Текст книги "Оникромос"

Хочешь что-то сказать?

Неожиданный вопрос вырвал Менура из задумчивости.

– Нет… Почему? Я не понимаю, в чем дело…

Как хочешь.

Панаплиан замолчал. Он покачивался, погруженный в камни. Время медленно просачивалось в темноту. Наконец в поле зрения появился Хемель, а за ним и Тенан, два силуэта, окруженные желтоватым сиянием светящихся грибов. Замин что-то нес. Продолговатая форма перекинута через плечо. Он подошел ближе и, не говоря ни слова, положил перед Менуром и Панаплианом. Это было похоже на Басала, мертвого брата Друсса, мертвое Лепе Друсса.

– Панаплиан, ты можешь нам объяснить? – буркнул Хемель.

Наступила глубокая тишина.

– Панаплиан?

Это не тело и не Лепе.

Это нечто другое.

Никогда ничего подобного

Я не видел.

Менур ахнул и присел. Все посмотрели в его сторону. Вырост старого перуса почти полностью спрятался внутри тела.

– Думаю, вам стоит кое-что узнать… – признался он.

Похра

Эдмунд Крац мечтал об этом путешествии долгие годы, но пока была жива его богатая жена, ему, отставному банкиру, приходилось посещать модные рестораны, играть в гольф, устраивать совместные поездки в экзотические страны или на швейцарские лыжные курорты. Это занимало так много времени, что он не мог себе позволить полностью отдаться своей истинной страсти – орнитологии.

Больше всего Краца восхищали совы. Можно сказать, он был одержим этими птицами. Собрал внушительную библиотеку, в которой было множество книг на эту тему. Крац участвовал во многих орнитологических симпозиумах и даже покрывал расходы на содержание клеток с совами в одном из крупнейших зоопарков страны. Правда, за каждый выписанный чек ему приходилось сражаться с женой, не одобрявшей его плебейские интересы и способы траты их общих денег. Поэтому, когда сердечный приступ унес жизнь мадам Крац, а Эдмунд без тени сожаления простился с ней на прекрасном кладбище, устроенном на широком склоне холма возле ее родного городка, жизнь вдруг стала намного проще. Крацу больше не нужно было притворяться. Он порвал все социальные связи, которые сохранял исключительно ради светской куртуазности, а имущество разделил между двумя взрослыми детьми, зоопарком и несколькими научными центрами, изучающими птиц. Он оставил себе достаточно средств, чтобы не беспокоиться о финансах, и все свое время посвятил любимому занятию. Эдмунд регулярно выезжал на пленэр и вел подробные записи о ходе своих наблюдений. Здоровье у него улучшалось, что позволяло постоянно находиться в разъездах. Это был самый счастливый период в жизни Краца, хотя его и мучила одна назойливая мысль, которую он нервно заталкивал в дальний угол разума всякий раз, когда она появлялась в поле зрения его ментального ока.

Несколько десятилетий тому назад, в те времена, когда Эдмунд только начинал собирать книги о совах, в его руки попалась необычная публикация. Это было одно редкое издание труда профессора Бенедикта Дурского, озаглавленного «Похра – Особый вид». Дурский в своей работе представил доказательства существования гигантской совы. Ее тело якобы достигало двух метров в длину, а размах крыльев превышал десять метров. Профессор утверждал, будто эта огромная птица ведет оседлый образ жизни и является эндемиком, то есть ее можно встретить только в одном месте в мире – на Ингре, большом острове на Дунае, расположенном примерно в середине того отрезка реки, который составляет границу между Сербией и Румынией. Дурский также предупреждал, что это очень опасный хищник, что он не боится людей и что для многих исследователей встреча с Похрой закончилась трагически. В конце он позволил себе замечание, в принципе положившее конец его научной карьере. Он заявил, что никогда не располагал доказательствами того, что в природе существует более одной особи, а потому он склоняется к теории, что это существо, возможно, вовсе не сова, а какой-то отдельный вид, единичная и миметическая форма существования, только напоминающая птицу. Академики высмеяли профессора, обвинили в старческом слабоумии и исключили из своего круга. В отчаянной попытке спасти остатки разрушенной репутации Дурский сжег почти весь тираж своей монографии. И те немногочисленные экземпляры, что уцелели после погрома, считались ценностью у коллекционеров. Эдмунд был одним из счастливых обладателей этого издания. И хотя не воспринимал эту публикацию всерьез, уже после первого прочтения у него появилась мечта когда-нибудь отправиться на остров Ингра. Однако он так долго прятал это желание в дальних закутках мозга, что только через полгода после смерти жены наконец набрался смелости и поверил, что это действительно произойдет – он все-таки поедет туда.

