Текст книги "Исполнитель"

«Родная, отзовись»

Нет ответа.

«Родная, отзовись!»

Нет ответа. Зато из проулка серыми мышами вышмыгивают какие-то неясные полулюди-полутени. И сзади, и спереди.

В своё время Первея не раз выручала эта его черта – не думать, а действовать в критических ситуациях. Рука ещё тянула из ножен новоприобретённый меч, а тело уже бросилось в атаку на стоявших впереди. Теперь главное – быстрота.

Арбалетный болт скользнул по рёбрам, порвав одежду, мимо уха просвистел тяжёлый метательный нож, но это уже не имело значения. Тело рыцаря, будто вспомнив молодость и всё, что было, уже само выстраивало схему боя, так что Первей как будто наблюдал происходящее со стороны.

Клинок рыцаря свистел, распарывая воздух направо-налево, и разбойнички, привыкшие брать не умением, а числом, и в особенности – страхом, валились снопами. Первым делом он достал второго татя с самострелом, наиболее опасного в затевавшейся свалке. Разбойник почему-то не успел спустить тетиву, и тяжёлый самострел выпустил стрелу уже сам, от удара о землю. Здоровенного душегуба с кистенём рыцарь лишил его оружия вместе с рукой – кувыркаясь, оба предмета полетели на снег, дикий рёв огласил проулок. У кряжистого низенького разбойничка в лаптях была рогатина, и шёл он с ней, будто на медведя – явно недавний селянин, поменявший профессию на более прибыльную. Первей усмехнулся, сильным ударом плашмя отводя остриё рогатины от своего живота, перехватил его левой рукой за окованное железом древко и что есть силы дёрнул противника на себя, одновременно выбрасывая вперёд меч. Мужичок удивлённо хрюкнул, обнаружив в своём брюхе совершенно ненужную сталь, и упал на колени, словно собираясь молиться.

В этот момент в проулок влетели сани, запряжённые тройкой великолепных белых, белогривых коней. Мелькнуло женское лицо с широко распахнутыми глазами, чернобородый осанистый кучер правил стоя, занеся кнут над головой – и тут в спину тяжело ударило, и во рту стало горячо и солоно. Уже ничего не видя, каким-то наитием Первей ввалился в пролетавшие мимо сани, мир завертелся колесом и погас…

* * *

Сознание возвращалось медленно, словно он всплывал неспешно, как утопленник, со дна глубокого омута.

– Живой… Глаза открыл, гляди-ка…

Сквозь тьму и зелень проступил женский лик. Именно лик – просто лицом увиденное назвать не поворачивался язык. Тонкие, иконописные черты, маленькие розовые губы, нежная, бледная кожа с едва заметным тонким румянцем. И огромные, густо-синие глаза, распахнутые во всю ширь, в обрамлении длинных густых ресниц. Вокруг головы ореолом пушились густые пшеничного цвета волосы, в крупных кольцах. Простоволосая женщина в Московии – чудо…

Первей тупо рассматривал чудесное видение, пытаясь сообразить, не является ли открывшееся ему свидетельством окончания им очередного круга и перехода в мир иной. Однако ноющая боль в спине навела на мысль, что его жизнь и приключения покуда продолжаются.

– Как ты себя чувствуешь? – произнесло видение.

Рыцарь поворочал во рту языком, толстым и непослушным.

– Где я? – сипло произнёс Первей первую осмысленную фразу, пришедшую на ум. В груди хрипнуло, булькнуло.

Лик чуть улыбнулся.

– Ты в доме боярыни Морозовой. Слыхал о такой?

Первей честно попытался припомнить.

– Не обессудь, госпожа. Издалека я.

– Ты чуть не погиб, витязь. Вот – она показала метательный нож, лежавший на столике – Это тебе влепили в спину те тати, с которыми ты бился. Ты их знаешь?

– Откуда, госпожа? Я и в Москве-то первый день.

– Кто ты?

Вопрос в лоб. Исполнитель он, ясно? Нет, госпожа боярыня, неясно тебе будет… Во всяком случае, не сейчас.

– Я странствующий рыцарь, госпожа. Судьба занесла меня в вашу Московию, можно сказать, случайно.

Густо-синие глаза пригасили своё сияние, прикрылись ресницами.

– Отдыхай, рыцарь. Всё будет хорошо.

