Текст книги "Всякая всячина. Рассказы и стихи"

– В тюрьме Лешка, под следствием.

– А что случилось?

– Долгая история, но вкратце расскажу. Вышел Леха тогда, после «того случая» из больницы. Загулял, связался с ребятами и «землянки» – это район возле зоны, знаешь наверное?

– Да.

– Трезвого я его не видел никогда. Первый раз попался на «рыжих колечках» – в общем, у какой-то девушки снял перстни золотые. Пока его «повязали», от краденного и дух простыл. Ему грозил срок или возмещение ущерба. Мы выручили его, скинулись. Вроде бы угомонился. А потом снова все завертелось. Не знаю, что еще натворил до последнего случая, но кое-что за ним, очевидно, тянется. А вот в июле его «повязали» в парке, на танцплощадке. Ему и пятерым дружкам не понравилась или, наоборот, понравилась одна парочка. Они подождали, когда те выйдут прогуляться, и пристали к девчонке, но парень оказался на редкость крепким. Видимо, он начал их одолевать, потому что на пьяную голову долго не сможешь «махаться», и кто-то не выдержал, пустил в ход нож. Задержали только, Леху. Потом взяли второго. Остальные пока покрыты. Леха все берет на себя.

– Что ему грозит? Вернее сколько?

– Это трудно сказать. Восемнадцать ему стукнуло, что будет? Оба свидетеля пока в больнице.

Сжалось сердце, сейчас должна распахнуться дверь и введут Леху. Володька попросился сюда с его матерью на последнее свидание перед отправкой к месту заключения. Какой он теперь, после cyда, после приговора? Амнистии не подлежит, и когда освободят из-под стражи, ему будет двадцать восемь.

С трудом очнувшись, Яковлев различил гулкие шаги, грохот и скрежет отворяемых замков, решетчатых створов, и вдруг увидел Леху. Как он изменился за это время! На лысо стриженная голова нисколько не молодила его, напротив, он казался старше, на лбу «появились глубокие морщины – две черточки, придавшие лицу взрослую серьезность, взгляд тот же, мутный, но не от спиртного, а от той горечи, что переполняла его, и весь он сутулый, сморщенный, с впалой грудью, подавленный, не был похож на того румяного Алексея Куницына, который два года назад гордо стоял недалеко от парадного входа в школу, а вокруг творилось что-то непонятное.

Не ожидал? – первым начал Леха. – А я думал, ты проклинаешь меня или просто забыл. Не надо, не отвечай. Знаешь, сколько друзей у меня-то было? – он горько усмехнулся и неожиданно для себя сравнил вслух Володьку с теми:

– Володька, ты был лучше их в тысячу раз, но если бы ты и тогда был рядом со мной, я все равно был бы сейчас здесь. Ты слишком мягкотел. Те друзья, да и ты, Володька, были для меня источниками, из которых я качал необходимое мне для бурной жизни. Твое лишь отличие от них в том, что не требовал ничего… – Леха сощурился, не давая выкатиться слезе. – Володь, все ушло в прошлое, и ничего не вернуть. Все…

– Но ты ведь выйдешь?

– Тюрьма, я думаю, она меня не исправит.

– Все зависит от тебя самого. Никто тебе не поможет, только сам. А выйдешь… Должны же быть у тебя настоящие друзья?!

Они простились…

По дороге домой вспомнились обреченные слова Алексея, сказанные после второго прихода знакомых «с волчьими глазами»: «Все теперь будут тебя крутить, как захотят». И с обостренным горьким изумлением, силясь внести логику в рассуждения, Яковлев шепча, вдруг, вывел.: «Ничего, не скрутили. Сам себе помог, и друзья поддержали. А как Алексей? Если захочет, а поддержать будет некому? Сможет ли вырваться из железных когтей, которые вцепились в него и держат? Сможет ли? Пожалуй, сможет! Он был сильнее меня, дорога, по которой он шел, обманчиво, казалась ему романтичной. Поэтому и шел, и делал глупости. Сможет!»

А вагон уносил тем временем Леху далеко-далеко, и никто не знает, о чем он думал в эти долгие минуты, часы, дни…

8 марта 1984 г.

