия утратила приоритет.

В наше время принято считать, что ученые являются движущей силой науки. В любой отрасли человеческой деятельности есть профессионалы и новаторы. Задача первых сохранять известный уровень отрасли. Новаторы же пытаются изменить этот уровень в ту или иную сторону. Естественно, что профессионалы сопротивляются введению нового до тех пор, пока не признают его полезности. Например, профессионалами техники являются инженеры. Уровень техники изменяют изобретения, уровень науки изменяют открытия. Но не каждый инженер изобретает, так и не каждый ученый делает открытия. В соответствии с этим среди изобретателей много не инженеров, а среди открывателей много не учёных.

Изменение науки начинается тогда, когда новатор пытается внедрить свое открытие в науку. Весь учёный мир противодействует новатору. В соответствии с этим каждое открытие проходит три стадии. Сначала учёные не знают и не замечают открытие. Затем начинается бурное противодействие открытию. Затем начинается признание открытия. Например, опубликованную теорию Коперника, долгое время учёные не замечали. Галилей, прочитав книгу Коперника, не сразу, но понял её суть. Он стал пропагандировать его теорию, добывая всё новые и новые аргументы в её пользу. Весь тогдашний учёный мир встал на дыбы. Не может Земля двигаться, она для этого слишком массивна. Неужели ты, Галилей, считаешь себя умнее всех, отрекись от своих заблуждений. И любое открытие входит в науку только через противодействие ученых. Пройдет много лет, настанет третья стадия, когда открытие становится достоянием науки.

Для развития науки одинаково необходимы и новаторы и консерваторы. В советское время искусственно сформирована ложная теория, что учёные якобы являются движущей силой науки. В этой теории не нашлось места новаторам. Все учёные сведены в роты, батальоны и дивизии, называемые лабораториями, отделами и институтами. И как в армии в науке введены офицерские и генеральские звания. И как в армии за звания платят. Но кто платит, тот и музыку заказывает.

Вот что пишет об учёных Л. Гордон: «В университете работает масса достойных людей, настоящих учёных. Но… Многолетние целенаправленные усилия сделали своё дело. Вначале в академию и университеты пришли на равных правах с другими новые, «идеологические» науки. Потом эти науки стали «сверхнаукой», определяющей ценность других наук, их вредность и полезность. Кроме учёных, в университетах появились красные профессора, задача которых была «блюсти чистоту идейного оружия». Многоступенчатый отбор на стадии поступления в университет, на стадии распределения на работу и в аспирантуру, на стадии защиты диссертаций сформировал тех «смирных» учёных, которым дозволялось работать в университете, которые были всегда готовы «схватить на лету любую суть», внушенную свыше и выделывать «коленца», радующие начальство. Других, не желавших «играть по правилам», университет отторгал». (12)

Плановая экономика требовала железной диктатуры и послушных исполнителей. Эта система и формировала «смирных» учёных, которые не пытались бы искать истину, а занимались, бы в основном, обоснованием принимаемых политических решений. Но если в коллективе кто-то вдруг сделает открытие, то начальство проверит его на полезность. Если оно будет признано полезным, то начальство благосклонно освятит своей подписью публикацию и не откажется разделить лавры с открывателем. Так «генералы» научились делать открытия с помощью чужого ума.

Для оправдания такой практики «примазывания» руководителей к открытиям и изобретениям своих сотрудников создана специальная теория о том, что время одиночек прошло, что открытия сейчас делаются коллективно. Однажды академик Б. Патон написал: «В науке давно миновало время одиночек. Исследования ведутся большими коллективами» (Комсомольская правда, 22.03.80). Академика трудно упрекнуть, он не утверждает, что открытия делаются коллективно. Но это или иное подобное утверждение побудило журналиста А. Плахова написать следующее: «…общеизвестно, что научные открытия уже давно перестали быть прерогативой одиночек» (Правда, 9.03.83). Вот таким образом и формировалось убеждение в том, что время одиночек прошло, что сейчас открытия делаются коллективами ученых. Вот так и дурят нашего брата. Из этой теории следует, что чем больше учёных, тем лучше для науки. Чем больше учёных, тем больше открытий. В соответствии с этой теорией у нас было, в лучшие времена, до полутора миллионов учёных, которые сделали за 25 лет 250 далеко не фундаментальных открытий. (С 1956 года у нас производилась государственная регистрация открытий.) По 10 штук в год.