Женщина встала, шурша шелками, вышла лёгкой, неслышной походкой. Вот интересно, зачем такие дурацкие у московских красавиц одеяния – шёлку да парчи полсотни аршин, денег потрачена уйма – а мешок мешком… И голову обнажать здешние женщины при посторонних полагают неприличным…

«Родная, отзовись»

Молчание.

«Родная, отзовись!»

Нет ответа. Почему?

«Родная, ты слышишь меня?!»

Ответа нет. Первей вдруг почувствовал дикий страх – и не будет?! Никогда?!!

«Родная, не бросай меня, слышишь?!!»

Нет ответа. И не будет. И никогда больше он не услышит…

И тогда Первей впервые за много, много лет заплакал – навзрыд, не стесняясь, что его могут увидеть, и жгучие, как щёлочь, слёзы катились по его щекам. Мир рухнул.

Тоска и боль были так велики, что неокрепший организм не выдержал, и на рыцаря вновь опустилась спасительная тьма. Значит, хоть какая-то справедливость в этом ненужном более мире сохранилась…

* * *

Он выздоравливал трудно, очень трудно и медленно. Нет, физическая рана была не так уж опасна для здорового, ещё далеко не пожилого мужчины. Да, рана от ножа затянулась, но Первей чах и худел на глазах, потому что подсознательно понимал – ему более незачем задерживаться в этом мире, и организм воспринимал его состояние, как хороший конь команду наездника «Стой!». Но вот умирать его ещё молодое, крепкое тело не желало, и упрямо цеплялось за эту ничтожную юдоль, совершенно уже ненужную его хозяину. И всякий раз, как Первей выплывал из омута беспамятства, он видел одно и то же – прекрасный иконописный лик с широко распахнутыми густо-синими глазами. И руки, то поправляющие подушку, мокрую и горячую от его пота, то обтирающие его исхудавшее тело уксусом, то подносящие к губам чашку с бульоном…

Тело победило. Тело вытащило его, как добрый конь выносит на себе бесчувственного хозяина с поля боя. Настал день, когда Первей смог сесть на постели, с изумлением разглядывая свои тощие волосатые ноги. В окошко светёлки пробивался солнечный свет, расцвеченный цветными стёклами. Рыцарь нащупал халат, лежавший свёрнутым у изголовья, неловко натянул его. Встал, шатнувшись так, что едва не упал, но устоял на ногах и даже смог подойти к окошку. Нашарив защёлку, поднял раму. В лицо ему дохнуло крепким морозом. Зима. Уже давно глубокая зима.

Первей заметил на стене зеркало – роскошная для Московии вещь. Подошёл, вгляделся в собственное изображение. Из зеркала на него глядело обросшее бородой лицо отшельника-аскета, осунувшееся, бледное. Пронзительные глаза, ввалившиеся и покрасневшие, под глазами тёмные круги. Красавец…

Сзади послышался скрип, Первей обернулся. Молодая женщина стояла, разглядывая его. Первей плотнее запахнул татарский халат, подбитый ватой.

– Я рада, рыцарь. Наконец-то ты встал. Я уже думала, что не справлюсь.

* * *

-… Так что нету у меня ни отца, ни матери, госпожа. И родных где искать, неизвестно. Словом, один, как перст.

– Как отчество твоё, рыцарь?

– Отца Северином крестили.

Они сидели возле печи, сплошь покрытой изразцами. От печи шёл жар, от лавок, обитых рытым бархатом и застеленных бобровыми шубами, казалось, тоже шёл жар, но особенный жар излучала боярыня. Сегодня на молодой женщине был надет летник – лёгкое платье, перетянутое в талии чеканным серебряным пояском, подчёркивающим стройную фигуру, высокие роскошные груди так и распирает молодая, невостребованная сила…

– Вдова я, – боярыня смотрела прямо, откровенно. – Как мужа не стало, третий год вдовой хожу. Охотников до моего добра немало, – она рассмеялась зло, – да только я тем женихам вроде придатка. Мой отец, князь Шуйский, как замуж меня отдавал, не подумал, что старый боярин так быстро отойдёт. Так что теперь я сама себе вольная хозяйка. Вот только надолго ли?

Она замолчала, сидя неподвижно, пламя свечей, вставленных в трёхрогие подсвечники, отражалось в её глазах.

– Тут тебе не Литва с Польшей, рыцарь, и даже не Новгородчина. Здесь баба без мужа…

Она подалась вперёд. Глаза распахнулись во всю ширь.