ШУТКА
НОВЕЛЛА

– Я опять влюбился и опять на всю жизнь! – самодовольно воскликнул Вадим, врываясь в лабораторию института. Бедж, его товарищ, заикаясь, иронично произнес: – Ты как всегда в своем амплуа. Лучше б сообщил мне радостную весть о законченной курсовой.

– Да брось, старик! Курсовая никуда не денется, – любуясь собой в зеркале, прошепелявил Вадим. – Какая это женщина! Единственное удручает: мне не придется встречать этот Новый год вместе тобой.

– Что, что, что? – изумился Бедж. – Что ты хочешь этим сказать. Взносы уже уплачены. Поезд ушел.

– Взносы пустяки. Пейте за мое здоровье. Вчера я увидел ее и сказал себе: «Вадим, она будет твоей!» Целый вечер я полоскал ей мозги, так сказать, поражал интеллектом и, кажется небезуспешно. Он потер ладонь о ладонь, облизнулся и причмокнул.

– Представь, Беджо! Двухэтажная дача за городом, камин, древние кресла-качалки, я, она, интимная обстановочка…

– Да… брат, – протянул Бедж. – Потери в наших рядах. Надеюсь, что ты не надумал жениться?

– Типун тебе на язык! – передернулся и изменился в лице Вадим. – Чтобы я! Да женился! Никогда! Привет куратору, в случае чего, я поздравляю преподавателей. Вадим так же молниеносно исчез из лаборатории, как и появился.

Встреча на даче планировалась к двадцати двум. Беспечный Вадим, вечно строивший из себя пунктуального человека, поймал такси за пятнадцать минут до встречи, рассчитывая внезапно натянуть и произвести эффект коробкой конфет, бутылкой «Шампанского», букетом цветов и одеждой, которая явно не соответствовала сезону. Но все оказалось не так-то просто. Сетуя на занесенные снегом проселочные дороги, таксист заартачился и скинул Вадима на безлюдном шоссе, не доезжая до дачного массива.

Делать было нечего, и новоиспеченный кавалер заспешил по узенькой протоптанной дорожке. То здесь, то там из миниатюрных оконцев мигали разукрашенные елки.

«Ну, ничего, если опоздаю. Не велика беда», – ободрял он себя.

Найти нужную дачу оказалось делом непростым. Но тем не менее, в двадцать три часа замерзший Вадим опустил непослушный палец на кнопку звонка. Молчание. Он долго и упорно звонил. Но никто, кроме лающей собаки, не отзывался на подаваемые сигналы.

«Может опаздывает?» – обнадеживал он себя и прыгал то на одной, то на другой ноге, подобно Ипполиту из «Иронии судьбы», напевая: «Надо меньше пить».

Куранты пробили двенадцать. Это понял Вадим по заигравшей музыке своих электронных часов фирмы «Касио».

– Что за свинство! – заорал Вадим, понимая, что жестоко разыгран.

Пальцы ног уже не шевелились. Коченеющими, дрожащими руками он откупорил бутылку и, вспоминая недобрым словом всех женщин на свете, поздравил себя с Новым годом. Он долго не мог раскрыть коробку конфет, хотя достаточно было дернуть за ленточку. Наконец, коробка поддалась, но тут же выпорхнула из рук прямо в сугроб. Вадим позеленел от злости. Он втоптал коробку еще глубже, с размаху всадил ненужный теперь букет цветов и махнул рукой: – Пропади оно все пропадом! Согнувшись в три погибели, озираясь, он поплелся искать обратный путь. Он опять плутал и только через час вскарабкался по крутому, обледеневшему откосу на шоссе.

Оно еще больше напугало его бесконечной пустотой Теперь он обругал себя за фраерскую мысль одеться не по сезону и затрусил по дороге. Вдали мерцал огнями праздничный город…

– Кого лихая занесла?! – воскликнул Бедж, открывая дверь.

На пороге стоял заиндевевший и крайне озлобленный Вадим Только уши алели, окаймляя его бледное лицо. Щелкая зубами, он прохрипел: – Дур-рр-ак ж-же– я! – И вяло преступил порог, – У-y-y тебя е-есть чем сог-греться?

Бедж уставился на него круглыми глазами: – В чем дело, старик?

