Текст книги "Разговор с молодыми. О Боге, любви, красоте"

IV БЕСЕДА. О КРАСОТЕ

Секреты красоты

Если вы помните, героем нашей предыдущей беседы был пророк Иона. Его грозные слова о гибели Ниневии, огромного города, погрязшего в воровстве и разврате, ниневитяне услышали, и все, начиная с царя и до последнего раба, решили в корне изменить свою жизнь. Они мужественно раскаялись. И Бог простил их. А огорченному до смерти Ионе объяснил, что если уж он, Иона, сожалеет о засохшей пальме, которую он и не сажал, и не растил, то Ему, Богу, видящему перед Собой более ста двадцати тысяч младенцев в городе, существ невинных, еще не умеющих отличать правого от левого, как не пожалеть малышей? А вместе с ними их родителей, бабушек и дедушек, воинов, приезжих торговцев, слуг и множество скота.

Вообще-то страшно предположить, что ромашка, пальма, научный эксперимент или пачка денег для кого-то могут оказаться любимее и важнее человека. Маленькая библейская Книга пророка Ионы заканчивается ясным выводом: жизнь человеческая дороже всего на свете. Такую высочайшую цену назначил жизни ее премудрый Автор – Бог.

И еще одна мысль возникает при размышлении над этой книгой: Бог очень жалеет людей, постоянно снисходит к ним. Он как будто, а впрочем, и на самом деле жадно ловит и самое робкое, даже беззвучное, в мыслях шевельнувшееся «прости». Он жалеет нас, потому что любит.

Но за что Ему нас любить? Мы же ругаемся, ленимся, да чего только дурного ни делаем… А Он не теряет надежды. Когда-то один поэт, Владислав Ходасевич, увидел себя в зеркале раздраженным и постаревшим и вздрогнул:

 
Я, я, я. Что за дикое слово!
Неужели вон тот – это я?
Разве мама любила такого,
Желто-серого, полуседого,
И всезнающего, как змея?
 

Разумеется, любила. И наверное, всегда. Ей это было нетрудно. И наверное, при виде ее мальчика у нее в груди таяло сердце, она им восхищалась. Может быть, говорила мужу, матери, подругам: посмотрите, какой он у меня красивый, какие у него глаза, волосы. А мы иногда смотрим на предмет чьей-то нежности и думаем про себя: и чего нашла, ведь ничего нет привлекательного, о какой красоте речь?

В самом деле, о КАКОЙ красоте речь? ЧТО она такое? Сразу и не ответишь. Только задумаешься, всмотришься в то, что называют или считают красивым, и сразу вопросов окажется много больше, чем ответов. А ответа, который бы примирил разные вкусы и понятия, на поверхности вовсе не найдешь.

Борис Леонидович Пастернак пишет стихи любимой:

 
Любить иных – тяжелый крест,
А ты прекрасна без извилин,
И прелести твоей секрет
Разгадке жизни равносилен.
 

Да, может, и не следует ломать голову над секретами и загадками красоты?

Насколько проще: вот это мне нравится, а это некрасиво, вот это восхищает, а другое оставляет равнодушным или вызывает отвращение. Но проще – не значит лучше. Предельное упрощение всего – небытие.

Если не вникать, не понимать, что у красоты есть глубина, невидимая глазу, как и у человека, который всё-таки не кожаный чехол на костяном каркасе, но в чехле личность, внутренний мир; одним словом, если не чувствовать невидимую жизнь в явлениях, тогда одно из двух: либо мы теряем чувствительность и умираем, либо умер мир и остались от него одни декорации. Выберем третье: все живы. Тогда у красоты появляется глубокое содержание, и оно-то и есть ее секрет. Постараемся приблизиться к его разгадке.

Относительность или безусловность

Многим людям кажется, что красота – понятие относительное, так как представления о ней меняются от эпохи к эпохе, и они различны на разных материках и в разных цивилизациях. За примерами экзотического понимания красоты – предельно экстравагантного понимания, с классической европейской точки зрения, не обязательно путешествовать в глубь Африки или на острова Полинезии. Дикая эстетика глухих африканских или полинезийских племен отражается сейчас на одежде девочек-подростков, которые называют себя «эмо», или буквально вживляется в кожу растатуированных киберпанков с раздвоенными языками. Эти несчастные, уродуя себя, думают, что они тем самым кому-то что-то доказывают. Если это протест против меркантильного и циничного общества, то с большой примесью лукавой лени, развившейся в запущенный идиотизм.