– Глянусь я тебе, Первей Северинович?

Первей помедлил.

– Не упомню я, чтобы такая краса, как твоя, госпожа, и неприбрана к рукам лежала.

– Ну так прибери.

Боярыня смотрела пронзительно.

– Я не пара тебе, госпожа. Я нищий, безродный да бездомный… Тебе боярина или князя надобно.

Боярыня рассмеялась с издевкой.

– Нищий, говоришь? В твоих кошелях рублёв на триста с лишним серебра да золота нашлось. Не обессудь, я посчитала.

– Это на мелкие дорожные расходы, госпожа, – улыбнулся Первей.

– Вот именно. Не знаю, откуда твои деньги, рыцарь, и спрашивать о том не желаю. Мне не нужен боярин, – её вдруг всю передёрнуло зябко. – Хватит с меня. Мне нужен ты. Да, да, ты, Первей Северинович. Ты из дворянского рода, так что никто и не пикнет. И ты умеешь любить.

Первей смотрел ей в глаза, опасно приблизившиеся.

– Да, да. Я немало наслушалась, покуда ты бредил. Так, как ты, у нас жёнок и не любят, почитай, никто. Я понимаю тебя. Но и ты пойми – она умерла, и не вернётся.

– Кто? – тупо спросил Первей.

– Твоя жена, кто же ещё. Ты бредил ей всё время, ты разговаривал с ней, как с живой. Но та жизнь ушла, ушла навсегда.

Она снова замолчала, глядя пронзительно своими густо-синими глазами. Первей молчал, сжав зубы.

– Возьми меня в жёны, рыцарь. Я сама всё устрою, тебе и беспокоиться-то не придётся. Родословной при себе нету? Будет тебе родословная, только кошелём тряхнуть раз. Ну посмотри же ты на меня по-настоящему!

Она встала во весь рост, во всей своей двадцатилетней красе. Нет слов, до чего хороша…

– В шелках ходить будешь, на золоте есть-пить. Ни слова противного никогда от меня не услышишь. Спаси меня от жадных лап вожделеющих, Первей, спаси меня и сам спасён будешь!

Рыцарь молчал, в голове шёл тонкий звон.

«Родная, отзовись. Богом молю, скажи хоть слово!»

Нет ответа. И больше не будет, похоже, никогда.

– Я не тороплю тебя, Первей Северинович. Думай. Спокойной ночи.

* * *

… Ему снился сон. Очередной странный сон, каких он немало уже насмотрелся за эти годы скитаний. Вот только этому сну недоставало главного – Голоса. Голоса Свыше, покинувшего Первея не прощаясь, без объяснений и вздохов. Ушедшего навсегда. Ушедшей навсегда.

Он шёл и шёл по бесконечному старому саду, и здоровенные фруктовые деревья – ни яблони, ни груши, что-то непонятное – с морщинистой шершавой корой будто провожали его взглядами. Над головой стоял странный золотистый туман, будто сгущённый солнечный свет, потерявший прозрачность, но не утративший радостного солнечного сияния. Было тихо, ни ветерка, и только время от времени сочно шлёпались на землю перезревшие плоды странных деревьев.

Навстречу ему неслышно приближалась фигурка в белом, осторожно ступая босыми ногами по густому и плотному травяному ковру. Вот уже видно лицо… Мама…

– Здравствуй, сынок.

– Здравствуй, мама. Мне очень плохо. Она покинула меня, и даже не попрощалась.

– Она рассчиталась с долгами и должна вскоре уйти на новый круг. И твои долги погашены, так что ты более не Исполнитель. Но до конца твоего нынешнего круга ещё долго.

– Почему? Почему она ничего не сказала мне?

Мама помолчала.

– Потому что это очень больно, сынок. Ей и так очень больно. И скоро ей будет позволено избавиться от этой боли. При каждом новом рождении смертный забывает всё, что было до, и вспоминает о прошедших кругах только после конца. Да и то часто не о всех.

– Зачем так, мама?

– А зачем пчёлы собирают нектар и пыльцу, трудятся целыми днями? Так и люди, они всю жизнь что-то делают, созидают и разрушают, создают бессмертные картины и совершают ужасные злодеяния. И в конце круга приносят всё сюда, весь свой груз печалей и радостей, бывших надежд и разочарований, успехов и неудач, как пчёлы приносят свой груз в улей. И только освободившись от груза, уходят на новый круг.