Когда Эдмунд свыкся с этой мыслью, она сразу перестала его тревожить. С радостным волнением он открыто запланировал поездку и быстро понял, что если хочет отправиться в путь в этом году, то у него остается очень мало времени. Похру, по мнению профессора Дурского, лучше всего наблюдать в период весеннего равноденствия, потому что именно тогда она наиболее активна. А календарь неумолимо указывал, что уже десятое марта. Эдмунд не собирался ждать. Он не был юношей, ощущал за спиной груз прожитых лет и знал, что такая возможность может больше не повториться.

Он не верил в существование Похры, но тосковал по своей мечте, по приключениям, которых никогда не испытывал, и надеялся провести на острове несколько приятных недель. Он будет гулять по лесу, наблюдать за птицами и отдыхать в месте, где его никто не знает и никто не найдет.

Он взял с собой лишь несколько необходимых вещей, которые уместились в небольшом чемодане, после чего, не мешкая, отправился в путь. Дорога на остров оказалась сложнее, чем он себе представлял, и, казалось, тянулась бесконечно. Самолет, поезд, автобус, корабль – создавалось впечатление, будто он все время пересаживается, словно направляется в необычайно удаленное место, лежащее где-то на краю света. Наконец через пять дней пути он добрался до узкой каменной пристани, врезавшейся в крутой берег большого острова, поросшего густым лесом и окруженного со всех сторон мутными водами широкого Дуная.

В соседнем городке Эдмунд узнал, что несколько лет назад правительство Сербии придало Ингре статус национального парка. Остров закрыли для туристов, а его жителей выселили, но многие из них по-прежнему следят за своими домами и тайно сдают их в аренду. Желающих хватает, круглый год сюда приезжают люди со всех концов света, чтобы исследовать странные руины, полузатопленные в черном пруду, расположенном в центре острова. Эдмунд никогда о них не слышал. Между делом он также узнал, что на острове сейчас живет только один человек – какой-то бородатый англичанин.

С ключом от арендованного дома (ловко прицепленным к небольшой ламинированной фотографии одноэтажной лачуги, покрытой дранкой) Эдмунд поднялся по каменным ступеням на вершину крутого берега и последовал по широкой аллее, ведущей через темный лес, где огромные дубы, буки и ольхи тонули в толстом мхе и густых зарослях развесистых папоротников. Ему было не по себе. Как будто он проник в другой мир. Такие места действуют на воображение. Легко поверить, что здесь может обитать такое существо, как Похра. Эдмунд ускорил шаг и вдруг обрадовался, что не будет здесь совсем один.

По фотографии он без труда узнал свой домик. Распаковал чемодан, нагрел воду на газовой плите и умылся в тазике. Он хотел в тот же день обследовать Ингру, но наступали сумерки, и глаза сами собой закрывались. Эдмунд пожал плечами, принял свое лекарство и заснул, едва опустив голову на подушку.

Ночью что-то разбудило его. В ужасе он нащупал в темноте фонарик и только через миг вспомнил, что это за место и как он здесь оказался. Он выпил воды и стал прислушиваться к стонам и скрежетам старого дома, смешанным с громким шумом листвы под холодным ночным ветром. До утра он не сомкнул глаз.

Когда солнце поднялось достаточно высоко и утро стало сменяться днем, Эдмунд встал, позавтракал и отправился обследовать остров. День выдался солнечным и безоблачным. Свежий воздух наполнял легкие влажной бодрящей прохладой. Эдмунд нашел дорожку, ведущую вглубь острова, и через несколько минут наткнулся на небольшой двухэтажный домик, перед которым бородатый и раздетый по пояс человек умывался под струей из ручного насоса. При виде Эдмунда он широко улыбнулся.

– Вы говорите по-английски?

– Да. Меня зовут Эдмунд Крац.

– Абрахам Фосс. Очень приятно. Вы идете к пруду?