Компания старых приятелей безудержно хохотала. Извиваясь на диване, Бедж хватался за живот: – Твой номер, старик, похлеще всей программы «Голубого огонька».

– Не смешно, – обиженно пролепетал Вадим,

– Но ты же хотел пошутить с ней, а получилось, наоборот… Вся взаимно.

1985 г.

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Рассказ

На парадных, зеленого цвета дверях школы болтался прикрепленный кнопками лист ватмана. Чтобы прочесть написанное, необязательно входить в ворота сада и тем более к крыльцу или подниматься по его ступенькам к самому объявлению. Огромные красные буквы трех слов хорошо видны с тротуара за давно небеленым забором. «Вечер школьных друзей», – отметил про себя Михаил.

«А ведь сегодня действительно, как я мог забыть. Первая суббота февраля. Что у нас сегодня? Пятница…» Он шел по скрипучему снегу до мелочей известного пути из школы домой. Память возвратила его на четырнадцать лет назад, и он отчетливо представил первое путешествие из храма знаний. Тогда ему сильно попало от мамы… Лил дождь. Возле скамейки одного из подъездов длинного многоэтажного словно амфитеатр дома, в котором он жил, мяукал промокший и жалкий котенок. Мишка не смог пройти мимо. Он взял маленькими ручонками мокрый комочек, расстегнул ранец и положил котенка к тетрадям, пеналу с авторучками и карандашами.

Дома, тайно от мамы, устроил из махрового полотенца теплу! постельку для дрожащего, замерзшего «зверька».

И надо же было котенку показаться на глаза родителям Миши в тот момент, когда мальчик живо описывал свой первый день школьника! Сейчас Михаил улыбнулся этим воспоминаниям и тем слезам, с которыми упорно отстаивал права еще одного члена семьи. Сколько воды утекло?!

Припомнился и тот день, когда будучи уже пятиклассником, он несколько уроков подряд «шел» домой вызывать родителей.

Это случилось в субботу. Урок проводил учитель ботаники. В окно светило майское солнце. Чудесное настроение, хотелось шутить. Энергии и выдумкам мальчишки нет предела. Миша положил в учительский стол учебный экспонат – чучело гадюки. Никак и мог ожидать он от преподавателя, который спокойно брал в руки различных пауков, червей или хладнокровно снимал шкуру с лягушек, подобной реакции. Девушка отлетела от стола с криком ужаса.

Отличник Боря показал пальцем на Михаила. Как не хотели огорчать родителей в выходные! Тем более, что в воскресенье папа обещал взять на рыбалку. И Мишка, преследуя детские «корыстные» цели, решил пока ничего не сообщать и просто прогулял день.

«Да, как мы торопили время, желая повзрослеть. Как ненавистна казалась порой школа, придирающиеся по пустякам учителя. Выпускного ждали как манны небесной. И что же? Вот он, выпускной. Сначала веселье, дикие танцы под ошеломляющую музыку потом, под утро, старые школьные песни, вальс под гитару, воспоминания, заставлявшие взгрустнуть, и вот уже на глазах у девчонок появляются слезы. Тогда я удивился – плакали те, кто больше всех кричал когда-то о невыносимости школы, но учились; те, у кого чаще всего вызывали родителей, кому ставили двойки, ругали. Не поймешь их,» – размышлял Михаил, – то ли от счастья ревут, то ли от горя?»

Придя домой, Михаил задал очередной вопрос: «Что же будет завтра? Кого увижу?»

Утром он отгладил курсантскую форму, протер одеколоном четыре курсовки на рукаве кителя, хотя они и не были грязными, все же Михаилу показалось, что от этого мероприятия квадрат из желтых полос стал отливать настоящим золотом. Юноша уже представлял себя в лейтенантском мундире, до знаменательного события оставалось всего полгода. Ему хотелось, чтобы и другие обязательно обнаружили его близость к выпуску; накинул китель, подошел к зеркалу, придирчиво осмотрел себя. Взгляд задержался опять на левом рукаве, с которого как живые смотрели четыре курсовки. Улыбнулся курсантскому популярному изречению по поводу разных курсов и тянуче, тихо произнес: «Руку тянет…", – подражая товарищу, от которого впервые услышал эти слова. Усмешка опять побежала по его лицу.