Мама погладила Первея по голове, ласково, как это может только мама.

– Чем тебе нехороша эта боярыня, мой мальчик? За этой женщиной ты будешь надёжнее, чем в замке на скале, поверь мне.

– Нет, мама. Мне нужна она.

– А если это невозможно?

– Значит, это несправедливо. Значит, правды нет нигде, и этот мир в основе своей несправедлив, а стало быть, не нужен. Ведь она любит меня, мама.

– Это так. Она очень сильно тебя полюбила.

– И я тоже. Так кому и зачем нужен такой мир, где любящие друг друга обречены на разлуку навечно?

– Это гордыня, сынок. Греховная и безмерная гордыня. Кто мы, чтобы определять, как должен быть устроен мир?

– Я сказал, что думал. Более того, я сказал правду. Если нам не позволят быть вместе, значит, этот мир несправедлив, и никому не нужен.

– И что ты намерен делать?

– А ничего. Можно носить нектар в улей, но не в гнездо шершней. Если её не будет, я прерву этот круг, своей волей.

– Но ты будешь за это наказан. Ты попадёшь в Нижние Миры. Вплоть до небытия.

– Не имеет значения. Если этот мир в основе своей несправедлив, значения не имеет абсолютно ничего.

Словно ветерок пробежал по верхушкам старых деревьев, сочные плоды зашлёпали там и тут. Фигура матери начала отступать, дальше, дальше…

– Будь счастлив, сынок… Постарайся…

* * *

Первей открыл глаза, разом порвав завесу сна, словно вынырнув из глубокого омута, где сдавливало грудь толщей воды. Над ним склонился иконный лик с распахнутыми во всю ширь глазами.

– Не говори ничего, не надо. Скажи только одно – ты снова видел её?

– Кого её?

– Твою мёртвую жену.

Первей смотрел в распахнутые глаза прямо и неподвижно.

– Нет, госпожа. Сейчас я видел во сне свою матушку.

* * *

Солнечные лучи били в высокие застеклённые окна боярского терема, играли разноцветьем огней в венецианском стекле, весёлыми зайчиками отскакивали от начищенного серебра, маслянисто отсверкивали от золота. Стол ломился от снеди, как на свадьбе. И боярыня была сегодня хороша, как никогда, в ало-золотом расшитом одеянии, подчёркнуто перетянутом в талии пояском, и из длинных широких рукавов, нелепо свисающих по местной моде, по локоть выглядывали обнажённые белые руки, гладкие и нежные, с длинными тонкими пальцами, не натруженными тяжкой работой, прялкой или шитьём – пальцы, созданные для поцелуев, унизанные перстнями. Мановением этих пальцев вдова отослала двух девок, прислуживавших за столом.

– Так что ты мне ответишь, Первей Северинович?

Рыцарь помедлил ровно столько, чтобы набрать в грудь воздуха.

– Не гневайся, госпожа боярыня. Я не могу сделать тебя счастливой, а делать несчастной не хочу. Прости меня, если можешь.

Боярыня смотрела ему в глаза не мигая, затем взгляд её потух, опустились ресницы.

– Ну что ж. Видать, не судьба, – она тяжело вздохнула. – Бог с тобой, рыцарь, ступай себе с миром. Живи с мёртвой, коли тебе так глянется.

Первей молча встал, пошёл собираться. Сказано ясно, чего там…

– Она хоть какая из себя была, слушай?

Рыцарь остановился на пороге, чуть помедлил, обдумывая ответ.

– Красивая была. Чёрные громадные глаза, колдовские, и коса чёрная, толстая, как корабельный канат. И грудь…

– Да неужто я хуже?

Первей улыбнулся.

– Не хуже, госпожа. Просто другая. А она – моя.

* * *

– Гнедко, Гнедко-о-о… Ух ты мой хороший, ух ты мой славный…

Конь радостно заржал, не в силах сдерживать радость от встречи с любимым хозяином. Первей тоже ржал бы, если б умел. Последняя родная душа у него осталась на этом свете – конь этот.

– Так что всё в полной сохранности, господине, – разбойничья рожа Вараввы перекосилась, изображая улыбку. – И гулять выводили, а как же. Можно хоть сейчас в седло. А ты сомневался, господине. У Вараввы любое добро хранить надёжней, нежели в великокняжьей казне. Только денежки платить надобно.