– Не знаю, я недавно приехал, только осматриваюсь…

– Я понимаю. Вы здесь впервые. Если подождете немного, я с удовольствием вам всё покажу. Если только вы не предпочитаете одиночество. Я не обижусь.

– Я подожду.

– Замечательно. Я здесь уже полторы недели, и думал, что с ума сойду, потому что, знаете ли, люблю поболтать, а тут не с кем словом обмолвиться. Да, раз в несколько дней местные приезжают с провизией, но они вообще не желают с нами разговаривать. Только: да, да. Или: нет, нет. Трудно выжать из них хотя бы одну простую фразу.

– Я не заметил.

– Вы здесь недавно. Или же просто не обратили внимания. Минутку. Я только схожу за свитером, и мы можем идти.

Абрахам был словоохотлив. Эдмунду не пришлось долго ждать. Через минуту они вместе двинулись в путь меж могучих деревьев, окутанных ароматами весны. Бородач говорил не умолкая.

– Мистер Эдмунд, обратите внимание на эту дорожку. Видите? Она выложена темными камнями. Таких дорог восемь, и своим расположением они напоминают спицы большого колеса. Его ступицей является черный пруд, а ободом – круговая аллейка, огибающая остров вдоль берега, – именно по ней вы пришли с пристани. Все спицы ориентированы по сторонам света, так что, даже если вы не дружите с компасом, вам не составит труда определить свое местонахождение. Наши дома стоят на западе. Здесь еще пять зданий: два на юго-западе, два на северо-западе и одно на юге. Все пустые.

– Откуда вы знаете, что я тоже живу на западе?

– Просто догадался. Я предположил, что никто не встает раньше меня. Я был прав, не так ли?

– За полторы недели вы успели хорошо узнать это место.

– Вы делаете неверные выводы. Это моя четвертая поездка на остров.

– Правда? Что вас сюда привлекает?

– Сейчас увидите.

– А можно яснее?

– Ну, по правде говоря, я всегда встречал здесь людей, которые, как и я, регулярно возвращаются на остров, и еще никогда не сталкивался с теми, кто здесь впервые. Я не хотел навязываться, но надеялся увидеть ваше лицо.

– Мне не нравится, как вы…

Эдмунд потерял дар речи. Посреди леса был черный пруд, в котором не проглядывала синева безоблачного неба. Казалось, его гладкая поверхность поглощает свет. В то же время возле самого берега, там, где было неглубоко, вода выглядела кристально чистой. Дно не просматривалось, словно под водной гладью открывалась бездонная пропасть. Пруд имел форму круга диаметром около семидесяти метров. Дорожка, по которой они пришли, плавно уходила под воду. Равно как и семь других дорог, которые через равные интервалы упирались в берег пруда. Справа, у юго-восточной дорожки, высился сильно наклоненный обелиск или башня. В первый момент Эдмунд не понимал, что это. Объект был похож на конический восьмиметровый снаряд, выкованный из огромного куска черного обсидиана. Он блестел полированной гладью. На уровне двух третей его высоты располагался ровный ряд круглых окошек. Помимо этого, в сооружении не было ни изъяна, ни царапины. В зарослях папоротника переливались жилы черного кварца, отходившие от основания объекта и исчезавшие под водой.

Абрахам глупо улыбнулся Эдмунду.

– Впечатляет, да?

– Что… Что это?

– Понятия не имею. Никто не знает. Я говорил об этом месте с людьми поумнее, чем я, но ни один не высказал ничего разумного. Я посвятил много лет своей жизни археологии и всегда был убежденным атеистом, преданным науке и силе фактов, но, увидев этот объект своими глазами, впервые в жизни понял, что испытывают верующие перед лицом таинства. Здесь я обрел свою религию. Следуйте за мной, мы войдем внутрь.

– В это можно войти?

– Да, трещина с той стороны, отсюда ее не видно. Пожалуйста, не бойтесь. Мы в безопасности, но я понимаю ваше беспокойство. Я помню свое первое впечатление. Со временем я научился немного обуздывать свой страх, но, по правде говоря, полностью он никогда не исчезает. Надо привыкнуть. Проходите сюда. Еще немного. Вход уже виден.

– Вы говорите об этом узком проеме? Никто через него не протиснется.

– Действительно, он довольно узкий, но вас вводят в заблуждение пропорции. Протиснуться можно. Сейчас увидите. Надеюсь, у вас нет клаустрофобии, потому что внутри довольно тесно.