Нас сейчас нисколько не шокирует, а только слегка удивляет женская красота позднего европейского Средневековья: красивой считалась женщина с выбритым лбом; платье красавицы украшали вышитые мешочки для блох; а беременность ее должна была отчетливо читаться в силуэте. В этом наборе признаков красоты видны и заботы, и ценности времени: в бытовом отношении приходилось день и ночь выживать – бороться с насекомыми, с сыростью и холодом, с эпидемиями; а главным призванием женщины и в высших слоях общества считалось материнство.

Леонардо да Винчи принадлежит уже следующей эпохе, культуре Ренессанса. Всему миру известны его «Тайная вечеря», «Джоконда». Как-то детям на уроке предложили поразмышлять над образом «Дамы с горностаем». Знатная горожанка – вот всё, что мы о ней знаем. Правильные черты лица. В лице покой, живая и чуткая тишина, плавность и мягкость, проступающие из глубины. Красива ли она? Да. Хотя и совсем неброской, невпечатляющей красотой.

Дети легко и естественно перешли от портрета к разговору о том, что в жизни важно ценить и беречь: мир в семье; вообще внутренний мир; душевную гармонию; заботу обо всем, что окружает человека. Детей ожидал и «специальный сюрприз». Экран захватило лицо топ-модели, плывущей по подиуму. Ее истощенную фигуру убрали, она только отвлекала бы от сути вопроса. Преподавателя интересовало лицо, его странное, застывшее, брезгливо-обморочное выражение. Контраст был столь разителен, что на вопрос, нравится ли классу эта новая дама, послышалось многоголосое «не-ет». Приучить-то можно ко всему. Можно внушить, что презрительная бездумная маска и есть эталон красоты. И что самое вкусное – тухлые яйца. И что слово «красивый» означает безобразный. Надо всего лишь новый словарь составить. А на самом деле, что означает слово «красивый», откуда оно?

Глубина красоты

История происхождения (этимология) славянского слова «краса» роднит его с древнеисландским «хроса» и с новоисландским «хрос», что означает «хвалиться» и «слава», «блеск», «сияние». А что такое слава? Недостаточно объяснять ее как воздаваемую честь или возносимую хвалу. Прославляют не просто так, а за что-то. Чем устойчивее, продолжительнее и сильнее прославление, тем значительнее повод. В Библии о славе говорится часто: до 350 раз. И не случайно, разумеется.

Когда Бог давал вождю израильского народа Моисею заповеди, вручал ему законы жизни для евреев и вообще для всех верующих людей на будущие времена, то окружено это было великими и страшными знамениями. Гора Синай сотрясалась и сверкала от молний, раскаты грома дрожью проходили по земле, а на вершине горы стояло неподвижно облако, и протяжно, возрастая в звуке, сиреной гудела труба. От горы к небу поднимался столп дыма, вся гора походила на раскаленную печь, а то облако, что держалось на ее вершине, Моисей и называет славой Господней. Грозная слава в глазах народа напоминала: огнь поядающий (Исх. 24: 17); в нее вошел Моисей и оставался в ней сорок дней и сорок ночей. В нестерпимом огне и непроницаемом тумане пребывал Бог. Из этой тайны вынес Моисей слова Божии, обращенные к людям.

Спустя несколько веков царь Соломон, сын Давида, построил в Иерусалиме великолепный храм Богу. И вот, при освящении храма, облако наполнило дом Господень; и не могли священники стоять на служении по причине облака, ибо слава Господня наполнила храм Господень. Тогда сказал Соломон: Господь сказал, что Он благоволит обитать во мгле (3 Цар. 8: 10–12). Царь повелел приготовить к жертвоприношению великое множество крупного и мелкого скота. Огонь, пролившийся с неба, поглотил жертвы, как будто бережно собрал их и вознес в незримую высь. А израильтяне в трепете пали лицом на землю; чувства умиления, восторга и благодарности к благому и милостивому Богу охватили их; и они славословили Господа (См.: 2 Пар. 7: 3).