– Меня тут чуть не убили, прямо возле ворот твоих, – искоса глядя, произнёс Первей.

– Что там за воротами, я не ответчик, то печали великого князя. А здесь я хозяин, и всякий постоялец у меня в целости беспременно, покуда денежки платит.

– Ладно, убедил, – рассмеялся Первей. – Сколько с меня за постой?

– Ровно сорок восемь рубликов, господине, и можно даже золотом, – рожа Вараввы перекосилась ещё сильнее, обозначая полное радушие: сумма была громадной. – Только не надобно всяких колдовских штучек, наслышан я уже… Ежели что, тебе отсюда не выбраться, моё почтение.

– Держи, – Первей отсчитал требуемую сумму. – Да не зазнавайся, почтенный. Скажу тебе прямо: ежели б ты не сохранил мне Гнедка, так все твои угрозы мне – тьфу! Ты сам бы меня отсюда вывел, и коня, и денег дал на дорожку, сколько смог бы собрать. А так – спасибо тебе с поклоном, и да минует тебя рука палача.

– Вот за это спасибо, господине, – ничуть не испугался Варавва. – Вот за палача особое спасибо. Очень, господине, хотелось бы миновать… Да все под Богом ходим, как миновать-то?

* * *

Конь шёл своим неповторимым скользящим шагом, буквально баюкая всадника, но сегодня уснуть в седле Первей не боялся. Он думал.

«Здравствуй, рыцарь. Здравствуй, мой родной»

Рыцарь так сжал бока коня и натянул поводья, что Гнедко обиженно всхрапнул – больно же, чего ты, хозяин, сдурел?

«Ты вернулась»

Короткий бесплотный смешок. Такой знакомый, родной, неповторимый…

«Меня вернули»

Первей помолчал, переваривая.

«Тебя забрали… от меня не по твоей воле?»

Бесплотный вздох.

«По моей, мой милый. Я сделала всё, чтобы ты мог быть счастлив, и попросилась уйти. Я не хотела…»

«Ясно. Не хочешь девчонку, получай боярыню. Даже самая умная баба – дура, не потому, что дура, а потому, что баба»

Бесплотный вздох.

«Ты прав, рыцарь. Ты опять прав. Я дура, и отрицать это бессмысленно»

«Строго говоря, за такие вещи тебя следовало бы выпороть по голой заднице, задрав юбку. Но отложим это до того момента, когда у тебя будут юбка и задница»

Бесплотный смех долго не утихает.

«Нет, ты просто невозможен. Ладно, слушай. Твои и мои долги полностью покрыты, но мы просим неслыханного, и нам с тобой придётся отработать. Нам дали такую возможность»

Первей уже дрожал от предчувствия.

«Что мы должны отработать?»

«Ну Господи, ну какой ты всё-таки дурень. Ты ведь не хочешь, чтобы я начала новый круг в виде крохотного слепого котёнка, и даже человеческий младенец тебя не устраивает. Ты возжелал, чтобы я появилась на круге сразу взрослой девицей с титьками, более того – сохранившей всю память о предыдущем круге. И всю память о своём пребывании в виде Голоса Свыше, и никак иначе»

«Это правда. А чего хочешь ты?»

Пауза. Долгая, долгая пауза, но Первей терпеливо ждал – он знал, это пауза перед ответом.

«А я хочу, чтобы ты был счастлив, мой родной. Потому что я люблю тебя. И так как тебя не устраивают ничьи в мире титьки, кроме моих – у меня нет выбора»

«Наконец-то до тебя дошло. Ты не такая уж тупая, какой пытаешься казаться. Наверное, если тебя как следует подучить, ты в конце концов научишься варить приличный суп»

Возмущённый шелестящий голос.

«Нет, ты совершенно невозможен. Всё, до ночи!»

«А задание?»

«Вот об этом как раз ночью. А сейчас прощай, и не тревожь меня по пустякам, мне нужно многое успеть узнать и обдумать»

«Да, Родная. До ночи!»

«Кстати, поторопись. К ночи начнётся буран, а настоящую русскую шубу ты так и не купил. Ты должен успеть добраться до города Клин засветло»

* * *

-…Кого чёрт принёс в такую непогодь? – зычно проорал стражник с надвратной башни, неразличимой тёмной глыбой возвышавшейся над головой. Буран крепчал на глазах, и Первею тоже пришлось орать, сложив руки рупором и задрав голову.