– Что там?

– Немного. Узкий спиральный коридор, который поднимается вверх и доходит до пустой камеры. Но стоит войти, поверьте мне на слово. Вам следует встать лицом к башне, прислониться руками к внутренней стене коридора и втиснуться внутрь. Именно так. Я пойду вперед. Так будет лучше. И как?

– Башня теплая.

– Это одна из аномалий. По данным объективных замеров, температура объекта не отличается от температуры верхнего слоя лесной подстилки и лежащих вокруг камней, но всем он кажется теплым на ощупь. Мы на месте. Пожалуйста, берегите голову. Всё не так уж плохо, правда?

Они оказались в комнате, напоминавшей внутреннюю часть гладкой полусферы, выдолбленной внутри черного кристалла. Свет, проникавший сквозь небольшие круглые окошки, расположенные на высоте полутора метров, играл на мелкобугристом полу.

Эдмунд заметил, что Абрахам смотрит на него с подозрением.

– В чем дело?

– Вас ничего не удивляет?

– Все это странно.

– Да, но конкретно. Посмотрите в окно.

– Боже мой, лес… наклонен. И пруд тоже. Как это возможно?

Внезапно Эдмунд понял.

– Это не лес. Это башня.

– Правильно, и мы с ней.

– Удивительно, как будто здесь своя гравитация. Что это за место?

– Надеюсь, когда-нибудь узнаю. Вы поможете мне с замерами?

– Конечно.

Они вышли наружу, и Абрахам вытащил рулетку. Эдмунд посмотрел с сомнением.

– Вы хотите сказать, что до сих пор не измерили ее.

– Измерил. Каждый день измеряю. Только всякий раз у меня другой результат.

– Правда? Здесь должны быть ученые со всего света.

– И они приезжают. Мы лучшее тому доказательство. И всё же проблема в том, что эффект от этого нулевой. Это строение, если это вообще строение, ускользает от нашего понимания. Человеческого понимания. Оно похоже на осколок иного мира, застрявший в этой реальности. Большинство исследователей предпочитает забыть о нем. Если они решат всерьез заняться изучением данного объекта, им придется отказаться от прежнего набора интеллектуальных инструментов и выработать новые – применимые к данной проблеме. Подобное не может иметь успех и ставит под угрозу академическую карьеру.

– Мне это знакомо.

– Сочувствую и восхищаюсь, у меня никогда не хватало смелости…

– Вы меня неправильно поняли. Я не ученый.

– А кто, позвольте поинтересоваться?

– Орнитолог-любитель.

– Простите, я, кажется, ошибся. Я полагал, мы с вами здесь с одной целью. Я, кажется, утомил вас до смерти.

– Успокойтесь, вы не сделали ничего плохого. Я рад, что нашел такого разговорчивого проводника. Я никогда не слышал об этом сооружении раньше. Когда я договаривался об аренде дома, мне рассказали о каких-то руинах, но я даже предположить не мог нечто подобное. Это не похоже на руины.

– Не совсем. Пожалуйста, подержите ленту. О, так. Подержите, пожалуйста, минуту. Хорошо.

Абрахам записал результат в блокнот.

– Тогда что привело вас сюда?

Эдмунд рассказал ему о гигантской сове.

– Ничего подобного я здесь не встречал.

– Я догадываюсь. Я и сам не очень верю в ее существование, но был настолько очарован работой Дурского, что просто не мог не приехать сюда.

– Я вас прекрасно понимаю. Вы любите виски?

– Очень.

– Мы проведем приятный вечер.

В приятном тепле весенних дней Эдмунд бродил по острову, без особой надежды искал следы существования огромного крылатого хищника, помогал Абрахаму в более сложных замерах и ощущал себя так хорошо, что даже недоумевал, отчего так долго оттягивал эту поездку. Ведь можно было что-то придумать, как-то перехитрить жену. Эдмунд не понимал своей покорности, слабости характера.

Девятнадцатого марта Абрахам пришел проститься.

– Я возвращаюсь в Лондон. Тебе тоже надо уехать.

– Но я бы хотел остаться еще на неделю-другую.

– Знаю, но завтра равноденствие.

– Может, я наконец-то увижу свою Похру.

– Думаю, ты не понимаешь.

– Чего?