Стемнело. За окном горела огнями актового зала школа. Михаил захлопнул дверь квартиры, спустился на лифте, вышел из сырого тепла подъезда на сухой от мороза воздух. Немного постояв, он шагал, как бывало раньше, в школу.

Вспомнилась тетя Клава – строгая техничка. И даже подспудно промелькнула мысль о сменной обуви, без которой не пустят на уроки. Михаил опять не сдержал улыбки. Он попытался вспомнить еще что-нибудь из школьных будней, но все беспорядочно перемешалось в голове, не желая остановиться на мгновение.

Поднявшись на крыльцо, Михаил потянул на себя ручку двери ощутил, как сперло в груди дыхание, а сердце застучало сильнее. Он переступил порог, как показалось, делая первый шаг в детство. «А скрип дверей все тот же!» – вслушиваясь в звуки школы, заключил Миша. И почему-то скрип этот встревожил его, как будто спросив: «Почему ты не был здесь так долго?» И, как провинившийся школьник, Михаил начал объяснять себе, как так получилось, что четыре года он не нашел времени, чтобы зайти в школу. Почему он удовлетворялся встречами с друзьями, или визитом к классному руководителю, а сюда так и не удосужился заглянуть?

От родных стен исходил все тот же неповторимый запах. «Впрочем, ничего не узнать. Новые стенды, полочки, цветов прибавилось, а стены не зеленые, а синие…» Курсант поднимался на третий этаж, его обгоняли, шли навстречу педагоги, многих он узнавал, других видел впервые. Незаметно для себя оказался в актовом зале. На эстраде расположился ансамбль. Михаил вспомнил ребят за инструментами: «Тогда они играли на новогоднем вечере и учились в десятом, а я еще в шестом». К сидевшему за ударником парню подбежал шустрый малыш и крикнул: «Папа, я хочу..!» «Черт! Bpeмя летит!»

– Мишка! – кто-то хлопнул по плечу. Он обернулся. В широкой как широкая натура хозяина расплылся в искренней улыбке бывший забияка – Васька.

– О-о-о! – заорал Михаил, дружески врезав кулаком по плечу Василия. Товарищи крепко обнялись. Таких эмоций Михаил не ожидал от себя. Он снова ощутил себя Мишкой, как будто не был этих четырех лет, как будто не было бессонных ночей, выматывающих до предела марш-бросков, когда замерзают на посту ноги, когда…

Мишка долго вертелся в кровати, уснуть не мог. «Странно, школу пришли те, кто горячо „клялся“, что ноги его здесь не будет. Почему? Что же тянет их в школу? Что они оставили там? Друзей? Первую любовь? Беззаботное детство? Просто десять лет жизни? А Бори почему-то не было, он ведь здесь, рядом, дома, учится в институте. И ведь Боря не остался в обиде на школу, его никогда ругали, ставили в пример. Неужели в этом вся соль! Неужели ему нечего вспомнить?! Все десять лет в едином однообразии. Пришел, зазубрил, ответил, ушел. У других жизнь, веселье, правда, поре не до смеха доходило. Казалось, горе, так горе – пополам, и выхода нет. А сейчас вспомнить смешно. Для таких, как Боря, школа трамплин в карьеру, а должна быть дорогой в жизнь. Я тоже учился на пятерки, но если нужно было поспорить, презирал свое спокойствие. На все времени хватало: и с Васькой похулиганить немного удавалось, и на тренировки сбегать, и стихотворение выучить. Абсурд какой-то получается. Выходит, чем правильнее живешь, тем не правильнее проживаешь жизнь!»

Нестерпимо захотелось позвонить Боре. Мишка открыл блок нот, отыскал номер телефона. Долго никто не брал трубку.

– Добрый вечер! Извините, что так поздно. Мне Бориса, пожалуйста.

– Да, я слушаю, – сонный голос зевнул.

– Привет, Боря! Это Мишка тебя беспокоит.

– Какой Мишка? – на другом конце провода зевнули. Этот вопрос разозлил Михаила. Но, вспомнив, о прошедших годах после последней встречи, Михаил подавил в себе родившуюся неприязнь.