– Пустите запоздалого путника, добрые люди!

Голова стража исчезла, и некоторое время спустя створка ворот чуть приотоворилась. Рыцарь не заставил себя упрашивать – мигом пролез в открывшуюся щель, таща за собой Гнедка. Гнедко возмущённо фыркнул, очевидно, недовольный недостаточно торжественной встречей – он чуть не ободрал бока о воротные створки, пролезая в узкую щель. Приземистый стражник, похожий на медведя в своей шубе, смотрел сурово. На голове стража поверх мехового треуха был напялен круглый железный шлем, весьма напоминающий походный котелок, и вполне возможно, им и являвшийся.

– Мы уж собрались зачинять ворота, путник. Глянь, буря-то какая.

– И не говори. В такую погоду оказаться в чистом поле – верная смерть, и себе и коню, – Первей сунул в руку стражника мелкую серебряную монетку. Суровый страж разом подобрел.

– Откуда путь держим, господин хороший?

– Из Москвы пробираюсь, до Новгорода. Скажи, почтенный, есть здесь где остановиться?

– Да как же? – страж даже обиделся. – Мы тут, чай, не в деревне. Вон поезжай по этой улице, и как раз будет постоялый двор.

– Спасибо, почтенный. Спокойной ночи!

* * *

Вьюга завывала, как бесчисленная стая голодных волков, на все лады и голоса. Под неумолчный вой ветра думалось особенно хорошо, тем более лёжа на большой охапке душистого сена, да ещё завернувшись в медвежью шубу, только что приобретённую у хозяина. С шубой Первею повезло, это да. Правда, хозяин этого сарая, упорно величавший своё заведение постоялым двором, поначалу заломил несусветную цену, как обычно все московиты, но рыцарь привычно сосредоточился, вызывая в теле знакомую дрожь… и хозяин, внезапно почувствовав небывалое расположение к проезжему гостю, расчувствовался и подарил ему шубу – знай наших! Первей сердечно благодарил его, они пили горячий глинтвейн, приготовленный Первеем из хозяйских запасов (кстати, хозяин взял сей рецепт на заметку) и расстались, довольные друг другом. Шуба что, ерунда, был бы человек хороший!

Однако ночевать здесь оказалось негде, только вместе с конём, в широком и длиннейшем сарае, чердак которого был буквально набит сеном, отчего пользоваться огнём тут категорически возбранялось, и в сарае царил непроглядный мрак. Рядом храпели кони и извозчики, спящие прямо в санях, втащенных внутрь сарая. В щели ворот, врезанных с обоих сторон постоялого двора, тонко свистел ветер, в крохотные оконца-отдушины, расположенные вдоль бревенчатых стен, влетали рои снежинок, но в медвежьей шубе было тепло и уютно. Первей почувствовал, как погружается, погружается…

* * *

«Ну здравствуй, мой родной»

«Я скучал без тебя»

Пауза.

«Представь, я тоже. Подумать только, Голос Свыше… Я и не представляла, что это может случиться со мной»

«Так случилось, потому что иначе быть не могло. Знаешь, я всегда знал где-то в самой глубине, что этот мир в основе своей справедлив, иначе… иначе его давно бы не было»

Короткий бесплотный смешок.

«Да вы философ, господин мой»

«Да, я хороший»

Новый смешок.

«Ну безусловно. Но знаешь, когда… когда я оставила тебя, мне вдруг стало жаль моего прежнего стеклянного спокойствия»

Теперь помолчал Первей.

«Маленькая моя… Бедная… Тебе было очень плохо?»

«Очень. Только это уже позади, а вот впереди… Слушай же наше главное задание. Главный Приговор, выпавший на нашу долю»

Первей почувствовал озноб. Что-то тут не то…

«На озере Селигере есть остров Кличен. Не так давно там стоял городок, с тем же прозваньем. Только разорили его новгородцы-молодцы. Вот в тех местах это и повелось»

Пауза.

«На острове, в убитом городе поселился некто, рождённый человеческой женщиной. Возможно, в самом начале он и сам был человеком, то мне неведомо. Несомненно одно – сейчас человеком он уже не является»

«А кто же он?» – Первей никак не мог справиться с ознобом.

«Монстр. Чудище, чтобы тебе было понятно. Человекообразное чудовище»

Пауза.