Не слишком ли много учёных на открытие? Есть еще показатель цитирования. В США издаётся специальный журнал, который регулярно подсчитывает количество цитирований тех или иных научных публикаций.

Так маленькая Голландия с 25 тыс. учёных превзошла по количеству цитирований наши миллионы учёных.

О чем это говорит? Это говорит о низком качестве наших публикаций и открытий. Потому и перестали наши открыватели получать Нобелевские премии, хотя открытия, достойные этой премии случались.

Например, в 1951 году московский химик Б. П. Белоусов открыл колебательные химические реакции и послал статью об открытии в один из химических журналов. Журнал отклонил статью под тем предлогом, что колебательные реакции невозможны. Другой журнал через пять лет отклонил открытие по той же причине. Разве не мог рецензент журнала лично убедиться в достоверности открытия? Было бы только желание, но такого желания быть не могло. Каждый институт имеет свое издание, контролируемое руководством института. В своем же издании есть специальный человек, получающий зарплату только за то, чтобы не пропускать в издание посторонних авторов. Случайно об открытии стало известно за рубежом. В 1971 году Белоусов умер, а в 1980 году четверым, среди которых один директор института и два завлаба, была присуждена Ленинская премия. Пятым в списке был Белоусов. Можно не сомневаться, что если бы Белоусов уже не был известен за рубежом, в список он бы не вошел. Нобелевские премии посмертно не присуждаются. Позднее бельгиец русского происхождения Илья Пригожин занимался колебательными реакциями и получил Нобелевскую премию.

Наряду с дорогостоящим заблуждением о ведущей роли учёных в науке есть еще более дорогостоящее заблуждение о том, что фундаментальные открытия требуют больших затрат. В бюджете 1997 года предусмотрены специальные ассигнования на фундаментальную науку в сумме 1,25 триллионов рублей. Известный диссидент Вл. Буковский живет сейчас за рубежом, окончил там университет и хотел заниматься фундаментальной наукой. Но, оказалось, что на Западе фундаментальной науки нет. Упирается всё в простую вещь – в деньги. На фундаментальные исследования их никто не даёт в нужном количестве. Об этом он писал в статье «Я больше не хочу заниматься наукой», в журнале «Знание – сила» (№ 3, 1992 г.). Странно, у нас нет денег даже на выплату пенсий и зарплаты, но есть деньги на фундаментальную науку. У них есть деньги на всё и вся, но нет денег на фундаментальную науку. Попробуем в этом разобраться.

В заметках «Почему отстаем?» («Правда», 5.04.89) академики В. Гольданский и Ю. Осипьян пытались объяснить почему «мы допустили серьезное отставание в развитии самой фундаментальной науки. И это на фоне громадных и всевозрастающих материальных вложений в развитие сети научно-технических учреждений…». Но их объяснение неубедительно и противоречиво. С одной стороны, академики утверждают, что фундаментальные открытия непредсказуемы, с другой – предлагают освободить академические институты от прикладных задач, оставив им только фундаментальные исследования, обещая за это сделать когда-нибудь фундаментальное открытие. У нас же есть какое-то число институтов, которые занимаются действительно нужными прикладными исследованиями. Но есть и академические институты, которые занимаются совершенно бесполезными «фундаментальными исследованиями». Правы академики Гольданский и Осипьян, что фундаментальные открытия непредсказуемы. Поэтому их и нельзя делать по заказу.

Можно собрать всех академиков мира в один коллектив и приказать им, к примеру, решить проблему космических полетов. Не решат. Вспомните школьные контрольные работы. Человек 30 решают одну и ту же задачу. Вот первый кладет решение, затем второй… Так же было и с проблемой космических полетов.