Слава, как мы видим, сияет, горит огнем, восхищает и… остается непостижимой. Она – не поверхность, а глубина красоты; она – даль, наполненная радостью и уходящая в бесконечность, в неприступную мглу.

Филологи также сближают славянское «краса» с литовским «гроцис» – «красота», и «грацус» – «красивый». В последнем не может не слышаться латинское «грациа», что значит «благодать». Итальянцы этим словом благодарят, говорят «спасибо». Все корни и значения мысленно сводятся в один общий образ Божиего дара, который светит, просвещает, дает силы понять свое место в мире перед Божественной необъятностью и вечностью. Благодать незрима. И в красоте красиво не то, что видно, а то, что скрыто.

Если «слава» в Священном Писании упоминается неоднократно, то о «красоте» в Евангелии совсем не говорится. Просто нет этого слова, и все. А во всем Новом Завете, то есть в Евангелии вместе с Посланиями апостолов, всего один раз. У апостола Петра. Он, обращаясь к женщинам, пишет: Да будет украшением вашим не внешнее плетение волос, не золотые уборы или нарядность в одежде, но сокровенный сердца человек в нетленной красоте кроткого и молчаливого духа, что драгоценно пред Богом (1 Пет. 3: 3–4).

Получается, что по-настоящему красиво то, что значительнее внешних признаков красивости, не зависит от моды, выше эпох, культур и местного колорита; что не замазать косметикой… Что не кричит о себе. А существует как некая сила, живая и умная, и может оживить подходящую форму. Отсюда смысл понятия одухотворить. Творит Дух.

О красоте в литературе

Лучше всего нетленную красоту духа передает искусство иконы. Хотя искусством в светском понимании иконопись не назовешь. Но и искусство изобразительное, и литература прекрасно чувствуют творческое дыхание, движущее миром, и пытаются своими средствами об этом сказать. Только лишь в нашей, русской, литературе примеров множество. Вот Заболоцкий Николай Алексеевич увидел сокровенное и окружил его прозрачными словами. В стихотворении «Некрасивая девочка»:

 
Среди других играющих детей
Она напоминает лягушонка.
Заправлена в трусы худая рубашонка,
Колечки рыжеватые кудрей
Рассыпаны, рот длинен, зубки кривы,
Черты лица остры и некрасивы.
Двум мальчуганам, сверстникам ее,
Отцы купили по велосипеду.
Сегодня мальчики, не торопясь к обеду,
Гоняют по двору, забывши про нее,
Она ж за ними бегает по следу.
Чужая радость так же, как своя,
Томит ее и вон из сердца рвется,
И девочка ликует и смеется,
Охваченная счастьем бытия.
Ни тени зависти, ни умысла худого
Еще не знает это существо.
Ей все на свете так безмерно ново,
Так живо все, что для иных мертво!
И не хочу я думать, наблюдая,
Что будет день, когда она, рыдая,
Увидит с ужасом, что посреди подруг
Она всего лишь бедная дурнушка!
Мне верить хочется, что сердце
не игрушка,
Сломать его едва ли можно вдруг!
Мне верить хочется, что чистый этот
пламень,
Который в глубине ее горит,
Всю боль свою один переболит
И перетопит самый тяжкий камень!
И пусть черты ее нехороши
И нечем ей прельстить воображенье, —
Младенческая грация души
Уже сквозит в любом ее движенье.
А если это так, то что есть красота
И почему ее обожествляют люди?
Сосуд она, в котором пустота,
Или огонь, мерцающий в сосуде?
 

Тот же образ видится и другому поэту, иеромонаху Василию Рослякову:

 
Дивно я создан Божественным Словом:
Будто бы соткан из ткани земли
С замысловатым телесным узором,
С тайным до времени светом внутри.
 