«Он переступил Грань. Он открыл способ активации мёртвых, и он делает это»

«Чего-чего мёртвых?»

«Активация мертвецов. Я могла бы сказать – «оживление», но это будет неверно. Потому что мёртвые остаются мёртвыми, только получают возможность двигаться, говорить и ненавидеть. Да, ненависть к ещё живущим – пожалуй, единственное чувство, остающееся у таких существ. Ты слыхал про упырей и вурдалаков? Конечно, народные сказки сильно искажают действительное положение вещей, но во всякой сказке есть доля сказки, а всё остальное – правда»

Первей помолчал, переваривая.

«Значит, изготовляет упырей и вурдалаков. Как, интересно?»

Короткий злой смешок.

«Нет, он не раскапывает могилы ночью на кладбище. Зачем ему разложившиеся, пришедшие в негодность трупы? Он умерщвляет живых, чтобы тут же оживить их, но уже в другом качестве»

Пауза.

«Но это не всё. Я не зря упомянула упырей и вурдалаков. В народных сказках эти понятия смешаны в кучу, но это совершенно разные вещи. До недавнего времени он умел подчинять себе только тела. Упырь – это не так страшно. Тело, из которого ушла душа, безмозглое создание, обладающее недюжинной силой и полным безразличием к боли и смерти. Нет, упырь – это всё ерунда. Но теперь он пошёл дальше – он научился делать вурдалаков. Насильно подчинять души людей, калеча и разрушая их»

Долгая пауза. Дрожь в теле не стихала, и Первей ничего не мог поделать с собой.

«Ты не представляешь, рыцарь, как это страшно – душа, насильно запертая в мёртвом теле, лишённая возможности уйти и начать новый круг, разрушенная душа, способная лишь ненавидеть. Но главное – это несправедливо. Только Он имеет право распоряжаться душами, только Он, и никто более. Этот монстр переступил Грань Дозволенного, и должен быть наказан»

«Как я должен убить его?» – Первей облизал пересохшие губы.

Короткий сухой смешок.

«Нет, рыцарь, он не должен умереть. Он переступил Грань, и в смерти ему отказано. Даже в небытии. Вот так, рыцарь»

Пауза. Да когда же утихнет эта проклятая дрожь?

«Но возможности творить свои чёрные дела он должен быть лишён, и причём быстро. Предыдущий Исполнитель не справился с задачей, и теперь служит совсем иным силам. Теперь он вурдалак, причём вурдалак не простой, а магический. Там, куда ты сейчас поедешь, таких называют «личи»»

«А куда я сейчас поеду?»

«Не перебивай. Одолеть этого зверя мечом или твоей хилой магией тебе не по силам» – короткий сухой смешок – «Тем более, теперь у него такой помощник. Тебе нужно Оружие»

Пауза.

«Ты отправишься в Ирландию. Оно лежит там, среди древних могил древнего народа»

«Что оно такое?»

«Некий жезл, магическое оружие как раз для таких вот случаев. Это всё, что я пока узнала. Но время у нас есть, путь туда неблизкий, так что я узнаю всё, что нужно»

«Ирландия… Ты хоть представляешь себе, где это, Родная? И как я попаду туда?»

Бесплотный шелестящий вздох.

«Не надо было устраивать публичное представление во Львове. Как было бы просто – на коне через всю Ржечь Посполитую, до самого Гамбурга, а там уже морем. Но эта дорога тебе теперь заказана, мой милый, так что придётся идти трудным путём – через Новгород, а далее… Там видно будет»

«Сейчас декабрь, Родная. До конца апреля ни один корабль в Новгород не подойдёт»

«Вот именно. Я пока не представляю, как быть. Я знаю одно – если мы хотим быть вместе, нам придётся это сделать, родной мой. Тебе и мне»

Первей глубоко вздохнул, раз, другой, сосредотачиваясь. Дрожь наконец утихла, сменившись сосущим холодком…

«Мы сделаем это. Раз нет другого выхода, мы это сделаем, Родная»

* * *

Гнедко шёл тяжело, забыв о своём неподражаемом скользящем шаге. Да ладно, хоть не падает – гляди-ка, какая дорога, пешему снегу по колено навалило. Да, русский Север…

Давно остался позади Торжок, всё ближе был Новгород. И где-то по левую руку, совсем недалеко, торчал из ледяной пустыни древнего Селигера остров Кличен, с развалинами мёртвого городка, где обосновался страшный монстр, некогда бывший человеком. Вот интересно, почему всякая нечисть так любит места, где жили люди? Жили, а потом ушли, или погибли…

«Вот именно поэтому, рыцарь. В таких местах всё пропитано смертью. В таких местах зло властвует безраздельно»

«Чего подслушиваешь мои мысли?»