– Даже люди, некогда жившие здесь постоянно, уезжали с острова на время весеннего и осеннего равноденствий.

– Почему ты не сказал мне об этом?

– Я не подумал. Мне все время казалось, что ты знаешь об этом месте не меньше, чем я.

– Мне что-то угрожает?

– Не знаю. Но здесь никто не осмелился бы остаться.

– Тогда я буду первым.

– Подумай хорошенько.

– Чего здесь бояться? Нет никаких доказательств опасности этого места во время равноденствия, к тому же я совершеннолетний.

– Хорошо, силой я тебя не вывезу. Вот моя визитка, и позвони, пожалуйста, как только покинешь Ингру.

– Я так и сделаю. До встречи, друг.

* * *

Эдмунд не испытывал страха. Он гулял среди молчаливых деревьев, слушал ветер, наблюдал за дроздами и зимородками, смотрел на серо-стальные воды Дуная и сидел у черного пруда. Небо покрылось мглой, потом ветер разогнал облака. Наступили сумерки, но Эдмунд не собирался возвращаться домой. Он собирался провести ночь внутри обсидиановой башни. И именно эту ночь. Если что-то должно произойти, то пусть это наконец произойдет.

Над деревьями взошла большая желтоватая луна. В ее свете белели далекие вершины Карпат, видимые только из восточных окон башни. Их зубчатый ряд был наклонен вправо, вместе с деревьями и прудом. Ночь все сгущалась, и внезапно за горами стала видна более высокая гряда, не наклоненная относительно башни и уходящая прямо вверх. Гигантские вертикальные стены, высокие башни, террасы многокилометровой ширины, окруженные сложной сетью мозаичных узоров, которые менялись в свете луны, поднимавшейся все выше и выше, словно воздушный шар, заполненный холодным вспененным молоком. Эдмунд узнавал все больше деталей. Ажурные башни, сияющие изнутри переменчивыми, незнакомыми красками, больно резали ему глаза. Остроконечные башенки перемещались вдоль просвечивавших, как раскаленный воск, труб. Бледно мерцающие линии лучистого свечения соединяли купола из матового хрусталя. Эдмунд понятия не имел, что это может быть. Некоторое время в голове крутилась мысль, что перед ним развернулась панорама города, созданного и населенного существами, ничем не напоминающими людей. Однако эта догадка вдруг показалась Эдмунду слишком мелкой перед величием открывшегося вида. Он сразу же отбросил ее. Внезапно Эдмунд понял, что лес замер. Утих ветер, игравший с листвой, смолкло стрекотание насекомых. Гладь черного пруда покрылась рябью, и из глубин вынырнуло несколько объемных многоугольных форм. Лунный свет играл на абстрактных изгибах скользких барельефов, покрывавших каждую грань плавающих объектов. Кружась, они устремились к берегу, а затем остановились под характерный звук трущихся друг о друга камней. И лес ожил. Раздались щебетание и резкий шорох, пронзительный писк и вой, каких Эдмунд никогда не слышал. По гладкой поверхности пруда змейкой пробежало большое паукообразное существо на восьми длинных конечностях. Оно было полупрозрачным и оставляло за собой медленно рассеивающуюся полосу желтоватого свечения. В темноте из-за деревьев доносились странные дребезжащие звуки. Остаточный ритм подсказывал, что это могла быть какая-то музыка.

Эдмунда охватил ужас. Его руки онемели, и он с трудом дышал через сдавленное горло. По позвоночнику текли струйки холодного пота. Он вновь и вновь повторял себе, что это всего лишь сон. Он свернулся калачиком и накрылся спальным мешком, но в обсидиановой башне стало так жарко, что ему пришлось выбираться наружу. Он побежал и заблудился в лесу. Вокруг скрипели мелькающие тени. Эдмунд прорвался сквозь кусты и добрался до края острова. На далеком берегу Дуная мерцали тусклые огни селений, озаренных лунным сиянием. Внезапно огромные крылья бесшумно заслонили ночное небо. Похра приземлилась на мшистый камень. Она была намного крупнее Эдмунда. Кинув на него взгляд огромных глаз, наполненных жидким фосфоресцирующим серебром, она разгладила мембрану реальности, создававшую его. С этого момента Эдмунд Крац никогда не рождался в этом мире и никогда не существовал.

Его мечта сбылась.