Когда находишь в ранних стихотворениях Осипа Мандельштама вновь тот же образ, начинаешь думать, что поэтам и в целом художникам – людям, мыслящим образами, – жизнь одинаково честно открывает видимые признаки невещественного, духовного содержания красоты. Что это? Свет, тепло, дыхание ветра. Мандельштам вспоминает соборы Московского Кремля:

 
Успенский, дивно округленный,
Весь удивленье райских дуг,
И Благовещенский, зеленый,
И, мнится, заворкует вдруг.
Архангельский и Воскресенья
Просвечивают, как ладонь, —
Повсюду скрытое горенье,
В кувшинах спрятанный огонь…
 

Огонь, внутренний свет наполняет все, что живет и любит; все, что красиво. Кроткая, сострадательная княжна Марья в «Войне и мире» Льва Толстого в минуту встречи с любимым человеком озаряется изнутри светом высокой душевной красоты. Вот как об этом сказано в романе:

«Когда Ростов (будущий муж княжны. – Прим. авт.) вошел в комнату, княжна опустила на мгновенье голову, как бы предоставляя время гостю поздороваться с теткой, и потом, в то самое время, как Николай обратился к ней, она подняла голову и блестящими глазами встретила его взгляд. Полным достоинства и грации движением она с радостною улыбкой приподнялась, протянула ему свою тонкую, нежную руку и заговорила голосом, в котором в первый раз звучали новые, женские, грудные звуки. M-lle Bourienne, бывшая в гостиной, с недоумевающим удивлением смотрела на княжну Марью. Сама искусная кокетка, она сама не могла бы лучше маневрировать при встрече с человеком, которому надо было понравиться.

Или ей черное так к лицу, или действительно она так похорошела, и я не заметила. И главное – этот такт и грация! – думала m-lle Bourienne.

Ежели бы княжна Марья в состоянии была думать в эту минуту, она еще более чем m-lle Bourienne удивилась бы перемене, происшедшей в ней. С той минуты, как она увидела это милое, любимое лицо, какая-то новая сила жизни овладела ею и заставляла ее, помимо ее воли, говорить и действовать. Лицо ее, с того времени, как вошел Ростов, вдруг преобразилось. Как вдруг, когда зажигается свет внутри росписного и резного фонаря, с неожиданною поражающею красотой выступает на стенках та сложная, искусная художественная работа, казавшаяся прежде грубою, темною и бессмысленною: так вдруг преобразилось лицо княжны Марьи. В первый раз вся та чистая духовная, внутренняя работа, которою она жила до сих пор, выступила наружу. Вся ее внутренняя, недовольная собой работа, ее страдания, стремление к добру, покорность, любовь, самопожертвование – все это светилось теперь в этих лучистых глазах, в тонкой улыбке, в каждой черте ее нежного лица».

Многогранная красота

Самое красивое в человеке – глаза. Что красиво еще? Вообще в мире. Волнующая сердце речь. Изящество линий и сочетание красок на картинах. Музыка. Огненные деревья в октябре и лес в апреле, когда он окутан зеленым туманом. Горы в лучах восходящего солнца и цветущая душистая степь, ярко-синее небо без единого облачка и разноцветная морская даль. Звезды. И конечно, и даже прежде многого другого, поступки людей. Вот этот человек, говорят иногда, не побоялся вступиться за несчастного перед сильными: его поступок красив и благороден.

Жила-была одна девушка. Она не могла разобраться в своей душе. Ей нравился успешный молодой мужчина, высокий и остроумный. Он всегда шикарно подъезжал на серебристой трехдверной «ауди», часы носил – «Константин Вашерон». И он оказывал ей знаки внимания: дарил цветы, приглашал в рестораны. Звал в Мексику отдохнуть, и она бы тут же, да родители не пустили. Но руку и сердце не предлагал, в его планы не входило.

А другой был несравненно тише, ездил на метро, серьезно учился, в столовой брал суп. Как вдруг, неожиданно, признался ей в любви. Подошел и, строго и грустно глядя ей в глаза, протянул конверт: «Прочитай, хорошо? Потом выбросишь». Он писал, что любит ее и хочет, чтобы всё у них было честно и правильно, если она согласна: венчание, дружная семья, дети. Но вот он-то ей не очень нравился: ростом с неё и вообще – никакого шика. А впрочем… Что-то удерживало ее отвергнуть его предложение. Одним словом: истомилась. Рассказала всё бабушке.