– Какой, какой! Тот, который контрольные по алгебре когда-то списывал у тебя…

– А-а-а! Помню, помню. Сколько лет, сколько зим! Что это ты надумал позвонить?

– Да, хотел увидеть тебя. Я сегодня был в школе. Ты, говорят, обещал прийти. Что же не пришел?

– Ты, брат, как ребенок! Все тебя тянет к прошлому. Я в первую зиму после выпускного наведался. Ну и что? Все по-прежнему. Ушло, брат, ушло все и скрылось в тумане… Может кого и волнуют эти дебри, но не меня. Не хотелось сегодня ворошить прошлое, травить целый вечер зря. Это же пережитки…

От вспышки злости Михаил бросил телефонную трубку, разозлился еще больше и забрался под одеяло. Беспричинная, как ему показалось, злоба на Бориса разогнала все мысли. «В принципе он прав». Мишка долго не мог уснуть, ворочался в совсем уже неудобной «гражданской» постели.

В конце марта, солнечным воскресным утром, два курсанта прогуливались в увольнении по набережной. Река еще была покрыта льдом и казалась огромной безбрежной долиной, разделяющей скалы многоэтажных домов с черной стеной леса.

У детей прекрасная пора – каникулы весны. Мальчишки из близлежащих дворов бегают от рыбака к рыбаку, заглядывают в лунки, рассматривая рыбу, лежащую на льду.

Полный ужаса детский крик пролетел над снежной пустыней. Три фигурки в не намокших еще шубах и шапках барахтались в воде среди обломков провалившейся ледяной корки. Детские ручонки судорожно цеплялись за края льдин, пытаясь вылезти, но лед обламывался. Еще двое ребят с плачем бежали к берегу.

Один из курсантов рванулся с места и, не раздумывая, прыгнув высокой набережной на берег, бросился бежать к злополучному месту, на ходу скидывая шинель. Когда его товарищ подоспел к пролому, первый уже был в воде и выталкивал одного из малышей. Сильным толчком он выбросил пацана на лед и от этого скрылся под водой сам, опять появился, выбросил второго мальчишку. Третий малыш исчез под водой, только руки его держались за лед.

Какой-то рыбак попробовал подползти и схватить за руку исчезнувшего под водой мальчугана, но сам оказался в воде. Рука отломившимся куском льда начала медленно уходить под воду Курсант нырнул. Из воды показалась голова мальчишки. Мощная сила вытолкнула тяжелое от промокшей шубы тело мальчика. Крепко уцепившись за шарф одной рукой, другой обхватив испуганного малыша, мужчина полз по льду от пролома.

Вдруг стало тихо: дети не плакали, а сбежавшиеся люди перестали галдеть. Все с ужасом смотрели на успокоившуюся воду. Из нее больше никто не появился. Только ветер свистел, гуляя по ледяному каньону. Молчание становилось невыносимым.

– Ми-ш-ка! истошный, нечеловеческий крик разорвал тишину.

1984 г.

ОДИН
Рассказ

В компании своих друзей Ося сильно выделялся. Нет, и родители у него были простые рабочие, и одевался он не в «фирму», и дом не ломился от японской аппаратуры, и сам он хотел идти по стопам родителей. Но зато друзья, с которыми он коротал время, были полной противоположностью. Как Ося попал к ним в компанию, к таим «крутым» молодым парням, прекрасно разбирающимся в последних западных дисках, умеющих легко достать любую сумму снег и так же хорошо и «легко» спустить их за вечер в кафе, к ним, которые могли «модно» говорить о «модной литературе», много говорили об искусстве, хотя мало кто из них в последние полгода заходил в театр.

Ося был простоват по их понятиям, не умел вовремя сострить, был немного неуклюж и добродушен, и хотя имел огромный рост и такую же силу, он являлся постоянным объектом различных шуточек и насмешек. Остап имел странное свойство попадать ежедневно в различные комичные ситуации со своей задумчивостью. Он играл роль шута, как говорили в его отсутствие друзья, какого трудно найти. Поэтому Остап и находился со всеми вместе. Не раз он, обижаясь на такие шуточки, в основном по поводу его увлечения поэзией, пытался уйти, но его «не отпускали». Старались не задевать поэтических струн Остапа некоторое время.