«Ты недоволен?»

«Да нет, это я ворчу. Надо же тебя приучать к порядку, а то потом, как замуж выйдешь, и вовсе с тобой сладу не будет»

Короткий смешок.

«Ты считаешь нашу свадьбу делом решённым?»

«Абсолютно»

«Глуздырь желторотый»

«От ведьмы слышу. Слушай, мне тут в голову пришла идея. Что, если мы посетим наше будущее рабочее место? Ну, присмотреться там… Тут рядом. Съездим?»

Пауза.

«Не надо. Всё, что можно, я узнаю, и тебе расскажу. Ты не готов к встрече. К тому же этот чёрный маг имеет сильное чутьё. Если он тебя обнаружит… Может случиться непоправимое, мне даже страшно представить»

«Как скажешь, Родная»

Рыцарь почмокал, не желая оскорблять коня шпорами, но Гнедко негодующе зафыркал – не гони, хозяин, и так я делаю всё, что могу… Действительно, по такому-то снегу…

«Внимание. За тобой погоня»

Первей обернулся. На белоснежной равнине двигались крохотные фигурки, небыстро, но уверенно пробиравшиеся к своей цели. За каждым всадником тянулась запасная лошадь, притом уже под седлом.

«Уж не купец ли?»

«Он самый. А как ты думал – простил и забыл? Не настолько он свят, чтобы оставить без последствий причинённый тобой убыток. Не медяк пропал»

«Ой, не свят, ой, не медяк…» – рыцарь то и дело поглядывал на погоню. Неопытному человеку показалось бы, что фигурки совсем не приблизились, но Первей уже прикинул, когда эти могучие русские тяжеловозы догонят его Гнедка. Не будь этих сугробов, он ушёл бы от них, как от стоячих. Сейчас же всё решают запасные кони.

«Как он нашёл меня, вот вопрос»

Короткий злой смешок.

«Всё просто, мой милый. Тот, что рядом с купчиной – Варавва. Варавва может многое, только денежки платить надобно»

«Выходит, не последнее отдал мне купчина»

«Совсем даже не последнее. Однако твёрдо намерен вернуть утерянное»

«Ну что, Родная, придётся биться? Он же теперь не отстанет. Даже если я оторвусь сейчас, достанут в Новгороде»

Пауза. Долгая, долгая пауза, и только снег скрипит под копытами, да шумно дышит и всхрапывает Гнедко.

«Они сами вынесли себе Приговор. И этот купец, и Варавва со товарищи» – сдавленный стон. – «Молю тебя, милый – уцелей!»

«Семеро разбойников, не так это ужасно. Вот если бы то были витязи великого князя Московского, я бы скис»

Впереди уже маячила рощица, и на самом краю её старая одинокая ель, весьма раскидистая, каким и положено быть дереву, выросшему в чистом поле. Очень удачно, подумал рыцарь, извлекая из налучи тугой татарский лук, купленный ещё в Луческе. Попробовал пальцем тетиву. Вот и пришла пора опробовать покупку в настоящем деле.

«У двоих из них самострелы, да не слишком хорошие. А вот у Вараввы тяжёлый русский лук, и у купца тоже. И кольчуги к тому же»

«Кольчуги, это неприятно»

Поравнявшись с ельником, Первей круто свернул в самую гущу. Добравшись до приметной раскидистой ёлки, спешился, осторожно раздвинул густые колючие лапы. Погоня заметно приблизилась, однако не настолько, чтобы опознать его. Да и маневр, совершённый рыцарем, судя по всему, остался незамеченным – очевидно, всадники решили, что едущий впереди одинокий путник продолжил свой путь за поворотом.

Не спеша приладив колчан со стрелами за плечом, он попробовал, не мешает ли черен меча, подвигал стрелы – легко ли выходят – достал одну, с узкой бронебойной головкой. Из укрытия было видно, как приближается разбойный отряд. Вот уже пятьсот шагов осталось… четыреста… триста… двести…