Сидят они вечером, в сумерках, и бабушка вспоминает, как и она когда-то нравилась двум кавалерам. Наследственное это, что ли? И что-то похожее было в тех, бабушкиных, молодцах и в нынешних, внучкиных. Красивого, бабушка ухмыльнулась, звали Владимиром. А простенького Ваня, как в сказке.

«На день рождения нашей сокурсницы вся группа набилась в ее маленькую комнатку: веселье стояло – пыль столбом. Меня позвали в коридор, я выбежала и налетела на Ваню:

– Вань, кто меня звал?

– Я.

– Что случилось?

– Я вот два года хочу тебе сказать: ты мне очень нравишься, с первого взгляда. Выходи за меня замуж. Мы поедем ко мне в Нижний Тагил, когда доучимся.

– Ты что, выпил? – Я как-то рассердилась. – Из двух вещей одна сбудется непременно: в Тагил свой ты поедешь точно, а со мной вряд ли.

– Ну да, – мрачно прошептал он.

– А за чувство благодарю. – Я сразу смягчилась. – Ты на самом деле хороший. Прости меня.

Однажды согнали всех в актовый зал на собрание: исключать из института преподавателя. Что это означало в советской стране? В лучшем случае волчий билет: никуда не устроишься, только в котельную или дворником. Но скорее всего: арест, допросы, затем ссылка. В конце 1940-х уже почти не расстреливали, в основном ссылали. Семья впроголодь. Жизнь поломана.

Преподавателя этого все любили. Талантливый ученый, и душа открытая, нелицемерная. Идет собрание, люди головы поопускали. Выступить против – самому себе приговор подписать. Да и человеку не поможешь – так многие рассуждали. Гремят с трибуны активисты, требуют удалить идейного врага из советского вуза. Среди выступающих и Володя, комсорг курса. Наконец, председатель командует: кто за исключение гражданина Серова?

Зал, как один человек, поднял руки вверх. Дружно сдали хорошего человека. Система жестока.

– Кто против? – машинально спрашивает председатель, не глядя на сидящих. Ему что-то шепчет товарищ справа.

– Кто? – удивленно поднимает глаза председатель.

В центре большой аудитории, рядами уходящей ввысь, твердо стоит рука в клетчатом рукаве. Это Ваня. Его голос дрожит сначала, но скоро крепнет:

– Я! Я против! Товарища Серова все знают, он очень честный человек. Он воевал, у него есть награды и ранение. У него двое маленьких детей. Он ученый, он стране нужен. Его нельзя исключать!

Зал зашевелился, шумно вздохнул. Я смотрела снизу вверх на Ваню, потому что сидела на ряд ниже, и думала: нашелся еще один настоящий человек! В эту минуту глаза его сверкали, щеки стали румяными, он правой рукой, как гребешком, откинул прядь со лба. Я как будто увидела его впервые в жизни.

А собрание уже гудело. Кто-то крикнул, прячась за спины: перестаньте травить Серова! На бледно-зеленого председателя жалко было смотреть. Дело кончилось тем, что партийных и комсомольских начальников с должностей тут же сместили; Серова ночью забрали на Лубянку, а Ваню вызвали через день в комитет комсомола. Все знали, что его исключают. Мы стояли на галерее и ждали, когда он выйдет. Его долго разбирали. Он вышел растерянный, виновато оглядел нас. Кто-то торопливо положил ему руку на плечо, кивнул и убежал. Мы вчетвером пошли в парк: Ваня, двое друзей его и я. Ходили по дорожкам, молчали, а когда заговаривали о чем-нибудь, то о постороннем.

Потом, я помню, мы остались с ним вдвоем, сидим на скамейке, едим булку. Проглотив кусок, я сказала:

– Надо же, как все сбывается. Ты теперь в Тагил.

У него во рту хлеб, и он не может ответить. Я продолжаю:

– А мы? Уже расстаемся?