Друзья любили заводить спор с Осей на какую-нибудь из извечных философских тем, в которых они, конечно, были корифеями, а Остап, привыкший покончить сначала с одним, а потом браться за другого, просто не успевал разобраться в сложных вопросах, градом сыпавшихся на него. Но и в этих случаях, несмотря на веселый ребячий смех, чувствовалось внутреннее превосходство Остапа, превосходство трезвого ума и чистой души над расчетом и цинизмом. Иногда ребята признавались сами себе: «А ведь Ося молодец, хороший парень и намного лучше всех нас, хотя бы потому, что имеет доброе сердце. Ведь мы смеемся, а попроси о помощи, и он не вспомнит, не упрекнет, а протянет руку». Но так они думали про себя, боясь признаться вслух, чтобы не вызвать насмешки, и продолжали подтрунивать над Остапом.

А он, в принципе, воспринимал это несколько равнодушно, оставаясь в компании только из-за нее, но об этом никто не догадывался. Остап и не пытался намекать ей на что-нибудь, он проси ежедневно хотел ее видеть и шел к друзьям. У девочки были родители с «положением», как и у всех ребят в компании, кроме Оси. И все, кроме него, жили веселой, легкой жизнью, ни о чем не заботясь.

Остап прекрасно понимал, что он не в своем круге, но объяснять же друзьям ложность выбранной жизненной позиции он не пытался из-за соображений, что поживут ребята, столкнутся с трудностями, получат суровый, но мудрый урок судьбы, и сами поймут, что заблуждались. Тогда и переменятся. Все-таки по натуре они люди серьезные.

Остап вырос в большой семье: два брата и сестренка. С детства научился он беречь чужой труд и знал ему цену. Спортом Остап никогда не занимался (серьезно) и иногда жалел, особенно когда кто-нибудь из друзей привозил очередной приз, медаль, грамоту за соревнования по боксу, дзюдо или по плаванию.

И вот уже два года неразлучная компания жили своей привычной жизнью: днем решались личные дела, а вечером все собирались у кого-нибудь дома и думали, чем бы заняться, да как бы получше провести время. В тот вечер они заглянули в Лунопарк, расположенный за городом. Вечер прошел интересно и, как это бывает в таких случаях, незаметно. Парочками, друг за другом, они гуляли по парку, а Остап шел один – замыкающим, скучая и напевая под нос.

Впереди на лавочке была какая-то заварушка. Сначала Остап обратил внимание на шум, а потом увидел, как двое парней держали между собой девушку. Она пыталась вырваться от них, встать, но крепкие руки не выпускали ее. Компания приближалась. Мимо прошли первые двое, потом вторые, потом третья пара. «Может, боятся?» – подумал Ося. Когда он поравнялся с этой лавочкой, заметил испуг и слезы незнакомой девушки. Она по-прежнему отбивалась от парней, но сделать ничего не могла. Крикнуть и попросить о помощи не давала ладонь, которой парень зажимал ей рот. Две противные пьяные рожи ничего не выражали, кроме самодовольства от сознания собственной силы.

Не задумываясь, Остап повернул направо и твердыми шагами направился туда, где требовалась помощь. Он даже не позвал своих друзей, но на его слово: «Подонки!» – обращенное к двоим насильникам, все оглянулись и увидели, что двое пьяниц медленно надвигаются на Осю, а в руке одного из них блестит лезвие ножа. Превратившись в комок мышц и нервов, Остап застыл на месте. Компания стояла невдалеке, оторопев от неожиданности и не зная, что делать. Между Осей и двоими оставалось два-три шага, и в это мгновение парень с ножом перекосился от страшной боли. Это Остап заученным ударом ноги в голову сшиб его с ног. Не теряя момента, уложил на асфальт и второго. Плачущая девушка, не сказав ни слова, побежала и скрылась в темноте парка. А Остап пошел вверх по аллее, мимо ребят, не говоря ни слова и не глядя ни на кого.

– Ося, мы думали, что это свои балуются. А потом, когда разобрались в чем дело, ты уже сам справился… Да постой, не обижайся, чудак… Мы ведь серьезно не заметили.

Остап, не останавливаясь, и не оглядываясь, только буркнул в ответ: – Вас бы не заметили.

1983 г.