Идею искусственного спутника Земли дал Ньютон, вычислив и первую космическую скорость. Много учёных пыталось реализовать эту проблему, но анализ, произведенный ими, показал, что такой скорости ни с помощью пушки, ни с помощью ракеты достичь невозможно. На том и успокоились. Но скромный учитель из Калуги К. Э. Циолковский догадался разделить ракету на ступени. Расчеты показали, что с помощью многоступенчатой ракеты можно достичь любой скорости. И это тоже было фундаментальное теоретическое открытие, лежащее в основе современной космической техники. Институт С. Королева претворил идею Циолковского в жизнь, решив чисто инженерную задачу. Как-то в «Науке и жизни» были опубликованы записки академика В. П. Бармина, одного из сподвижников С. П. Королёва «Все мы были тогда просто инженерами» («Наука и жизнь», № 10, 1987, с. 17). Это потом инженеров причислили к лику учёных.

Циолковский опубликовал свою идею. Учёные долго её не замечали. Молодой профессор МГУ Ветчинкин понял идею Циолковского и стал читать лекции о космических полетах. Однажды в 1924 году он выступил с такой лекцией в МГУ. Сначала всё шло нормально. Но ученая аудитория взорвалась, услышав о Циолковском. Топали ногами, свистели, кричали: «Недоучка, ускорение буквой У обозначает». Профессорам и академикам было обидно признавать, что какой-то «недоучка» их обскакал. Но нужно понимать, кто есть кто. Понимать, что учёные являются консервативной силой и не должны узурпировать право на открытия.

В 1820 году Эрстед случайно заметил, что электричество и магнетизм – две стороны одного явления. Это было фундаментальное чувственное открытие, легшее в фундамент всей электротехники. Затем не ученый, а только переплетчик Фарадей в течение десяти лет, выполняя работу современного НИИ, научиться «получать электричество из магнетизма». Затем научил этому человечество. Но полного теоретического обобщения этому открытию еще нет.

Монах Грегор Мендель скрещивал два сорта гороха и вел статистику, которая убедительно показала, что есть дискретные носители наследственности. Мендель опубликовал статью о своём открытии и разослал её тридцати известным биологам. Никто из них не оценил открытия. Только через 30 лет после его смерти статью прочитали, и оценили трое молодых учёных и Мендель стал «отцом» генетики.

Много лет шла борьба между гипотезами – непрерывна или прерывна (дискретна) материя. Дальтон убедительно доказал, что химические элементы соединяются в целочисленных отношениях. Это означало, что материя дискретна. Открытие Дальтона несомненно повлияло на Менделя, который придумал как проверить непрерывны или дискретны носители наследственности.

Подобных примеров можно привести немало. Эти примеры показывают, что фундаментальные открытия, как правило, делаются любителями и не нуждаются в финансировании. Единственно в чем они нуждаются – это в гласности, в опубликовании полученных результатов. Но публикация в нашей научной системе оказывается невозможной. Пермский инженер В.Толчин еще в середине 30-х годов открыл новый эффект – появление неизвестной силы при всяком изменении скорости тела. Он изготовил целый ряд демонстрационных аппаратов, названных им инерциодами. Он ездил по стране. Показывал учёным своё открытие, но первая публикация об этом открытии произошла только в 1969 году, через 25 лет после открытия. Но учёные до сих пор не признают эффект Толчина. В книге «Инерция» (М., 1983) профессор Н. Гулиа пишет об инерциоидах, как инерционных химерах. И книга эта, на мой взгляд, написана с главной целью – опорочить открытие. Но открытие Толчина помогло мне разгадать механизм всемирного тяготения. И не только разгадать, но и кое-что опубликовать в местных газетах. В 1983 году в Челябинске был поставлен эксперимент, доказавший принципиальную возможность практического использования энергии всемирного тяготения. В нашем эксперименте груз весом 12 кг изменял свой вес в обе стороны на 100 грамм (Вечерний Челябинск. 4.12.90). Суть механизма всемирного тяготения описана в статье «Надолго ли хватит Солнца?» (Веч. Челябинск. 20.07.1994 г.) В научную же печать мне так и не удалось пробиться. Опираясь на теорию, что время одиночек прошло, редакции, не затрудняясь чтением, отклоняют посторонних авторов. Мне просто отвечали, что моя статья (название), по мнению редакции, не соответствует современному научному уровню. Однажды меня поддержал отдел пропаганды ЦК КПСС и рекомендовал меня в качестве автора журналу «Химия и жизнь». Но В. Рабинович отклонил мою статью с помощью анонимной рецензии. Не хотят учёные признать свое поражение в соревновании с любителями.