Он подумал:

– Давай, я буду писать какому-нибудь пожилому человеку: поищу кому. А вы через него – мне. Вам учиться надо, заканчивать, а я работать пойду. У родителей еще двое в школе.

– А я?

Ваня взглянул на меня внимательно.

Я наклонилась к земле, потому что, кажется, покраснела, и спрашиваю:

– А как же я без тебя? Что мне делать?

Вот так всё и решилось. Мы поженились, в Тагиле. Появилась твоя тетя, потом твой папа. А лет через десять взяли и доучились. И всех понемногу вырастили. Теперь твоя пора».

Свет мира

Что делает красивым? Внутренняя сила, принимающая для нас чаще всего вид света. Когда Иисус Христос говорил в Палестине о настоящей Жизни – Царстве Божием, – пришедшей в мир в Его Лице; когда исцелял всякую болезнь и немощь, тогда слух о Нем разнесся далеко, даже до Сирии.

И приводили к Нему всех немощных, одержимых различными болезнями и припадками, и бесноватых, и лунатиков, и расслабленных, и Он исцелял их. И следовало за Ним множество народа из Галилеи и Десятиградия, и Иерусалима и Иудеи и из-за Иордана (Мф. 4: 24–25).

Христос учил жизни, свободной от злобы, похоти и корысти, а народ слушал Его часами, забывая о еде и отдыхе. И Он говорил среди прочего: Вы – свет мира. <…> Так да светит свет ваш пред людьми, чтобы они видели ваши добрые дела и прославляли Отца вашего Небесного (Мф. 5: 14, 16). В другое же время и в другом месте, исцеляя слепорожденного, Он сказал иначе: Я свет миру (Ин. 9: 5).

Так кто же свет? Он или люди? Нет ли здесь оговорки или противоречия? Нет! Есть указание на причину и следствие. Он объяснил это однажды прямо: Я свет миру; кто последует за Мною, тот не будет ходить во тьме, но будет иметь свет жизни (Ин. 8: 12).

Свет жизни и красота ее в нас – от Бога. Вы слышали, наверное, про черные дыры в космосе. Возможно, это взорвавшиеся звезды, которые из пылающих гигантов сжались в сверхплотные малые тела; в них время и пространство поменялись ролями. Какова бы ни была природа этих космических феноменов, в них всё исчезает бесследно и невозвратно. Это бездна небытия, пропасть беспросветности.

Всякий, «кто собирает сокровища для себя», кто живет только для своей выгоды и удобства, страшно похож на черную дыру. На зияющую пропасть в прекрасном мире. В слове «пропасть» переставьте ударение на последний слог. Вот так. А если таких дыр без дна будет всё больше? Мы провалимся? Не дай Бог. Надо просить Его о том, чтобы не допустил такой беды. Ясно, что человеку-дыре, то есть эгоисту, придется в свое время отвечать Богу за прожженные годы. А что он ответит? Да ему отвечать будет нечего и нечем. Он – дыра; вечный собственный враг; самоистребитель; существо, всего лишь пожившее для себя, и только.

А процветшая здесь, на земле, бескорыстная красота, пойдет в свой срок к красоте немеркнущей. Жизнь проявляет себя во свете, она есть свет, ясность пути, возрастания. Но и красота есть свет. Особый, сокровенный, идущий из сердца. Значит, жизнь и красота – одно. Если то и другое – настоящие. Смысл жизни в том, чтобы послужить Богу и таким образом приблизиться к Нему. Так приблизиться, чтобы быть в Нем. А Бога мы встречаем и видим только в другом человеке.

Подведем итоги: красива жизнь, отданная другому человеку – одному или многим – без корысти и расчета, но при ясном уме и по велению любящего сердца. Такая жизнь озарена светом духовным, и в ней всё сияет, всё излучает тепло: глаза, слова, дела и даже вся природа. Если ты действительно заботишься о красоте, то не спеши за модой, не думай о загаре и гладкой коже, косметике и дорогой бижутерии. Ох, куклу или обезьяну как ни наряжай… Да и не наряжай, чтобы не было смешно. Лучше чисто живи. И поступай красиво.