Циолковский писал: «Кажется естественным, что судить об изобретениях и открытиях предоставляют ученым. Но ведь это люди, истратившие всю свою энергию на восприятие наук, людей в силу этого усталые, невосприимчивые и по существу своему (экзаменационный отбор) со слабой творческой жилкой. Как показывает история, эта оценка, особенно великих открытий и предприятий, почти зауряд была не только ошибочной, но и враждебной, убивающей беспощадно все выдающееся… Мы возмущаемся трагическою судьбою великих, осуждаем наших предков, отравивших Сократа, казнивших Лавуазье, сжегших Д. Бруно, заключивших в тюрьму Галилея и т. д. Мы склонны считать их ужасными преступниками и готовы растерзать их в негодовании или посулить им вечные посмертные муки, между тем, как сами делаем то же, но не замечаем своих поступков». (13)

Рудольф Баландин пишет: «Фундаментальные открытия – такой же шедевр культуры, как полотно гениального живописца или симфония великого композитора. И общество должно быть заинтересовано в том, чтобы оно состоялось… увы, в данном отношении современная ситуация очень тревожная, а у нас вовсе катастрофическая». (Техника – молодежи. № 9-96)

Можно только добавить к этому, что фундаментальные открытия являются более существенными шедеврами культуры, чем все симфонии великих композиторов и полотна гениальных живописцев. Электрической энергией пользуются люди и ничего не знающие об этих композиторах и художниках. И мы так наплевательски относимся к этим открытиям.

Работая над этой статьей, я просмотрел несколько годовых комплектов «Вопросов философии». И нашел, сходные мысли. Вот, что говорит доктор физико-математических наук, зав отделом Института обшей Физики РАН С. Яковленко, знающий проблему не извне, а изнутри («В. Ф.» № 11–94, с. 27): «Однако в самом научном сообществе существуют не только исследователи непосредственно занимающиеся научной работой, но и те, кто делает вид, что наукой управляет, те, кого бы я назвал околонаучной номенклатурой. Представьте себе (хотя это очень трудно представить), что правительство решило выделить средства на развитие научных исследований в том объеме, в каком его требуют учёные. И что же произойдет? Я думаю, что на первый план выдвинутся глобальные, идиотические по своим затратам и целям проекты. Например, создание ядерно-лазерного реактора для осуществления термоядерной реакции. Такого рода примеров можно привести много. И я вынужден был заниматься похожими проектами, которые – я это понимал с самого начала – были аферой. Даже нынешнее правительство, которое я вместе со многими считаю недальновидным и неразумным, является менее опасным для науки, для учёного-исследователя, чем та околонаучная номенклатура, которая паразитирует на науке.

К этой околонаучной номенклатуре относятся, безусловно и многие из руководства нашей Академии наук. Если правительство будет обманывать человек, не очень грамотный в науке, то его быстро разоблачат. Но если это делает профессионал, наделенный академическими званиями, то это гораздо опаснее. Академические структуры, к сожалению, выросли на обмане государства; выдвигались безответственные проекты, заранее было ясно, что результата не будет, что проект будет провален, а в кулуарах оправдывались – иначе, мол, денег вообще не выпросишь».

Далее (с. 28) он пишет: «Отмечу, что собственно фундаментальных исследований – ограниченное число. Они требуют не так много денег. Однако нередко фундаментальным называется исследование технического характера с недостаточной проработкой научных основ».